Самый вкусный десерт

***

      Олег не ревнует, нет, правда нет. Им пришлось делить дом, комнату, синяки и ссадины, шоколадки, на которые копили карманные деньги, порой, зимними ночами, если было особенно зябко, даже кровать. Когда ты больше десяти лет слышишь, как бьется рядом с твоим чье-то сердце, для ревности не остается места — потому, что твое начинает биться в том же ритме и тот человек в некотором смысле слова становится тобой. Когда друг другом дышат — не ревнуют. А если и дыхания мало, Олегу как-то раз пришлось держать Разумовскому волосы, пока того рвало в парке аттракционов на Крестовском острове после десяти непрерывных мертвых петель. Какая тут может быть ревность?       Сейчас Олег сидит напротив Разумовского, трогательно улыбающегося официантке, записывающей его заказ, наблюдает за ним и думает об одном. «Выпендрежник». Намеренно ведь глазки строит. Девочку жалко, смутилась, понравился видимо, лис. Эх, Сережа, Сережа… Олег совсем чуть-чуть не успевает с тем, чтобы схватить корочки меню и отдать обслуживающей их девушке, только качает головой, когда это делает Сергей, не забыв при этом томно взмахнуть ресницами. «Бесстыдник» — отворачивается Олег, щерясь и доставая смартфон. Что-то набирает сосредоточенно и ждет, пока другой мобильный не завибрирует в кармане чужих брюк. «Серьезно? Это что, провокация? Не староват ли ты для таких приколов?» Это рыжее недоразумение многообещающе щурится, закусив нижнюю губу. «А если и староват, какая разница?» «Пытаешься меня раздраконить?» В ответ — молчаливый смайлик с улыбкой, перевернутый. Пытался или нет, но получилось. «Что ж, тогда как насчет того, чтобы я прямо сейчас, без лишних разговоров, отвел тебя в комнату для персонала, уложил на первую попавшуюся поверхность и начал бы иметь, пока на твои громкие стоны не сбежится охрана?» Сережа довольно усмехнулся, с еще большим энтузиазмом принявшись строчить ответное сообщение: «Ого, кажется, стало жарковато…» Олег тоже усмехнулся, не поднимая взгляд с экрана мобильного: «То ли еще будет, когда я раз за разом начну насаживать тебя, пока ты будешь срывать глотку и кусать губы до крови, умоляя меня двигаться быстрее. Ты сегодня одет под горло, значит ли это, что я могу оставить несколько памятных следов на твоей белой шее?» «Слишком деликатно, волче. Ты плохо умеешь вести грязные переписки.» «Зато могу трахнуть тебя так, что будет уже не до них.» У Разумовского в штанах жарко и тесно, к ушам прилила кровь, зашибись пришли поесть мороженого, блин. Пальцы нервно постукивают по крышке смартфона, пока ноги переплетаются под столом и сводит мышцы от напряжения. А этот сидит и хоть бы что — в экран пырит. Хотя Сережа знает, у Волкова тоже все нутро переворачивается, вот бы вытащить это наружу. Олежка, когда не сдерживается, еще более красивый. Неважно, в схватке или в постели. «Еще одно сообщение, и я отсосу тебе прямо здесь, под этим самым столиком.» Сережа смотрит на ответное эмодзи волка и смолящей сигареты. Ну каков позер. Переписку прерывает официантка, опустившая перед ними две чашечки с разноцветным пломбиром. Сережа непринужденно, насколько это возможно в их ситуации, кивает, благодарит задушенным голосом. Ему мило улыбаются и, поправив волосы, спешат удалиться. А Олег уже тут как тут — через стол перегнулся и за руку его держит, пульс что ли считает, засранец, ну видишь же, твой, бери и веди куда надо. Словно прочтя мысли, Волков поднимается со стула и тянет за собой, ускоряя шаг в сторону уборной — не комната персонала, но тоже подойдет. Минет под столом придется отложить. Он заводит Сергея внутрь и, прижав всем телом к двери, щелкает ручку замка. Отстраняется, чтобы что-то сказать, но Сережа не дает, хватает за тугой ремень и рывком тянет на себя, словно диктуя: зона полномочий твоего языка сейчас вот здесь, целуй меня, целуй. И Волков повинуется, ловит его губы своими, не давая сделать и вдоха, целует их, мажет по щекам, подбородку, шее, оставляет прохладные дорожки слюны, позволяет Разумовскому хозяйничать язычком, а сам теснее вжимает в дверь, приперев коленом прямо промеж ног. Сергей рвано и постыдно скулит, Олег ведь знает, куда нужно надавить, и не может прибрать с лица дурацкую глуповатую ухмылку. Счастливый.       — Как теперь настроение? — сипит Волков, играючи, словно звереныш изучает новую игрушку, ощупывая сквозь ткань одежды мягкие ягодицы. Все еще старается держаться, но голос выдает с головой.       У Сережи от этого тембра башню срывает, после ранений Олег говорит тихо, вкрадчивым шепотом на низах, Олега нужно слушать и никто не смеет его перебивать. Но когда этот шепот опускается еще ниже, когда на дне голоса что-то начинает бурлить и кипеть, вот тогда этому голосу подчиняется все, он лезет под кожу и там раздвигает тебе ребра, метя в самое сердце. Под тонкой тканью отчетливо обозначились точки твердеющих сосков.       — Меньше слов, больше дела, Олежа, меньше слов, больше дела… — шипит Разумовский, пока Волков елозит своим коленом по внутренней стороне его бедра, вызывая новые волны мурашек по телу, как бы поддевая снизу, издевательски проезжаясь и по ноющему члену, и по тяжелеющей мошонке.       Сергей шлепает его по ладони, когда он тянется к ширинке: «Я сам разберусь». Пытается совладать с пряжкой ремня, но тот почему-то совсем не поддается — Олега очень хочется и пальцы не справляются с самой простой застежкой. Внизу уже все изнывает. Сережа тихонько, но злостно, ругается.       — Горе от ума, — смеется Волков, — дай помогу…       И успевает украсть еще один поцелуй в этом перерыве на нежность, попутно одергивая пуговицу. Принимается за брюки Разумовского, а Сережа уже тащит вверх бадлон.       — Ты чего делаешь?       — Хочу так. Снимай. — В приказном тоне обрывает Разумовский, стягивает с Олега кофту, темпераментно бросает ее в сторону. И, глядя на него с какой-то странной усмешкой, точно спрашивает: ну, а дальше что? Дальше палец, методичное: «оближи». Один. Обвел все изнутри, вытащил. Два. Медленно и глубоко. Три. Разумовский охнул, чувствуя, как скользят в нем пальцы, сгибаются, нажимают, как раздвигаются и наконец, как Олег вставляет уже почти свободно, немножко растягивая.       Олег имел его, даже не подумав стоптать с себя расстегнутые брюки и спущенное белье, в спешке натянув взятый Разумовским, естественно совершенно случайно, пупырчатый презерватив с ароматом, тоже совершенно случайно, клубники. Сережа любит быть готовым.       Развернул лицом к стене, заведя руки за спину, и не оставил возможности высвободиться. Они вместе играли в эту странную игру, со стороны выглядевшую, должно быть, довольно жестоко, но на деле знали — никто никому не хочет навредить. Олег высунул пальцы под шумный ох Сергея, притерся, проведя скользящим членом меж ягодиц, вошел наполовину под аккомпанемент исключительно специально театрального и протяжного «да», затем сразу до упора.       Каждый новый динамичный толчок заставлял приподняться на носочках, лезть выше по стенке, и он же спасал — спасало ощущение тяжести Олега за спиной, не давало свалиться к чертовой матери, потому что ноги не держат, дрожат, совсем ватные. Волков крепко сжимает его запястья, оттягивая вниз, и Сергей точно понимает — останутся синяки. Похер, пускай.       