***
На улице ему стало легче. Рыбный смрад отогнал волшебство далёких купальских гуляний. Выйдя на крыльцо «Ослиного хвоста», Князь дышал полной грудью, не обращая внимания на резкую вонь гнилых водорослей, и никак не мог надышаться. Жаркая летняя ночь отступала, небосвод над Осколом стремительно светлел. Князь мимолётом заметил, что просидел в кабаке всю ночь. Годимир отбыл. Попрощался сухо, одним кивком. Сказал, что будет молиться за них и все сведения передаст в местное подразделение Святой Инквизиции. Князь не шибко расстроился оттого, что остался без подмоги. Честно сказать, так не расстроился вообще. Он и сам в силах разобраться, да и сердцем чувствует, что один должен пойти, без напарника. Так же бесстрастно пожелав Годимиру удачного пути, он попросил передать весточку Поручику, который ныне обитал где-то близ Наледи. Туда и погнал своего коня Годимир, хлестнув его по боку, — на Наледь, в край горных рудников, где чистый воздух и живописные виды — привычное дело, а громадные медведи разрывают на части любого, кто ступит на их землю. Князь недолго смотрел всаднику вслед, пока тот не скрылся за ближайшим уличным поворотом, и тут же решил отправиться в дорогу вместе с Гостомыслом. Душа его требовала движения, и что-то глубинное, замурованное внутри, складной песней Алконоста зазывало его в Ветви. Что-то очень похожее на печаль. За трактиром располагалась нехитрая конюшня: ни стен, ни крыши — а только участочек, посыпанный посеревшим сеном, с вбитыми в землю колышками для привязи, и всё на том. — У тебя лошадь есть, Гостомысл? — спросил Князь, отвязывая своего гнедого коня по кличке Молот. — Есть. Вон она, родненькая, стоит, — мужик пальцем показал на какую-то дохлую клячу, удивительно напоминающую своего хозяина. — Манька. Я на ней из деревни прискакал. — Тогда седлай Маньку свою, — распорядился Князь и накинул капюшон. — По ходу детали мне все расскажешь. — Плохая примета — на ночь-то глядя… — промямлил Гостомысл, запустив руку в бороду. — У тебя односельчане в опасности, а ты мне про приметы, — сурово ответил Князь. Напустил на себя назидательный вид, хотя беспокоился совсем не о жителях Ветвей. — Да и светает уже. Вон, солнышко вот-вот выглянет. — Ох, правы вы, милсдарь инквизитор, что тут добавить, — со вздохом сознался Гостомысл. — Недалече ехать. Вёрст пять по Лисьему тракту-то. Все пять вёрст, соединяющие Оскол и Ветви — по словам Гостомысла, богатейшее из близлежащий сёл, — за ними следовало буйство зелени. Покинув город, они скакали среди раскидистых берёз, согнувшихся ив да стройных осин, обступивших грунтовую дорогу. Ранним утром Лисий тракт пустовал: не видать ни путников, ни гружёных повозок. — Расскажи мне о них, — попросил Князь, когда Оскол остался так далеко, что перестали виднеться крыши барских домов. — Да поподробнее. — Ястислав и Димитрий их зовут. Али звали уже, — оправился Гостомысл. — То вы нам скажете, милсдарь инквизитор. — Не губи надежду, Гостомысл. Глядишь, в кости ещё поиграетесь. — Кабы Бог дал, — отозвался крестьянин. — Они ж мужики работящие, отправились с рассветом. Наверняка песни распевали, пока шли, чтоб скушно не было. Да видно, их волшебник-то оголтелый и услышал. А дальше… Одному Единому ведомо, что с Ястиславом и Димитрем приключилось. Не воротилися они в деревню ни к вечерне, ни к утрене. Потом в селе тревогу забили, токмо к колдуну никто не отважился идти. Вот и к Инквизиции обратились, к защитникам нашим. — А причина у колдуна была лесорубов ваших убивать, как думаешь? По твоим словам, он годок-другой без дела сидел, а тут вдруг обозлился. Странное дело. — Дык он ведь не жалует тех, кто по ягоды да по грибы или за дровами в его лес наведывается. Не раз наших-то предупреждал, чтоб ни одно деревце на его земле не упало и ни одна лесная тварь от охотничьего оружия не издохла. Иначе худо будет вам, говорил. Большое худо. Не любит он, когда живность гибнет. Один мытарь по пьяной лавочке ящерку какую-то у дороги прихлопнул, так колдун две луны подряд его кошмарами мучил. А потом проклятие наслал, да тот бедолага помер… — Пить меньше надо, — сухо отозвался Князь, вспоминая мокрую пятнистую шерсть оленя. И глаза, слезливые, наполненные болью и страхом. Настоящие человеческие глаза. Они нашли оленёнка под огромной еловой кроной, недалеко от просеки: влажные угольные глазки прикрыты, весь дрожит, бока судорожно вздымаются