Последний день апокалипсиса

Ноги ватные, руки абсолютно не слушаются меня, а голова отказывается работать в привычном русле. Перед глазами все расплывется, и такое чувство, что предметы вокруг меня живут своей жизнью. Я не слышу, что говорит мне мать, или просто не понимаю ее слов. В углу сидит сестра, просто наблюдает за всем происходящим. Шестилетнему ребенку еще рано понимать все это. Да, я пьяна. Я не выдержала, пошла в ближайший подпольный магазин, где спиртное продают даже детям, взяла столько, на сколько хватило денег, и впервые в жизни напилась. Никогда не пробовала алкоголь. Терпкое, немного кисловатое вино напоминало перебродивший сок. Росс, пожилой старик, продавший мне это пойло, утверждал, что это лучшее, что у него есть. Сейчас я в этом особенно сомневаюсь. К горлу подкатывает комок, и на вкус он еще ужаснее, чем был час назад. Не знаю, как я добралась до дома, было ли мне так плохо раньше, или только сейчас дошло, но чувствую я себя отвратительно именно в этот момент. Мне больно наступать на правую ногу. Видимо, пока пробиралась по обломкам, задела пятку. Мать прикладывает к ране бинты, поливает какой-то дурно пахнущей жидкостью, от которой боль возрастает еще быстрее. Сестра ругает мать за то, что она причиняет мне боль. Ничего, не впервой. Ее маленькие ручонки оплетаются вокруг моей шеи. Она кладет голову мне на плечо, и ее кудрявые волосы щекочут мне лицо. Вот, кого я действительно люблю. Вот, ради кого я живу и не бросаю эту халупу. И уж тем более, не бросаю эту жизнь. Я знаю, что следующим утром будут разборки. Меня опять пошлют в город искать еду, а если к вечеру я не явлюсь с ней, меня, либо просто не пустят домой, либо сожрут с потрохами. И это не шутка. Сколько семей просто одичали от голода, пожирая своих родных. Мы пока не опустились до такого. В противном случае, Эллин была бы уже мертва. Этот маленький ребенок просто не понимает, что происходит вокруг. Часто я стараюсь превратить нашу беду в некую игру для сестры. И она верит. Но я знаю, что скоро придет момент, и эта вера исчезнет. А вместо нее придет реальность. Жесткий ватный матрац кажется мягче пушинки, и я тут же проваливаюсь в сон. Впервые мне ничего не снится. Нет ни взрывов, ни обгорелых и изодранных тел, ни такого реалистичного запаха гари. Темнота и спокойствие. Вот что алкоголь делает с человеком. Вот почему это считается единственным лекарством в этом городе, да и во всем мире так же. Многие не обезумели лишь благодаря самогону и вину. Но утро наваливается всей своей мощью. Голова болит, суставы ломит, а от вчерашнего пойла остался лишь отвратительный привкус во рту. На меня выливают несколько ведер ледяной ржавой воды, и от ее запаха я немного прихожу в себя. - Отлично, проснулась, - слышу я голос матери. - И тебе доброго утра, мам. - Собирай вещи и вперед! Толку от тебя никакого, а ты еще и заявилась в таком состоянии! Где ты была вчера весь день? - Не твое дело, - возможно слишком грубо отвечаю я. - Мне было плохо. - Да уж вижу, что не хорошо! - Не ругай ее! - В комнату влетела сестра. - Она не виновата! Она сама знает, что делать. Да, Кет? - Да, солнышко. Все нормально. - Не уходи опять, - садится она рядом со ной. - Там ведь страшно. - С чего ты взяла? - улыбаюсь я в ответ. - Там даже интересно. Это... это как приключения. Не сидеть же весь день дома. Мать дает мне небольшой мешок с куском черствого, но еще вполне съедобного хлеба, фляжкой с остатками воды и несколькими таблетками обезболивающего. Вдруг меня не будет больше, чем они ожидают. Простой анальгетик не даст особого толка, но позволит на время забыть о ноющей боли в висках. Ржавый кухонный нож я запихивают за пояс штанов. Осматриваю наше жилище. Один из этажей дома принадлежит нам. Только от этого прока как от козла молока. Из всех шести комнат целыми можно считать лишь две. То, что когда-то было гостиной, теперь просто груда обломков, а от спален вообще ничего не осталось. По лестничной площадке идти всегда рискованно. В любой момент можно рухнуть вниз. Да и само здание держится на честном слове. Мы смогли