ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«Паразит, принявший лицо любви. Обманчивый, греховный, живущий в моём сердце, он изучил самые потаённые уголки моей души. Моё одиночество стало для него чем-то родным, открыло ему незнакомую раньше форму любви. Я позволю этой любви расти, ведь именно она спасла меня от того, чего я больше всего боялся»
Первое, что он ощутил, придя в сознание, был гнилостный кислый привкус, подступающий к его горлу. Глаза Эфира широко раскрылись, его тело сложилось пополам от раздирающего кашля. Задыхаясь и давясь, он кашлял, пока из его рта не хлынула рвота: — Блюэ-ээ! Процесс был медленным: неприятная кислота скользила по его горлу, давила на кончик языка, а затем выходила наружу, позволяя мерзкому запаху обжигать его ноздри. Брызнувшая на землю рвота заставила его полностью осознать ситуацию, в которой он оказался, в ушах стоял ужасный звон. Парализующий страх, наконец, утих, а на смену ему пришли густые, горячие капли слёз, бегущие ручейком по его щекам. Ощущение кислотности застряло в глубине его горла, казалось, будто он находится под водой, тонет, а жидкость наполняет его ноздри и лёгкие, острыми иглами впиваясь в органы. Глаза цвета золота смотрели на куски непереваренной пищи — он даже не помнит, чтобы что-нибудь ел. Может быть, он выблевал свои собственные кишки? — Ургхк! — из его рта вышел ещё один поток рвоты, на этот раз уже более жидкой и менее комковатой. Но цвет перешёл от жёлто-коричневого к кровавому. Его желудок булькал, всё изнутри скручивалось — отвратительное чувство никуда не исчезло. Мышление Эфира прояснилось, он начал понимать, что беспомощно лежит на земле. Голова гудела, а всё перед глазами кружилось. После того, как его вырвало, он почувствовал сильную жажду, на его языке оставалось болезненное ощущение. Он сделал глубокий вдох, а затем резкая боль пронзила его грудную клетку. Сколько дней уже прошло? Эфир был уверен, что слишком много, ведь его тело было сильно истощено. Настолько, что уже не могло нормально двигаться. Каждое движение давалось всё сложнее, а перед своими глазами он видел только чёрные пятна, перемешавшиеся с мигающими белыми искрами. Каждая попытка моргнуть погружала его в бессознательное состояние. Путешественник взглянул на свою рвоту, которая успела засохнуть, превратившись в цельные куски. Как долго он моргал? Неужели за это время он снова успел потерять сознание? Эфир начал сомневаться в том, что правильно ощущает время и реальность. Услышав, как его желудок снова забурчал, он принялся хрипеть. На языке и в горле ощущался кислый привкус, и у него не было ничего, чем бы он мог это запить. Он снова глубоко вдохнул, но в грудной клетке ощущалась тяжесть. На время он смог восстановить контроль над своим телом. Он повернулся, снова моргнул, и на этот раз услышал пищание тараканов и хлюпание ползающих личинок. От ужаса его лицо скривилось, он вздрогнул и резко вскочил на ноги, а затем поскользнулся и снова упал на колени, на эту холодную, твёрдую землю. Громкий пронзительный крик вырвался из его горла в тот момент, когда он почувствовал щелчок в суставах, а в его ушах раздался звук трескающихся костей в рёбрах и позвоночнике. Его мышцы начали пульсировать под истончённой кожей. Именно в тот момент, когда он хотел позвать на помощь, послышался щелчок металлической двери. Голова Эфира быстро закружилась, тело снова скрутило. Он ясно почувствовал, как ритм его сердца стал неровным. Предвкушение и страх смешались вместе, отчего ему стало только хуже. Дверь медленно распахнулась. Его дыхание резко прервалось, когда в тусклом свете факелов он смог различить чьи-то шаги. Кровь хлынула к его голове, приобретая форму неописуемого ужаса. Глаза Эфира расширились, когда он, наконец, увидел лицо пришедшего – эти до боли знакомые бирюзовые глаза, пепельно-белые