и если твое сердце истончится, я поддержу тебя.

Сейчас три часа ночи, а она никак не может заснуть. Сколько бы овец она ни сосчитала, сколько бы глубоких, расслабляющих вдохов ни сделала, сколько бы мышц ни напрягла и ни расслабила, сон ускользает от нее, как всегда, когда она впервые ложится в новую постель. Рэй крепко спит рядом с ней, время от времени его храп перебивает звуки лета на воде, которые доносятся через открытые окна. Она прислушивается к его мягкому ровному дыханию и пытается подстроить под него свое. Никаких костей. Все еще не спит. Раздраженно закатив глаза, Хизер медленно садится и опускает ноги на пол. Она тянется к рюкзаку, стоящему рядом с кроватью, и тихонько роется в нем в поисках блокнота и ручки, которые всегда носит с собой. Рэй держит все окна в своей спальне открытыми на ночь, и лунный свет проникает внутрь. Большая часть комнаты погружена в длинные ползучие тени, но Хизер находит место под окном и садится на пол. Скрестив ноги, она открывает блокнот на следующей чистой странице. Давным-давно, История начинается так же, как и многие из ее рассказов, но она делает паузу после фразы. Ее ручка дрожит над бумагой, и она закусывает губу. Слова есть и готовы к написанию, но она не знает, сможет ли их написать. Если бы она могла. Глубоко дыша, она делает это. был мальчик, сотканный из противоречий. Хизер оглядывается на кровать. Рэй все еще спит, прислонившись спиной к стене. Лунный свет омывает его, и он выглядит умиротворенным так, как, по мнению Хизер, происходит, вероятно, только когда он спит. Одна его рука была подложена под голову, другая — поверх нее. Одеяло накрыло его ноги, но обнаженная грудь обнажена, и она наблюдает, как оно поднимается и опускается, когда он дышит. У него было обнадеживающее сердце, сердце мечтателя, но он носил броню, сделанную из быстрого ума, и отвечал ожиданиям и бунтарскому конформизму, закрываясь от всех вокруг, пока все, что осталось, не было человеком, которого они хотели видеть. Доспехи пришли к нему, когда он был маленьким мальчиком, а мир был большим местом. Он не знал, что это за доспехи, когда надел их в первый раз, только то, что они заставляли его чувствовать себя менее маленьким и испуганным. Крик совы разрывает ночь, и Хизер рефлекторно смотрит на Рэя. Он переместился с тех пор, как она смотрела в последний раз, теперь лежа на спине, одна рука у него на боку, а другая на животе. Его голова поворачивается на крик совы, но он продолжает спать. Поэтому он надевал доспехи каждый день. Сначала он был слишком велик для них, слишком тяжел, но он научился носить их, потому что знал, что это был единственный способ защитить себя от мира. В доспехах сердце его мечтателя было в безопасности. И вскоре он превратился в них. На этот раз ее внимание привлекает какой-то звук из комнаты, и она бросает взгляд на кровать. Шум был чем-то средним между храпом и стоном, и когда взгляд Хизер падает на Рэя, он выглядит менее умиротворенным, чем несколько минут назад. Его руки вцепились в кровать, пальцы запутались в простынях, и Хизер видит, что его челюсть сжата даже с расстояния нескольких футов. Но он все еще спит, и, понаблюдав за ним несколько минут, она снова опускает глаза на бумагу. Но рано или поздно он начал взрослеть. Мальчик заметил, что с каждым утром, когда он надевал доспехи, они все плотнее прижимались к его коже, и в конце каждого дня было все труднее стягивать их с тела. Процесс снятия доспехов стал болезненным, как будто сны в его сердце гасли одна за другой каждую ночь. Однажды ночью он обнаружил, что доспехи вообще не двигаются. Его броня перестала быть защитой и превратилась в тюрьму. Рэй шевелится в постели, на этот раз тяжелее. Его ноги под