оборудовать маленький коридор и детскую, и теперь в них вполне можно жить. Хотя, не думаю что три матраца, стол и пару стульев можно назвать идеальными условиями. Пищу готовим на огне, и то, если спички раздобудем. А можно и сырым питаться. Правда подхватить паразита тоже не составляет особого труда. У меня уже два дня кроме спиртного ничего во рту не было. Эллин ела вчера, последнюю банку консервов доела. Про мать не знаю, стараюсь в ее жизнь не лезть. Но то, что добываю я, она принимает с распростертыми объятьями. Я обязана сегодня что-то добыть, или они умрут от голода. Сейчас близко семи утра. Сквозь серые тучи не видно ни луча солнца, так что, ориентироваться приходится по погоде. Это единственная стабильная вещь в этом месте. Ровно в девять дорога покроется инеем, изо рта может пойти пар от холода. Поэтому, даже летом мы носим теплые вещи. Ближе к одиннадцати начнут сгущаться сумерки, и тогда лучше на улице не оставаться. Это продлится пару минут. Потом свет вернется, но страх никуда не девается. В двенадцать на землю опустится туман. А в 14:17 хлынет дождь. И это самое прекрасное, что может быть. Это единственный источник воды. Хотя, мы до сих пор не уверены, что она чистая. В атмосфере наверняка куча реактивов и отравленных веществ, оставшихся после войны. Часы на главной башне замерли на семнадцати минутах третьего, именно в это время несколько лет назад впервые пошел дождь после нескольких месяцев удушья и засухи. И случается это по сей день. Мы предполагаем, что время полива с тех пор не изменилось. Не знаю, как обстояли дела с остальными городами, но на нас было скинуто две атомные бомбы с перерывом в неделю. Должно было погибнуть все, не осталось бы ничего. Да видно наши противники очень постарались, чтобы наши мученья были долгими и тянулись годами. Мы вымираем, как скот после чумы. Нас истребляют всеми возможными способами, как будто радуясь нашим смертям. Женщины и дети, оставшиеся после двух взрывов, выживали, как могли. Многие умерли от голода, не предпринимая абсолютно ничего. Некоторые придавались каннибализму, что превращало их в зверей. Те, кто еще могут здраво мыслить, добывают пропитания в развалинах. Мы - одни из них. Хотя, возможно и ненадолго. Я иду по обломкам города. От высотных домов остались лишь покореженные огнем конструкции, в поржавевших машинах еще можно увидеть не спасшихся людей, которые так и остались замурованными на смерть. Встретить здесь хоть травинку - огромное счастье. Растения исчезли из этого города. Мы знаем, что там, дальше, полно зеленых лесов, где можно найти целый вагон еды. Мы называем это «природным рынком». Но идти туда рискованно. Даже пробираясь перебежками и оставаясь на ночлег в домах, нельзя упустить тот риск, что ты будешь съеден. Сейчас там, где когда-то продавалась еда, можно найти лишь испорченные продукты. А мы и не брезгуем. Наши желудки привыкли и не к такому. До ближайшего уцелевшего магазина идти почти километр. Иней еще не сошел с холодной почвы, так что, час у меня точно есть. Оглядываюсь на наш дом. Когда-то это была обычная жилая новостройка. На двадцати этажах размещались близко двухсот семей. Сейчас в этом здании три этажа, да и жильцов можно на пальцах пересчитать. Мы предпочитаем не вылазить из домов, особенно, если двери уцелевшие. Вечером мы натаскиваем старую мебель, камни, обломки, да и впрочем, все, что попадается под руку, складывая все это у входных дверей. Для нас это единственная защита. Главный враг в нашем мире - человек. Одичавший, сумасшедший, забывший свое прошлое. А главное - голодный. Эти существа вечно голодны, и жрут они все. Напасть они могут и средь бела дня, но это случается крайне редко. Ищут пропитание они в одиночку, стаи встречаются не часто. Ну а если все же встречаются - бежать бесполезно. Раздерут на куски за считанные секунды. Я видела... Старые ботинки, которые удалось снять с погибшего солдата, пришлись мне велики. Подложенная бумага жутко колит ноги, но без нее я свалюсь за пару минут. Кожаная куртка висит мешком, но, зато в ней тепло. Затягиваю меховой