локоны и бледная кожа; он почувствовал, как воздух в его лёгких исчез, заставляя его задыхаться. Наступила тишина. Лёгкие шаги эхом отозвались в центре этой тёмной комнаты. Руки вошедшего мужчины были скрещены на груди, на его лице появилось непонятное выражение — что-то среднее между лёгкой досадой и крайним разочарованием. — Тебя снова... вырвало, — затем последовал тяжёлый вздох, он медленно покачал головой. Альбедо присел на корточки. Бирюзовые глаза сверкали угрожающим люминесцентным сиянием в этой совершенно тёмной комнате. Его руки потянулись, чтобы заправить золотые пряди лежащего на земле мужчины за ухо, и тело Эфира вздрогнуло от такого холодного прикосновения. — Прошла неделя, но ты всё ещё боишься моих прикосновений, — брови Альбедо нахмурились, словно его обидела реакция Эфира. Учёный видел, как Эфир корчился от боли, отворачивался от него, отказывался его видеть. Каждый раз его плечи напрягались. На его руках, покрытых синяками и засохшей кровью, белели костяшки пальцев и выступали вены. Всё ещё он реагировал настолько болезненно. На лице Эфира проступила нервная улыбка. Отвращение, предательство, шок и ужас исказили выражение его лица до неописуемой формы. Он усмехнулся над словами Альбедо: — Почему… почему ты так удивлен? Разве ты не понимаешь, что делаешь? Ты всё ещё не можешь понять, насколько логично я реагирую..? — он почти подавился смехом, не в силах даже понять абсурдность этого разговора. — И поскольку я слишком добр к тебе, скажу всё прямо: я ненавижу, чертовски ненавижу то, что ты со мной сделал. Искренняя ненависть, пронизывающая голос мужчины, заставила удивиться другого. Это можно было понять по его расширившимся глазам. — Я ненавижу тебя, Альбедо, — недостаточно было обычной обиды, недостаточно было просто высказать всё, что было у него на уме. Эфиру не хватило бы ничего в этом мире, чтобы по-настоящему выразить боль, затаившуюся в его сердце. Всё, что он чувствовал, Эфир вложил в этот отчаянный крик. Уже привычное ощущение кислоты поднималось из груди к его горлу. Ощутив бульканье внутри своего желудка, он принялся откашливать желчь и сгустки крови. Мужчина попытался сесть, но по его ногам словно пробежался электрический разряд. Резкий запах желчи, бьющий прямо в ноздри, вызвал очередной приступ тошноты. Осознание того, что он провёл в таком состоянии уже очень много дней, сидя посреди личинок и тараканов, заставило почувствовать омерзение. Его лицо скривилось, когда он услышал жужжащих и копошащихся насекомых. Эти звуки заставляли его тошнить. Когда он бросил свой взгляд на столь любимые бирюзовые глаза, то ощутил искреннюю ненависть, заставившую вырвать всё, что оставалось в желудке – кровь, куски внутренних органов, мерзкую пищу, которую ему скармливали. В его голову приходили фрагменты расплывчатых воспоминаний: бледные руки, нежные прикосновения, сгнившая еда, которую ему запихивали в глотку. Каждое из этих ощущений было словно смертельным выстрелом. На короткое мгновение Эфир мог бы поверить, что это лишь сон, мучительный кошмар. Но то, как непоколебимо смотрел на него Альбедо, давало ему понять, что всё это было реальным с самого начала. Даже когда внутри него пылала ненависть, было трудно похоронить то чувство любви, которое он однажды испытывал. Не имея возможности передать всю ту боль и обиду, которую испытывал Эфир, ему оставалось только рыдать и отчаянно задыхаться. С полным соплей лицом, он умолял другого: — Я... я доверял тебе, Альбедо... — он проглатывал тяжёлую, густую слюну, застрявшую в глубине его горла, — я всё ещё доверяю тебе, прошу тебя, пожалуйста, не издевайся надо мной... И после этого наступила тишина. Альбедо хладнокровно встал, скрестив руки, и посмотрел на путешественника, цвет лица которого стал бледнее, чем он ожидал. Его прекрасные золотые глаза в ужасе