Метка дьявола

Цвет раскалённого клейма напоминает оттенки парижских закатов. Середина светится белым. Чуть ближе к краям белый выцветает в бледно-жёлтый. Ещё ближе — в оранжевый, цвет бархатцев. Наконец, в маковый красный — и постепенно, незаметно гаснет. Такие цветы хорошо бы смотрелись в вазе на столе, за которым завтракают блинчиками или сидят за бокалом вина вечером. Где те моменты сейчас? Остались позади. Превратились из настоящего в прошлое. Время течёт из будущего в прошлое через момент, называющийся словом «сейчас». Через точку, в которой пересекаются две петли лемнискаты — знака «бесконечность». Скоро всё закончится, говорит он себе. Скоро всё закончится. Всё проходит, просто есть немного «сейчас», это нужно перетерпеть — и всё закончится. Это не закат. Это не разноцветный букет на столе в свете свечей, отражающемся искорками в глазах ангела. Это раскалённый металл, приближающийся к обнажённому плечу, и уже можно почувствовать тепло, нежно касающееся кожи, словно невесомый поцелуй любовника. Сейчас. Боль — это взрывная волна, распространяющаяся в стороны от эпицентра. Сейчас. Боль — это кипящая жидкость, разливающаяся по венам и наполняющая всё тело. Сейчас. Боль — это разноцветная вспышка на изнанке век. Сейчас. Всё ещё сейчас. Кто-то кричит. Настоящее отказывается превращаться в прошлое, оно поймано в ловушку бесконечности, будто песчинка, застрявшая между чашами песочных часов. Он чувствует форму сигила, выжженного на его коже. В его плоти. В его сущности. Крест с двумя перекладинами, большой и маленькой. Соединение силы и слабости, сбалансированный дисбаланс. Перевёрнутая восьмёрка — лемниската. Прошлое и настоящее, соединённые в бесконечность. Уроборос, пожирающий собственный хвост. Нет выхода. Не сбежать. Не освободиться. Метка дьявола. «Сейчас» всё ещё длится. И боль всё ещё остаётся взрывной волной, кипящей жидкостью и разноцветной вспышкой. И из её эпицентра слышен голос: — Здравствуй, дорогой. Мысли возвращаются медленно, словно маленькие зверьки, вылезающие из укрытий, когда уходит хищник. Печать на плече горит, пульсирует болью. Он дрожит. Тот момент остался в прошлом — но длится и в настоящем. В прошлом, настоящем и будущем. Бесконечно. Он помечен дьяволом, и теперь за пределы петель сигила не выйти. Память робко напоминает: — Закат. Блинчики. Париж… А потом в голове начинают мелькать воспоминания, они сменяются так быстро, что его сознание не в состоянии что-то уловить, уцепиться за край какой-нибудь мысли. Вторжение, болезненное и мерзкое. Такое ощущение, будто об его мысли вытерли ноги, потоптались по ним, как по грязной тряпке у порога. Блинчики. Париж. Ангел. Он моргает, вяло фокусирует зрение. Он сидит на простом деревянном стуле, и из тени на него смотрят демоны. Хастур. Лигур. Дагон. Вельзевул. Блинчики. Париж. Ангел. Чудеса. О, чёрт. Он использовал чудо, чтобы спасти Азирафеля. Они заметили, и это наказание? Он пытается взять себя в руки, контролировать дыхание, усмирить дрожь, то и дело пробегающую по телу. Боль затмевает ужасающее осознание: если они узнали, что они сделают с ангелом? Или — что они заставят его сделать с ангелом, осмелившимся ему довериться, потеряв бдительность? Знают ли они? Нужно собраться. Нужно узнать. Он сбрасывает с себя боль, словно слишком тяжёлое одеяло. Под этим слоем боли ещё один. И ещё. Он запутался в клубке её нитей, и не может освободиться, как бы он ни разрывал удушающие путы. — Ш-ш-ш-то… Голос словно чужой. Слишком слабый, слишком высокий, слишком хриплый. Он сглатывает и пробует ещё раз. — И ш-ш-што это было? — шипит он. Сейчас получается немного лучше. Конечно, не так круто, возмущённо