Первые цветы

Тобирама смотрел на него не отрываясь. Он рисовал его взглядом, чертил маслом линии его идеального лица, акрилом вырисовывал губы и выводил кончики ресниц. Сенджу был его художником, он — его личной моделью, его композицией на белоснежном холсте. Мазок за мазком, ещё линия, капля. Чуть-чуть воды и немного акварели на его щеках. Веснушки. Родинка на шее. Кончики его волос. Тобирама сходил с ума, помогите, боже. Рассудок тает в розовых облаках, как лёд на дне его лимонного чая. Руки подрагивают; в них зажат карандаш, оставляющий неровные линии на зарисованном листке тетради. Там портреты того самого, который наградил его этой чёртовой заразой. У него кончились лекарства, потерялись конфеты, остались лишь смятые фантики в траве рядом с разрисованными тетрадями. Учебник алгебры открыт на странице пятьдесят семь — тригонометрия, чёртовые уравнения, — а вокруг них ромашки и Изуна в венке. Его улыбка — ласточки под окнами, цветущие цветы по весне, блёстки, рассыпанные по парте. Тобирама мысленно её целует, и ломает карандаш в очередной раз, втыкая его в бумагу рядом с нарисованными цветами. Цветы — для Изуны. Это его стихия, его медленный танец, на который Тобирама никогда не решится его пригласить. Ему даже предложить конфет сложно, что с него брать. Лучше рвать цветы на заднем дворе школы, заворачивать в тетрадный листок и подкладывать в раздевалку, пока никто не видит. Тобирама думает, что об этом никто не знает и радуется, когда Изуна возвращается домой вместе с букетом его цветов. Цветы до умалишения вписываются в его нежные улыбки. А глаза сияют, как солнечные зайки, бегающие по стенам школьного класса. Тобирама за ними наблюдает и считает, сколько раз пушистые ресницы коснутся румяных щёк. Пятьдесят девять, шестьдесят... Под лучами солнца он ещё более неотразим. Изуна в двадцати шести шагах от него. В пятнадцати метрах от его бешено стучащего сердца, которое и воет, и плачет, и хочет, чтобы его поцеловали. Он сверкает, Тобирама слепнет. Душат его лепестки от сакуры, падающие ему на макушку и разрисованные тетради, ломают ему позвоночник. От них пахнет также, как и от Изуны. Мягко-мягко, завораживающе. Сенджу берёт их в ладонь, поглаживает большим пальцем, а видит перед собой веснушчатые щёки и розовые губы. Теряет дыхание. Идёт обратный отсчёт остановки сердца. Три. И уже один. Химия. О²=СО². Вдох-выдох. Кислорода недостаток, Тобирама так и пишет в тетрадь, и не решает задачку. Уже задохнулся и сил больше нет. Изуна сидит в двадцати шести шагах от него. А будто только в метре, и забирает себе весь воздух, выдыхая цветочную пыльцу. Сенджу в ней утопает, как в море, и даже не цепляется за скалы, зная, что не спастись. Он погружается всё глубже, растворяется в пене и плывёт к рассветам на том конце горизонта. Там его встречает Голландец, и тянет его снова на дно, на ту сторону света. Изуна там повсюду: и в облаках, и в цветочных лугах, и в клубничных карамельках. Зубы сводит, мутит, но Тобирама лишь любуется и собирает цветы, чтобы вновь завернуть их в тетрадь. Тобирама не отрывает от него своих глаз. Тень от дерева сейчас, как бункер, который не пропускает ни солнце, ни дождь, но свет от Изуны, как метеоритный дождь — бьёт по стали и скользит по осколкам. Изуне только пятнадцать. Тобирама успел влюбиться уже сто раз. Каждый день, как маленькая жизнь, где есть только он, Изуна и цветы. Большего Сенджу не надо, только позвольте смотреть на него, любоваться цветением его улыбок и дарить цветы. Любовь окрыляет — Тобирама разбивался уже множество раз. Парашют ему не нужен, когда он каждый раз спотыкается и летит вниз, разбивая лицо в потоках яростного ветра. Лучше разбиться, чем не быть рядом с ним. Изуна лишь смеётся и раскидывает вокруг лепестки, которые застряли в его волосах. Тобирама вновь его рисует незаточенным карандашом. Когда рядом с ним Мадара — нельзя задерживать взгляд более, чем на пять секунд. Закон этой школы знают все лучше, чем закон Ньютона. Брат за брата сломает лицо и разделит