Офицер

      Город «н», который не был ни Петербургом, ни Москвой, даже те же приезжие петербуржцы и москвичи могли и называли светским центром. В действительности он ничем не отличался от них: женские сплетни о потенциальных мужьях и мужские о политике — в частности появлялись новые об отмене крепостного права, указа о котором еще не было, но знать считала своим долгом, заседая в кабинете, бурно обсуждать эту новость, и повторялись старые о войне с Бонапартом — да пышные балы в честь именин. Так, сегодня знатные гости со всей России, которую в таком обществе любили называть Российской империей, съезжались на именины г-жи Ветровой.       К четырем часам княгиня уже утомилась принимать гостей, так что ее любезно подменил муж. Князь Ветров — известный в городе, но ничего не знавший о нем и его обитателях — приветствовал всех одинаково вежливой улыбкой и отправлял их в зал. Не считая некоторых, он не знал никого, отчего и не счел нужным их запоминать. Но, когда князю сообщили о визите одного гостя, он немедленно велел послать за княгиней. Г-жа Ветрова, едва услышав фамилию прибывшего, поспешила к мужу. Сам князь Ветров счел нужным не вмешиваться в столь интимную — насколько позволяли их отношения — встречу и поспешил удалиться.       Князь Владислав Князев, с говорящей, словно из рассказа Чехова или Фонвизина, фамилией, с удивительной нежностью во взгляде подходил к княгине. Все, кто знали князя, были бы удивлены — вне зависимости от обстоятельств (а они были разными), его взгляд оставался холодным, излишне высокомерным, с насмешкой. Многие не любили князя, но все его уважали. С таким теплым, нежным взглядом он мог смотреть лишь на княгиню Ветрову.       — Княгиня, годы Вас лишь красят, — даже не стараясь льстить, на французском — в котором у него бывали ошибки, но люди то ли боялись, то ли просто от излишней уверенности молодого человека не исправляли его — сказал он и добавил (все также на французском): — Когда я видел Вас в последний раз, я был еще ребенком, — он на мгновение поддался воспоминаниям, — и Вы все также прекрасны.       Княгиня приложила платок к глазам и была еще сама не уверена, отчего она плачет: от долгожданной встречи после долгой разлуки, от слов юноши или от того, как он вырос. Княгиня, как, вероятно, и любая другая мать, была сентиментальна.       — Ах мой милый Владислав, твоя служба совсем отняла тебя у меня!       После долгих объятий со слезами и упреков к службе, княгиня завертелась, засуетилась и велела звать мужа. Пожав друг другу руки, тепло улыбнувшись и перекинувшись парою фраз, мужчины разошлись: княгиня утащила под руку князя Владислава в зал, а князь Ветров продолжил принимать гостей с дежурно-вежливой улыбкой и без разбора отвешивать приветствия, обязательно начинавшийся с «mon cher» или «mon chère». Когда наконец все гости были в сборе, княгиня Ветрова уже успела услышать о Петербурге, службе в Петербурге, слухи из Петербурга и императоре.       — Mon cher Владислав, скоро ты совсем будешь очарован Петербургом и совсем забудешь о нас! — княгиня снова приложила платок к глазам.       — Милая София Петровна, Вы не ошиблись лишь в одном — в моем имени. Вас я не забуду никогда, а Петербургом я был очарован несколько лет назад. Сейчас я там лишь скучаю и с теплотой вспоминаю наш славный город.       — Так возвращайся!       — Служба, — короткий, но четкий ответ отрезал всевозможные варианты княгини Ветровой. Владислав Князев, отойдя от этой темы, вновь продолжил: — Петербург слишком огромный и скучный для меня одного.       — Так ты совсем один?       Глаза княгини Ветровой загорелись: то-ли от горя, то-ли от радости. Князь вновь улыбнулся, но уже холодной улыбкой. Завидев это, княгиня быстро перевела разговор.       — Мой милый Владислав, станцуй для меня. Ты так прелестно танцевал! — воскликнула княгиня, вновь вспоминая былое. — Надеюсь, за службу ты не разучился это делать.       — Я живу в Петербурге, милая Софи! — вставая с кресла, весело выкрикнул на французском князь Владислав, как будто это должно все объяснить.       Но это действительно объясняло многое — княгиня вновь приложила платок к мокрым глазам.       — К слову о танцах: нигде не видел Варвары Алексеевны. Неужто она отсиживается? — с насмешкой в голосе и во всем своем виде, спросил Владислав. — Помнится, раньше она так любила танцевать и, несмотря на слишком юный возраст, всегда присутствовала на балах.       — Да, мы совсем ее разбаловали, — покачала головой княгиня, но было в этом, да и во всем ее виде, забава. Княгиня совсем не жалела о воспитании дочери. Затем она вновь взглянула на князя с предвкушающей и почти кровожадной, коя бывает у хищников, в момент когда они поймали свою жертву, улыбкой: — Может ты просто ее не узнал? Столько лет прошло, из-за службы… — продолжать она не стала, лишь тряхнула головой и вновь улыбнулась: — Но ты прав, я и сама давненько ее не видела.