и угрожающе, как хотелось бы, но хоть чуть-чуть. Демоны хихикают. — А как ты думаешь? — спрашивает Лигур. Слова проклятого ублюдка звучат более угрожающе, чем вопрос Кроули. Несправедливо. Кроули облизывает губы, пытаясь хотя бы выглядеть спокойным. Голова как будто наполнена ватой. Грязной ватой. Горящей грязной ватой. — Вот сейчас ничего не приходит в голову. А я обычно знаю, где облажался. Я сеял зло, распространял хаос, склонял ко греху… — словом, всё как обычно. Чисто интересно, за что меня наказывают. Если я не узнаю, чего хорошего я сделал, то как я смогу избежать этого в будущем? Демоны смеются. Смех Лигура похож на трение обломков костей при открытом переломе. От ледяного смеха Дагона бросает в дрожь. Хастур хихикает, как школьница, которая обнаружила, что тыкать остро заточенным карандашом в спину одноклассника очень весело. И только Вельзевул не смеётся — только усмехается. — Думаешь, это наказзззание? Кроули озирается, оценивая реакции. — Гхм. А разве нет? Лигур склоняется к самому его лицу. — Если бы это было наказание, ты бы всё ещё орал… — шепчет он таким тоном, что становится понятно, что он об этом просто мечтает. Вельзевул пристально смотрит на Кроули. — Нет. Это не наказзззание. Это награда. *** 1862 Утки — это константа. Они плавают в пруду, крякают (ну, они же утки, им положено), иногда ныряют, оставляя хвосты торчать вертикально вверх. Как и тысячи лет назад. Они толпятся вокруг любого источника пищи, требуют их покормить, как будто это их священное право. Как и сотни лет назад. Кроули кидает им горсть крошек, отсутствующе потирает плечо. Он боится того, что прячется под тёмной одеждой. Боится всё время, когда не спит. Наверное, потому и проспал большую часть прошлого века. Награда. За Французскую революцию и другие былые заслуги, о которых он даже не помнил. Часть из них вообще принадлежала Азирафелю. Великая честь для демона. Печать, позволяющая сатане проникать напрямую в его сознание, вкладывать информацию и инструкции прямо в его мозг. Использовать его как свой рабочий инструмент. Грёбаная великая честь. Всю жизнь мечтал. Жуткое существование в ожидании вторжения в собственный разум. А учитывая его Соглашение с ангелом… Если сатана узнает, всё будет потеряно. Он придёт за ним, а потом за Азирафелем. Нужна страховка. Он попросит ангела принести ему святой воды. Азирафель должен понять. *** После Недоармагеддона — Теперь я понимаю, - говорит Азирафель. Его пальцы обводят выпуклый шрам, блестящий и бледный. Обводят соединённые петли лемнискаты и три линии двойного креста. Обнажённая грудь Кроули кажется бледно-золотистой в тёплом свете лампы. Он вздрагивает, но не отстраняется. — Он… он часто её использовал? Азирафель спрашивает тихо, но таким тоном, что Кроули понимает, что даже если ответ будет «всего один раз», ангелу покажется слишком много. — Изредка, — уклончиво отвечает демон, не желая врать, — последний раз был, когда я вёз Антихриста. Он диктовал инструкции. — И на военной базе? — Это было из-за его физического присутствия, печать так реагирует. Но в сознание он ко мне не лез, был занят Адамом. — Я не знал, что он с тобой делает, почему тебе больно. Не мог помочь. Только готовился драться. — Знаю, ангел. — Но теперь я понял. И может быть, сейчас смогу. — Не сможешь. Метка впечатана глубоко в мою сущность. Если бы была возможность уничтожить её, не уничтожив меня, я бы это давно сделал. Я тебе потому её и не показывал раньше — тебе бы было очень тяжело осознавать, что мне нельзя помочь. — А почему сейчас показал? — Потому что хочу, чтобы ты понимал. Я не могу больше держать это в секрете. Ты должен знать, что мы с