Если это действительно судьба, то я не против следовать её воле и повторить это всё. Спасибо за встречу и за ночь, возможно, одну из лучших ночей моей жизни, которая была не такой уж интересной, как ты сказал, а с тобой, как бы не звучало клишировано, начала играть яркими красками ванильная херня какая-то, но что поделать
Береги себя, Джексон Ван
Чокнутая хозяйка «ЛСД», потерявшая голову по твоей вине
Отбрось принципы и наслаждайся...
27 июля 2021 г. в 00:50
— Бампер той красотки очень даже ничего.
— Марк, ради всего святого, заткнись.
Когда от усталости хочешь содрать с себя (и не только) шкуру, должно прийти спасение, долгожданное, что в объятия сгребёт и укроет от всего плохого, тревогу заберёт, дав краткосрочное, но чертовски необходимое ощущение нахождения дома, где всегда ждут.
Но Джексон, кажется, где-то всё же проебался: спасение к нему не стремится, руки широкие не распахивает, вместо этого подсунув отбитого на всю голову Туана, который друг хороший, конечно, но падла та ещё.
Мстительная и злопамятная — такой себе набор, но лучше уж тушка Марка Туана рядом, чем выматывающая рутина «дом-работа-дом», от которой тянет блевать сбежать как можно дальше, где не будет всего этого.
И за что мне всё это? — задаётся вопросом Ван каждый раз при виде поблизости мелькающей макушки друга, лучшего причём, с которым чуть ли не делили один горшок в садике, в началке дёргали девчонок за косички, в средней школе подглядывали за старшеклассницами в раздевалке, обсуждая увиденное и кто красивее, а в старшей — делились подробностями «пожёванного» утра после травки в клубе и первого в жизни секса. Зная прекрасно, с какой целью Туан вынюхивает поблизости, сладенько улыбается, словно под кайфом, ибо глаза постоянно блестят странненько, как и сейчас в свете яркого стробоскопа.
И сегодняшний вечер не исключение: Марк врывается в его кабинет, офисный и душный, несмотря на кондиционер, с шумом, распахивая двери чуть ли не с ноги, шлёпает секретаршу на входе по сочным упругим половинкам и заявляет с порога о том, что они идут в клуб и возражения не принимаются, отвлекая от работы тем самым, явно не понимая, что вся взбучка прилетит Вану, и никакая «штрафная» рюмка порыва придушить эту блондинистую американскую сучку «без царя в голове» не уменьшит, а лишь в геометрической прогрессии увеличит.
А Джексон, проклиная друга, реально выбирается из дома, забросив куда подальше недоделанный ежемесячный отчёт и послав к чёрту всех, ибо состояние овоща не хочет, хотя кто знает, что будет с ним на утро: то ли проснётся в чужой постели, то ли у себя в квартире всё в том же самом одиночестве. Ну, не считая бодрого, как всегда, Туана, словно и не пил вовсе, готовящего, аки «примерная жёнушка», завтрак и антипохмельные средства в придачу.
С таким другом даже жена не нужна, мозги выносить он спец, получше любой прекрасной представительницы выходит.
Ещё и друг в непонятный клуб тащит, в каком ни разу не были, поправочка: стриптиз-клуб с названием куда более странным, чем хотелось бы. «ЛСД» — кто вообще придумал этот бред, явно обкурившись травки и накидавшись тем самым психоделиком, от которого штырит почти мгновенно, видится радуга вместе со всяким бредом и прилётом внезапного эндорфинового взброса. Джексон недоумевает, как так можно было, но внутрь клуба, бросив взгляд на расколотое сердце на вывеске, проходит, оказываясь в обстановке куда ещё более наркоманской, прямо под стать названию, сродни борделям сороковых и стрип-клубам шестидесятым вперемешку с модерном. Особенно с кактусов в неоне на стенках вместе с готическими подсвечниками пробирает на смех.
Но Марку вроде нравится, и Джексон не противится больше, всё ещё к обстановке относясь скептично. Помнит, что Туану нравится даже то, что нормальным людям покажется бредом сумасшедшего, и удивляться здесь нечему, не зря же прозвище «4D-принц» носит. Однако выпивка оказывается очень даже ничего, даже барменша с «Хвиин» на бейджике симпатичная настолько, насколько возможно для этого злачного места, однако всё ещё не в его вкусе, чтобы пуститься в заигрывания с ней, как Марк, флиртующий со всем, что движется и нет. И как Ван его ещё не прибил за такие дела?
Дело-то не в зависти, как кажется со стороны, а в чувстве такта, какой всё же имелся, и принципах, один из которых отношения в клубах не заводить и не открывать сердце с душой всяким незнакомцам.
