Путаница

Начало марта 1941 года. В квартире на одной из старейших улиц Москвы было суматошно. Вокруг бледной женщины суетились соседки, кипятя воду, подбирая чистое белье, дабы помочь будущей матери справиться со схватками. Этот малыш, который так старался появиться на свет в столь раннее весеннее утро, был долгожданным ребенком в семье известного профессора медицины Прокофия Ивановича Калугина и его супруги Анны Дмитриевны. Их семейная жизнь складывалась довольно удачно: хорошая квартира в столице, высокие амбиции, которые продвигали молодых людей по карьерной лестнице, и уважение друг к другу. Пыл прошел к годам тридцати, когда стремление к полноценному счастью приобрело весьма сознательный характер. Беременность Анны Дмитриевны была долгожданным, но весьма неожиданным событием, ведь многочисленные попытки стать родителями на протяжении не одного года оказывались провальными, да и начало войны не способствовало мыслям о счастливом будущем. Положение Калугиной не мешало ей оказывать непосильную помощь в госпитале, где работал ее муж. Там, буквально, все кипело от количества пострадавших и нехватки рабочих, умелых рук. Сам же Прокофий Калугин очень трепетно относился к супруге, которая носила под сердцем их общего ребенка. Узнав о ее положении, мужчина долго не думал о дальнейших изменениях, особенно в первые дни войны, когда страну потрясали ужасающие известия, коренным образом меняющие ход жизни каждой семьи. Со временем, когда живот супруги становился все более округлым, Калугин в минуты отдыха между операциями размышлял о новой ответственности, о своем наследнике. Конечно, Прокофий Иванович допускал мысль о том, что на свет появится девочка, но все же в тайне мечтал о мальчишке, который стал бы его отдушиной, его продолжением. Академик Калугин в тот мартовский день дома не ночевал, да и вообще в связи с последними военными успехами советской армии все время проводил в госпитале, оперируя раненых, которые поступали с фронта. Ему была отправлена записка, написанная в суматохе соседкой, но прочитать содержимое мужчина не успел. Привезли бойцов, которым требовалась помощь, из-за чего клочок бумаги был смят и откинут в сторону, дабы мысли о содержимом не отвлекали во время работы. Мысли о семье вмиг были забыты, когда мужчина вошел в операционную. Нельзя терять ни минуты. Анна Дмитриевна мучилась. Роды проходили тяжело, постоянно что—то шло не так, но женщина старалась изо всех сил помогать ребенку. Все ее подружки отправляли на фронт своих детей, которые старались приписать себе пару лишних лет на благо Родины, когда она только начинала свой материнский путь. Женщина понимала, что сил почти не осталось, но отважно терпела ради будущего, которое долго представляла себе во время передышек между постоянными перевязками, стонами боли и смертями. Калугина вторила советам соседок, ни на минуту не отходивших от нее, отчего ей казалось, что дело идет немного быстрее. И вот в 12 часов по Москве в старенькой квартире послышался протестующий крик младенца. Ему вторил голос старушки, которая первой взяла ребенка на руки: — У вас девочка, милая Анна Дмитриевна. Поздравляем вас и вашего супруга. Калугина приподняла уголки губ и протянула руки к своему чаду. Она устала до смерти, но это состояние было вторичным, ведь ему вторило ощущения безграничного счастья, которое полностью окутало тело женщины. Ей передали ребенка на руки в ответ на протянутые руки. Анна Дмитриевна приложила девочку к груди, та смотрела на нее своими серыми глазами, тихо причмокивая губами, от чего этот момент казался незыблемым. Соседки суетились вокруг нее, но женщине было все равно. Она могла лишь думать о своем ребенке, о той ответственности, которая теперь лежала на ее плечах. Калугина не хотела думать о супруге, который мечтал о сыне, она не могла думать о войне, перевернувшей жизнь каждого. Ей оставалось лишь смотреть на свою мечту из-под полуопущенных век, ведь сейчас ничего не было дороже на этом свете чем ее маленькая девочка, так бережно завернутая в какие—то белые тряпки. Тридцать минут спустя, когда все манипуляции с ее телом были закончены, а накормленный младенец лежал рядом, женщина попросила клочок бумажки и химический карандаш, дабы оповестить мужа о таком знаменательном событии в их семье. Лист был немного помят, края местами порваны, карандаш же не был заострен, отчего почерк Анны Дмитриевны был совсем не узнаваем. Она написала всего лишь четыре слова, размашисто и крупно: «У нас девочка. Спасибо!» Листок был передан Катюше, дочке местного почтальона, дабы та быстро добежала до госпиталя. Через час о пополнении был извещен и новоиспеченный отец. Его реакцию на событие было предугадать довольно просто, но известие о девочке выбило из колеи мужчину. Мечты о наследнике развеялись сами собой. Прокофий Калугин взял папиросу, зажег ее и сел на стул, задумчиво глядя в переполненный коридор. Новая жизнь начиналась прямо сейчас. Апрель 1956 года. Корешки толстых книг на полке в гостиной всегда привлекали внимание Людочки. Она вошла в тот возраст, когда ей хотелось узнавать и пробовать все новое быстрыми темпами, дабы найти себя в мире, постоянно стремящемся вперед. Ее родители были полностью отданы медицине. Люда подражала им, но все же понимала, что ей привычна статичность, тишина и покой, нежели та суматоха, которая постоянно окружала родных. Мама с отцом были уже не так бодры и молоды, но продолжали нести знания и умения в массы. Отец после войны пошел преподавать студентам анатомию, дабы не сидеть без дела, а мать продолжала трудиться в родном отделении педиатром. Их семья была, пожалуй, показательной. Родители — уважаемые люди, дочь — образцовая девушка, прекрасно разбирающаяся в точных науках и литературе. Все в этой семье было прекрасно за исключением бытовых