под лучами закатного солнца

— Нии-сама, у меня есть восхитительная идея! Каору искрит довольством и непонятным предвкушением; Кахору хотел бы разобраться во всем разнообразии эмоций, одолевающих младшенького, но после занятий получается только мечтать о том, чтобы рухнуть на кровать и утянуть братика в объятия. Но он хороший старший брат, он выслушает любую идею — особенно, если она связана с местью кому-нибудь из зарвавшихся мальчишек из других жреческих родов. — Давай поучим друг друга целоваться! Хм, да, кому-нибудь из жреческих родов… Дети несут невежество своих родителей, травят сверстников из-за предрассудков, которым нет места в великой Японии будущего, а… Так. Что. — Каору? О чем ты? — Ну что? — от недоверчивого тона Каору быстро переходит в защиту. — Меня раздражают эти насмешки! И вообще, разве это так уж плохо — отдать первый поцелуй человеку, которого любишь! Я бы все равно не смог довериться никому, кроме нии-самы! У Кахору до того растерянный вид, что Каору едва сдерживается от смешка. Будь это кто угодно иной — любой человек, кроме его братика — он бы уже давно смеялся в припадке веселой детской жестокости. Но Кахору — особенный. — Что… — голос подводит Кахору, и ему приходится откашляться, все так же пряча взгляд. — Что за глупости ты только говоришь. — Бра-а-атик, неужели ты отвергаешь меня! Так и скажи, что тебе нравится кто-то другой! — Какой же ты дурак, Каору. Кахору журит мягким тоном и даже расслабляется весь — порой его любимый брат говорит несусветные глупости. Конечно, Каору делает это специально — Кахору читает его намерения по ребяческой улыбке — но старший брат каждый раз ведется. И кто из них дурак теперь? Каору уже сидит на кровати рядышком с лежащим Кахору, устроившись поудобнее и прилежно сложив ручки на коленях, словно показывая, какой он послушный братик и во всем готов слушаться старшего. Кахору смотрит на него и видит большее. Мягкий свет заходящего солнца окутывает хрупкую фигуру Каору подобно священному ореолу; на мгновение Кахору кажется, что брат соткан из солнечных лучей и капризной игры теней, и если закрыть глаза хотя бы на мгновение, то он исчезнет, растворится с сегодняшним днем неуловимым призраком, оставив после себя одиночество и щемящую тоску. Кахору тревожно — эта тревога рождается глубоко внутри и не подпитана ничем реальным, и не ведет ни к чему настоящему. Они молоды, у них впереди десятки лет совместной жизни и совместной службы, нет нужды хвататься за маленький волшебный момент — их таких будет сотни. Но, возможно, эта тревога подталкивает Кахору согласиться. Он подтягивается повыше, опирается на локти и внимательно смотрит на Каору, ища в глазах хоть тон сомнения, но находит только искры озорства и немного смущения. Его глаза темнее, чем обычно, поскольку Каору сидит спиной к свету, но Кахору кажется, что это символ маленького демонического искушения, единственное живое и земное во всем солнечном силуэте. — Нии-сама. Каору зовет с улыбкой, но без насмешки. Он не просит поторопиться, просто обращает чужое внимание на себя. Вырывает Кахору из раздумий о том, чего не должно случиться. — Перестань так нервничать, — а вот теперь проявляются дразнящие нотки. — Как можно не нервничать перед первым поцелуем? Вместо ответа Каору просто протягивает руку и гладит Кахору по щеке — мягко, самыми кончиками пальцев. Кахору отстраненно думает, что тепло брата тоже от солнца, а тот в это время наклоняется чуть ближе, опираясь второй рукой совсем рядом с бедром Кахору. — Это ведь всего лишь я, нии-сама. Ты часто целуешь меня. — В лоб, не в губы, — возражает Кахору. — Тц, ну что ты вредничаешь! Кахору и рад бы не, но ему кажется, что без всех этих маленьких отговорок он просто растворится. С такого маленького расстояния заметны темные переливы зеленых глаз, чуть посветлевшие от солнца ресницы, первые крошечные точки бледных веснушек — Кахору теряется в этом виде, позволяя гладить себя по лицу и думая: видит ли Каору перед собой сейчас то же, что и он? Они ведь отражение