одеялом подергиваются, а руки сжимаются и разжимаются. Даже его дыхание изменилось, теперь не глубокое и ровное, а поверхностное и прерывистое. Вскоре он уже не мог сказать, где кончается броня и начинается он сам. Это было частью его самого, хотя сердце сновидца, для которого броня была ему нужна в первую очередь, давно уже погасло. Вместо этого доспехи служили напоминанием о том, кем он мог бы стать, если бы никогда не надел их. — Нет, — тихо стонет Рэй во сне, и в конце концов звук задыхается. Хизер вскидывает голову и смотрит на кровать. Рэй мечется, пытаясь сбросить одеяло, но запутывается в нем ногами. Он закрывает лицо руками и снова стонет. — Рэй? — шепчет Хизер, кладя блокнот на пол и вставая на колени. Когда он не отвечает, она пытается снова, тихо зовя его по имени. — Рэй? С минуту он молчит, но на его лице застыла маска ужаса, от которой у Хизер колотится сердце. Ее пульс каким-то образом ускоряется в следующую секунду, когда Рэй дергается и стонет: — Привет, Рэй, — бормочет Хизер, ненавидя себя за то, что ее голос дрожит от страха, который даже не принадлежит ей. Она пересекает комнату в три быстрых движения, опускается на колени рядом с кроватью и садится на ноги, прежде чем протянуть руку, чтобы нежно коснуться его. Он горячий под ее пальцами, и его прошиб пот, который делает его кожу липкой. — Это всего лишь сон. Он немного успокаивается от ее прикосновения, немного поворачиваясь к ней в постели. Это длится всего несколько секунд, прежде чем он снова дергается. Его голова мотается взад-вперед, а руки бьют воздух над головой. Хизер приходится уворачиваться от его рук, когда он говорит снова, громче, чем раньше. — Выпустите меня! — Рэй! — почти кричит Хизер, повышая голос, чтобы встретиться с ним. Она берет его за руку одной рукой, а другой тянется к его голове, убирает волосы с его глаз и обхватывает его щеку. — Рэй, это всего лишь сон. Проснись! Хизер сжимает его руку, но он не просыпается. Вместо этого он кричит снова, страх капает с одного слова. — Пожалуйста. Она подтягивается к кровати и присаживается на край. Рэй снова размахивает руками, словно цепляется за невидимый барьер, и она тянется к его плечам. — Рэй, — говорит Хизер почти умоляющим голосом. Она встряхивает его, сначала нежно, вспоминая, как пыталась разбудить Лили от кошмаров и как ее сестра набрасывалась на нее и била. Рэй, конечно, ударил бы ее сильнее, но она верит, что он этого не сделает, и начинает трясти его сильнее. — Рэй, пожалуйста, проснись. Это всего лишь сон. Когда Рэй, наконец, просыпается, после того, что кажется часом тряски, это жестоко. Он приходит в себя со вздохом и крепко сжимает запястья Хизер. В то же время он пытается отпрянуть от нее, в страхе прижимаясь к стене и подтягивая ее вперед на матрасе. Она видит, что его глаза безумны от страха, даже в неровном свете, и они мечутся по комнате, прежде чем остановиться на Хизер. — Привет, — тихо шепчет Хизер. — Это я. Это был всего лишь сон. Она чувствует, как его хватка на ее запястьях ослабевает, но он не отпускает ее, пока она не убирает руки с его плеч. Одна ложится ему на грудь, а другой она касается его щеки. — Черт, Хизер, прости, — бормочет Рэй, в его голосе слышится смесь страха, сна и смущения. — Это было…это было плохо? Давным-давно жил-был мальчик, сотканный из противоречий. — Все в порядке. Я не спала, — говорит она, пожимая плечами. — Ты, просто немного застонал. И крикнул: «Выпустите меня». Глаза Рэя встречаются с ее глазами в лунном свете, и она видит нерешительность в его взгляде. Они оба молчат несколько мгновений, позволяя музыкальным звукам ночи омыть их. Хизер видит ярость битвы в его глазах, идя на войну с самим собой из-за объяснения, которое