тобой можем быть свободными от рая и ада… но от него я никогда не освобожусь. *** Через три месяца — Я тут немного поизучал… — говорит Азирафель. — Ммм… Да? — откликается Кроули, не отрываясь от телефона. Он сидит на диване в книжном магазине, наслаждаясь тихим вечером, потягивая вино и тролля людей в соцсетях. Ждёт, когда Азирафель присоединится к нему с книжкой. Но в руках у Азирафеля нет никакой книги. — Да. Тон Азирафеля заставляет Кроули наконец отвлечься от экрана мобильника. — Думаю, я знаю, как избавить тебя от этой печати. Кроули чуть не роняет телефон. — Ты… Что? Ты уверен? — Пожалуйста, не надейся пока слишком. Это ужасный способ, болезненный и опасный. Я ещё поищу информацию, найду что-нибудь получше. Просто хочу, чтобы ты знал, что это возможно. Что ты сможешь освободиться. — Азирафель. Ты серьёзно? — Да. — Сделаем это прямо сейчас. — Н-нет! Кроули, я даже не успел сказать тебе как это работает! Дай мне немного времени, я найду способ получше! — И как это работает? Азирафель прикусывает губу — и рассказывает. Кроули какое-то время молчит, глядя на ангела. Откладывает телефон, ставит бокал на стол. Снимает очки. — Я хочу, чтобы ты сделал это, ангел. Я тебе доверяю. — Дай мне ещё немного времени, Кроули. Я найду другой способ. — Я подожду сколько нужно. Но даже если не найдёшь — я готов. — А я нет. *** Через три недели — Ты уверен, ангел? Азирафель глубоко вздыхает и вынимает меч из ножен. Оружие кажется продолжением его руки. Почти сразу клинок вспыхивает небесным пламенем. — Не знаю, Кроули. Возможно, я бы отыскал другой путь, если бы занимался этим лет сто. Но заставлять тебя столько ждать я не могу. Мягкий голос Азирафеля и острый клинок. Резкий контраст. — Я думал, ты его отдал. Азирафель опускает меч обратно в ножны и немного растерянно смотрит, как они тоже загораются священным огнём, словно не знает, куда их деть. — Да… Ну, я за него расписался, так ведь? Для этого нужно было… ну, так совпало — моё истинное имя. И… ну, так совпало — я теперь могу отследить своё истинное имя везде, где бы оно ни было. — Действительно, счастливое совпадение, — усмехается Кроули. Но потом он смотрит на Азирафеля так же серьёзно, как на Адама во время разговора в остановленном времени. — Ты правда готов, ангел? — Почему ты спрашиваешь, готов ли я? Как будто это мою сущность сейчас будут резать небесным клинком! — А тебе придётся резать. Придётся причинять боль тому, о ком заботишься, чтобы помочь какому-то нетерпеливому и эгоистичному придурку. — И правда, нетерпеливому и эгоистичному придурку, — смеётся Азирафель, — но я буду очень рад, если этот придурок освободится от всяких жутких эксплуататоров, залезающих в чужие мозги. Так что да. Я готов настолько, насколько это возможно. Не очень, если честно. Но я это сделаю. Кроули медленно кивает. — Я не уверен, что сам смог бы. В смысле, решиться сделать что-то такое для тебя. Спасибо, ангел. Азирафель всё ещё выглядит неуверенным. Кроули ободряюще берёт его за руку. — Даже если что-то пойдёт не так, как надо, это было моё решение. — Всё пойдёт так, как надо. *** Через три часа Языки пламени напоминают раскрытые Врата ада. Словно когтистые лапы, тянущиеся к душе грешника, они приближаются к нему в поисках плоти, чтобы сжечь её, и сущности, чтобы поглотить её. — Кроули. Не смотри туда. Смотри на меня. Сосредоточься на моём голосе. Азирафель. Это не адский огонь. Это огонь небесный. Вообще-то, они не сильно отличаются. Но сейчас им управляет Азирафель, и поэтому разница огромна. Он заключён в охранный круг, слабо светящийся белым светом и полностью гасящий его демонические силы. От этого кружится голова. Круг