***

      Недавно упомянутая княжна Варвара Алексеевна, как и подобает девушке шестнадцати лет, которая росла в обществе, где едиснтвенным развлечением служили сплетни, внимательно, с полуулыбкой на лице слушала кузину из Москвы. Молодая княжна была хороша собой, в отличие от кузины, но это не мешало той находиться в центре событий, которые она взбудоражено пересказывала Варваре. Сплетни были различны; от политики (в которой они ничего не понимали, но важно делали сведущий вид) до моды прямиком из Парижа. Но большую часть рассказов занимали офицеры. Девушки были в том возрасте, когда эта «дурь», как выражались (без упрека, лишь добрая усмешка) старшие, забивала их «прелестные головки» (опять же, по словам старших). Посему, когда перед девушками предстал молодой человек в мундире, Варвара Алексеевна не сразу поняла, что это не офицер из ее фантазий.       — Я не помешал? — учтиво поцеловав руку каждой из девушек, при этом произнося «Варвара Алексеевна», «Марья Александровна», осведомился молодой человек.       Пропустив вопрос офицера, Варвара поднялась со скамьи и строго сказала, словно крепостничая своему крепостному:       — Вы нас ставите в неловкое положение. Вы знаете, кто мы, а мы и вашего имени не знаем. Представьтесь же! — несмотря на строгость в ее голосе, глаза княжны Ветровой оставались веселыми — казалось, еще чуть-чуть и она расхохочется.       Офицер смутился, — то-ли от того, что его не узнали, то-ли от делового тона маленькой княжны, — но усмехнулся:       — Князь Владислав Князев, живший здесь, но вынужденный уехать по делам службы в Петербург.       Глаза княжны расширились и она звонко рассмеялась, всплеснув руками:       — Вы уже говорили с maman? И как она Вас только от себя ко мне отпустила? Она столько по Вам страдала! А все ваши письма хранит у себя в шкатулке, которая закрыта на ключ, что у нее на шее, — она ими так дорожит! Князь вновь немного смутился, а княжна Ветрова уже повернулась к кузине своей и снова звонко расхохоталась:       — Ах Марьюшка, неужто не помнишь Владика?       Несмотря на опасения Марьи Александровны, князь ничего не сказал о выходке княжны, и все же ей стало неловко от того, как маленькая госпожа Ветрова его назвала.       Но, конечно, обе девушки его помнили: все те же черные волосы, те же голубые глаза с насмешливым взглядом, тот же аристократичный нос и те же благородные черты лица. Князь не сильно изменился, лишь стал старше, взрослее.       — А père! Он тоже так рад Вас видеть, я уверена! — продолжала восторженно хохотать маленькая княжна. — Я тоже рада Вашему визиту, но, боюсь, я не так хорошо Вас помню — я была еще совсем ребенком, когда Вы нас отставили.       Взгляд князя погрустнел, и Варвара сразу спохватилась:       — Вам, вероятно, хотелось бы осмотреть дом — Вы здесь так давно не были. Ох, ваша комната такая же, как и раньше!       Когда родители князя Владислава умерли от гриппа, он был еще очень юным. В один момент став князем Князевым, юноша получил крепостных, наследство (Владислав являлся единственным ребенком и наследником) и вместе с тем обязанности. Княгиня София Петровна Ветрова была хорошей подругой, коих было не так много у представителей знати, покойной матушки юного князя, поэтому взяла его опеку на себя. Княгиня ничего не жалела ему, выделила комнату в собственном имении, растила его как собственного сына. Так что когда Владислав Князев решил уехать служить, для Софьи Петровны это был большой удар — она словно лишилась сына.       — Может быть позже осмотрюсь, — уклончиво ответил князь Владислав и, взглянув на выросшую и похорошевшую княжну, сказал: — Но искал я Вас не за этим. Сейчас уже, должно быть, закончился полонез и играет вальс. Не составите ли Вы мне компанию?       Варвара Алексеевна радостно закивала, но, смутившись, повернулась к кузине. Та отмахнулась:       — Идите, милая моя Варенька. Обо мне не беспокойтесь, мне уже давно следовало поискать матушку.       Княжна снова улыбнулась и зашла в зал под руку с Князевым.       