расширились. Альбедо лишь наклонил его голову, слегка вздохнув: — Это меня больше не беспокоит, Эфир, — коротко ответил он, кивнув, а затем улыбнулся, — по правде говоря, всё не зашло бы так далеко, если бы ты принял на себя ответственность за последствия твоего... существования. — Существования? Какой же ты, чёрт возьми, наглый ублю... — Твоё тело может очистить всё что угодно, — быстро вставил Альбедо, грубо игнорируя реплики другого человека. — Разве ты не осознаёшь важность своего существования для изменения концепции жизни как таковой? Альбедо вкратце объяснил: — Ты не должен винить никого, кроме самого себя, своего ужасно уникального «я», — и его рука потянулась, чтобы провести по волосам Эфира на макушке, медленно и осторожно, пока ладонью не схватил горсть золотых прядей. — Моё терпение уже иссякло, Эфир... — глаза мужчины расширились, когда Альбедо поднёс его лицо к своему, и страх наполнил его сердце. — Мы не можем больше ждать, ты целую неделю упрямился. Эфир тяжело сглотнул, кислый привкус всё ещё оставался на глубине его языка. Его голова резко запрокинулась, он упал спиной на землю, раздавив личинок под собой, а с его губ сорвался вой. Быстро стирая кровь и тела раздавленных насекомых с рук и грязной одежды, он вздрогнул от боли. Эфир ужасно ослаб из-за отсутствия нормальной пищи и постоянной рвоты: — Что ты дел... — Сахароза, — Альбедо прервал его, помахав руками. Затем дверь медленно распахнулась, и Сахароза послушно зашла внутрь комнаты. И хотя Эфир должен был испытать облегчение, увидев наконец кого-то, кроме Альбедо, он знал, что всё будет только хуже. И он был прав. Как только Сахароза вошла внутрь, раздался лязг цепей. Позади неё вырисовался чей-то силуэт: это был Хиличурл. И, в отличие от других, у этого конкретного Хиличурла на голове была железная маска, а руки были связаны толстыми цепями. Эфир ужаснулся. Он взглянул на Альбедо, на лице которого была тошнотворная, но столь приятная его сердцу улыбка. Путешественник всегда знал, что полностью доверять алхимику не стоит. — Альбедо, Альбедо, Альбедо... — поспешно окликнул он учёного. Эфир не мог узнать свой собственный голос теперь, когда в его голове чётким ритмом барабанила тревога. Он быстро подполз к другому, вцепившись в его штаны и плащ. Сквозь густые капли слёз и толстые вязкие сопли он умолял, — пожалуйста, пожалуйста, спаси меня, не делай этого! Альбедо лишь беззаботно напевал, позволяя своей ладони поглаживать макушку Эфира, пока она не проскользила до его щеки. Большим пальцем он потирал липкую смесь слёз и пота: — Интересно, Эфир... какого ребёнка ты родишь? После этих слов в расширившихся глазах Эфира проявился очевидный страх. А затем Сахароза отпустила Хиличурла. Учёный сделал шаг в сторону, несмотря на то, что Эфир всё ещё отчаянно цеплялся за его одежду. Хватка путешественника ослабилась, и он почувствовал, как в следующее мгновение оказался отброшен на холодный пол этой темницы. Оправившись от удара, он увидел, что прямо на него бежит монстр. Первым делом он сорвал с Эфира всю одежду. Громоздкие пальцы Хиличурла обвились вокруг его конечностей, схватив настолько сильно, что толстые чёрные когти слишком легко пронзили кожу. Кровь капала, собираясь в лужицы. Монстр поднял его, словно беспомощную куклу, а затем снова обрушил на землю. Всё тело Эфира горело, в его голове стоял звон, он чувствовал, как его кости ломаются под тяжестью Хиличурла, а то, как существо раздирало его кожу, заставило его кричать о помощи; и когда боль стала невыносимой, он увидел перед глазами белые искры, напоминавшие сияние звёзд. Ослабевшими ногами и руками он принялся отталкивать голову Хиличурла в наморднике, а его горло пронзил крик: — Паймон! — Хи-хи... — раздался тихий маниакальный смешок из другого конца комнаты. Эфир увидел, как Сахароза держит в своих