Марк перед ним прямо сейчас, потягивающий ред булл с водкой, и от этого не легче. Одетый, как всегда, с иголочки, выглядевший в светлых джинсах с прорезями на коленях, в белой свободной футболке под стать волосам, как модель с обложки, в то время как сам Джексон на контрасте в своей цветастой рубашке (самой приличной из шкафа, между прочим) и чёрных кожаных штанах, напяленных по наставлению Туана, от чего ощущение, словно собрался на панель кадрить невинных мальчиков. От мысли о подобном передёргивает несколько раз, а виски обжигает горло привычно, разносится теплом по телу и приносит толику расслабления.
— Джексон, серьёзно, харэ сидеть в стрип-клубе словно на похоронах, посмотри вокруг, какие тут девочки! И мальчики тоже, — лёгкий пинок по ноге, на что только фыркает и пытается натянуть улыбку пошире, но с Марком, нависнувшим буквально коршуном цепким, бесполезно носить маски: ловко срывает, сжигает и не оставляет на вторую попытку шанса. — Может, тебе чего покрепче налить?
— Сам свой ред булл и цеди, бессмертный, что ли, пожалей себя, — но Туан отмахивается, тряхнув длинной рваной чёлкой и растянув зубы в белозубой улыбке:
— Когда себя жалею — болит печень. И вообще, Джекс, я тут подумал…
— Мне страшно, когда ты думаешь, Марк, — Джексон, уворачиваясь от подзатыльника, чуть не прилетевшего по затылку, кривит губы в искренней улыбке. — Это ничем хорошим не заканчивается, а из обезьянника, как в прошлый раз, я тебя забирать больше не буду.
— Да ладно, чё начинаешь, нормально же повеселились тогда, — дует губы друг, но спустя несколько мгновений, опрокинув в себя коктейль и попросив ещё один, очаровательно улыбнувшись закатившей глаза барменше, решает продолжить недосказанную мысль: — девушка тебе нужна.
— Ты мне и так заменяешь жену, уборщицу и пилу, на кой хер мне ещё и девушка?
— Для душевного спокойствия. Тебе двадцать семь, пора бы остепениться.
— Мне и так хорошо, Марк, давай не будем об этом, — припечатывает Ван, морща нос. Будто ему разговоров с матерью по этому поводу не хватает на постоянной основе.
Марк пристально смотрит, с прищуром, как умыкнувший курицу лис, но больше ничего не говорит, вздыхая, зато давая возможность и дальше рассматривать интерьер и бросать взгляды на сцену, где на шесте сначала красиво извивалась красноволосая танцовщица, а через секунду упорхнула на колени к шустрому Туану. И как так вообще возможно?
Как же тошно. Не только от жары и ударившего алкоголя в голову. От чужой правоты, которую признавать не хочется, противно, мерзко и как-то слишком пусто там, где бьётся сердце и ноет душа, всё же от одиночества уставшая. Наверное, просто надоело просыпаться в холодной постели, дома, где никто не ждёт, никто не обнимет, к телу не прижмётся и не скажет «я буду рядом» или то же самое «люблю», никто не станет твоей моральной поддержкой в трудный период жизни, когда на работе завал и разгребать всё приходится самому и в том же самом грёбаном одиночестве.
Но что толку от этой любви, когда не понаслышке знаешь, что любить больно до сбитых костяшек и сорванного голоса, до чёртовых мурашек и крошечных осколков искорёженного в грудной клетке сердца. Все девушки одинаковые, куда не глянь. Каждая, как под копирку, ищет кошелёк потолще и член побольше, а не искренность и поддержку, чтобы как в глупых книжках о любви.
И пока Марк тискается со стриптизёршей, да не с одной к тому же, Джексон не стремится руки распускать — и так нормально (нет). Приятнее всего пить алкоголь, наслаждаясь музыкой, к слову, приятной и даже умиротворяющей. Лёгкий джаз — именно то, что нужно, и Ван расслабляется, не обращая внимания ни на кого, кроме как на Хвиин, но чтобы выпить наливала только, а большего и не надо.
Вот только стоило учесть, что у Марка Туана куча сюрпризов, ведь парень с прибабахом и с кучей тараканов в мозге. Когда-нибудь его за это даже побьют, если только не откупится походом в место куда более приятное или не пообещает не быть клиническим идиотом, но это вряд ли.