капюшон потуже, но это не сильно помогает. Ветер завывает в развалинах, от чего жутко становится. До моего места назначения еще меньше пяти минут ходьбы, и я даже могу разглядеть его издалека. Там теплее, чем на улице. Не на много, но теплее. Я ускоряю шаг, даже перехожу на бег. Но тут же останавливаюсь. Сквозь грязные окна магазины я могу разглядеть людской силуэт. И он там не один. Как минимум двое. Черт! Отсидеться-то негде, а дело идет к девяти. Медленно подхожу ближе. Уже могу слышать движение внутри здания, и даже отдельные звуки слышны сквозь стены. И чем ближе я подхожу, тем отчетливее слышу людские голоса. Голоса! А мне сегодня все-таки везет. - О, ты посмотри, кто объявился! На меня вешаются подруги. Ну есть же еще что-то хорошее в этом месте! Две девчонки - тринадцатилетняя Гвен, и моя ровесница, шестнадцатилетняя Эллис. Ни на шаг друг от друга не отходят, все делают сообща. Им повезло меньше меня. Родители Гвен погибли еще во время войны, сгорели вместе с домом. Она тем временем была в подвале, куда свели всех детей. Ей тогда было девять. Друзей завести так и не смогла, потому что брать их было просто неоткуда. А Эллис смогла вытащить ее из одиночества. Через год кочевания от здания к зданию они встретили друг друга. А общение с живым человеком - единственная отрада. Родители Эллис с радостью приняли в семью нового ребенка. И, казалось бы, что может быть лучше в такой момент? Если бы у родителей Эллис не были другие планы на новую сожительницу. Самое страшное, что очень сложно понять, когда человек дичает. Они такие же, как и все, может, и ведут себя немного странно. Еды отдают больше, не отправляют за пожитками в город, берегут и стерегут как зеницу ока. Только потом ты понимаешь, что стал источником питания. Тебя откармливали как свинью на убой. Заманивают в тихий уголок и убивают. Что происходит дальше догадаться нетрудно. Не зря говорят, что каннибализм как наркотик. Дикий человек уже не воспринимает нормальную еду, его цель всегда другая. Эллис вовремя поняла, что тут что-то не так. И один раз они просто не вернулись домой. Страшно, когда смотришь в глаза смерти. Но еще страшнее, когда эти глаза принадлежат близким людям. Я встретила их не так давно. Меньше года назад, точно так же, ища пропитание в заброшенных магазинах. Битва за целую коробку консервов была долгая. Где уговорами, где криками, а где и грубой силой. Пришлось делить все пополам. Еще несколько случайных встреч в городе, и мы стали лучше относится друг к другу. В конце концов, мы поняли, что одним тут не протянуть. А меня вполне можно считать одиночкой. - Ты сегодня поздно, - говорит Гвен, перебирая что-то в коробках. - Вчерашний день не удался, – уклончиво говорю я. - Да, особенно после второго литра вина, - смеется Эллис, бросая мне бутылку воды. - Где ты ее нашла? – я жадно пью драгоценную жидкость, хотя стоило бы и поберечь. - В парах кварталов отсюда целый склад. Мы только вчера нашли. Удивительно, как его не обнаружили раньше. - Видимо, одни мы такие идиоты, что не помираем дома с голоду, - смеется Гвен. Мы перебираем все оставшиеся коробки на складе, выгребаем все, что нам удается найти. За пару лет мы опустошили здесь все. И это притом, что мы старались экономить. По банке консервов на человека в день. По литру воды каждому в руки, и то, если удастся найти. В заброшенных домах можно найти одеяла, одежду, нитки. Последнее время температура падает все быстрее, по ночам зуб на зуб не попадает. Да и сейчас я замечаю, что изо рта валит густой пар. - У кого есть рабочие часы? – спрашиваю я. - У кого-то, но точно не у нас… - Эллис выглядывает на улицу. Окна начинают запотевать от нашего горячего дыхания. Лужи, оставшиеся после вчерашнего дождя, медленно покрываются тонкой коркой льда. - Идемте в подвал, - говорит она нам, – там есть керосин, может, протянем час-другой. Мы спускаемся в подвальное помещение, откуда только что вынесли все, что осталось. Тут несколько крохотных комнат за железными дверями, в которых осталось лишь пара коробок с электрическими лампочками, мешки с