и опадают как-то неестественно, рвано. На боку шёрстка пропитана кровью. И оперение стрелы из бёдрышка торчит. Он уже почти умер. Мишка укладывает его морду себе на колени и лаково гладит: от головы промеж ушей и до самого куцего хвостика. Лечит. Из-под пальцев его струится целебная энергия, обретая голубовато-зелёный цвет воды в бегущем ручье. — Полюбуйся, Андрей, — говорит Мишка, — чего деревенские наделали. — Они охотятся, чтобы выжить, — отвечает Андрей, с нескрываемой жалостью глядя на мучающегося оленёнка. — Как и животные. — Неправда, — Мишкин голос вдруг ломается от смертельной обиды. — Они забавы ради. Старостовы дети, сытые, мытые, наряженные. А его — стрелой, и ни за что ни про что. На смех подняли. Посмотрел бы я, кабы их подстрелил кто. — Мишка… — Отвяжись, Андрей, — отвечает он тихо и отворачивается, шепчет оленёнку на ухо. — Тебе не понять. «Теперь-то я понимаю, — подумал Князь, дёргая удила. — Пожив средь людей, понимаю, что Мишка во многом относительно них, сволочей, был прав». Когда до Ветвей оставалось всего ничего, верста или полторы, им навстречу, прямо из непроходимых зарослей малины, вывалился странной наружности человек. Поначалу Князь принял его за кустового — они ввиду своего несуразного телосложения как раз водятся в невысоких малинниках или орешниках, а на охоту выходят до первых солнечных лучей, — и потому схватился за меч. — Стой! — окликнул он. — Кто идёт? Странник остановился, злобно поглядел на них снизу вверх. На кустового, кажись, не похож. Обычный человек — хоть и заметно потрёпанный житьём-бытьём. Постоял, посмотрел на всадников и их коней, плюнул наземь да пошёл дальше, шаркая босыми ногами по гравию. Ни слова не сказал и ни разу не обернулся. — Недружелюбный люд-то у вас, — усмехнулся Князь, сняв руку с эфеса своего меча, так и не извлечённого из ножен. — Так эта… он не нашинский, — отозвался Гостомысл. — В этих краях такие бирюки иногда вам могут повстречаться, милсдарь старший инквизитор. Вроде люди, а вроде и не совсем. Не разговаривают они, не здороваются ни с кем. Сычом смотрят. Сторонятся народу. Появляются как из-под земли и тотчас испаряются, словно туман. — Лишённые сил чародеи, — задумчиво сказал Князь, всматриваясь в то место, откуда на тропу набрёл молчаливый странник. Орешник. Нет. Лещина. Вещее древо неисчерпаемой мудрости и волшбы. Скромное и одновременно могучее. Мишкино любимое. — Это как же, лишённые? — спросил Гостомысл. — А вот так, — кивнул Князь. — Их отвергли за проступки, совершённые при помощи магии, и с тех пор они не нужны ни чародейскому роду, ни людскому. Изгои от двух миров. Неприкаянные жалкие души, как призраки, вечно ищущие упокоения. А некоторых и правда заговаривают на вечное безмолвие. — Страсти какие, — вздохнул Гостомысл и быстро перекрестился. — Давайте, милсдарь инквизитор, поедемте отседова. Мы почти прибыли. Крестьянская кляча уныло поплелась дальше по Лисьему тракту, двигаясь навстречу брезжащему рассвету, а Князь ещё немного посмотрел на куст лещины, который напомнил ему о том, кто он есть на самом деле. Предатель, полноправно заслуживший изгнания. Не надобный ни людям, ни колдунам, среди которых вырос в Калиновом лесу. Ничей. Ореховые ветки с кожистыми листьями, похожими на гусиные лапы, зашевелились. Молот фыркнул, отвернулся в сторону дороги, словно почуял, о чём думает хозяин. Князь похлопал коня по лоснящемуся боку и меньше чем за полминуты нагнал посвистывающего Гостомысла.***
Они остановились на границе леса: ровный ряд деревьев обозначил вход в угодья колдуна. Князь еле держался в седле. Не от усталости или страха, а от нетерпения. Хотелось галопом кинуться на извилистые тропки, промчаться сквозь благоухающую хвойную стену и отыскать наконец того, чьи черты лица никогда не сходили с памяти. Отыскать Мишку. Однако Князь терпеливо ждал, оглядывая просторы при селе Ветви. — Тута я вас и оставлю, милсдарь старшой инквизитор, — виновато сказал Гостомысл, боясь даже взглянуть в сторону чащи. — Хоть убейте, дальше не пойду. — Да зачем убивать-то сразу, — ответил Князь, прищурившись. — Будет тебе, Гостомысл, ступай к своим. А я сам дорогу найду. Не впервой. — Ступайте, значит, навстречу солнцу, — крестьянин ткнул пальцем в нужном направлении. — А ежели найдёте избушку на отшибе, у лютиковой полянки, так это травница местная. Глядишь, поможет чем. Она про колдуна знать должна. Она