руках окровавленный шарф, напоминавший цветом галактику. Глаза Сахарозы были широко раскрыты, а губы растянулись в улыбке, когда она робко стояла рядом со своим наставником. Девушка переглянулась с Альбедо, который в ответ лишь коротко кивнул. — Она... она была чем-то совершенно необычным... — продолжила говорить Сахароза, нервно перебирая своими пальцами ткань шарфа, — но… но… честно… мы с наставником сделали несколько весьма интересных открытий о твоём маленьком друге... — и она снова кротко засмеялась, её бледный цвет лица залился румянцем, когда она почти кокетливо взмахнула руками, прежде чем снова положить их на талию. — Нет… нет, нет, нет… вы не могли этого сделать... Мой единственный друг, – густые горячие слезы навернулись в уголках его глаз и потекли по лицу, хныканье и рыдания вырывались из его горла. Тело парня извивалось, пиная и отбрасывая Хиличурла. Именно в этот момент он осознал, что остался совсем один в этом мире. И снова гнев вспыхнул в его сердце, он оскалил зубы, кусая руку Хиличурла. Вкус отдавал гнилью, а колючие волоски больно впивались в глотку, но ему было всё равно, когда он кричал в своей агонии: — Верни... верни всё обратно! — его лицо сморщилось до такого уродливого искажённого состояния, когда он продолжил рыдать. Его крики и мольбы отдавались громким эхом в маленькой темнице, пока он отчаянно боролся с рычащим Хиличурлом, который уже раздел Эфира и продолжал толкать его обратно на землю. Эфир едва мог думать об этой пугающей ситуации, когда тот факт, что он не смог спасти Люмин, преследовал его. А затем и то, что он потерял своего попутчика. Конечно, Паймон была такой же подозрительной, как и многие другие существа в этом мире, но он должен был признать, что полюбил эту летающую живую консерву. Она была его другом. И действительно единственной, кто знал о его трудностях. — Слезь, отвали от меня! — он был готов перерезать себе горло за то, что кричал так много, больше, чем когда-либо. Он ударил Хиличурла прямо в живот, отбросив существо в сторону. И когда он был освобождён из его хватки, его тело всё ещё вздрагивало от недавно полученных рваных ран. Но первым делом он рванулся к алхимикам. Альбедо и Сахароза были на мгновение удивлены, но девушка использовала свои способности для того, чтобы не дать Эфиру сбежать, оттолкнув его к самой дальней стене этого подземелья: — Эфир, мне так жаль, но ты должен быть послушным. Твоё тело слишком слабое, тебе не стоит сопротивляться, иначе все твои кости переломаются, — будто извиняясь, сказала она и наклонила голову, — Альбедо не может этого допустить. — Тогда просто сломай меня, — Эфир подавился смехом, — если моё существование такое неправильное, тогда убей меня наконец! Мне очень жаль, Люмин. Брат оказался таким дураком. — Нет. Ты несёшь ответственность, как объект моего исследования, — ответил Альбедо как ни в чём не бывало. Он только скрестил руки, глядя на Хиличурла, и помахал ему рукой, давая монстру сигнал снова напасть на путешественника, — и ты должен взять на себя ответственность за то, что ты объект моей любви. Объект любви. Эти слова проникли глубоко в его сознание, вызывая в желудке мерзкое чувство, сравнимое с бурлением разъедающей кислоты. Эфир тяжело сглотнул. Его глаза расширились в недоумении, когда он обнаружил, что Хиличурл пригвоздил его к земле. Мужчина пытался сопротивляться монстру, который раздвигал его ноги, но он оказался сильнее (или же он просто слишком ослаб?). Существо устроилось между его ног, и как бы Эфир не боролся, всё закончилось тем, что Хиличурл вытащил свой пульсирующий от возбуждения член. Решимость Эфира быстро рассеялась, когда он увидел тёмный половой орган: громадный, непропорционально длинный и толстый по сравнению с человеческим. На минуту он призадумался, какой бы размер был у Митачурла. Почему эти мысли