проблем, которые, несомненно, присутствуют у каждого. Входная дверь скрипнула и отворилась, отчего Людмила вышла в прихожую. В квартиру вошел отец: хмурый, немного сгорбленный, неся в руках портфель и придерживая газету, дабы та не упала на мокрый пол. Первым делом он передал дочери вещи, кивнул ей и разделся. Люда поняла, что отец был не в духе, отчего предпочла не влезать в думы Прокофия Ивановича и поскорее уйти в комнату. Себе дороже. Годы войны, тяжелое положение, которое он тянул долгие годы, дабы оставаться на плаву, закалили этого человека, отчего его характер с каждым годом становился все сложнее и сложнее. Калугина невозможно было уговорить на вещи, которые были вразрез с его представлениями о жизни. С каждым днем мужчина все строже относился к дочери, пытаясь передать ей свое мировоззрение, принципы и амбиции, дабы девочка пошла по верному пути, не потерялась в шумной и безумной Москве. Отец и дочь часто конфликтовали. Людмила характером пошла в своего родителя, отчего вопрос отцов и детей в их семье стоял особенно остро. Девочка не могла, да и не хотела уступать, особенно зная, что права именно она. Прокофий Иванович не мирился со своими ошибками, даже не допускал мысли о том, что их совершает, пытаясь склонить дочь к своим мечтам. Люда упиралась, топала ногами, делала наперекор родителю, отчего, в конце концов, в семье вспыхивал скандал, который утихал лишь со временем. Анна Дмитриевна пыталась бороться с мужем, надавить на его отцовские чувства, но все было тщетно. Мужчина оставался при своем мнении, когда женщина пыталась добиться уступок уже со стороны дочери. Людмила слушала мать, кивала ей, пыталась вникнуть в чужие речи, однако все оставалось по-прежнему: отец и дочь не разговаривали, а женщина металась меж двух огней. Прокофий Иванович, переодевшись, зашел на кухню, где дочь накладывала ему ужин. Последний их разговор был не очень приятным, но оба не хотели вспоминать о нем. Калугин, взглянув на девочку, улыбнулся. Он гордился дочерью, ее успехами, но не хотел этого показывать, считая, что девочка должна больше работать ради будущего успеха, который ей предрекал он сам. Обычно его Люда всегда что — то рассказывала, яростно жестикулируя руками, дабы описать все свои эмоции, пропустить их через призму чувств. Сегодня же девочка была немного скованна, ее движения были резки, а лицо задумчиво. — Люда, что случилось? — его вопрос в тишине прозвучал очень громко, отчего Калугина — младшая вздрогнула и чуть не выронила тарелку. — Все хорошо, папа. Я просто очень устала, — Люда подняла глаза и грустно улыбнулась. Проблемы в школе, которые появились совершенно неожиданно, напряжение в доме немного выбили из колеи, отчего думать о чем—то ином она не могла. — Милая, ты же знаешь, что всегда можешь со своими проблемами обратиться ко мне или к маме. Мы всегда на твоей стороне. Знай это и помни, — мужчина неловко улыбнулся, встал из–за стола и протянул руки к девочке. Люда подняла глаза на отца. В них стояли слезы. Калугина оставила тарелку, подошла к отцу и трепетно, поднявшись на носочки, обняла его, уткнувшись в крепкую грудь. Прокофий Иванович так же нежно обнял дочь. Сейчас все проблемы и разногласия были забыты, ведь два близких человека стояли в тесной комнате и негласно прощали друг другу все ошибки и слова, которые могли ранить. Девочка чувствовала, как стучит сердце отца, как его руки прижимают к себе. И эти ощущения дарили ей несравнимое ни с чем тепло и спокойствие, умиротворение и безопасность. Именно в этот момент, в объятиях отца, 15—летняя Люда Калугина поняла, что семья — самое главное в этой жизни. Это тот оплот, который всегда будет поддержкой, несмотря на все многочисленные ошибки и огрехи, маленький уютный мир, где можно и нужно оставаться собой в любой ситуации, даже самой нелепой. Девочка вздохнула полной грудью, теснее прижалась к отцу и призналась сама себе, что у нее есть место в этом мире, где ей всегда будут рады, что ее окружают люди, которые будут всегда ждать и поддерживать ее. Люда Калугина прикрыла глаза и пожелала, чтобы этот момент навсегда остался в ее памяти. Октябрь 1960 года. Учеба в институте с самого первого курса привлекла 19-летнюю Люду Калугину. Ее со школы захватила магия цифр и стройность метаматематических формул, отчего учеба в высшем заведении давалась девушке довольно просто за исключением пары предметов, которые не относились к ее будущей профессии. Люда Калугина добросовестно выполняла все задания, стремясь покорить невидимый Олимп, о котором так часто любил рассуждать отец долгими вечерами. Девушку эти речи привлекали, но она чувствовала пустоту слов, ведь мечтала совершенно о другом. В силу своего характера Люда могла пойти наперекор отцу, но боялась делать это. Прокофий Иванович Калугин с каждым годом становился все слабее. Его сердце шалило все чаще и чаще, отчего вся семья, буквально, ходила на цыпочках рядом с ним, дабы не побеспокоить. Анна Дмитриевна знала, что дочь может пойти наперекор отцу, поэтому вечерами, когда Прокофий Иванович уходил спать, слезно умоляла Люду прислушаться к мнению отца и не перечить ему. Женщина давила на жалость, говорила об отцовских чувствах и желании лучшего для дочери, отчего Калугина — младшая соглашалась. Каждые речи Прокофия Ивановича были полны энтузиазма по поводу будущего дочери. Он говорил много, эмоционально, дабы его девочка поняла, как важно выучиться и обеспечивать себя самой. Его любимой фразой стала мысль: «Надо учиться!», отчего из девушки, которая могла в силу своего возраста быть рассеянной и легкомысленной, отец, буквально, вылепил перфекционистку, которая выполняла все предельно точно и правильно. Эта жизнь утомляла, но все лучшее было впереди. Сама же 19-летняя Люда Калугина, как и многие в ее возрасте, уже познала сладость первого искреннего