он предложит. Он тяжело вздыхает и проводит руками по щекам, потом снова смотрит на нее. Он медленно садится, поворачивается спиной к стене и прислоняется к ней. Он похлопывает по месту рядом с собой, и Хизер ползет по кровати. Она садится рядом с ним и чувствует, как он дрожит. Когда она протягивает руку к его коленям, чтобы переплести их пальцы, она почти ждет, что он отодвинется, но вместо этого она чувствует, что он расслабился немного больше. — Мне всегда снились такие сны, — тихо признается Рэй. — Началось, когда мне было лет четыре-пять. Клянусь, я чуть не свел Люка с ума. Он смеется, но смех его невесел. Хизер чувствует, что ему есть что сказать, поэтому она молчит и ждет, когда он заговорит. Она кладет щеку ему на плечо и чувствует, как он целует ее в макушку, прежде чем начать снова. — Помнишь, я рассказывал тебе о дедушке и виски? — Рэй двигается, пока говорит, откидываясь назад, чтобы посмотреть на нее. Когда она кивает, он продолжает: — Он разозлился на виски. Иногда за дерьмо, которое мы делали, обычно за дерьмо, которое мы не делали. Но всегда за то, что требовало наказания. Рэй отрывает взгляд от Хизер, потом поворачивается и смотрит в окно. — Иногда он просто бил нас. С тем, что попадалось ему под руку, а если вокруг ничего не было, то только его руки. Это были…это были лучшие ночи. Снова воцаряется тишина, и Хизер поворачивается к Рэю. Она не может прочесть выражение его лица в лунном свете, но видит, как яростно двигаются мускулы на его челюсти, когда он стискивает зубы. — Но плохие ночи, — продолжает он. — Когда он говорил, что не хочет видеть мое лицо до утра, угрожал, что, возможно, даже не захочет видеть его тогда и что, возможно, он просто оставит меня взаперти навсегда, как отец, как сын. Это были ночи, когда он запирал меня в подвале, в чулане, в любом другом месте. Сначала я колотил в дверь, кричал, плакал и умолял кого-нибудь выпустить меня. Иногда Люк пытался, и тогда я слушал, как дедушка выбивал из него все дерьмо. Хизер хочет что-то сказать, но не знает, что. Эй, спасибо, что поделился со мной своими самыми травмирующими воспоминаниями? Что вы скажете тому, кто открыл свое сердце и вылил его содержимое вам на колени, даже когда вы этого хотели? Она еще сильнее прижимается к нему, прижимая свою руку к его, как она надеется, успокаивающе. Когда через секунду он снова прижимается к ней, она понимает, что он снова дрожит. — Но я быстро понял, что шум только еще больше разозлил его, — тихо говорит Рэй. — Если я плакал слишком долго или кричал слишком много, что ж, это просто означало, что он, скорее всего, будет держать меня взаперти. Особенно шкафы. Потому что на следующее утро я не видел света, так что он мог держать меня там столько, сколько хотел. Я никогда не замечал разницы. Просто…просто страх. Вместо того чтобы что-то сказать, Хизер просто сжимает его руку. — В ту ночь, когда он впервые запер меня в подвале, я не мог заснуть. Я закрывал глаза и чувствовал, как комната рушится вокруг меня. Когда я наконец заснул, то закричал, проснувшись как раз вовремя, чтобы увидеть, как он хлопнул дверью спальни и схватил меня. Рэй делает несколько глубоких, дрожащих вдохов, прежде чем продолжить. Так началась моя вторая ночь в подвале и пожизненный страх перед маленькими местами. Сны в основном исчезли через некоторое время, когда я стал достаточно взрослым, чтобы он больше не мог запирать меня. Пока меня не отправили в этот гребаный морг. Теперь мне не снится ничего, кроме запертых дверей и стен, смыкающихся вокруг меня. Хизер вспоминает индивидуальный вызов Рэя и думает о том ужасе, который он, должно быть, чувствовал, будучи запертым в клетке, полной мертвых тел. Раскаленный докрасна гнев