толковая. — Травница? — спросил Князь, насторожившись. — Машка. Моя сестра как-то обмолвилась, что ведьма она, так я её, окаянную, сразу по загривку тяпнул, — гневливо ответил Гостомысл. — Машка — не колдунья нисколечко. Она однажды в деревне мор страшный на корню остановила. Без неё померли бы все в Ветвях давным-давно. Князь знал только одну Машу, которая могла невинно представляться зелейницей или травницей, поскольку была настоящей ведуньей, выращенной в Калиновом лесу вместе с ним. Так же как Мишка, повадившийся лесорубов убивать. Как же тесен, оказывается, мир. Гостомыслу Князь, ясное дело, говорить ничего не стал. У Маши свои способы остаться на плаву среди жестокого люда, и он на них покушаться не будет. Не посмеет. Не тогда, когда ему нужна помощь. — Ладно, — сказал наконец Князь. — Иди, Гостомысл, коли боишься. — Таить не буду, кровь в жилах стынет, — поёжился крестьянин. — Ну, с Богом, как говорится. И был таков. «С Богом да к дьяволу», — подумал Князь и без лишних слов повёл коня сквозь деревья. Рощица быстро переросла в густой лес. Тропинка петляла промеж полосатых светлогривых берёз, и под уклоном уходила дальше, в свежую, пряную гущу. Ветер еле слышно перешёптывался с зелёными перьями высоко в кронах деревьев, навевая дремоту. Он гипнотизировал, притягивал, манил к себе древней природной силой, которая присуща всем местам навроде Калинового леса — местам, где творилась история странной силы, прозванной колдовством. Князь отчётливо чувствовал её присутствие среди стародавних стволов, утопающих в высоченной некошеной траве. И пока он двигался, приближаясь к чему-то неотвратимому, подзабытое ощущение мощи вперемешку с ответственностью нарастало, словно гул урагана, несущегося навстречу. Машкину избушку он нашёл без особого труда. Она, обросшая тёмным мхом и на локоть увязшая в земле, не пряталась: от лютиковой полянки её не отделяли заборы, а от замыленных людских взоров не ограждало даже самое бесхитростное заклинание. Верно, Машка слегка побаивалась инквизиторов. Слегка — не больше. Таких, как она — затворников, скрывающих свои способности за семью печатями, — отловить практически невозможно. Только если не знаешь наверняка. Он отпустил Молота пастись неподалёку и вошёл на маленький задний двор. Маша стояла к нему спиной и бодро развешивала мокрое бельё по верёвкам, натянутым между спустившихся к самой земле веток. — Чего тебе, инквизитор? — не оборачиваясь, спросила она с озорной усмешкой. — Снова по мою душу пришёл? Зря добирался. Бабки из Ветвей клевещут, со свету меня хотят сжить. Вот она, Машка. Весёлая, румяная, острая на язык. Нисколько не изменившаяся. — А за что, если не секрет? — поинтересовался Князь, гадая, узнает ли старая знакомка его по голосу. Кажись, не узнала. — Да кто их знает. Завидуют. Али просто балуются, — Маша встряхивала одну мокрую тряпку за другой и в два счёта закрепляла их на верёвке. — Делать народу нечего, вот они друг дружку и губят. — Зачем тогда помогаешь им? Она обернулась, обратив к нему своё молодое, нисколько не омрачённое трудностями лицо. При виде её у Князя неожиданно защемило в груди: вот же она, практически родная, стоит напротив в двух шагах и признать его не может. Рыжеватые волосы всё такие же короткие, неровно стриженные, как тогда: за них-то её в деревне бабы и считают проклятой. У них-то ум просто устроен: нет косы — ведьма, нет мужа — ведьма, нет приданного — точно ведьма. Вот только Маша, которую в Калиновом лесу обыкновенно звали Марьяной, по-настоящему была ведьмой. Вернее сказать — колдуньей, причём самой искусной из всех известных Князю. — А ты не стесняйся, проходи, — сказал Маша, насмешливо изогнув губы. Она всё ещё не видела нежданно нагрянувшего гостя из-за его тёмной накидки. — Можешь хоть всю хату вверх дном перевернуть. Нету у меня ни приворотных настоев на человечьей крови, ни целебных снадобий из кожи единорога, ни алхимических ингредиентов, ни книжек по чёрной магии. Увы, читаю я через пень-колоду. — Неубедительные у тебя доводы, Машенька. Ты не только читаешь, ты ещё и пишешь сносно. Я-то знаю. И Князь наконец снял капюшон, скрывавший половину его лица. — Андрюша? — ахнула Маша, и её сначала озарила правдивая радость, которая сразу поблекла, а потом и вовсе превратилась в гнев. — Ты... Да ты чего? Зачем? Зачем явился? Она подняла подбородок и, сверкнув глазами, взглянула на него с