Потому что блондин гаденько улыбается, даже очень, смотря прямо за его спину, и машет рукой, подзывая кого-то к себе. Даже не успев возмутиться, Джексон чует пиздец буквально воющим нутром, не планируя оборачиваться, хотя чужое присутствие ощутимо чуть ли не физически и до мурашек от хриплого женского голоса, раздавшегося в паре дюймов от уха.
— Когда-нибудь я тебя отсюда вышвырну, кусок извращенца, всех танцовщиц перелапал, — дыхание со вкусом мяты щекочет щёку; нестерпимо хочется повернуть голову, но тогда столкнутся лбами, если не губами, будет крайне неловко.
— Ты, как всегда, гостеприимна, Кэт, — Марк протягивает руку, и из-за спины выходит достаточно крупная девушка, размахивающаяся и отвешивающая размашистый щелбан вместо предполагаемого рукопожатия.
Джексон не сдерживается и покатывается со смеху при виде ошарашенного лица Туана, потому что такого ещё не было, чтобы его били в клубах, тем более европейки, поскольку начиналась вся заварушка за его пределами. Но если не бегут охранники, значит, девица не из простых. Или просто бессмертная, как подкидывает мозг, пока глаза устремляются на незнакомку (пока что), дабы рассмотреть. А та, словно почуяв заинтересованность, поворачивается лицом и улыбается, растягивая приторно губы с винного цвета помадой на них, протягивая руку в качестве приветствия и получая лёгкий поцелуй тыльной стороны ладони.
Кожа мягкая, нежная, аж губы начинают гореть, выбивая из колеи, впрочем, как и сама девушка. Нет, даже не девушка — женщина, пусть молодая, но всё же явно чуть больше тридцати или около того. Смотрит с прищуром, словно прикидывая, стоит ли имя называть, однако тут же делает вид, что так и должно быть.
— Меня зовут Кэтрин, фамилию знать необязательно, и я хозяйка этого прекрасного заведения, — лёгкий акцент звучит необычно, как переливом крыльев бабочки в приглушённом свете костра, и Джексон будет дураком, если скажет, что звучит не очень. Очень даже чудесно. — С Марком, к несчастью, знакома, а вот тебя вижу впервые.
— Джексон. Джексон Ван, — дыхание перехватывает и отчего-то не по себе, когда Кэтрин устраивается на одном из высоких барных стульев, а её ноги, кажущиеся бесконечными из-за шпилек, даже не достают до пола, что кажется милым.
— Ну, за знакомство, — Марк всё ещё поглядывает на них с лёгкой обидой, но протягивает по бокалу, на дне которого бакарди, а Кэтрин с каменным лицом залпом осушает свою порцию алкоголя, едва их бокалы соприкасаются, даже не морщится, заслуживая уважение Джексона и тихий свист Марка, которого вновь облепили девушки, но в этот раз не танцовщицы. Наверное, его можно не ждать.
Кажется, это никогда не кончится, но нет, вечер только начинается, выпуская людские желания и пороки наружу, являя скрытое днём, но только не ночью. Джексону кажется всё это странным, заговором каким-то, идиотской шуткой, а Кэтрин вовсе не раздражительной, а вполне приятной собеседницей. К тому же пить умеющей, почти глаза на лоб лезут от столь интересного таланта.
— Русским всё ни по чём, а алкоголь в Корее не такой уж и сильный, — пожимает Кэтрин плечами, видя чужое недоумение, и улыбается в этот раз искренне. — Значит, ты офисный планктон, уставший от рутины, но твой дружок с шилом в одном месте решил разнообразить скучную жизнь вылазкой в мой клуб.
— Типа того, знаешь ли. А твоя жизнь, кажется, интереснее моей, у тебя вон какой бизнес.
Просто констатация факта, но звучит, если прислушаться, не очень, и Джексону становится тошно. Жизнь у него не такая яркая, как у дамы напротив, выглядевшей искренне сопереживающей. Уголки пухлых губ опущены, взгляд грустный, однако лицо тут же приобретает лукавое выражение, от которого начинает трясти тут же.
Женщины — существа странные, со свойственной им загадкой, однако многие из них просто сборники неразгадываемых ребусов, глядя на которые, думаешь, как понять что-либо.
И Кэтрин не исключение. Прямо как кошка, что гуляет сама по себе, она кажется ему хитрой и немного властной, что понятно из разговоров, поставленной речи и её умению срывать маски так же ловко, как Марку, по одному только взгляду и жесту. Даже ничего не утаишь — всё видит. Такой то ли хочешь выговориться, выложив информацию, как на духу, то ли жаждешь сбежать как можно дальше.
Но она не даёт и шанса, кладя руку на плечо и сжимая легонько; от этого мурашками по позвоночнику расползается удушливая волна, а жар вязкой патокой струится по венам вместе с градусом от пятого бокала бакарди.