и настоящего чувства. Ей давно нравился молодой человек с параллельного потока, но тем для общения с ним, кроме как о погоде и каких—то повседневных делах, не находилось. Катя Демидова, близкая подруга Люды еще со школы, каждый раз подталкивала ее к первому решительному шагу, но Калугина отнекивалась, отчего девушке приходилось случайно сталкивать их друг с другом. Сегодняшний день в институте был довольно нагружен профильными предметами, от чего девушки шли по коридорам учебного заведения довольно медленно. Их постепенно обгоняли сокурсники, студенты других групп, даже некоторые преподаватели, спешившие домой, но Люда и Катя продолжали поддерживать свой темп. Не хотелось разговаривать, думать о чем-либо, передвигать ногами. Осталось лишь желание лечь в постель и закрыть глаза, но неожиданно Демидова дернула Калугину за локоть и потянула ее в сторону, за колонну, которая могла скрыть их от посторонних глаз. — Кать, что ты делаешь? — Людмила недоуменно посмотрела на свою подругу, которая, бросив сумку, резко стала поправлять воротник на платье подруги. Делала она это с огромным энтузиазмом, которого в учебное время не наблюдалось, однако сейчас Демидову было не узнать: глаза горели огнем, а сама она была полна сил и энергии. — Люда, слушай меня внимательно. Там стоит Коля. Видишь, расписание смотрит? — не дождавшись ответа, девушка продолжила, — Подойди к стенду, будто тоже хочешь посмотреть на завтрашние пары, толкни его локтем ненароком, завяжи разговор. Калугина оглянулась, но яростно замотала головой. Ей казалось, чем–то безумным вот так просто подойти к предмету своего обожания и завести с ним разговор. Люда пыталась отказаться, но было уже поздно. Катя подтолкнула ее, отчего девушка по инерции пошла вперед. Путь до стенда оказался невероятно долгим. Калугину немного потряхивало от волнения, она сжимала ладошки в кулачки, дабы как–то успокоить себя, постоянно оглядывалась на подругу, которая энергично кивала ей головой и поторапливала, дабы Николай не ушел. До расписания оставалось пройти не больше пяти шагов, как молодой человек резко развернулся. Людмила дернулась, широко распахнула глаза и попятилась назад. — Люд, привет. Неловко получилось, — Николай еле заметно улыбнулся и взглянул на Калугину. — Здравствуй. А я…вот…расписание подошла…посмотреть. Ну, понимаешь, да? Сергеев активно закивал в ответ на ее слова. Что-то его привлекало в этой девушке, да вот только понять причину своего интереса он пока не мог. С виду кажется обычной, но ее глаза, буквально, тянут за собой, чему сопротивляться совершенно не хочется. — Погода сегодня хорошая. Давно октябрь не был таким солнечным. Может, мы пройдемся? Ты же свободна сегодня вечером? Щеки Калугиной вспыхнули, отчего ей так хотелось наклонить голову и спрятать лицо в ладонях, однако сделать она этого не могла, только не при нем. Его предложение прогуляться вызвало внутри девушки бурю эмоций, которая грозила вырваться на свободу, если только она рискнет открыть рот, дабы сказать пару фраз. Люда неоднозначно пожала плечами, улыбнулась, а потом кивнула головой. Этим же вечером, сидя в комнате, Калугина черкнула в своем дневнике заметку, что неплохо было бы освободить субботу от домашних забот, дабы выйти прогуляться по парку Горького. Уж слишком хорошо там, особенно под руку с Колей Сергеевым, рядом с которым все проблемы и заботы исчезают сами по себе, оставляя лишь сладкое послевкусие. Люда счастливо улыбнулась. Кажется, ее личный Олимп где—то совсем рядом. Август 1964 года. Людмила переживала. Николай уже больше 10 дней не приходил, не звонил, а трубку не брал, отрезав все пути связи с ним, отчего девушка накручивала себя. Они встречались уже 3,5 года, и Калугина ждала каких–то серьезных шагов со стороны Сергеева. Отец скептически относился к ее молодому человеку, но по заветам супруги лезть в личную жизнь дочери не смел, боясь не столько гнева своего ребенка, сколько ее необдуманных поступков. Анна Дмитриевна поддерживала Люду, однако боялась представить дальнейшее будущее. К Николаю она относилась хорошо, однако, что–то смущало, будто какая–то деталь не находила свое применение, отчего весь механизм работал не так как нужно. Негласно Калугины готовили приданое дочери, откладывали средства на свадьбу, ведь Сергеев, казалось, ответственно подошел к отношениям: многочисленные прогулки, романтичные ухаживания, знакомство с родителями. Людмила ни на каплю не сомневалась в том, что скоро и она примерит белое платье, о котором мечтала с детства. Своими планами, мечтами и размышлениями Калугина неизменно делилась с Катей, дружба с которой крепла с каждым днем. В последнее время Демидова слушала ее рассказы молча, лишь изредка кивала головой на те, или иные суждения, будто не слыша их, отчего Люда иногда обижалась, но быстро остывала. По ощущениям Калугиной, ее подругу терзало что–то нехорошее. Несколько раз она пыталась начать откровенный разговор, но Демидова быстро его сворачивала, приговаривая, что с ней все нормально, просто накопилась усталость, да и какие–то мелкие неприятности заставляют ее пребывать в некой апатии. Вечерние прогулки прекратились, как и задушевные разговоры по телефону, отчего Калугиной было некомфортно, да и страшно за Катюшу. Калугина понимала: происходит что–то плохое. Ее потряхивало от волнения, хотя никаких поводов для этого, казалось, и не могло быть, однако, что–то мешало ей думать и трезво оценивать ситуацию. Ее пугало отсутствие Николая, который просто исчез без какого–либо предупреждения. До этого они провели время вместе, попрощались, договорившись встретиться у нее на ужине, но до квартиры Калугиных Сергеев так и не дошел. Он позвонил на их домашний телефон, извинился, что не может подойти, сославшись на болезнь. Люда хотела все бросить, прийти к нему, но он настойчиво