вообще появились в его голове? Ручейки слёз потекли по его щекам, он беспомощно захныкал. Монстр своим членом прижался к отверстию между разведённых ягодиц Эфира, грубо проникнув внутрь. — Нет, нет, нет! Я прошу тебя... — он в ужасе тряс головой. Настолько быстро, что почувствовал, как его мозг превращается в кашу. В нос ударил резкий запах, и он увидел багровые капли, падающие на пол. — Оставь меня в покое! У него хватило смелости посмотреть на Альбедо, словно этот ублюдок передумает, сжалится над ним и вырвет из когтей чудовища. — Альбедо... И в этот же момент резкое ощущение пронзило его насквозь, кожа натянулась, всё внутри разрывалось на части, спина выгнулась дугой, тело страшно задрожало, а пронзительный крик порвал голосовые связки. Слёзы наворачивались в уголках его глаз, кровавые сопли и слюни капали и смешивались с потом. Хиличурл глубоко вошёл в Эфира, раздавив его маленькую простату. Невыносимая боль заставила его желать смерти. Перед глазами расплывались маленькие чёрные точки, дыхание стало прерывистым, а сердце билось слишком быстро. Если бы он прямо сейчас умер от сердечного приступа, то это было бы блаженством. — Пр... прекрати... прекрати... — Эфир невнятно повторял одно и тоже слово снова и снова, а его тело безвольно раскачивалось из стороны в сторону под весом Хиличурла. Руки путешественника настолько затекли и ослабли, что он больше не пытался сопротивляться. Он даже не мог пошевелить ногами, которые сейчас лежали без движения, широко раздвинувшись для удобства монстра, который его хладнокровно насиловал. Две минуты..? Три..? Час? Сколько времени прошло? Тело Эфира всё ещё содрогалось от грубых толчков Хиличурла. Внезапно он почувствовал возбуждение, разгорающееся в самом низу. На него так подействовало зелье? Это точно было зелье, он не мог... Мужчина огляделся по сторонам, его голова пульсировала, а в ушах стояло рычание Хиличурла. Он слабо попытался отстраниться от монстра, но был встречен ещё одним глубоким толчком в своё смертельно уставшее и поглощённое возбуждением тело. Его взгляд встретился с глазами Альбедо, в которых читалось явное безразличие. — Я... я убью тебя... — Эфир вцепился в плечо Хиличурла. Настолько сильно, что его ногти расцарапали кожу. — Я убью вас всех! Его голос был таким надломленным и смиренным. Остатки былого героизма отдавались эхом в этой комнате, освобождая место для его новой сущности. Сахароза что-то записывала на прикреплённом к планшету листе бумаги, пристально наблюдая за происходящим перед ней. В это время Альбедо подошёл к объекту своего эксперимента. Его руки всё ещё были скрещены, когда он смотрел на Хиличурла, который продолжал насиловать Эфира. Альбедо открыл небольшую бутылку с зельем и позволил парам раствориться в воздухе. Хиличурл жадно вдохнул этот аромат, а затем ускорил темп, вонзая свой уже приближающийся к долгожданной кульминации член всё глубже и глубже внутрь Эфира. Некогда прославленный герой зажал руками свой рот. Запах того зелья, которое приготовил Альбедо, был резким и настолько отвратительным для его рецепторов, что он не мог сдержать рвоты и кашля. Он заметил, что зелье подействовало на Хиличурла как стимулятор: его темп становился все быстрее и сильнее, а член внутри него увеличился. Эфир почувствовал, как орган набухает, пульсирует и становится ещё теплее. — Альбедо… — в отчаянии он выкрикнул имя другого человека. Помоги мне… разве ты не поможешь мне? Эфир знал, что это бесполезно, но в глубине души он продолжал доверять только Альбедо. Руки Альбедо пробежались по волосам Эфира: — Будь послушным и выноси его ребёнка, — алхимик поцеловал Эфир в макушку, и сердце мужчины с глазами цвета золота просто упало и разбилось вдребезги. Вскоре Хиличурл обнял его так крепко, что он почувствовал, как его собственные ребра начали трещать от давления. От