друг друга, идеальные половинки, похожие телом и дополняющие душу. И нет ничего неправильного, если две половины хотят соединиться. — Каору. Младшенький все правильно понимает. Первое прикосновение — на пробу, это даже поцелуем назвать нельзя. У Каору губы теплые, словно уже до Кахору поцелованы все тем же ласковым летним солнцем, и чуть влажные — он постоянно облизывал, пока думал скрыть приятную нервозность от старшего. Кахору растерянно касается их собственными губами и замирает — что делать дальше? Они оба не совсем понимают, как это должно быть. Первым перехватывает инициативу Каору: продолжая успокаивающе поглаживать брата по щеке, он чуть наклоняет голову и мягко двигает губами. Кахору застывает от непривычных ощущений, но они приятно кружат голову — гораздо лучше, чем он воображал себе, когда порой задумывался о своем первом поцелуе. Он не знает, может, это все из-за Каору — тот ведь всегда делает все идеально для своего старшенького; он вообще весь идеален. Идиллию нарушает все тот же Каору, когда слегка оттягивает нижнюю губу Кахору зубами. — Нии-сама! Ты что, заснул во время того, как я тебя целую?! Его рассерженный шепот быстро приводит Кахору в чувство — действительно, потерявшись в приятных ощущениях, он совсем забыл о том, что должен отвечать, и лишь принимал чужую ласку. Становится даже немного стыдно. — Прости, Каору, я просто… не думал, что будет, ну… так приятно. Они не отстраняются друг от друга: Каору все так же чуть нависает сверху, почти прижимаясь своим лбом ко лбу Кахору, между их лицами едва ли один сун. Это хорошо, так Каору толком не увидит горящих щек брата. — А-а-га, — Каору тянет довольно, и уголки его губ приподнимаются в намеке на улыбку. — Теперь моя идея оценена по достоинству? Вместо ответа Кахору кладет руку на затылок младшенького и побуждает вернуться к прерванному занятию. Он мягко перебирает путанные светлые кудри и с каким-то глубоким удовлетворением слышит сорванный вздох брата, прежде чем тот приоткрывает рот — немного, чтобы не спугнуть так легко теряющегося Кахору. Кахору теряться больше не собирается — он начинает плавно и несколько неуверенно отвечать Каору, действуя не столько из понимания, как должно быть приятно, сколько повинуясь внутренним ощущениям. Судя по тому, как расслабляется Каору, почти укладываясь на старшенького, это срабатывает. Кахору не уверен, сколько времени так проходит — и, если честно, он не против его все вот так растратить. Конечно, стоило бы вспомнить хотя бы о домашних заданиях. Или о дополнительных тренировках с мечом. Или обо всех тех мелочах, которые должны воспитать из близнецов достойных наследников Исэ. К сожалению, сейчас Кахору может помнить только о тепле тела брата, о его мягких искусанных губах, о каждом случайном тихом вздохе и полустоне, что они не смогли удержать, безумно смущаясь. Кахору думает, что даже если кто-нибудь застал бы их вот так, у него даже не нашлось бы желания испытывать стыд. Когда Каору прерывает их уже далеко не первый поцелуй и смотрит расфокусированным взглядом, Кахору за одно это уже хочет снова его поцеловать. У младшенького покраснели и чуть припухли губы, и Кахору недоверчиво касается своих кончиками пальцев, чтобы проверить — неужели и они находятся в таком смущающем состоянии? — Я же говорил, это хорошая идея, — бормочет Каору, отстраняясь. Кахору боится, что брат сейчас встанет и уйдет — то ли к себе на кровать, то ли вовсе из комнаты, но тот вместо этого только укладывается поудобнее на грудь старшего брата и утыкается лицом ему в шею. Ох. Вот оно что. Кое-кто запоздало смутился. Кахору рассеянно поглаживает Каору по волосам и приобнимает второй рукой за талию. Лежать вот так, почти собираясь в одно целое, после долгих минут поцелуев кажется до одури правильным. Кахору смотрит в окно, за которым уже давно не видно закатного солнца; тревога о том, что братик в любую минуту может исчезнуть с заходом небесного светила, затихает. А все-таки Каору придумал действительно восхитительную идею.