уговорил ее остаться дома. Девушка удивилась, хотя и не показала виду. Неожиданно разразился дверной звонок, отчего девушка вздрогнула. Люда поспешила в прихожую, дабы открыть дверь и увидеть любимое лицо, но ее ждало разочарование. За дверью стоял почтальон, принесший еженедельные газеты, которые обожал выписывать отец, однако поверх родительских журналов лежал простой белый конверт. Девушка нахмурилась, но забрала новостные ленты, расписавшись в чеке и поблагодарив мужчину. Люда вернулась в комнату, с недоумением взяла конверт, увидев свои и Катины инициалы. — Людочка, кто приходил? — мама выглянула из родительской спальни, немного сонная и хмурая. В последнее время и ее здоровье оставляло желать лучшего, отчего Анна Дмитриевна все чаще напоминала тень себя прежней. Ее ноги опухли, а давление каждый раз заставляло волноваться близких людей. Женщина лишь улыбалась, следя за суетящейся дочерью и супругом, который каждый раз хватал трубку телефона. Она успокаивала их, мягко уверяя в том, что ей стало лучше. — Все хорошо, мамочка. Василий Геннадьевич принес папины газеты. Я могу посмотреть что-нибудь интересно и для тебя, если ты хочешь почитать. — Нет, милая, спасибо. Я лучше полежу, — дверь в комнату закрылась, отчего Людмила вздохнула спокойно. Получив неожиданное письмо от подруги, девушку бросило в жар. Сердце грозилось вырваться из грудной клетки, отчего Калугина встала и в спешке разорвала конверт, в надежде понять, что происходит. Белый листок был полностью исписан мелким почерком Кати, отчего девушка его развернула и стала вглядываться в строчки, которые могли что-то прояснить. Люда! Мне очень тяжело писать тебе, зная, что за этим последует, но я не могу и не должна больше молчать. Каждый день чувства стыда гложет меня, отчего я приняла решение, которое изменит твое представление и обо мне, и о Коле. Я хочу рассказать правду. После нее мы точно останемся по разные стороны баррикад, но ты должна знать все. От начала и до конца. Мы устали обманывать тебя, постоянно прятаться и выдумывать какие-то причины. Я выхожу замуж за твоего молодого человека. Поверь, это не шутка, а суровая действительность. Мы с Колей любим друг друга. Да, это звучит немного странно. Но это нужно принять как аксиому, неизбежность. Сейчас я рассказала тебе горькую правду, о которой молчала почти год. Наше чувство возникло спонтанно, как—то само собой. Я не могу сказать, когда все это началось. Я знала, что он твой парень, ты любишь его, но сопротивляться этой вспышке мы просто были не способны. Первая наша встреча романтического характера состоялась около года назад. Мы просто гуляли по парку, разговаривали обо всем, и тогда я поняла, почему именно в Сергеева ты влюбилась. Я не хочу бередить тебе душу своими мыслями и чувствами, понимая, как сейчас тяжело. Пожалуйста, не вини никого. Ты хороший человек, но твои принципы и идеалы, готовность бросить все ради будущего вымотали и меня, и Колю. С тобой интересно, но сложно. Все эти проблемы, постоянные разговоры о чем-то непонятном, твое постоянное спокойствие и какие—то домашние заботы. Хочется движения, ведь мы молоды, счастливы и готовы покорять этот мир, когда ты сама предпочитаешь покой. Я устала. Устал Коля. Возможно, именно по этой причине мы и сошлись. Мы устали не от тебя, а от этих идеалов, которыми ты полна. Нет, я не оправдываю никого. И не виню тебя. Да, мы поступили подло. Но изменить уже ничего не в состоянии. За этот год я и Коля крепко срослись друг с другом, отчего расстаться уже не в состоянии. Недавно он сделал мне предложение. Я согласилась. Попробуй понять нас и простить, если, конечно, сможешь. Я очень благодарна тебе за все годы нашей дружбы. О них я всегда буду вспоминать с особой теплой. Жаль, что жизнь развела нас по разные стороны. Ты потрясающий друг. Я, к сожалению, разрушила все своими руками. Надеюсь, ты будешь счастлива. Прости за все.

Твоя, некогда лучшая подруга, Катя

Люда отбросила листок в сторону, зарылась лицом в подушку и зарыдала, пытаясь слиться воедино с кроватью, ведь сил держаться на плаву просто не было… Приглашение на свадьбу ее бывшего молодого человека и ее некогда лучшей подруги, оставленное отцом на рабочем столе, так и осталось нетронутым. Ноябрь 1971 года. Карьерная лестница Людмилы Прокофьевны Калугиной развивалась стремительно. Положительная характеристика с университета, красный диплом, удачное распределение и прекрасные лидерские качества, которыми оперировала она во время своей деятельности. Все это способствовало ее продвижению. Буквально, за пять лет Калугина из простого рядового сотрудник, по рекомендации одного из министров, стала одним из кандидатов на пост главы Центрального статистического управления. Казалось, что всерьез ее не воспринимают, однако холодный расчёт, острый ум и спокойствие сыграли на пользу. Она добилась уважения, внимания к собственной персоне и самоудовлетворения, от чего в это ноябрьское утро ей передали бумагу с информацией о ее назначении на место начальника главного управления. Женщина улыбнулась, собирая документы в кучу, но позволила порадоваться себе лишь на пару минут. Все складывалось, как казалось, удачно. За исключением пары моментов. Женщина вышла из здания учреждения, плотнее укуталась в теплое пальто, так как дул холодный пронизывающий ветер, и направилась в сторону личного автомобиля, о котором было обговорено на совещании. Ее водителем оказался приятный человек, не намного старше, но относящийся к Калугиной и ее новой роли с некой долей скептицизма, показывать которую не смел. Людмила понимала, что в ее возрасте руководить таким учреждением кажется немыслимым, но что–то свыше благоволило ей на данном поприще. И она делала все, чтобы эта дорожка вела ее только вперед, к успеху, как и мечтал отец. Прокофия Ивановича не