Дело дрянь, — думается Вану, но тело контролировать трудно, как и мысли, что далеко заходят, а женщина как специально издевается: подаётся вперёд, к барной стойке, видимо, сказать что-то Хвиин, приподнявшись, от этого тёмная ткань тоже ползёт выше, оголяя широкие бёдра и кружево чулка. Тянет ослабить галстук, которого нет, и это хреново…
Кэтрин вздрагивает от чужой ладони, приятно тёплой, почти горячей, на своём бедре, от лёгких поглаживаний млеет, но не позволяет себе растечься по стулу от потрясающих ощущений, давно забытых. Вместо этого накрывает ладонь своей собственной, уступающей значительно по размеру, потому что хочется.
Джексон не кажется ей плохим человеком, извращенцем или мудаком, каких сейчас полно, просто погрязшим в рутине приятным китайским мужчиной, которому не хватает спутницы в жизни. Сама страдает от того же — адского одиночества, и плевать, что каждый день в «ЛСД» творится какая-то дичь, сыплются проблемы, а она их разгребает, а после заливает в себя виски или курит, потому что заебало конкретно. А статус «разведёнки» только всё усугубляет, мол, свободна же — можно и под юбку залезть с целью отыметь в ближайшей туалетной кабинке, несмотря на нередко устрашающий вид, ответную грубость и внешность на любителя, за какую в прошлом доставалось шишек от сверстников. Сейчас всё не так, она не у себя в провинциальном городке холодной большой России, она здесь, в Сеуле, совсем другой стране, где менталитет другой, но что неизменно — одиночество и в Корее одиночество, а мужчины…
А что мужчины, мудаков везде полно, даже в такой прекрасной стране. Вот, муженёк сбежал к другой, оставив стриптиз-клуб в качестве своеобразного откупа (богатый слишком Кан Дэсон, подавшийся в криминал идиот, что уж тут горевать — имбицилом и помрёт) или даже неплохого наследства. Хотела плюнуть, послать к чёрту и сорваться домой, но позже, обдумав как следует, решение принято быстро, а сама уже в новой роли госпожи-владелицы.
Только одинокой, с сердечной крошкой под рёбрами, привкусом разочарования в мужчинах и озлобленным взглядом из-под зелёных линз.
А Ван просто… Просто Джексон Ван, оставивший осадок в груди, прорезавший внутренний голос, кричавший, что ты ещё наглотаешься, Кэтрин, прекрати эти глупости. А она, ослеплённая блеском прекрасных глубоких глаз мужчины, не слышит ни его, ни вопли себя из прошлого, когда вещи в свободном полёте по квартире, в голове пустота и «чтоб ты провалился, ублюдок» на искривлённых губах, рассыпавшиеся тут же, когда граница пространства стирается, а время замирает; потому что глаза в глаза, а губы врезаются в чужие мгновенно, послав к чёрту всю праведность и принципы Джексона.
Губы у Кэтрин нежные, на вкус как горький шоколад, от которого приятное послевкусие и чувство лёгкого опьянения. Джексон опьянён не бакарди или виски вовсе, а губами этой чертовки, сорвавшей крышу. Мягкая, податливая, так и льнёт к рукам, скользнувшими ниже и сжавшими талию, прикусывает губы в попытке углубить поцелуй и ближе прижаться, лишь бы надышаться, насытиться лаской, граничащей с лёгкой грубостью.
Что такое правильно и нельзя? На это плевать, как и на людей вокруг. Плевать на Марка, что утром устроит допрос, на сотрудников клуба, что шушукаться будут, на всё плевать. Оно не важно, чуждо. Есть только они, целующиеся у барной стойки, нашедшие друг друга родственные души-одиночки, искавшие всё это время утешения.
— Ты правда этого хочешь? Едва знакомы же, — оторвавшись от губ, Джексон в глаза заглядывает, прямо в глубину их смотрит.
— Я из безбашенных, — облизывает владелица губы, глаза её чернее ночи, — отбрось принципы и наслаждайся…
Лишь позже, закрывая дверь своей квартиры, благо неподалёку живёт, и набрасываясь на Кэтрин вновь, Джексон от ощущений крышесносных разорваться хочет. Реальность воспринимается искажённой, наркотической, как и жар чужого тела, посылающего волны возбуждения и тесноту в этих неудобных блядских тесных штанах, на что женщина хмыкает и, протянув его ладонь к замку сзади на спине, тянет собачку вниз.