Олег любит кусаться, Сережа и не против. Сереже нравится. Нравится, как впиваются в тонкую кожу лопаток зубы, как легонько тянут на себя и отпускают, дразнят прикусом на плече, вторым, третьим, пережидают протяжный выдох, вызванный новым движением — Олег случайно выскользнул из него и, не медля, вошел снова. Дорвался до шеи, оставив пару отметин, и снова губы, развернул за подбородок на себя, наверно, чуть грубее, чем мог бы. Олег любит целоваться и делает это так, что у Сережи чернеет в глазах, Сережа, через плечо, вакхически подставляет ему свои губы. Им, кажется, несколько раз стучали, на что Разумовский кричал в ответ «занято», нагло и чересчур пошло, за что каждый раз получал от Олега хлесткий шлепок по заднице. Должно быть, кто-то уже пожаловался администрации, но никому явно не хотелось открыв туалет снаружи застать двух взрослых мужчин в весьма компрометирующем положении. С их образом жизни это, рано или поздно, придется сделать Макаровой. Надо бы заранее попросить у нее прощения. Волков, с трудом переводя дыхание, двинул его к противоположной стене, повернув к себе лицом, потянулся к сережиному полураскрытому рту.       — Нихера не развернуться.       Сергей, нахмурясь, закачал головой:       — Нет, хочу у двери, чтобы все слышали…       Глаза помутились и потускнели, когда Олег, немного раздвинув ему ноги, начал ласкать его член, попутно прикусывая за шею:       — Неа, непрочная, сломаем, — он поднял голову и оскалился, — а тебя и отсюда слышат.       Сережа буквально завыл — левая рука все еще стискивала его запястья, вынуждая подаваться бедрами вперед, толкаясь в грубую ладонь. В руке Олега быстро становится влажно, Сережа захлебывается воздухом и чертыхается — с розовой головки предательски течет тоненькая струйка полупрозрачной жидкости.       — Что, уже закончили? — неприкрыто ехидничая, интересуется Волков.       — Даже не рассчитывай так легко отделаться.       Олег наклоняется к нему, высвобождает из хватки и шепчет, глядя прямо в глаза так, что сдерживаться становится еще труднее:       — Тогда снимай трусы.       Олег провокатор. Упавшие брюки стаптываются нервными ногами, за ними отправляется и приспущенное ранее белье. Разумовский улыбается:       — Мы сейчас прям как инь и ян: на тебе бадлона нет и брюки расстегнуты, а я сверху одет, а снизу задница голая.       — У тебя странные представления о гармонии. Спасибо, что не «Рататуй».       — Ума не приложу, чем тебе не угодила шутка про «Рататуй».       — Отдохнул? — не выдерживает Волков. — Запрыгивай.       Разумовскому дважды повторять не надо. Руки кольцом обвиваются вокруг шеи, колени подтягиваются и подхватываются чужими руками, он впивается в кожу ногтями, когда Олег насаживает его и несколько секунд дает привыкнуть, водя липкими пальцами по спине, успокаивает будто, но Сережа и так знает — не уронит. Этих секунд Сереже хватает, чтобы схватить и зажать в зубах волчий кулон. О стену приложили плотнее — пристраивает, чтобы было удобнее держать вес, спину холодит, но это ненадолго.       — Ну ты лось… — дышит Волков над ухом.       Ответить нечего, всевозможные остроты мигом покинули мысли, зубы крепче стискивают острый клык, похолодевшие ступни тычутся в спину, неосознанно толкая на себя, ближе, еще ближе. Самым неудобным было то, что сейчас, в таком положении, он не мог двигаться свободно, только сжимался и прогибался в спине, вызывая у Волкова тяжелые, хриплые рыки. Жаль, что нет горизонтальной поверхности, уж он бы разошелся, перехватил бы инициативу, а сейчас оставалось только держаться, оставляя розоватые дорожки от ногтей на спине, плечах.       