невыносимой боли он стиснул зубы, спина выгнулась, а пальцы ног неестественно согнулись, когда волна тёплой жидкости хлынула в его отверстие. Тело Эфира сжалось и содрогнулось, семя монстра обильно сочилось наружу. Хиличурл продолжал толкаться, желая достичь высшего удовольствия. Альбедо не нужно было говорить ни слова: послушная Сахароза опять заключила одичавшего от зелья монстра в кандалы, с трудом оторвав его от путешественника. Эфир захныкал, когда член беспощадного чудовища наконец покинул его тело. Он упал на землю, дрожа от пронизывающего холода. Из его пересохшего и горящего от боли горла вырвались рыдания, когда он свернулся калачиком, отчаянно пытаясь раствориться в ощущении тепла и комфорта. Руками он пытался вытереть своё лицо, испачканное соплями и слезами. Альбедо опустился на колени рядом со сломленным путешественником, притянув Эфира к своей груди. Другой рукой алхимик приподнял его ягодицы, не давая семени просочиться наружу: — Ты так хорошо поработал. Я уверен, что он тебя оплодотворил, он попал прямо в твою новообретённую матку… Пожалуйста, заставь меня гордиться, — он ещё раз поцеловал золотистые волосы Эфира, напевая и нежно покачивая мужчину в своих руках, успокаивая его крики своим убаюкивающим сладким безразличием, таким же приторным, как мёд, смешавшийся с кислотой. «Давай будем семьёй». Семья. На третий месяц. Звуки капающей мутной воды отзывались эхом. Мужчина с глазами цвета золота смотрел на размытое отражение самого себя, искажённое рябью воды. В воздухе стоял резкий, жгучий запах железа, старой ржавчины, фекалий и мочи, рвоты и кислого эля. Эфир обнаружил, что все эти ощущения и запахи уже давно впитались в него, настолько сильно, что превратились в постоянно преследующий его мерзкий привкус на корне языка. Его тело задрожало, согнувшись в уязвимый клубок, когда он прислонился к холодным каменным стенам. Он чувствовал, как его кости трескаются при каждой попытке пошевелиться. С губ Эфира сорвался вздох. Он моргнул один раз, второй, а затем по его щекам побежали слёзы. Его зубы начали стучать, а необрезанные, грязные ногти вцепились в кожу его колен, впиваясь всё глубже и глубже, пока из красных полос на его коже не начала сочиться кровь. Он содрал старые струпья, обнажив незаживающие раны. Своими ногтями, которые теперь больше напоминали когти животного, Эфир беспощадно царапал себя, разрывая кожу. Когда слои плоти застряли под ногтями, он поднёс дрожащие пальцы к губам, всасывая каждый кусочек. Вскоре после этого где-то глубоко внутри появилось ощущение покалывания, и он вздрогнул, заскулил и вздохнул. Рыдания становились всё громче и громче. Эфир приподнял подбородок, глядя вверх на тёмный потолок, с которого прямо ему на лицо капала вода. С его губ сорвался сдавленный смешок. И вдруг эхом раздался истерический смех, чередующийся с отчаянными криками. Его тело покачивалось взад и вперед, как безвольная детская игрушка. Мужчина, уже потерявший всякую надежду и веру, начал биться руками и головой о стену, разрывая раны уже на своём запястье. Тепло крови сохранит ему жизнь, сохранит его рассудок, заставит думать, что он должен умереть сейчас, иначе потом будет ещё больнее. Смех становился все громче и громче, снова и снова раздавались хлюпающие шлепки кожи о каменные стены. Периодически слышались ворчание и всхлипы, он слышал звуки ударов собственного тела и звон в ушах. Закрыв глаза, он продолжил биться головой об стену. Не обращая внимания на невыносимую боль, Эфир собрал волосы в пучок, схватил его, прижался к стене и резко ударился головой ещё раз. Затем перекатился на другую сторону, упав в лужу мутной воды, в которой то и дело копошились маленькие пиявки и личинки. Лёжа в луже, он повернулся на спину: большие тараканы ползали возле его ушей, а маленькие личинки — по плечам, пиявки