конечности от тела, но Тобираме на это плевать было всегда, ведь Хаширама всё равно прикроет. Он смотрит десять секунд и отрывается, чтобы нарисовать веснушки. Тетрадь по химии, как и все остальные стали личными выставками с портретами Изуны. Длинные волосы Изуны завязаны милым бантиком, и Тобирама рисует его, смотря, как ветер, целуя, дотрагивается до этого прекрасного лица. Сенджу ему завидует и цыкает, рассматривая свои законные десять секунд. Видит предупреждающий взгляд Мадары и средний палец, в ответ игнорируя и усмехаясь, ведь Изуна отвернулся и не видит того, что так тщательно прячется у него за спиной. Тобирама выкидывает из своего сознания чёртового старшего Учиху, и переворачивает страницу, чтобы нарисовать новый эскиз. В руках Изуны стакан с его холодным чаем, а между губ трубочка. Тобираму засыпают цветы, и ветер уносит его стонущее сердце. Хочется поцеловать каждую веснушку на его лице, коснуться щёк и провести носом по родинкам на руках. Лучше умереть, думает Тобирама. Мадара снова скалится: «Я тебя убью». Тобирама вновь рисует цветы. Ещё пару секунд и Изуна уходит. У него сейчас химия, Сенджу знает, и с ней у него всегда дела плохи, поэтому он всегда повторяет материал перед началом урока. Тобирама знает его расписание наизусть, и знает поминутно, когда тот возвращается домой. Он знает про него всё, даже то, что сам Изуна не знает. Он грёбанный сталкер, да, вы правы, чёрт побери! Чтобы встречать рассветы счастливым, нужно сделать слишком много. А пока Тобирама наслаждается лапшой и банкой колы-зеро, когда не спится и нужно наконец доделать химию, которую он никогда не понимал. Тобирама так и не дорисовал, собрал свои порванные тетради и пошёл на биологию, когда прозвенел звонок с обеда. Биология — то ещё дерьмо. Лучше вновь рисовать цветы и думать, какого это их целовать. ✿ ✿ ✿ Рвёт тетрадь по химии. Её не жалко, ведь органика это вообще мёртвое дело. Тобирама заворачивает в лист, исписанный реакциями с сахарозой, белые ромашки и украшает мятой, которую нашёл на клумбах. Внутрь суёт клубничные конфеты. Пора порадовать себя хотя бы чуточку больше, чем ограничиваться только взглядами на дальней дистанции. Изуна сегодня сахарно-милый, и Мадара шутит про суицид. Хаширама вновь пошёл зацеловывать этого засранца. А Тобирама с букетом цветов стоит на пороге раздевалки. У класса Изуны физкультура, а у него — чёртовая химия, которую он вновь пропускает. Изуна чертовски хорош в волейболе, и как бы хотелось сейчас сидеть на трибунах и рассматривать его тонкий силуэт в спортивной форме. Можно было бы даже порисовать и дополнить коллекцию новыми изгибами карандаша. Но у него цветы и хорошее настроение. Пока Тобирама крадётся к его шкафчику, в голове вновь всплывают его глаза: чёрные, всепоглощающие и такие сладкие, как белый шоколад. Жаль, что на шоколад никогда нет денег, а хватает лишь на колу и парочку конфет. Изуна об этом не знает, а Мадара чёрствый хер, и никогда ничего не скажет. Цветы прячутся в темноте шкафчика, поверх его школьной формы. Оттуда пахнет вишнёвыми духами, и Тобирама разбивает себе череп, как же хочется целоваться. Только с Изуной. Возле этих шкафчиков. — Привет. И песня цветов замолкает, как и ветер и шелест салатовых листьев. Весна сыпется, как крошки от печенья, и оседает на губах Тобирамы. Он их вытирает и быстро разворачивается, встречаясь с нежно-вишнёвой улыбкой и глазами, которые стали его посланием после суицида. Изуна в двух шагах от него. На его щеках — солнечные зайчики, под ресницами — карамель. Как же хочется его поцеловать. — Привет, — Тобирама воет внутри и бьёт по стенкам сердце, чтобы то умолкло. — Что ты тут делаешь? — Оу, — его голос похож на пение диснеевских принцесс, — я хотел задать тот же вопрос. Его глаза прищуриваются, и Сенджу чувствует себя обезоруженным вором, которого приговорили к казни. Руки, будто прегрешившие, прячутся за спину, а взгляд опускается на губы Изуны. Они хотя бы улыбаются, а не втыкают нож ему в желудок. — Я спросил первым, — как