Олег гладил его по бедрам, сжимал ягодицы, раскрывал, челюсть ныла от напряжения, в паху простреливало импульсом по нерву. Внутри вибрировала перетянутая струна — вот-вот оборвется, с болью, разрезав плоть, с наслаждением, подарив долгожданное облегчение. В дверь вновь постучали, Сережа выплюнул изо рта украшение, но ничего не сказал: крик оборвался на второй букве, превратившись из очередного нахально-едкого «занято» в рвущий глотку стон, кажется, только больше распаливший Олега. Внутри Сережи жарко, тесно, старается для него, хороший. От такого Разумовского скулить хочется, свихнуться можно от похоти: глаза шальные, прическа растрепана, рыжие пряди разворошило по гладкой стене, шею покрывают проступившие следы укусов и поцелуев как отметины принадлежности, лоб мокрый, рот горячечно раскрыт и язык так в щеку изнутри упирается… Нижняя губа кровоточит. Олег совершает еще несколько ритмичных толчков, дрожит всем телом и гасит завершающий стон в этих кровящих губах, сцеловывая красную жидкость, дурея от привкуса железа во рту. Сережа запрокидывает рыжую голову назад, бьется о стенку, но тут же чувствует внимательно подставленную руку и немое, звучащее в голове: «ну что ты, осторожней», вплетается пальцами в жесткие волосы и обмякает, отдавшись волне тепла, пробежавшей от макушки до пяток. Сперма щекотной струйкой течет по бедру бессильно опускающихся ног, пачкая чужие брюки. Они медленно сползли на пол, не желая отпускать друг друга, закрываясь от так внезапно подступившего зябкого холодка. Сережа поднял взгляд, погладив по загривку Волкова, восстанавливающего дыхание на его плече. Цветная подсветка на потолке, какая безвкусица, еще бы ультрафиолетовое освещение поставили, в следующий раз надо будет для начала оценить уборную, а потом уже трахаться в ней. Месту шесть баллов из десяти, сексу — вся сотня. Может, Олег и растерял меткость в стрельбе, но в чем, в чем, а здесь он был по-прежнему хорош.       У Волкова под грудиной колотит, отдает даже в горло, тяжеловато теперь с такими кардио-тренировками, конечно, но ничего не болит, даже плечо не сводит, а в теле усталое блаженство пополам с бешеным адреналином разливается по венам. Кайф. Осталось только закурить и будет совсем замечательно.       Разумовскому всегда нравился вот этот Олег, измотанный, довольный, беззащитно-голый и, что удивительно, после стольких лет все еще влюбленный. В него и все его закидоны. Да, у Олега точно с башкой что-то не то. Как же они все-таки дополняют друг друга.       — Только попробуй снова вспомнить про «Рататуй»…       — В «Рататуе» крыса рыжего за волосы дергала, а не наоборот. — Устало и осипши поправляет Сергей.       — Ну, день только начался… А ты мне еще отсос под столом обещал. Волков усмехается и Разумовскому хочется улыбнуться вместе с ним, на растянутых губах саднит прикус.       — Надо как-то собираться. — Констатирует Разумовский.       Олег угукает, отстраняясь и рассматривая запачканную одежду, переводит взгляд на затраханного во всех смыслах, сдувающего со лба рыжие пряди, Сережу.       Опускается ниже, меж подрагивающих ног, прислоняется щекой к мягкой растительности на лобке, вдыхает влажный запах, скользит языком по еще напряженному члену и заглатывает головку, слизнув оставшиеся белые капельки. Сергей прикрывает рот ладошкой, выдохнув только одно имя:       — Олег…       Волков эту ладошку хватает и со своей вместе проводит по бедру изнутри, а после — лижет бледные пальцы, сглатывает. Разумовский целует его такого, не стесняясь спермы на губах. Долго, нежно, шепча в губы восторженное:       — Я тебя люблю… Цветные шарики мороженого в чашках уродливо растаяли, превратившись в скучную однообразную молочную массу. Да и вообще, мороженого больше не хочется. Сережа снова мило улыбается официантке, оплачивая заказ, но от внимательных глаз не укроется ни краска на щеках, ни все еще блестящие от недавней близости глаза, ни выглядывающий из-под высокого ворота малиновый засос. Да и на ногах Сережа держится, но как-то больно неуверенно.       Нет, Олег не ревнует. Совсем не ревнует. Какая тут может быть ревность после того, как вы салфетками в туалете кофейни утирали друг другу следы спонтанного акта любви? Только довольно хмыкает, совершенно искренне выкладывая на стол чаевые, раза в четыре превышающие сумму заказа. За отличный сервис. И самый вкусный десерт.