землей, несколько кип сена и канистра с керосином. Натаскиваем журналов из магазина, находим деревянные обломки. Этого хватит для небольшого костра хотя бы на полчаса. Пару зажигалок удалось найти в одном из домов еще несколько недель назад. Учитывая то, как мы часто используем огонь, их нам хватит на полгода. - Ну и зачем стоило тратить деньги на выпивку? – спросила Эллис, когда мы более-менее обустроились. - Поживи в этой семейке пару дней - точно свихнешься! – язвительно отвечаю я. - Радуйся, что она у тебя вообще есть, - Гвен утыкается носом в колени. - Как Эллин? - Одна она у нас и ест, – улыбаюсь я. – Зато, хоть кто-то не голодает. - Не разочаруй ее сегодня, - говорит Гвен. – Ты ей нужна. - Да знаю я, знаю… Они часто намекают мне на то, что я забочусь о ней лучше, чем родная мать. Они не правы. Я добываю еду, одежду, могу согреть ее своим теплом, когда она по ночам забирается ко мне. Но все оставшееся время она проводит с матерью. Пусть она и опекает ее больше, чем меня, но без нее мы бы долго не протянули. Эллин при первой же возможности увязалась бы со мной. А следить за ней у меня нет времени. - Сегодня у нас больше добычи, чем обычно, - хвастливо говорит Эллис. – Так что, голодным сегодня никто не останется. Проходит полчаса, когда отрицать уже невозможно: холод добрался и сюда. Сырые стены начинают покрываться инеем, тот слабый огонек, что остался от нашего костра, медленно гаснет, а мы все еще подставляем под него руки. Запихиваем сено в одежду, подкладываем в обувь. И можно только надеется, что скоро это закончится. Обычно мороз отступает через двадцать минут, максимум – полчаса. Уже час мы трусимся от холода, а улучшения все не чувствуется. Не помню, чтобы раньше так было. Если до войны лето-осень были теплыми и солнечными, то теперь изморозь покрывает землю каждый день вне зависимости от поры года. - Вы только не молчите, ладно? – говорю я. – Мне надо знать, если кто-то из нас замерзнет насмерть… - Хитрая какая, – пытается засмеяться Эллис. – Хочешь и себе лакомый кусочек отхватить. - Дура… Мы жмемся друг к другу, но толка от этого мало. Говорить нам не о чем. Гвен начинает петь. От ее тихого голоса веки сами по себе начинают слипаться. Хотя, может это холод так действует. Спать нам сейчас ни в коем случае нельзя, так что, мы с Эллис беремся подпевать. Еще пару минут, и все закончится… я надеюсь. Наши надежды оправдываются. Мне на голову что-то капает. Потолок, покрытый грибком, начинает отмерзать. Мы решаемся выйти наружу только тогда, когда нам становится жарко из-за нескольких слоев одежды. - Сколько же нам еще сидеть? – спрашиваю я. - Не знаю. Но проторчали мы тут точно больше часа, – говорит Эллис. Мы выглядываем в окна. На улице еще светло. Если нам удастся добраться до дома до одиннадцати, нам крупно повезет. - Рискнем? – произносит Гвен, и от ее дыхания окно снова покрывается слоем крохотных капель. Выбирать нам особо не приходится. Я беру себе две банки тушенки, литр воды и одну зажигалку. Решаем по пути зайти в один из домов, найти какие-нибудь одеяла или одежду. Осторожно выходим на улицу. Ботинки покрываются грязью. Слякоти от изморози не меньше, чем от толстого слоя снега. Ступаем аккуратно, стараемся двигаться бесшумно. На боку в сумке гремят банки, напоминая о том, что я обязана вернуться домой. Мы идем к ближайшему уцелевшему дому. Верхние этажи в ужасающем состоянии, а вот первые еще можно обследовать. - Только в этот раз не разделяемся, – плетется сзади Гвен, и чуть ли не трясется от страха. - Ты что, струсила? – пытаюсь бодро произнести я, хотя у самой сердце в пятки ушло. Мы стараемся подбодрить друг друга, шутим, толкаемся, даже пытаемся драться. Обида и боль заставляет на время забыть о страхе. Одна из комнат, видимо, спальня, практически полностью целая. Время выдает только слой пыли. Мы не обращаем никакого внимания на изодранные покрывала, а просто стаскиваем их и пытаемся запихнуть в сумки. - Я пойду на кухню, - говорит Эллис. – Может, сегодня и наедимся досыта. Мы киваем, продолжая рыться в вещах бывших хозяев дома. - Где