В городе «н» Варвара Алексеевна была знатна, объективно красива и потенциальна как жена. Ее первое появление на балу в честь именин ее матушки не осталось незамеченным. Матери, желавшие породниться с Ветровыми и найти подходящую партию своему сыну, были огорчены — старые сплетни о том, что Варвара Ветрова выйдет за Владислава Князева (впрочем, основания думать так были: София Петровна ненавязчиво старалась сблизить детей, надеясь, что они сами захотят этого), лишь недавно утихли, а вот уже и новые появились.       Вальс начался в момент с тем, когда они зашли. Множество пар закружились по зале, но глаза сидящих все равно были прикованы к ним. Варвара Алексеевна, кажется, плыла рядом со своим кавалером, что смотрел на нее с какой-то собственнической гордостью, словно отец, который смотрит на свою выросшую дочь.       Грудь и кружева на атласном платье княжны вздымались при поворотах. Варвара Ветрова мило улыбалась — было не секретом то, что танцы и хорошая компания приносили ей удовольствие — и спрашивала с замирающим сердцем (кажется, она даже глубже вздохнула перед вопросом, будто собиралась задерживать дыхание):       — Как Вам в Петербурге?       — Впервые прибыв туда, я бы ответил «Mon cher, c'est la meilleure ville!». Сейчас, увы, не могу сказать того же, — князь улыбнулся. — Он сер, непримечателен. Кроме службы меня ничто и никто там не держит.       — Неужели Вам там совсем одиноко?       В этом была схожесть всей женской линии Ветровых: пусть и с правдивым беспокойством, они слышали лишь то, что хотели слышать. Но никто не сумел бы их в этом упрекнуть.       Владислав Князев вновь улыбнулся:       — Вы вторая за этот вечер, кто об этом спрашивает. Ваша матушка была первая.       Варвара Алексеевна, прикрыв глаза, засмеялась — совсем наивно и по-доброму — и поправила прядь, выбившуюся от поворотов в танце. Княжну забавляли рассказы кузины из Москвы, но никогда ее глаза не сияли так ярко, как при упоминании Петербурга.       — Ох, как бы я хотела попасть в Петербург! — младшая Ветрова, сказав это, сразу остепенилась: — Наш городок мне тоже нравится, но Петербург!..       — Думаю, Вам бы там понравилось.       — Affirmativement! Пышные балы, лучшие швеи…        Маленькая княжна Варвара Алексеевна Ветрова хотела добавить и офицеров, про которых слышала от Марьи Александровны, которую она на английский манер нежно назвала «Мэри», но замолчала, посчитав нелепым сказать это в обществе настоящего петербуржского офицера.       — За швей поручиться не могу, но балы там знатные, — вновь улыбнулся князь.       — Ох, Вы просто издеваетесь надо мной, Владислав Владимерович!       Варваре Алексеевне было неловко да и непривычно называть его по отчеству. Княжна помнила, как раньше радостно, едва завидев его, кричала «Владислав». Бывало, в порывах чувств, звала, смеясь, «Владик». Сейчас она была уже старше и не посмела бы произносить такие речи, но воспоминания теплом отдавались в ее голове.       Но кроме возраста, время никак не коснулось княжну. Эта мысль заставила вновь улыбнуться князя. А почувствовав улыбку на устах, он усмехнулся — ничто и никто не заставляли его улыбаться столько, сколько одна семья Ветровых заставила за один вечер.       Варвара Алексеевна оставалась именно такой, какой он ее и запомнил. Ее интересовало то же, что интересует и всех тех петербуржских дам, на которых она старается походить, но ни одна из них не могла вызвать улыбку молодого князя. Поначалу, когда он приходил на бал, юные, признанные в свете девушки, глупо улыбаясь (как потом писал князь), перешептывались о нем. Но стоило ему с ними танцевать, девушки переставали восхищаться офицером, считая себя оскорбленными — Владислав предпочитал молчание их несуразной болтовне.       Повидав много высокопоставленных петербуржских дам, князь мог (с какой-то облегченной радостью) сказать, что Варвара Алексеевна была совершенно не такой.       — Тогда выходите за меня. Будут Вам и Петербург, и балы, и офицер.       Лицо молодой княжны покрылось румянцем то ли от сказанного князем, то ли от того, что он слышал разговор Варвары Алексеевны и Марьи Александровны об офицерах. А музыка тем временем оборвалась — вальс подошёл к концу, — и Владислав Князев, поцеловав руку Варваре Ветровой, отошел.