вцепились в шею. А Эфир лишь смеялся, широко раскрыв рот и позволяя грязной воде литься в его горло. Быстро, пытаясь избавиться от назойливых насекомых, что норовили вцепиться ему в кожу, он метался и переворачивался, раздавливая других жирных насекомых под своим голым телом. Он катался влево и вправо, тем самым толкаясь все дальше и дальше, а его спина терлась о грубый каменный пол. Он задыхался, вздрагивая от того, как холодно и противно его израненной спине. Старые раны снова открывались и кровоточили. Эфир не услышал звука открывающихся дверей, и осознал присутствие другого человека лишь в тот момент, когда перекатился и почувствовал подошву ботинка на своей голове. Скопившаяся на ней грязь заставила нос Эфира сморщиться, а его губы внезапно сомкнулись, не позволяя сделать ни вдоха; тело забилось в конвульсиях от внезапной нехватки воздуха. Когда плач и хныканья прекратились, его снова ударили по голове, отталкивая, и он выгнулся в попытке защититься. Золотые глазёнки выглянули из-за мокрых, сальных прядей волос, смотря в бирюзовые глаза человека над ним. Рот открывался и закрывался, беззвучные слова превращались в небольшие вздохи, а руки сцепились на груди. Он подтянул ноги ближе к телу, только теперь осознав, что на его животе появилась выпуклость. Его глаза расширились, ужас был очевиден: слёзы, синяки и грязные щёки были тому доказательством. Кровавые сопли потекли из его носа вниз к губам, и он вытянул ноги, глядя на почти незаметный бугорок в нижней части живота. Его дрожащие руки хотели дотянуться до него, провести ладонью. Он искренне надеялся, что это лишь опухоль, которая появилась, когда он пил грязную воду, ел собственную кожу и высасывал свою кровь, сопли, слёзы и пот, но тут его крепко схватил за запястья другой мужчина... Прохладная рука прижалась к животу, и он заскулил, застонал и начал бить ногами партнёра: — Н-не надо, не надо... — ему казалось, что эти руки, медленно и нежно гладящие его живот, всё еще крепко обхватывали запястья. Его взгляд дрогнул, плечи задрожали, а стук сердца громко отдавался в висках. — Ох... – раздался тихий смешок, возможно довольный, но в то же время далёкий от каких-либо чувств, — ...Поздравляю тебя, Эфир, — прохладная рука провела по вздувшемуся животу, — ты всё же выполнил данное мне обещание. Время двигаться дальше. И он увидел его: эти щёки, освещённые тусклыми факелами у входа, белые зубы цвета слоновой кости, голубые глаза и пепельно-белые локоны. Эфир отчётливо видел каждую деталь, несмотря на слезы, застилающие прозрачной пеленой глаза – это была реальность. На шестой месяц. То, что ранее было ужасом, превратилось в комфорт, окружённый мягкими подушками и гладкими простынями. Эфир лёг на матрас, однако такая мягкость была непривычной. Трёх месяцев в той темнице было достаточно, чтобы заставить каждое новое ощущение пронизывать его нервы. Кожа не поддавалась гладкости одеял и жаждала холодной твёрдой земли, но каждый раз, когда он в отчаянии падал на пол, его заставляли уснуть, заставляли потерять сознание, пока он не начинал чувствовать удовольствие, чувствовать себя ближе к небесам, которых никто не мог достичь. С того дня, как его перевели из темницы в личные покои Альбедо, в голове Эфира не появилось ни одной здравой мысли; три месяца – всего три месяца понадобилось, чтобы сломить его. Каждый раз, когда Альбедо садился рядом с ним, Эфир чувствовал, что задерживает дыхание в надежде, что недостаток воздуха сможет наконец убить его... Но рука Альбедо ласкала его обнаженную шею, нежно убаюкивала его, и Эфир больше не мог задыхаться. Прогресс шёл медленно, Альбедо уже не был уверен, что всё пройдет успешно – он уже отбросил идеализированные ожидания, чтобы разочарование не ранило его, однако, заметив малейшие симптомы беременности к четвёртой неделе, Альбедо наполовину