презрением, однако в глубине её выразительных очей плескалась, словно морская вода, тоска по былым временам. Она тоже скучала, понял Князь. — Зачем пришёл? — повторила Маша. — Найти мне кое-кого надо, — искренне признался Князь, помня, что его подруга ценит честность превыше всего. — Его? Оставь, — заметно помрачнела колдунья. — Уходи отсюда поскорее, если хоть что-то ценное в жизни имеешь. — Не имею. Оттого и тут, — Князь обвёл глазами двор с бельевой верёвкой. — Помоги мне, Машенька. Прошу. — А зачем? — Она почти шептала. — Убить его хочешь, друга старого, ныне врага кровного? — Только увидеть, — ответил Князь. — И поговорить. Машины сарафаны захлопали тканью на поднявшемся ветру. Птицы, без умолку трещавшие до сих пор, резко смолкли. Вереск под их ногами застыл, как бы притаившись в ожидании бури. Где-то неподалёку коротко заржал Молот и тоже затих. — Он мухи в жизни не обидел, — Маша подошла ближе. — Искал тебя, чуть на стенку не лез. Мы давно плюнули все, отпустили тебя, а он успокоиться не мог. Найду, говорит, Андрея и верну назад. А Андрей исчез, как сквозь землю провалился. Чтобы потом на службу к этим тварям в человечьей шкуре наняться, плясать под их дудку согласиться. Своих и чужих перемешал ты, Андрюша. Сильно ошибся. — Я здесь не за нравоучениями, — жёстко ответил Князь. — Скажи мне, как отыскать его, и тебя больше никто из Инквизиции не побеспокоит. И языкастые бабы-гадюки из Ветвей больше ни слова против тебе не скажут. — Договориться думаешь? — рассердилась Маша. — Али подкупить? — Машенька. Ты злишься, и я знаю почему. Имеешь право. Нету мне прощения, а я его и не ищу. Просто помоги мне, будь добра, а я в долгу не останусь. — Ничего-то ты не понимаешь! — воскликнула она, и небо над ними враз потемнело. — Сейчас всё серьёзнее, чем раньше. Многим серьёзнее. — Ты это о чём? — Князь, сам того не сознавая, отступил от неё. — Война будет, Андрюшенька, — Маша заглянула Князю в глаза, и, несмотря на тёплое весеннее утро, по его спине пробежал холод. — Большая война на два лагеря и четыре земли. И только одна сторона выйдет из неё победителем, а вторая навсегда исчезнет, будет стёрта с лика земного. — Я не понимаю. Маша смотрела на него со странным выражением, будто оценивала, насколько Князь, которого она в Калиновом лесу называла не иначе как Андрюшенькой, готов к грядущим событиям. — Так и быть, — она схватила его за руку, на удивление сильно сжала большую ладонь. — Покажу тебе его жилище. Подскажу, как добраться. Дам оберег, чтобы ты не набрёл на тварей, что его охраняют. — Почему ты вдруг решила мне помочь? — не удержавшись, спросил Князь. Маша подняла на него красивые глаза, полные отчаяния. — Он поможет тебе определить, на чьей ты стороне, Андрюша, — и потом, подумав, тихо добавила: — Не вздумай его убивать. А ежели ослушаешься, я найду тебя и сама убью. Князь был уверен, что она ни капли не шутит и обязательно сдержит своё слово, если он причинит Мишке вред. Вот только он скорее отрубит себе руку, а то и обе, чем сделает это. — Спасибо тебе, — сказал Князь. Маша ничего не ответила и, за руку проведя его по мягкой дорожке из вереска, пригласила в обросшую мхом избу.***
Неудивительно, что лесорубы, которых в Ветвях кликали Ястислав и Димитрий, заблудились в лесу, что значился под охраной колдуна. Солнце едва-едва пробивалось сквозь стену непроходимых зарослей: до черноты тёмные ели на все четыре стороны распространяли острый запах хвои, а между срастающимися ясеневыми стволами при каждом порыве ветра натягивалась серебристая паутина с капельками росы, нанизанными на тончайшие нити. Лес был живым, и Князь ощущал его дыхание у себя на лице — свежее, пряное и прохладное. И вместе с тем оно вселяло в душу нечто похожее на смесь страха и уважения перед невиданной древностью. Там, в хижине у цветастой лютиковой поляны, Машенька дала Князю амулет: обшитый красными нитками медальон, отпугивающий злых духов и указывающий верную дорогу. — Он навроде компаса тебе послужит, — сказала она. — Только будь осмотрительнее. Мишка хоть и ждёт тебя, старую обиду хорошо помнит: запутает тебя, заморочит голову. А ты не иди у него на поводу. Ступай, куда амулет поведёт. И не оглядывайся. Вначале Князь думал, что Машенька нарочно дала ему бесполезный совет, который не окажет никакой помощи для поисков колдуна. Думал, лучше бы карту начертила или хотя бы на словах