по-детски, но как же влюблённо. — Вообще-то уже кончился урок, и я пришёл переодеться. Твоя очередь отвечать. Чёрт, кажется он вышел в дамки, пока на шахматной доске из белых фигур остался лишь король. То бишь он сам. — Мне не за чем тебе отвечать. Характер Тобирамы всегда играет с ним злую шутку. Он убегает, как жалкий трус, скрываясь в коридорах, на подоконнике. Тут он чувствует себя в безопасности и успокаивает истерику сердца. Здесь нет того взгляда Изуны, который съедает заживо, как и все Учихи. Но этот взгляд — серийный номер на серебряных серёжках, подтверждающий, что он настоящий, эмоциональный. Тобирама отчётливо видел, как нервничал этот мальчик, испугался. И, о боже, Тобираме плохо, скорую. Его мальчик. Его цветочная романтика. Тобирама сидит на подоконнике, смотря на улицу, где резвятся ученики помладше. Когда-то они все там носились. Сначала Хаширама с Мадарой, потом он, а последним появился Изуна. В конце на лавочке во дворе остались сидеть лишь они оба, ведь старшие братья целуются слишком громко, и убегали за забор. Изуна качал ножками, Тобирама тихо рисовал. А потом он влюбился. И всё покатилось к ногам Изуны. И дни, и луны, и листы из-под тетрадей. Его старая парадигма стала противоречить тому, что стало происходить потом. Когда-то он считал себя будущим учёным, говорил только директивным тоном канцеляризмами и смотрел на всех, как на ущербное отродье человечества. Но та весна, ставшая настоящей, стала для него первой и самой сладкой. Он стал мечтать, смотря на луну и млечные пути, гадать на лепестках «любит-не-любит» и бегать за Изуной, как влюблённая школьница. Только он был влюблённым школьником, а Изуна слишком красивым для этого мира. Тобирама стал романтиком и писать стихи. Весна цвела, когда пели соловьи. Любовь пришла, когда распустился ты. Есенин из него такой же, как из Месси балерина. Из него вышел бы прекрасный Айвазовский, только море он не любил. Портреты Изуны Учихи стоили для него намного больше, чем картины знаменитых художников. Их он сохранял на каждом клочке бумаге и доставал, когда становилось слишком тихо по вечерам, а уроки так не хотелось доделывать. И любовался, вспоминая каждую чёрточку и линию превосходного лица. Изуна — сказочный. Иногда Тобирама в него не верит, и щипает себя за руку, чтобы проснуться. Но он как назло не просыпается и снова проживает свою маленькую жизнь. Сердце жалобно скулит. Ему бы компресс и горячего чая с малиной, но Сенджу отворачивается от него и вновь подставляет его под холодный шквальный ветер. В этом ветре — запах Изуны. Без него не жить, иначе раскроются косые раны на венах. Уехать бы далеко-далеко, в Голландию например. Там столько тюльпанов, что Тобирама смог бы каждый день приносить их Изуне до самой старости. Но это всего лишь мечты и грёзы. А он чёртовый трус. Тобирама внезапно кое-что вспоминает. Букет цветов так и остался в шкафчике на вишнёвой одежде. ✿ ✿ ✿ О Боже, эта весна. Тобирама не знал, куда ему спрятаться от этого безумия, от своих чувств, от первой любви. Он лежал под сакурой вокруг порванных тетрадей и фантиков из-под конфет, вглядываясь в голубое небо, которое пряталось за перистыми облаками. В груди зудело, а в голове танцевал только один силуэт, который там живёт постоянно. Изуна Учиха был прекрасен всегда. Его не переплюнет даже космос, который своей блестящей красотой считается лучшим. Изуна сияет в тысячу раз ярче. Даже радуга уступает ему в красоте и меркнет на его фоне. Изуна, как цветы — не похожий на всех остальных. Тобирама хочет собрать его с этого луга, поставить в вазу в своей комнате и встречать вместе с ним рассветы. Сакура за окном просится в дом, скребя ветками по стеклу, но в этом доме будет сиять лишь один единственный цветок. Тому не было равных. Слишком прекрасна эта весна. Любить оказывается так приятно. Тобирама любит нежно, цветами и готов подорвать весь мир ради него. Может он безумец или псих, но такой счастливый, что его радуют лишь облака, которые похожи на его мальчика. Изуна кажется ему в каждом отражении, в каждом цветке, и это он считает нормальным, будто рассматривает картинную галерею, куда пригласили только его. Это место — рай для его глаз, которые никогда не устают за этим величайшим занятием. Изуны много не бывает. А вот цветы уже другое дело. Его первая любовь с ароматом первых цветов, клубничных конфет и вишнёвых духов. Она запомнится ему на всю жизнь, и будет являться к нему каждую весну, когда только начнёт цвести сакура. Тобирама — влюблённый школьник, и это лучшее время, чтобы прогуливать уроки и думать о поцелуях. — Я знал, что это ты даришь мне цветы. Его голос сливается с ветром и лепестками, что путаются в его чернильных волосах. Тобирама притворяется что спит, развалившись на траве, и умирает от аритмии уже несколько часов подряд. Зрачки Изуны блестят, как стеклышки, а улыбка тает, как крем-брюле. Сенджу этого не видит, но прекрасно знает, что это так. Щёки предательски начинают гореть, как маки под дождём. Изуна светит слишком ярко, до слепоты. — Не притворяйся, что спишь. Изуна падает рядом. Их разделяет лишь тетрадь по химии, где нарисован портрет голубым акварельным карандашом. У Тобирамы трясутся коленки, а он всё ещё играется в дурачка, жмуря глаза и поджимая губы. Если разомкнёт веки — потеряет уже зрение навсегда. Изуна в непозволительной близости от его руки, и кончики пальцев уже горят электрическими вспышками, представляя, как будут касаться нежной кожи. У Тобирамы пересыхает в горле, а сердце скачет, как на батуте. Туда-сюда. Вверх-вниз. И микроинсульт. — Ещё долго будешь дурачиться? Тобирама открывает глаза и видит перед собой лишь небо и сакуру, которая медленно опадает ему на лицо. Изуна лежит слева, и поворачиваться туда, как проходить мировую до самого Берлина. Лучше считать барашков в голове и косить под психа или глухонемого. Так хотя бы привычнее что ли, не страшно. — Твои цветы очень красивы. Тобирама поворачивает голову вбок. Изуна смотрит в небо, зажимая на груди букетик в тетрадном листе и улыбается сладко-пресладко. Сенджу хочется плакать. Уже находиться рядом с ним — великое чудо, получить комплимент — умереть и ожить несколько раз. Тобираме плохо, ему чертовски хорошо. Изуна безумно красив. Но он никогда не даст себя поцеловать. — Так и ничего не скажешь? — Изуна поворачивается, и Тобирама пересекается с ним взглядом. Тонет. Всплывает. Умирает. Возрождается. — Что я должен на это сказать? — а щёки-то пылают, а глаза Учих видят слишком хорошо, чтобы что-то от них скрыть. — То, что ты хотел сказать этими цветами. Тобирама смотрит на него будто впервые. Влюбляется вновь и вновь, пока сердце напевает этюды Шекспира. Изуна — цветочный мальчик. Самый красивый, милый, очаровательный. Сенджу перед ним беззащитен, как взятый в плен партизан. Только вот не расколется, сколько бы его не пытали. — Я ничего не хотел. — И именно поэтому мне не хватает ваз в доме? Тобирама усмехается. Ему смешно до слёз, что он такой жалкий и глупый, влюблённый идиот. Ему семнадцать, а такое чувство, будто только исполнилось тринадцать. — И куда ты их тогда деваешь? — Тобирама самый счастливый человек на земле. — В банки из-под варенья. Они переглянулись и рассмеялись, пока весна наслаждалась любовью и пела свои мемуары. Листы тетради затрепетали от очередного порыва ветра, и десятки улыбок перелистнулись на химические реакции с кислородом. Избыток. Наконец Тобирама сможет решить эту проклятую задачу. Сейчас он переполнен чувствами и запахами этой весны. Изуна смотрит на Тобираму неотрывно, улыбается своей кошачьей улыбкой и сжимает в своих ладошках букет. Они будто пьяные, боже. Сенджу заболел, спасите-помогите. Боже-боже-боже. — Ты понимаешь химию? — Изуна улыбается беззаботно, нежно, а это для Тобирамы, как смерть от передозировки фенибута. — Прямо сейчас да, — кислорода переизбыток, а значит реакция пойдёт. — Можешь мне помочь с ней? Я перестал её понимать после диссоциации ионов. — Для тебя всё, что угодно. И плевать на то, что он ни черта не понимает в химии.

The End.