Платье волнами летит на пол, а губы вновь находят друг друга. Руки Кэтрин за шею его хватаются, пытаясь в себя вжать как можно ближе, от чужого нетерпения, упирающегося прямо в бедро, выть волком хочется и действовать более решительно, потому что внутри всё горит от желания, а Джексон нетерпелив и так: подталкивает и направляет, властно сжимает бёдра и кусает под подбородком и шею, где позже расцветут багровые отметины, позволяя себе быть ведущим, хотя сам почти одет, что несправедливо, но поправимо легко.
Роняет их на кровать, однако первенство перехватывают, усаживаются сверху, проезжаясь ягодицами по паху, и смотрят дико. Зрачки, как под экстази, расширены, но это заводит сильнее и позволяет Кэтрин действовать так, как та сама того хочет: рубашку с него стягивает, проходясь ногтями по груди и ниже, царапая кожу и выбивая шумные выдохи из груди, от которых внизу живота целое пламя разгорается.
Она невыносима, кажется, готова наставить своих меток, покорить и привязать к себе цепями, а Джексон прикован и покорён и так. Зарывается пальцами в длинные тёмные волосы на затылке и тянет, открывая вид на изящную шею, куда зубами впиться хочется безумно, но Кэтрин лишь протяжно стонет, а этот звук — сладостный рай для ушей, а зрелище — услада для глаз, заполняющая воющее нутро до краёв; расстёгивает ширинку чуть ли не зубами, пальцы на ремне дрожат от нетерпения, а после валится на спину, когда играть прелюдию смысла больше нет.
Оба тонут в этой сладкой агонии, сгорают в желании и выбивают стоны друг из друга от мучительной ласки и ловкости пальцев, играющих на сосредоточии комочка нервов. Тело под Джексоном послушно выгибается, смотрит с пляшущими чертями во взгляде, просяще двигает бёдрами, чуть ли не всхлипывая от сладкой пытки, и раздвигает ноги шире.
Зрелище то ещё, сука, шикарное. Кэтрин бы в порно сниматься.
Но нет, только его, пусть приходит во снах и снится на повторе Вану, ибо никому не даст больше насладиться этой горячей девочкой (плевать, что явно старше, да и неважно это).
— Наслаждайся, — усмехается, плавно очерчивая истекающее естественной смазкой влагалище головкой члена, на что под ним лишь фыркают и требуют «заткнуться и действовать». Проникает с громким стоном, выбивающим кислород из лёгких, с желанием, перешедшим все грани и заполнившим реальность едким дымом марихуаны, искажая обзор перед собой и срывая выдержку, выстроенную временем, к чёрту.
Джексон от узости внутри дуреет, в кожу на талии чуть ли не до синяков пальцами впивается, двигаясь размашисто и резко, выбивая из Кэтрин стоны, которыми упиваться вечность хочется. Жарко, невыносимо сладко и тягуче в каждой клеточке, духота в воздухе искрами перед глазами кажется, обволакивает в кокон и взрывается тысячью Вселенных, оседая вглубь и расползаясь жаром, стекающим по упругой женской груди на живот.
— А говорил, что принципиальный. Пиздабол ты, Джекс, — хмыкает Кэтрин после очередного поцелуя в плечо, кое-как сползая с постели, ощущая себя максимально выжатой и помятой, так ещё и меченой, о чём свидетельствуют яркие россыпи засосов. Даже на животе и бёдрах поставил, какой нетерпеливый. Но она довольна, хорошо так никогда не было, даже уходить не хочет, но надо, тем более — знает — они ещё встретятся.
— Ты мне крышу снесла, Кэт, я не виноват, — Ван позволяет себе неформальное обращение, натягивая на себя первые попавшиеся штаны. Смотрит, как та неспешно собирает разбросанную одежду, медленно одевается, даже позволяет помочь застегнуть чёрное платье, и следует к выходу из спальни, а там и вовсе квартиру покинет, оставив после себя лёгкий флёр духов, запах страсти и воспоминания, какие захочется крутить на повторе.
— Значит, не бревно, — обернувшись, постукивая ногтями по косяку, Кэтрин взгляд перехватывает, и Джексон в который раз в глазах этих тонет, так и застыв с незастёгнутой ширинкой посреди комнаты. — Спасибо, — тихо шепчет и выскальзывает из квартиры, закрывая дверь.
Не останавливает, позволяет Кэтрин уйти, в глубине трепещущей души, впервые чувствующей себя на своём месте, понимает, что это не последняя их встреча, о чём точно скажет оставленный на кухонном столе фиолетовый листок, на котором нацарапан номер телефона и кривляющийся смайлик со словами: