I don't wanna die

Мерное покачивание повозки нагоняет сонливость, успокаивает. Только спокойным Грейвз себя не чувствует нисколечко. Честно говоря, он чувствует себя будто на пороховой бочке, что вот-вот рванет. Держит в руках не свой драгоценный дробовик, но нечто не менее ценное. Тобиас лежит, непривычно тихий, бледный. Длинные волосы, не прикрытые шляпой, растрепались, спутались, слиплись местами от крови – у виска и чуть дальше. Грейвзу всегда нравилось зарываться в эти волосы лицом, пропускать шелковистые пряди между пальцами. Но сейчас он боится лишний раз шевельнуться, чтобы не разбудить. Взгляд невольно скользит по бурым пятнам, насквозь пропитавшим одежду в нескольких местах. Повозку встряхивает от камня, попавшего под колесо, и Фейт тихо болезненно стонет. Морщится, скребёт скрюченными пальцами, выдыхает шумно, прерывисто и с присвистом, что аж жутко становится на секунду. – Мал… Малкольм… – разбирает свое имя Грейвз в сиплом шепоте и с трудом сглатывает застрявший в горле комок. – Молчи, – тихо в встрепанную макушку, руки крепче прижимают к себе чужое тело. Тобиас замирает на мгновение, прислушиваясь, длинные ресницы мелко дрожат, отбрасывая тень на скулы. То ли все ещё в бреду, то ли не до конца очнувшись, он цепляется пальцами за предплечье мужчины, словно боится, что тот сейчас исчезнет. Силится сказать ещё что-то пересохшими потрескавшимися губами, и Грейвзу приходится чуть крепче стиснуть его руками, пресекая эту попытку. – Я здесь, – немного громче повторяет он, зная, что его слышат. Что его слушают. Что другому важно его слышать. – Я с тобой, приятель. Все хорошо. Только вот нихрена не хорошо. Картежник слабо поводит головой, беззвучно шевеля губами. Малкольм осторожно касается пальцами его лица, убирая упавшие пряди с горячего лба, стирая большим каплю испарины с виска. Грейвз никогда не молился, дела с религией у него в принципе обстояли весьма туго, да и на кой черт оно ему, когда все твои доводы и аргументы – это здоровенный дробовик в лицо? Однако сейчас он готов обращаться едва ли не ко всем известным богам. Лишь бы дотянуть. Лишь бы успеть. Лишь бы спасти. – Грейвз… – тихо-тихо шелестит Фейт, утыкаясь носом в его пропахшую порохом, табаком и черт знает чем еще накидку. Пальцы судорожно сминают ткань, дрожат и подергиваются, и Малкольм тут же накрывает их своим. – Я... не хочу умирать… Внутри все переворачивается от чужих слов; желудок сводит от холода, колкая дрожь пробегается вдоль позвоночника, а в горле снова застревает, кажется, целая туша кита. Иначе почему вдруг становится так больно и тяжело дышать. Грейвз через силу делает вздох, прижимает к себе напарника и говорит, говорит, почти касаясь губами виска: – Не вздумай мне тут умирать, иначе я тебя сам прибью, – ему очень хочется хорошенько встряхнуть Тобиаса, чтобы даже думать о таких вещах не смел. Или отвесить парочку подзатыльников. Потом. Обязательно отвесит потом. Сейчас главное следить, чтобы не споткнулось чужое сердце под его ладонью. – Все будет хорошо, черт возьми. У тебя ведь всегда припасен козырь в рукаве, ты из любой задницы можешь выбраться. И из этой сможешь. Слышишь меня? Кажется, его слова звучат более-менее убедительно. Фейт замолкает, затихает, чуть дернув уголком губ в намеке на усмешку – или это все игры света? – ослабляет хватку своих с-ума-сойти-ловких пальцев. Повисшую тишину нарушает только скрип телеги да неровное дыхание картежника. Грейвзу страшно. Он не считал себя трусом. А тому, кто осмелился бы назвать его таковым, пришлось бы провести остаток своего мучительного существования с дробью в заднице. Но сейчас ему страшно так, что внутри все сводит и дышать получается через раз, а руки дрожат, как у заправского билджвотерского выпивохи. Не за себя страшно, за другого. В голову лезет воспоминание, как однажды Тобиас, яростно сверкая глазами во время одной из их перепалок, едва ли не насильно сунул ему в карман свою синюю карту – «Даже не думайте умереть где-то там, мистер. Я вас с того света достану». – А моя… шляпа?.. – Заткнись ты уже, бога ради, – фыркает Грейвз. И позволяет себе выдохнуть чуть более спокойно. Раз уж этот пёс даже будучи на пороге смерти трясется за свою шляпу, значит точно выкарабкается. И не из таких передряг вылезал. Тобиас, наконец, вздыхает едва слышно и снова проваливается в забытье. Шляпа – мятая, местами рваная, покрытая приличным слоем пыли, – осторожно опускается на его грудь. – Спи спокойно, напарник. Я пригляжу за тобой.