стало три года назад. Он до последнего боролся с проблемами сердца, выходя на прогулки дважды в день, принимая лекарства и обходя врачей, но с каждым годом становилось все хуже. В Первомай, когда вся страна отдыхала и проводила демонстрации, в квартире Калугиных было тихо. Глава семьи — Калугин Прокофий Иванович — умер. Он ушел из жизни неожиданно. Его схватил удар, когда он возвращался в спальню, дабы прочесть спортивные сводки. Мужчина резко схватился за сердце, потерял сознание и упал на пол. Когда перепуганные дочь и жена подбежали к Калугину, он уже издавал предсмертные хрипы. Похороны прошли в погожий майский день, когда солнце высоко стояло в зените. Анна Дмитриевна тихо всхлипывала, когда гроб с мужем медленно опускали в землю. Людмила же обнимала своего близкого человека, с грустью смотря на это действо. Через год Людмила Прокофьевна потеряла мать, которая ушла совсем тихо и незаметно. Анна Дмитриевна легла спать, но так и не проснулась. Калугина вспомнила родителей, которые могли бы ей гордиться, но так и не смогли это увидеть. Сама же приказала водителю ехать к ее дому, предварительно назвав адрес, но о главном не забыла. Женщина сразу оговорилась, что приезжает на работу рано и изменять свои привычки не намерена, отчего они условились встречаться у ее подъезда в семь часов утра каждое утро. Обговорив на месте конечные детали, начальница и подчиненный попрощались до завтрашнего утра. Женщина схватилась ручку железной двери, дабы войти в подъезд, однако ее опередили, отчего она врезалась в чью-то крепкую грудь. Калугина подняла глаза, собираясь извиниться, но замерла от удивления. Перед ней стоял ее бывший молодой человек, тот, кто в далеком прошлом смог растоптать в ней веру во что–то хорошее и светлое. Людмила нахмурилась, высоко подняла голову, собравшись обойти мужчину, который, когда–то вызывал в ней бурю эмоций. Но Николай не дал ей этого сделать, схватив ее локоть. — Что ты делаешь? — растерявшись, спросила Калугина, пытаясь вырвать свою руку из мужской хватки. — Хочу поговорить с тобой, — Сергеев неловко улыбнулся, отпустив ее. Он хотел еще что–то сказать, но Людмила его перебила. — Ты считаешь, что у нас есть общие темы для разговора? — Калугина блефовала. Она давно ждала этого момента, репетировала речи, пытаясь обуздать ту бурю эмоций, которая появлялась при любом воспоминании об этих людях. Сейчас же, в тот самый момент, когда она могла, да и не должна была сдерживаться, все мысли исчезли, от чего женщина пришла в некую растерянность. Она выдохнула, стараясь держать лицо. Все перевернулось с ног на голову. -Люд, я знаю, что мы поступили по отношению к тебе подло. И я понимаю твою реакцию, но послушай меня. Это не займет много времени, — Николай умоляюще на нее посмотрел. Он действительно сожалел о содеянном, но повернуть время вспять было невозможно. — Говори, но только быстро. Я спешу. У тебя есть не больше пяти минут. — Люд, прости нас. Я знаю, что наш поступок тебя растоптал, но мы с Катей не понимали, как хрупки человеческие отношения. Сейчас, за пришествием стольких лет, мы бы поступили более правильно, — Сергеев аккуратно подбирал слова, стараясь воззвать Калугину к жалости, но женская насмешка остановила его речь. — Коль, ты зачем меня остановил? Напомнить, как хорошо вы разыграли карточную партию, оставив меня в дураках, а в качестве правды оставили письмо с приглашением на свадьбу? Если так, то я, пожалуй, пойду. Твои извинения я слушать не хочу и не буду. Они мне не нужны. — Нет, Люд, постой. Я понял тебя. Ни слова больше. Ты сама как? Как твоя жизнь сложилась? — мужчина говорил с воодушевление, но быстро поправился, дабы объяснить свой порыв, — ты не подумай ничего такого. Мы же были близки. И мне интересно знать, как живет моя…. некогда близкая подруга. Людмила усмехнулась. Сердце от волнения стучало невероятно громко, отчего казалось, будто и ее неожиданный знакомый чувствовал слабость женщины. — Я в порядке. Получила повышение, теперь руководитель крупного учреждения. Ни о чем не жалею, ведь все сложилось просто замечательно, — последнее слово она произнесла нараспев, пытаясь убедить в этом скорее себя, чем доказать, что–то Сергееву. — Я очень рад. Как твои родители? — Их не стало. Сначала ушел отец, через год мама. Это все? — Да… Я вот зашел к коллеге за книгой. Она мне нужна, а купить пока нет возможности, — мужчин показал пакет, который изначально не заметила Калугина, и пожал плечами, — знаешь, я рад, что встретил тебя. Нам с Катей хотелось, чтобы ты была счастлива. Ну, пока. Мне пора. — Сергеев, постой, — мужчина удивленно посмотрел на нее, отчего Людмила пояснила, — расскажи теперь ты мне, как вы живете. С Катей, — зачем–то добавила одна. — Мы хорошо. Сыну нашему 5 лет недавно исполнилось. Еще год и в школу. Когда Димке три было, Полинка родилась. Хорошо все. Ребятишки растут, мы работаем, только вот до сих пор чувствую свою вину перед тобой, — мужчина искренне и открыто улыбался. По этой улыбке Калугина поняла: он был счастлив, — Люд, знаешь. Катя по тебе сильно скучает. Вы же с детства с ней за ручку ходили. Она сейчас сильно болеет. Что–то с легкими, как сказал врач. Ты зайди когда–нибудь к нам, пожалуйста. Она, да и я… Мы будем очень рады тебе. Сергеев неожиданно открыл пакет, где лежала не только книга, но и потрепанный коричневый блокнот. Он вырвал из него листок, из верхнего нагрудного кармана достал карандаш и чирикнул адрес квартиры, подписав номер телефона. Этот клочок бумаги каким–то неожиданным образом оказался в ладони Людмилы Прокофьевны. Она сжала листочек и положила в карман. — Люд, приезжай, пожалуйста. Мы с Катей будем ждать тебя. Нам столько надо обсудить. — Я постараюсь, но обещать ничего не буду. Мне пора. Удачи вам с Катей, будьте счастливы, — женщина неловко улыбнулась и беспрепятственно вошла в подъезд. Листок с адресом и номером телефона, где жила ее соперница, бывший молодой человек и их дети, лежал в кармане, но и Сергеев, и Калугина знали, что она даже не посмотрит на этот клочок бумаги. Квартира встретила Людмилу привычной тишиной. Женщина сняла пальто, достала из кармана бумажку и бросила ее в урну, не разворачивая. Вечером, сидя на маленькой кухне, где когда–то обнимал ее отец после неудачного дня, женщина держала в руках сигарету и думала. Курение, казалось, помогало мыслительному процессу, от чего избавлять от этой привычки, она не хотела. Сигареты пришли в ее жизнь после смерти матери. Казалось, что так проще справиться со стрессом, ведь никотин успокаивал нервы, помогая сосредоточиться. Все построенное оказалось лишь посредственностью, о чем думать она не хотела. Калугина закрыла глаза. Она не хотела ворошить прошлое, бередить раны, но старая обида не прошла. Хотелось плакать, выть от тоски, бить кулаками о поверхность, но женщина не позволила себе слабости. Она встала, затушила сигарету и пошла в комнату. Людмила Прокофьевна Калугина несла на своих плечах непосильную ношу, которая никогда не была ее мечтой. Жаль, что ее фантазии так и остались в том юношеском прошлом, где она была счастлива и думала о большой и счастливой семье. Калугина простила этих людей. Но где–то глубоко в душе она понимала, что сегодняшняя встреча снова вскрыла давнишние шрамы, о которых она предпочитала молчать. 31 декабря 1974 года. Вся предновогодняя суета, которая окружала Людмилу Прокофьевну последние несколько дней, мало ее волновала. Женщина знала, что встречать новый 1974 год будет одна. Все друзья и знакомые обзавелись семьями, отчего в таких компаниях она чувствовала себя лишней. Она не хотела кому-то навязываться, зная, что встреча нового года — семейный праздник, поэтому с начала декабря не искала компанию на праздники. 1974 год принес в жизнь Калугиной некоторые изменения, о которых она не жалела. В сентябре она окончательно переехала в новую квартиру на Большой Никитской. Вещей было много, но все же определённую часть женщина докупала. Ее переезд был обдуманным шагом, хотя Людмила Прокофьевна и скучала по той старенькой квартирке и родной атмосфере, которая окружала ее большую часть жизни. Этот сентябрь принес Калугиной много хлопот и забот, отчего думать о каких–то личных проблемах было некогда: переезд, уборка, разбор вещей и работа, работа, работа, которой буквально жила Людмила. Этот ритм устраивал ее, но когда первые эмоции схлынули, вечная апатия вернулась. Она посещала выставки, ходила в театры, но ощущение безразличия ко всему убивало всю тягу к познанию и включенности в процесс. Один лишь Модильяни и его «Девушка в матроске» всегда находили место в душе Калугиной, отчего она бережно перевезла в новую картину репродукцию данного художественного произведения. Женщина бесконечно любила эту картину, ведь девушка, изображенная на ней, напоминала тонкую и изящную нимфу, сравнивать себя с которой так хотела Людмила Прокофьевна. Ее увлечение искусством было обозначено легкой рукой матери, которая в детстве мечтала рисовать и творить что—то удивительное, поэтому Калугина знала цену настоящим шедеврам. Отец же все время настаивал на чтении хорошей художественной литературы, отчего женщина с детства была приучена книгам. В их квартире можно было найти и современную литературу, и не забытую классику, газетные сводки, журналы и много всяких рукописных листков, отчего в новую квартиру Людмила Прокофьевна забрала самые ценные произведения. Мест на полках не хватало, из-за чего что–то пришлось складывать на полки в шкаф, но женщина знала: когда-нибудь эти книги обретут свое настоящее место. По вечерам она любила сесть на диван с книгой в руках и забыть обо всех проблемах и невзгодах, погружаясь в тонкий мир чувств, природы и красот человеческих отношений. Праздничное утро Калугиной началось как обычное утро, где она рано вставала, шла варить кофе и готовиться к новому дню. Она собиралась на работу по привычке, не ощущая атмосферы волшебства и каких–то настроений. Людмила Прокофьевна во время сборов включила телевизор, дабы узнать, что принесет день грядущий, но совершенно не слушала новостные ленты, которые быстро меняли друг друга. Телеведущие рассказывали о празднике, напоминали обо всех успехах Советского Союза за год, не упуская возможности поздравить своих слушателей с новым приближающимся годом. Женщина вздохнула, когда поняла, что позавтракать спокойно не удастся, ведь ее организм категорически отказывался принимать пищу, поэтому она вылила чашку кофе в раковину и взяла сигарету. Калугина приоткрыла форточку и закурила. Дрожь в теле прошла, когда первая доза никотина попала в организм, что, несомненно, порадовало. Она смотрела на оживленную улицу, где изредка появлялись машины, на яркие огни, которыми была украшена улица, на соседские окна, где горел теплый свет в комнате. Все эти детали мягко окутывали женщину, заставляя ее задуматься о том, как идет ее жизнь. Мысли приходили на ум, однако женщина не позволила им завладеть ею. Она потушила сигарету, выпила стакан воды, не забыв закрыть окно перед выходом, и отправилась на работу. Пожалуй, единственным человеком, который в 31 декабря 1974 разбирал какие-то сметы, приводил документы в порядок, проверяя те или иные документы, являлась Людмила Прокофьевна. Все ее подчиненные были заняты личными проблемами, пытаясь найти разные способы скоротать рабочее время: обсуждали новогодний стол, записывали новые рецепты, делились воспоминаниями и настроением, которое у всех было замечательным. Калугина знала, что весь коллектив просто отсиживается, не желая заниматься своими обязанностями. В любой другой день она бы не потерпела такого отношения к работе, но сегодня женщина закрыла на это глаза, понимая важность всего действа. Ее подчиненные спешили к родным и близким, к празднику и уюту, когда она сама не могла похвастаться таким сокровищем как семья. Винить их было не в чем, отчего Калугина целый день просидела в кабинете, перебирая бумаги, дабы не смущать коллег своим присутствием. Спасительный звонок прозвучал ровно в 18:00, но все уже были собраны и готовы бежать домой, готовиться к празднику. Людмила Прокофьевна переждала суматоху и отправилась домой намного раньше своего привычного графика: ей не хотелось доставлять неудобства своему водителю, ведь у того тоже была семья, отчего он должен провести с ней времени больше, хотя бы в праздник. В восемь вечера Калугина была уже дома. Обстановка в квартире ничем не напоминала ожидание праздника. Это было ни к чему. Встречать его было не с кем, да и не хотелось. Апатия полностью завладела ее мыслями… Задремавшая женщина неожиданно открыла глаза. Последние дни Калугина мало спала, пытаясь собрать все дела воедино, поэтому накатившая усталость быстро сморила ее. Она закрыла книгу, которую читала, откинула плед и встала, дабы взглянуть на время. До нового 1975 года оставалось, буквально, чуть больше сорока пяти минут. Женщина включила телевизор, где шел «Голубой огонёк», придавая какое–то праздничное настроение гостевой комнате. Сама же Людмила Прокофьевна пошла на кухню, где решила приготовить себе пару блюд, дабы хоть как–то встретить приближающийся год, который, несомненно, принесет что–то новое в ее жизнь. Кое-как, организовав небольшой стол, состоящий из крабового салата и пюре, Калугина принесла шампанское, которое хранила в кладовой, и налила себе бокал. Новый год был на пороге. Куранты пробили двенадцать, что было показано на Центральном телевидение. Людмила Прокофьевна подняла бокал с алкоголем, пригубила его и подошла к окну. Вся Москва горела яркими огнями, в каждом оконце горел свет, будь то от электричества, или огней елки. Какая—то компания выбежала на улицу, кто—то из них открыл шампанское и поднял бутылку вверх, радостно закричав. Женщина улыбнулась, посмотрела в окно противоположного дома этажом ниже, где горел свет, и семья, состоящая из четырех человек, начинала праздновать новый этап в жизни. Эта счастливая картина, где дети открывали подарки, родители им улыбались и ставили блюда на стол, приоткрыли Калугиной завесу чужого счастья, о котором она уже не смеет и мечтать. На глазах навернулись слезы, отчего Людмила Прокофьевна сжала губы, пытаясь успокоиться. Пару слезинок все же не удержались на глазах, отчего Калугина почувствовала, как они медленно текут по лицу. Она судорожно вздохнула, и левой рукой вытерла глаза и мокрые щеки. Именно в этот момент, глядя на счастливую семью, Калугина понимала, что невероятно одинока. И это состояние было сродни сумасшествию. Ее юношеские годы прошли за книгами и учебой: она долго оправлялась от предательства любимого человека и лучшей подруги, решив строить карьеру, наплевав на себя. Карьера сложилась хорошо, но личное счастье осталось где–то позади. Найти его сейчас было почти невозможно. Заботы и думы о красоте давно превратилась в ненужный опыт, отчего женщина забросила интересоваться модными новинками, предпочитая качественную и удобную одежду, сносу которой не было долгие годы. Искать кого–то не было смысла: почти все ее ровесники были либо женаты, либо искали мимолетные связи. Последних Калугина презирала, не желая иметь с ними ничего общего. Она осталась одна. Одна во всем мире, и изменить что–то практически невозможно. Людмила Прокофьевна отошла от окна, поставила бокал на импровизированный стол, так и не притронувшись к еде, и взяла сигарету из пачки. Она закурила, не забыв забрать свой праздничный напиток, и подошла к окну. За счастливой семьей наблюдать было интересно, отчего Калугина продолжила свое занятия, таким образом, пытаясь унять пустоту в душу. Когда–то, еще лет 10 назад, она мечтала, что к годам тридцати у нее будет все: карьера, любящий муж, любимые дети и живые родители. Сбылась только одна фантазия: успешная карьера. К сожалению, она была не самой заветной, ведь в душе Людмила была готова отдать бразды правления в семье своему мужчину, ведь ей так хотелось почувствовать себя слабой и беззащитной. Увы, рядом с ней никого не было. Не было мужа, о которого можно было бы опереться во время жизненных невзгод и разочарований. Не существовало детей, чьи улыбки и смех согревали бы ее сердце, давая надежду на будущее. Умерли родители, чей совет всегда был ценен для Калугиной. От той мечтающей и влюбленной в жизнь девушки не осталось ровным счетом ничего, кроме как разочарования в людях и усталости от рутины. Женщина отсалютовала семье, отмечающей праздник, которая никак не могла ее видеть, да и в принципе не знала о существовании такого человека, и до дна выпила шампанское. В новый 1975 год Людмила Прокофьевна Калугина входила в плохом настроении и пустотой на сердце. Сентябрь 1977 года. Вчерашний вечер поразил Калугину. После неудачных ухаживаний подчиненный, всегда трясущийся в кабинете начальства, в присутствии их общих коллег, буквально, накричал на нее, высказал всю правду в глаза, о которой предпочитал умалчивать коллектив. Это поразило женщину до глубины души, отчего она, придя на работу, первым делом заинтересовалась личным делом некоего Новосельцева Анатолия Ефремовича. Серьезных нареканий на него не было, как и какой–то информации интереснее, нежели чем сухие факты: прибыл в учреждение после института, но карьеру сделать так и не смог, оставшись на долгие годы простым статистом, работал довольно сносно, но ничего сверхъестественного не изобретал. Его тихая спокойная жизнь никаким образом не интересовала Людмилу Прокофьевну, но червячок интереса пробрался к ней в душу. Женщина решила воспользоваться тяжелой артиллерией в виде своего секретаря, которая знала о личной жизни каждого сотрудника чуть ли не лучше их самих. Повод был придуман быстро, отчего Верочка через несколько минут была в кабинете. Калугина спрашивала четко, по делу, желая понять этого человека, но услышав слова о двух детях, которых он один тянул на плечах, когда его жена «закрутила», в ней что–то перевернулось. Она знала, что отцы в большинстве случаев не желают оставлять у себя детей в случае развода, но здесь Новосельцев открылся с новой стороны. Вначале появилась какая-то жалость, но ее быстро сменило уважение и некое понимание. Его тоже бросили. Бросили жестоко и низко как когда–то и ее. Услышав, что Анатолий Ефремович у ее кабинета, она растерялась. Услышанное вчера ее обидело, отчего она не желала компании в это утро, но разговор с Новосельцевым был необходим. Косноязычность мужчины, его несвязные мысли в конец привели Калугину в растерянность. Она не хотела выглядеть в глазах подчиненных таким чудовищем, которое было описано им накануне вечером. Но сейчас все продолжалось, отчего эмоции нахлынули на женщину и сама того не желая, Людмила Прокофьевна заплакала. Она не хотела показывать личные слабости перед подчиненным, но сдерживать себя уже не могла. Женщина выскочила на крышу, где проводила теплые вечера в компании цветов и оживленных московских улиц, и зарыдала еще сильнее. Слезы текли по ее лицу, но остановить их не могла, да и уже не хотела. С каждым всхлипом на душе становилось легче, да и компания Новосельцева не казалось такой уж и ужасной. Он не трогал ее, молчал, когда нужно, и внимательно слушал исповедь. Калугина ценила такое понимание, поэтому открыла душу этого маленькому человечку, о котором еще несколько дней назад ничего не знала. Сейчас же этот неказистый мужчина оказался ближе всех знакомых, с которыми она изредка общалась и перекидывалась несколькими словами. Она не боялась осуждения, каких–то слухов о своих невзгодах и бедах, подсознательно доверяя ему, что было непривычно. Людмила Прокофьевна не помнила, когда опиралась на чужое плечо, но сейчас оно было подставлено, отчего небольшая гора с грохотом рухнула вниз. Это утреннее происшествие нарушило ритм жизни Калугиной, из–за чего она не могла думать о работе. Ей было стыдно за то, что она раскрыла душу незнакомому человеку, ведь он мог понять ее совсем неправильно, а жалость не нужна. От нее оставалось неприятное липкое ощущение, смыть которое долго не удастся. После свадьбы близких друзей женщина сполна натерпелась таких взглядов, от чего повторять такой опыт категорически не желала. Много думала она и о самом Новосельцеве. Не как о работнике, а как о мужчине, который своей посредственностью и невыразительность смог заинтересовать ее. Боже, как глупо. Сегодняшний день все больше и больше поражал ее, отчего она желала быстрее оказаться дома. С утра — небывалое откровение с ее стороны, а вечером — спектакль, устроенный подчиненным. Он разыгрывал сцену, которая никак не могла состояться наяву, но Калугина поддержала это представление. Определенно, она забавлялась, когда видела потерянное лицо Новосельцева в попытке оправдаться перед ней. Но этот спектакль быстро надоел, как и рутина рабочего дня, отчего женщина всем своим видом показала, что задерживаться не собирается. Мужчина крутился вокруг нее, пытался завязать разговор, отчего Калугина чувствовала себя хоть немного живой, чего давно с ней не было. Она отгоняла от себя воспоминания, стараясь держать лицо строгого начальника перед подчиненным, дабы как–то реабилитироваться после утренних слез. Людмила Прокофьевна Калугина не хотела наступать на старые грабли, когда полностью зависела от другого человека, когда все эмоции и воспоминания были связаны с кем-то. Она боялась собственных ошибок, бежала от них, пытаясь не трогать старые раны. — Я думал, вы сегодня утром были настоящей. Но я ошибся… Настоящая вы сейчас, — в его глазах тоска и горечь от выдуманного образа, который, кажется, он сам себе построил. Только Калугина понимала, что ему удалось понять ее, приоткрыть завесу личности, которая была спрятана от посторонних глаз. Она смотрела на него, будто видела впервые. Казалось бы, столько лет женщина сталкивалась с ним в коридорах, проверяла его отчеты, вызывала к себе в кабинет, дабы отчитать или похвалить. В такие моменты товарищ Новосельцев казался ей мелкой пешкой в большой игре, где вся его задача — выполнять какие–то поручения, ведь верхушки айсберга однозначно не для него. Сейчас же перед собой она видела совершенно иную личность, чья внутренняя сила боролась с ее предрассудками и ошибками. — Ну, — она замялась, пытаясь подобрать слова, — ладно, идите домой… Идите скорее. Вас дети ждут. Идите, слышите. Она повернулась к нему спиной, дабы направиться к выходу. Маска, которую Калугина строила на протяжении долгих лет, рушилась под взглядом, прожигающим спину. Крик Шуры заставил Людмилу Прокофьевну обернуться. Она вновь наткнулась на тот уверенный и серьезный взгляд, от которого бежала. В голове не было ни одной здравой мысли. Лицо горело. В ее душе вновь все перевернулось, отчего Калугина увела взгляд. Властная «старуха», начальница крупнейшего учреждения страны, о которой ходили легенды вне заведения, боялась, что незаметный человек из коллектива легко сможет прочитать ее чувства и эмоции, которые были зарыты глубоко внутри. Вечером, сидя на диване в гостиной с книгой в руках, Людмила Прокофьевна Калугина поняла, что вновь наступила на старые грабли. Она захлопнула томик со стихами А. С. Пушкина, отложила его в сторону и спрятала лицо в ладонях, пытаясь спастись от внешнего мира. Ее жизнь, выстроенная годами, начинала рушиться при одном воспоминании о неуклюжем товарище Новосельцеве, чьи глаза стали омутом, в который она боялась уйти с головой.