на игру обжигает ее тело. — Как будто я не могу закрыть глаза, не вернувшись туда. На этот раз тишину нарушает Хизер, ее голос мягкий, но ясный. — Я знаю, Рэй, — признается она. В горле у нее стоит комок, и ей трудно говорить. — Я знаю, что это не одно и то же, но… Я не могу закрыть глаза, чтобы не увидеть тигра, рычащего на меня, на Лили. Мне снится, что он преследует нас, и когда я оглядываюсь назад, он прыгает на Лили, и я пытаюсь прыгнуть перед ней, но… …вот тогда я и просыпаюсь. Всегда. Я никогда не знаю, спасу ли ее. Но я… Я так боюсь того, что случится, если я не проснусь вовремя. — Господи Иисусе, какая же мы хреновая пара, правда? — спрашивает Рэй. Он снова смеется, на этот раз с чувством, и снова целует ее в макушку. — Я думала, ты это знаешь, — говорит Хизер, поворачиваясь и улыбаясь Рэю. — Разве не поэтому мы имеем смысл? — Да, наверное, отчасти так оно и есть, — соглашается он. Хизер слышит улыбку в его голосе. Он выжидает несколько мгновений, прежде чем заговорить снова. — Итак, что ты делала в…3:47 утра, если не спала? Хизер бросает взгляд на блокнот, давно брошенный на полу в другом конце комнаты. — Обычно я не могу спать на новом месте. Поэтому я и писала. — Ну, — говорит Рэй, подавляя зевок, — я думаю, это просто означает, что ты должна больше спать здесь. Пока не привыкнешь, понимаешь? Говоря это, Рэй ерзает, поворачивается, чтобы снова лечь, и тянет Хизер за собой. Он откидывает одеяло с края кровати, позволяя ему обернуться вокруг их талии, затем проводит рукой вверх и вниз по ее руке. Она поворачивается к нему и смотрит вверх, чтобы встретиться с ним взглядом. Он поднимает голову, чтобы поцеловать ее в губы, и в этом поцелуе она чувствует все невысказанные слова, которые они оба сдерживали всю ночь. Некоторые из них пляшут на кончике ее языка, и она решает дать им жизнь. — Да, я могу это сделать, — шепчет она в тишине, отстраняясь, чтобы встретиться с его взглядом. — И спасибо. В смысле, за то, что сказал мне. Хизер видит, как еще одна часть его брони исчезает в его глазах при ее словах, и она задается вопросом, встречала ли его честность когда-либо что-то, кроме насилия со стороны кого-то еще. Он отводит взгляд от глаз Хизер и, прежде чем заговорить, кладет руку ей на плечо. — Спасибо, что выслушала. Раньше никто так не делал, — бормочет Рэй. От боли в его голосе у Хизер перехватило горло. Ужас и честность, которые он демонстрировал ей всю ночь, ошеломляют, и она знает, что он дал ей возможность заглянуть в ту часть себя, которую редко показывает кому-либо. — Ну, привыкай к этому, — шепчет Хизер, потому что она не может доверять своему голосу, чтобы не сломаться, если она заговорит громче. — Да, я думаю, что смогу это сделать, — Рэй с улыбкой повторяет обещание, которое она дала минуту назад. Он перемещает руку с ее руки на бедро и притягивает ее к себе. Она счастливо прижимается к нему, прижимается поцелуем к его груди и обнимает за талию. Он теплый, но она чувствует себя в безопасности и каким-то образом знает, что он тоже чувствует, как будто, обернувшись вокруг Хизер, может заменить броню, которую он охотно снял перед ней. Через несколько минут Рэй снова засыпает, и, прислушиваясь к его ровному дыханию, она чувствует, что тоже засыпает. Прежде чем это сделать, она вспоминает историю, которую начала. Давным-давно жил-был мальчик, сотканный из противоречий. Доспехи остроумия и бунтарского конформизма, оправдавшие ожидания, скрывали обнадеживающее сердце мечтателя, доспехи, в которые он превратился и которые стали частью самой его кожи. Броня, закрывающая мир, потому что так он чувствовал себя в безопасности. Пока он не почувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы снять их.