объяснила, как до берлоги колдуна добраться. И, раздосадованный, погрузился в объятия лесной чащи, неохотно принявшей незнакомца. Князь продвигался всё дальше, петляя по тропинкам, где редко ступала нога человека, и думал о том, зачем Маша снабдила его столь непригодной для путешествия вещью. А потом вдруг понял. Мгновенно понял, когда услышал голос, возникающий из ниоткуда и пропадающий в никуда. — Побежали, Андрей! Побежали! — зазывал он, и Князю в нос ударил букет давно забытых запахов: вьюнки, одуванчики, позеленевшие застоявшиеся калюжины, сушёная хвоя и знахарские смеси из разбой-травы или иван-чая. — Куда же ты? — жалобно спросил лес, и голос у него, разумеется, был Мишкин. Чей же ещё? — Вернись! «Не оглядывайся», — повторял Князь про себя слова колдуньи, с подозрением осматриваясь по сторонам. Не был ли он уже на этой развилке? Не видел ли эту сгорбившуюся над валуном берёзку? Не вёл ли своего коня под этими кронами? Он потерял счёт тому, сколько бродил по рыхлой земле, усыпанной иголками и жухлыми листьями. Молот неустанно плёлся куда-то вперёд, и Князь всё слушал заунывную песню леса, похожую на плач по умершему. «Хоть кутью на стол ставь», — невесело подумал Князь, отмечая, как в третий раз видит одно и то же птичье гнездо на верхушке старого иссохшего дерева. Лабиринту из берёз, сосен и карликовых клёнов не было конца-края. Князь блуждал средь них как зачарованный. Набрёл на елань и бесконечно долго пересекал её, протаптывая дорожку, которая исчезала за его спиной. И вот уже конь окончательно вымотался. Князь снял узду, отпустил его и пошёл кружить дальше, изредка ощупывая амулет. Молот остался позади, скрылся за сочно-зелёной стеной, и больше хозяин своего коня никогда не встречал. После того как меч в ножнах стал несносно тяжёлым, будто в нём прибавилось пуда три железа, Князь снял кожаный ремень и, нисколько не жалея добротного оружия с красивой гравировкой символа Инквизиции, отшвырнул его от себя. Меч выпал, примял траву, блеснул на солнышке и, кажется, тут же погрузился в сырую почву — земля будто кормилась вражеской сталью. Больше, понятное дело, такого меча у Князя никогда не было. Когда плащ задушил Князя подвязками, он снял его, повесил на ближайший куст бузины, а, окончательно стоптав ботинки, сбросил и их. Через какое-то время он вновь обнаружил свою истёртую до дыр обувь у острогранного камня, на который их кинул. Один ботинок носком смотрел на север, другой — на запад. Князь усмехнулся про себя и поплёлся в том направлении, где, судя по ощущениям, ещё не был. Амулет Машкин грел ему душу. — И не стыдно тебе возвращаться? — спрашивал лес Мишкиным голосом. — Не страшно смотреть в глаза тому, кого предал? — Не стыдно и не страшно, — ответил лесу измотанный Князь. — Может, я и трусом был. Может, дел наворотил по юности. Может и так. И коли ты хочешь меня тут, прямо у своего порога, сгубить, хорошо, пускай. Да только тогда ты сам как последний трус поступишь. — Со старым врагом повидаться — святое дело, — с издёвкой нашептал ему лес вместе с порывом ветра, колыхнувшим неспокойную листву. И тут же бесконечная вереница деревьев, кустов, цветущих луж, кочек и проплешин-полянок внезапно кончилась, как топором обрубило. Предстала перед Князем изба, похожая на Машкину, только ещё более запущенная: дикий плющ обвил все четыре стены и крыльцо, на крыше гнездились в своё удовольствие целые семейства лесных птиц, а окна все до единого были наглухо замурованы. «Нашёл, — подумал Князь радостно. — Нашёл всё-таки, выдюжил». Перед избой колдуна стояла деревянная калитка, соединённая с неухоженным забором из таких же старых как сам мир брёвен. Калитка была заперта на засов — наверняка непростой, по-колдовски хитрый, зачарованный. Князь посмотрел по сторонам, вглядываясь в незнакомую местность: по обе стороны лежали протоптанные дорожки, и вели они в совершенно неизвестных инквизитору направлениях. Он уже убедился, что ни в жизнь не отыщет дороги назад. Оно и ясно: если колдун скрывает что-то — он и прячется как следует. Князь протянул руку к калитке, а та сама со скрипом отворилась, словно ждала его. Засов исчез. «Знает, что я тут. Чувствует». До двери его проводил ковёр из малинового вереска, цветущий так же буйно, как на Машкином дворе. «Вереск чародеев любит», — говаривали в Калиновом лесу, где яркие вересковые поля пестрели на каждом открытом участке, щедро поливаемом тёплым солнечным светом. Такого вереска Князь давно не видел. Не видел с тех пор, как покинул родной дом. В сенях было темно — хоть глаз выколи — и остро пахло смесью перца, чеснока и сушёных трав. Как последнее предупреждение — мол, уходи отсюда подобру-поздорову, а коли не ушёл — пеняй на себя. Князь двинулся дальше, не вглядываясь в настенные обереги, в которых смутно угадывались веники, неизвестного происхождения подвески и венки из мёртвых цветов. Возможно, из ссохшихся одуванчиков — юность, задушенная в самом расцвете. Колдун стоял к нему спиной, у стола, заваленного всякой чародейской утварью: тут и стеклянные колбы с пробками, пустые и заполненные почти до отказа какими-то порошками, тут и ступки со смесями трав, тут и древние книги с исписанными сверху донизу ветхими страницами. И несмотря на то, что повсюду царил хаос, Князь сумел разглядеть зачатки порядка — этакую систему, понятную лишь хозяину этой избы и этого леса. — С чем пришёл, инквизитор? — спросил колдун, не оборачиваясь. Тут дали о себе знать усталость и злость, скопившиеся во время путешествия через вневременные пространства между селом Ветви и берлогой нелюдимого колдуна. Вырвался наружу гнев, сдерживаемый мерно покачивающимися кронами и шёпотом зарослей. — От тебя, зараза, народ здешний избавить пришёл, — выплюнул Князь сквозь сжатые зубы. Колдун тотчас обратился к нему лицом, и Князь с превеликим трудом узнал в нём былого Мишку — Мишку, с которым по молодости одуванчиковые венки плёл да могущественный цветок папоротника искал. В правой руке его обнаружился длинный искривлённый посох с зеленоватым кристаллом вместо наконечника, испускающим слабое переливающееся свечение. Тёмные глаза колдуна горели то ли злостью, то ли любопытством, но он молчал, сжав губы в тонкую линию. — Зачем лесорубов убил? — спросил Князь. Раз уж пришёл по делу, решил он, то по нему интересоваться и будет. А остальное подождёт. — Не убивал, — вдруг усмехнулся колдун, сделавшись до боли похожим на юного беспечного Мишку с торчащими во все стороны волосами да щелью вместо передних зубов. — Врёшь, колдун, — сказал Князь, напустив на себя бесстрастное выражение и через силу придав голосу пренебрежительный оттенок. — Окрестные против тебя бунт поднимут скоро. Глаза колдуна как-то едко засветились. Видно, что потешается над Князем, что за нос его водит, словно наивного ребёнка. — Зачем же тогда тебя подослали? — промолвил он. — Пришли бы сразу да сами спросили. — Боятся тебя, ясно дело. Да и добраться трудновато, — язвительно отозвался Князь. — А ты, видимость, не боишься, — прищурился колдун. — А мне по долгу службы не положено бояться. — Вот оно что, — произнёс колдун, опираясь на посох, и после непродолжительного молчания добавил: — Живы-здоровы оба лесоруба. — Ну и где ж они тогда? — развёл руками Князь, украдкой осматривая бедное убранство колдовской избы. Единственное окно измазано грязью. На полу — драный ковёр, расползшийся по ниткам. На стенах — покосившиеся полки, которые ломились от баночек с пахучими эликсирами, флакончиков с растворами, запрещённых на территории Врановицы книг с заклинаниями и магическими формулами. Доски, покрытые мхом даже изнутри, источали слабый запах подгнившего дерева, перебиваемый букетом из сушеных цветов, спирта и растительного масла. Под столом тускло блестел металл странного вида приспособлений, очертания которых Князь видел впервые и поэтому считал их совсем уж зловещими. Сверкало что-то и в другом конце комнаты — маленькие угольки, похожие на драгоценные камни, которые отражали ничтожное количество света, попадавшего на них. Быть может, и правда магически ритуальные камни. Быть может, стеклянные шары для предсказаний. — Ближе, чем ты думаешь, — колдун по-хищнически улыбнулся. — Совсем рядышком. — Покажи, — потребовал Князь. — А ты взгляни внимательнее, инквизитор. Светящиеся точки, которые Князь принимал за гладкие поверхности отшлифованного стекла или гранёного камня, задвигались, стали приближаться, и от теней, клубившихся в углах колдуньей избы, наконец отделились два грациозных силуэта: четыре лапы, хвост и голова с блестящими глазами. Чёрные коты, похожие друг на друга как две капли воды, уселись у ног колдуна, обернули хвостами лапы и уставились на инквизитора с человечьей внимательностью. — Зачем ты так? — опешил Князь. — Зачем котов? — Предупреждал я, что лес трогать без надобности не стоит, — колдун наклонился и почесал за ухом у одного из близнецов. — Они не послушали. Обозвали по-всякому, дыбу или кол пообещали. Потеху я стерпеть ещё могу, это привычно… — Обрати их, — перебил его Князь. — Немедля. — Не могу, — посмотрел на него колдун. — Почему? — прорычал Князь. — Устал нынче. Коли тебе надо, так ты и расколдовывай. — Не смогу. — Знаю же, что сможешь. Князь подумал о Гостомысле, который принёс в своё село добрую весть: «Лесорубов нашинских, мол, отправился искать уважаемый милсдарь из Инквизиции, посему возрадуйтесь! Скоро в наших краях станет так же спокойно, как прежде». Князь подумал об их жёнах и детях, которые воскресили в душах охладевшую надежду и с пущей яростью принялись молиться за здравие мужей и отцов. Князь мог бы осуществить их мечты о чудесном возвращении, мог бы исполнить заказ, но без магии, к которой он не прибегал много лет, расколдовать человека, ставшего фамильяром сильного чародея, было невозможно. С другой стороны, применение магии лицом, представляющим Святую Инквизицию короля Врановицы, означало верную смерть. Князь уже было поднял руку, чтобы задействовать одно из намертво врезавшихся в память, заклинаний, но потом с отвращением посмотрел на котов и решил, что им уже нельзя помочь. Уж лучше он вернётся проигравшим, чем не вернётся вовсе. А жёнам и детям придётся пережить эту потерю: в Ветвях им наверняка помогут. — Не стану, — упрямо сказал Князь. — Понимаю. По долгу службы не положено, — издевательски ответил колдун. — Что ж, значит, отныне будут мне служить. Он едва слышно стукнул посохом в пол, и коты разбежались в разные стороны, скрывшись в плотной тёмной завесе. — А ты, инквизитор, не стой столбом да не стесняйся, присаживайся, — колдун указал ему на табурет, которого, Князь мог поклясться на чём угодно, тут раньше не было. — Потолкуем о том о сём. Князь, словно во сне, приземлился на табурет, оказавшись за расчищенным дубовым столом, на котором не осталось ни следа от той посуды, что его заполняла. Колдун устроился напротив, смотрел ему в глаза долго, очень долго, будто искал ответ на вопрос, которым озаботился несколько жизней назад. Князь отвечал ему тем же, ни разу не отводил глаз, не стесняясь признать своё давнее предательство. И так продолжалось до тех пор, пока колдун, лукаво сощурившись, будто заранее зная ответ, не спросил: — Сохранил? Князь потянулся рукой в карман у самого сердца и швырнул на стол кольцо, которое в равной степени ненавидел и ценил. С протяжным монетным звоном оно прокатилось по дереву, обернулось вокруг своей оси, упало на круглый бок и застыло. В отблесках свечей на ободке перстня засверкал огранённый камень. Аспидно-чёрный, как вороново крыло. Князь посмотрел колдуну прямо в глаза. — Сохранил, — сказал он. — И что с того? — А то, — ответил колдун, — что ты не забыл, откуда растут твои корни. И какие люди слепили из тебя человека. Кольцо в одно время жгло ему кожу под карманом на груди, напоминая о том, что он лжец, тысячу раз лжец, а в другое — согревало воспоминаниями о Калиновом лесу и его обитателях, его учителях и друзьях, особенно когда наступали трудные или голодные времена. Кольцо стало его бременем и его спасением, опьяняло и мгновенно же отрезвляло, представляя собой единственное по-настоящему человеческое явление — двойственность. Они сделали его вместе, он и Мишка. Нашли минерал, такой чёрный, что позавидовала бы сама зимняя ночь, откололи по кусочку, с трудом обработали и, покуда ситуация с Инквизиций уже тогда грозила перерасти в войну, нашли человека, который под давлением помог им изготовить это кольцо. Результатом оба были довольны и хранили как зеницу ока, передавая друг другу в тайне от Марьяны и Шуры. Это было только их, ничьё больше. И потом, когда Андрей, уже ставший Князем на службе у короля, обнаружил его среди своих вещей, не смог вспомнить, чтобы забирал его с собой. — Я ничего не забыл, — промолвил Князь. — Но отныне я на другой стороне, колдун. — Нет никаких сторон. Есть только судьба, — колдун прищёлкнул пальцами, и изба озарилась сиянием десятка свечей, расставленных на каждой полке. Кольцо на столе зазолотилось. — И если на ней написано тебе ведовство, то так и будет. От судьбы никуда не денешься. — Пока справляюсь. И заклинаю тебя, убирайся отсюда. Беги, пока есть возможность. — Хорош охотник, который позволяет добыче