вы теперь живете? – спрашиваю я. Пару дней назад дом, где они жили, рухнул. И давно пора. А найти убежище получше они не решались. Все же, человек так же быстро привыкает к месту, как и животное. - Да так, где придется, – отвечает Гвен. – Вчера вообще нашли жилой дом. Парень с девушкой в целых пяти комнатах! Это ведь нагло! Я смеюсь. В наше время квадратные метры ничего не решают. Лучше жить теснее, так быстрее согреваешься. Какое-то время с кухни слышны лишь стук посуды и скрежет мебели. Но через пару минут до нас доносятся уже совсем другие звуки. Крик порождает воспоминания. Когда защищая нас с мамой, отец был разодран теми, кто когда-то были людьми. Как он ранее искал нам жилище, а следом погиб от своего же выбора. Кто же знал, что даже они любят жить в уюте. Через секунды мы были на кухне, и как раз вовремя. Переключившись на нас, существо перестало вжимать в стену Эллис. Мельком бросая на нее взгляд, меня чуть ли не выворачивает наизнанку. На ее правой ноге красуются три длинных разреза, а по толстой ткани штанов течет липкая кровь. Последний раз я видела их три года назад. Они стали выше, массивнее, а черты лица стали больше похожи на звериные. Полысевшее существо, глаза ярко-голубого, почти белого цвета, пальцы на руках длинные, ногти заостренные, как будто они специально их затачивают. На лице видны синие вены. От него воняет тухлятиной, и это заставляет меня поморщится. - У тебя есть план? – орет на меня Гвен. - Нет, но мы будем импровизировать! Существо похоже на мужчину, а значит, оно сильнее нас втроем вместе взятых. Но, возможно оно глупее чем кажется. Пока я стараюсь как-то отвлечь существо, Гвен пытается помочь Эллис. Тут нужны антибиотики, без них она может заработать заражение крови. А у меня есть обезболивающее. Оно не сильно-то и поможет, но облегчит боль в мышцах. Надо как-то пробраться к ней. Смерть здесь штука обычная. Хоть от голода, хоть от морозов. Хоть от себе подобных. И даже последнее время мы стали больше понимать, что они уже совсем не похожи на нас. Прижимая мои плечи к земле, и склоняясь надо мной, я чувствую зловонное дыхание у себя на лице. Может мне кажется, но оно улыбается. Они еще умеют улыбаться. Они чувствуют радость. Или он просто в предвкушении трапезы? Я слышу, как кричит Гвен. Кажется, Эллис в обмороке. По полу текут ручьи крови. И один из них исходит из моего плеча. Я вскрикиваю от боли, когда пара рук сжимает мои. Я пытаюсь столкнуть его ногами, но он в два раза тяжелее меня, так что я только лишний раз причиняю себе боль. Оно сильнее впилось когтями, разрывая живую плоть. На секунду мне даже померещилось, что передо мной не человеческой лицо, а звериное, волчье. Будто не улыбка это, а оскал, и что вот-вот эти желтые зубы вопьются мне в грудь. В мою сторону летят камни. Гвен, которая бросила попытки остановить кровотечение, пыталась отвлечь внимание существа на себя. А я желаю, чтобы этот камень попал мне в голову, чтобы я не чувствовала того, что чувствую сейчас. До меня доходит, что выбора у меня нет. Что я так и не донесу продукты до дома, что, возможно Эллин придется умереть голодной смертью. Если только мать не одичает так же, как и это существо. Злость заставляет ненадолго прийти в себя. Я не могу допустить, чтобы с ней что-то случилось. Просто не могу! Я сильнее пытаюсь оттолкнуть от себя взбешенную тварь, а в итоге зарабатываю жгучий укус в грудь. Оно точно знает, где надо нанести повреждение. Такое чувство, будто грудную клетку разрывают. Боюсь смотреть, а вдруг это так и есть? Я уже ничего не соображаю. Знаю только, что мне ужасно больно, что в углу сидит подруга, истекающая кровью. Знаю, что вторая понятия не имеет что делать. И сейчас у нее на глазах я умру. Когда перестает биться сердце, я на секунду улавливаю ее крик. Он до боли напоминает крик Эллин. Но я уже не боюсь за нее. Почему-то я знаю, что с ней все будет хорошо. Просто знаю, и все. А ведь у апокалипсиса тоже есть последний день. Он последний для меня. Когда-то будет последним и для всех нас. Возможно… Все возможно. Только все зависит от нас.