начертил Азирафель, и он же заключил его туда. Не чтобы удерживать его внутри, а чтобы держать всё остальное снаружи. Круг должен предотвратить проникновение сатаны, когда он почувствует, что со связью что-то происходит. Буквально в шаге от него стоит чайник со святой водой. Она нужна не чтобы навредить Кроули, а чтобы растворить вырезанную часть сущности, намертво сплавленной с сатаной. И заодно для страховки, если круг не сработает. Он привязан к прочному стулу. Стул мягкий, а в роли фиксатора — розовые пушистые наручники. Кроули не думал, что ангел вообще знал о существовании таких штук, а тем более — где они продаются. Потом надо будет устроить допрос с пристрастием… Азирафель, пользуясь своим опытом полевого медика Первой мировой, накормил его обезболивающими и обколол плечо местным анестетиком. Заодно дал кожаный ремень в зубы — они оба знали, что заморозка действует только на тело. Не на сущность. — Хорошо, хорошо. Сосредоточься на мне, — говорит Азирафель. Его голос спокойный, уверенный. Теперь нет ни следа недавних волнений, когда он проверял и перепроверял всё что только можно, и убеждался, что Кроули не передумал. Теперь Азирафель — воин. Его движения точны, руки не дрожат. На нём легко сосредоточиться… …пока языки священного пламени не начинают лизать кожу Кроули, а острие клинка не врезает его сущность. Боль похожа на извержение вулкана: сотрясающий землю, рушащий скалы взрыв, смертельные пары пирокластического облака, неумолимый поток раскалённой лавы. И эпицентр её — ненавистное клеймо. Приглушённый вопль. Время растягивается в бесконечность. Он снова в аду. И металл цвета парижского заката… — Кроули. Оставайся со мной. Всё ещё сейчас. Всё ещё сейчас, но он не в аду. Он с Азирафелем. Он чувствует хирургически точные движения лезвия под кожей, настолько быстрые, насколько это возможно без ущерба для результата. Меч — не такой точный инструмент, как скальпель. В руках Азирафеля он гораздо точнее. Но всё равно это адски больно. Естественно — саму сущность режут небесным клинком и прижигают священным пламенем. Он смотрит на ангела и видит яркий свет. Не ослепляющий, а успокаивающий. Он чувствует невероятную силу, не причиняющую вреда, а укрывающую его любовью. Защищающую. А ещё он чувствует иную силу, тёмную и отвратительную. Она тянется к нему, к его сознанию, словно глубоководное чудище, пытающееся проникнуть своими щупальцами в неприступный замок. Защищает замок не Кроули. Он вообще с трудом осознаёт происходящее. Сейчас. Всё ещё сейчас. Время замирает между петлями лемнискаты. Что-то пытается пробиться внутрь круга. Кто-то рычит и воет. Пахнет серой и горелой плотью. Металлическое клеймо сжигает кожу, боль затапливает всё, как вода во время Всемирного потопа. В ней тонут все мысли. Он в аду. Демоны смеются. Лемниската и двойной крест боли. Тьма, прорастающая в сущность. — Здравствуй, дорогой. Вторжение. Насилие. Это… — Кроули, милый! Пожалуйста, оставайся со мной. Скоро всё закончится, обещаю. Смотри на меня, мой хороший. Да, да, всё правильно. Я здесь. Смотри на меня. Он смотрит. Белые крылья укрывают его. Ангел — чистый свет и сила. Он защищает, охраняет, успокаивает. Под его защитой ничего не может случиться. И этот ангел держит огненный меч, разрезающий плоть Кроули. Последнее движение. Момент чистой, ослепляющей агонии. Нити чужого присутствия выдираются из сущности, словно нервы из тела. Что-то разрывается. Что-то ломается. Измученное тело обмякает в изнеможении, сведённые болью мышцы расслабляются. Зияющая рана в плече. Шипение вырезанного куска плоти и демонической сущности в святой воде. Время снова приходит в движение, настоящее