удрать без боя, — рассмеялся колдун и покачал головой. — Не уйду. — И не страшно тебе? — спросил Князь почти в отчаянии. Он знал, что не договорится с колдуном, что не сможет помешать Мишке остаться и погибнуть здесь от рук других, более верных делу, инквизиторов, которые рано или поздно обнаружат его жилище. Он знал, что будет до конца своих дней винить в его смерти себя так жестоко, будто сам сомкнул руки на его горле и задушил. И он знал, что это всё равно нисколько не изменит его отношения к миру, в котором люди уничтожают себе подобных за способность напрямую говорить с природой. — А чего бояться-то? На костре меня сожжёшь, как тех, других? — Нет. Не я, так кто иной сожжёт, — произнёс Князь. — Поэтому по-человечески прошу тебя: уходи. И забудь эту забаву навсегда. Меня забудь. — Не уйду. И не забуду, — повторил колдун. — Даже не проси. Ты такие вещи решать не можешь. Князь хотел было встать, но все свечи внезапно потухли, и изба погрузилась во мрак. Он больше не видел ни себя, ни колдуна, ни кольца с камнем цвета зимней ночи. Князь хотел было двинуться, закричать, позвать на помощь, однако одубелое тело не желало слушаться, мышцы затвердели, в горле встал ком. В последний миг он ощутил, как падает на неслыханную глубину в полной темноте, как если бы оказался в центре огромной чернильницы. И только кошачьи глаза загадочно мерцали где-то вдали, как два зеленоватых уголька.***
Андрей Князев очнулся на полу. Это первое, что он смог осознать и переварить: как его точно зовут и в какой плоскости он находится. Оказалось, горизонтальной. Остальное приходило постепенно и довольно мучительно, и каждая мысль сопровождалась болезненной пульсацией в районе глазных яблок, от которой хотелось выть волком. Но выть не получалось, потому что горло словно наждачкой натёрли, а голосовые связки усохли и превратились в бесполезные волокна, не способные извлечь ни звука. Андрей предпринял попытку перевернуться и вспомнил кое-что из того, что увидел во сне под утро. Зацепился за эту нить, потянул на себя, и его как подбросило. Он не помнил вчерашний вечер, не помнил, что именно пил и в честь кого, не помнил, как оказался в пустой комнате с голыми стенами, но сейчас его интересовала лишь школьная тетрадь, лежащая в заднем кармане, обтрёпанная и свёрнутая в несколько раз. Не помешал бы и хоть какой-нибудь пишущий инструмент, способный перенести мысли из его страдающей головы на линованную бумагу. Тетрадка обнаружилась на должном месте. Князь постоянно носил её с собой. «На всякий случай», — любил говорить он. Кто знает, где и когда вдохновение застанет его врасплох. Как, например, сейчас, после продолжительной гулянки на чьей-то квартире. Через силу он приблизил найденный в косухе огрызок простого карандаша к чистому листку, и слова полились из него, сначала бессвязные и неразборчивые, а потом преобразованные в предложения и, наконец, в стихи. История рассказывала себя сама, ему оставалось лишь успевать записывать её. Вспоминать, несмотря на тяжёлый молот, со строгой периодичностью бьющий в самую середину лба, и записывать, постепенно опохмеляясь собственным творчеством. Через некоторое время — может, час — в дверном проёме показалась растрёпанная голова Маши. — Андрюша, ты уже проснулся? — спросила она. — Угу, — промычал Князь, не отрываясь от тетради. — Чё делаешь? — Погоди, не мешай, Машенька, — отмахнулся он скорее несдержанно, чем грубо. С Машей он старался не ссориться. — Я потом тебе покажу. — Ладно. Я домой пошла, — сказала она. — Парням — привет. Пусть рассольчику попьют. Князь в ответ лишь рассеянно кивнул головой и вновь углубился в текст, перечеркнув две последние строчки. Он не услышал, как за Машей захлопнулась дверь, не услышал, как в соседних комнатах нарастали звуки пробуждающихся. Он был целиком и полностью в истории, которую запечатлевал на тонких листках, не замечая тревожных сигналов, которые подавало его обезвоженное тело. Он поднял голову только через минут сорок, когда увидел носок ботинка рядом с разложенной на полу тетрадью. — Андрюх, ты чего? — раздался голос сверху. Андрей посмотрел на Мишку и широко, беззастенчиво и абсолютно искренне улыбнулся. — Я текст новый придумал, — сказал он. — «Инквизитор и колдун» называется. Посмотришь? Мишка мигом изменился в лице. Молча уселся рядом, принял тетрадь из чужих рук, вооружился обкусанным карандашом и начал читать.