сменяется будущим. Сменяется другим настоящим — свободным. И всё проваливается в темноту. *** Через три дня Он с трудом открывает глаза, моргает. Кружится голова. Плечо адски болит. Он чувствует себя отвратительно. Он чувствует, что свободен. Он лежит в кровати, мягкой и чистой. Азирафель её никогда не использовал, держал просто «на всякий случай». Кстати, это не та кровать. Эта гораздо больше, и кто-то лежит рядом. Это единственное существо, которое он смог подпустить настолько близко. Ближе, чем когда-либо мог мечтать. Сейчас это стало возможным. — Кроули? Азирафель склоняется над ним. Выглядит он примерно так же, как Кроули себя чувствует. То есть ужасно. И, наверное, тоже свободным: привычного галстука-бабочки нет, верхняя пуговица расстёгнута. Верх неприличия. — А… Аз-з… Голос словно чужой. Слишком слабый, слишком высокий, слишком хриплый. — Да, Кроули. Я тут. Всё хорошо. Ты выздоравливаешь. В голосе слышно явное облегчение. Кроули видит, как с каждым словом разглаживаются морщинки на лице Азирафеля. Кажется, хорошо было не всё время… — Вот, — говорит Азирафель и опускает к губам Кроули чашку. Жидкость бросает вызов гравитации и не проливается, так что можно спокойно пить, не поднимая головы. Это замечательно, потому что двигаться больно. Чай тоже замечательный, сладкий и не слишком горячий. Самое то для его пересохшего горла. Конечно, он предпочёл бы что-нибудь покрепче, но вряд ли это хорошая идея. Волновать Азирафеля не хочется. Кажется, ангел и так провёл несколько нелёгких часов… дней? — Сколько я был без сознания? — спрашивает Кроули, когда допивает чай. Ему стало получше, но голос всё ещё остаётся слабым и звучит довольно жалко. Но с Азирафелем это не страшно. — Три дня. — О. Ты, наверное, переживал. На мгновение кажется, что Азирафель начнёт это отрицать. Но эмоции, наконец, прорывают плотину. — Кроули, прости меня! Это же была настоящая пытка! Это была ужасная пытка, а я всё равно это делал с тобой! Ты почти истёк кровью! Не тело, сама сущность! Ты целый день не дышал, я думал, ты никогда не проснёшься! Кроули поражён болью в глазах Азирафеля. Сам он чувствует себя плохо, но это всего лишь физически. Или метафизически? Сущность тоже болит, но это альтернатива человеческой физической боли. А раненое тело для демона скорее как разорванная одежда. Страдания Азирафеля гораздо глубже. — Нууу, пытка была по обоюдному согласию, — ухмыляется Кроули, пытаясь разрядить обстановку. Азирафеля трясёт. — Ангел, я же сам просил тебя об этом. Причём настаивал, помнишь? Это я должен извиняться, что втравил тебя в такое. Но кроме этого, я ни о чём не жалею. Он с трудом дотягивается до лица Азирафеля, касается его щеки. — Всё хорошо. Прости, что так тебя напугал. Сейчас всё в порядке. Вернись, пожалуйста. И Азирафель возвращается, словно осуждённый, ищущий убежища в церкви. Он устраивается рядышком с Кроули, кладёт голову ему на здоровое плечо. Баланс между осторожностью и личной необходимостью быть рядом с демоном и убеждаться, что он живой, свободный и скоро поправится. Кроули чувствует эту заботу в тепле прикосновений. Напряжённые от боли мышцы расслабляются, и он словно растекается рядом с мягким телом ангела — как пластичная глина в формочке. — Спасибо, Азирафель, — шепчет он, — теперь мы на самом деле свободны. Азирафель вздыхает и щекочет шею Кроули тёплым дыханием. *** Через три минуты Ангел и демон заснули почти мгновенно. С их лиц ещё не стёрлись отзвуки боли, но они слегка улыбаются во сне. Они вместе. Они свободны. Если у Кроули на плече останется шрам, такую метку он будет носить с гордостью. Как напоминание о его доверии и смелости его ангела.