успокоился. Но успокаиваться было рано, Эфир всё ещё мог обмануть его. К третьему месяцу на животе Эфира появилась выпуклость, и тогда Альбедо уверился, что всё прошло успешно. Если бы к этому времени ничего не произошло, ему бы пришлось искать ещё одного Хиличурла для Эфира, ведь эксперименты никогда не бывают идеальными с первой попытки. И вот наступил шестой месяц, живот Эфира увеличился в размерах так, что покраснел, и он едва мог пошевелиться хоть на дюйм. Альбедо наклонил голову, любуясь обнаженным телом, лежащим на кровати, и внимательно разглядывая живот Эфира, тонко прикрытый белым одеялом. — Ты всё ещё пытаешься убить себя, а? — он усмехнулся, позволяя прохладной руке медленно и нежно гладить щёки другого. — Не делай этого, это неблагоприятно сказывается на ребёнке, – и он захихикал, чувствуя, как щёки Эфира становятся теплыми. — Эфир... Он протянул руку, чтобы осторожно погладить низ живота Эфира. Альбедо затаил дыхание, наблюдая за толчками внутри живота, и почувствовал, как его сердце забилось в эйфории. — Эфир... — начал он. Тон его голоса был необычайно радостным, — Там... там, внутри твоего тела, растёт жизнь, — его щёки растянулись в довольной улыбке. — Я горжусь этим. И он наклонился, прижавшись губами к животу, а затем приподнялся, чтобы поцеловать лоб Эфира. Его руки пробежались по мягким светлым локонам. Золотистые глаза отстранённо и пусто смотрели на стену рядом; его губы плотно сомкнулись, а челюсть сжалась. Из уголков его глаз скатилась одна-единственная слезинка, и он быстро задышал, закрывая рот, не желая отвечать хоть что-то, пока Альбедо продолжал так нежно обнимать его тело, ласкать его раздувшийся живот, в котором зарождалось не что иное, как чудовище... И по мере того, как эти звуки становились всё громче и громче в его ушах, Эфир не мог не чувствовать, как ненависть и горе поглощают его сердце, погружая его в маниакальную агонию. Его зубы стучали, а с губ срывались крики и хныканье, глаза закрылись, а тело начало дрожать. — Я... я убью этого ребенка... – хрипло произнёс он. Слова были полны ярости и сожаления. – Я убью его, я убью тебя — я убью себя! – он хотел, чтобы эта боль наконец-то закончилась, чтобы всё было хорошо — но для Альбедо это утешение было лишь кратковременным удовольствием. — Ш-шш... тише... Ты подвергаешь стрессу и себя, и ребенка, — ворковал Альбедо, целуя каждую слезинку, что текли по лицу Эфира. Он обхватил его щёки, осыпав жену поцелуями в губы. Когда алхимик заглянул в глубокие золотые глаза Эфира, он почувствовал, как в них зарождается жизнь. — Когда ребёнок родится, ты будешь нести ответственность матери. – и аккуратно поцеловал его в лоб. На девятый месяц. — Ха-ах!... Аа, ааа! — закричал Эфир, напрягая горящее от боли тело. Была середина ночи. После стольких месяцев, проведённых в кататонии и отчуждённости, он наконец нашёл то, что удержит его. Мужчина начал громко плакать, выкрикивая имя, которое, как он думал, никогда больше не сорвётся с его языка: — Ах... Альбе... Альбе-е... — его челюсти сомкнулись, зубы стиснулись. Он чувствовал, как болит каждая частичка его тела. — Альбедо... Последние девять месяцев он отказывался смотреть на него, отказывался плакать, а если бы и заплакал, то потерял бы сознание от нехватки воздуха. Он отказывался звать его — и всё же, теперь он так крепко держал руку другого, надеясь, что тот никогда его не отпустит. Альбедо немедленно бросился к жене, одной рукой обхватив за тело, а другой взявшись за его ладонь. Бросив взгляд на Сахарозу, которая последовала за ним, наблюдая, как дрожит тело Эфира, Альбедо отрывисто кивнул: — Принеси инструменты, Эфир будет рожать. Будь осторожна, Сахароза. Я не смогу провести операцию, я должен позаботиться о нём. После этих слов Сахароза быстро схватила инструменты, устроилась между ног Эфира и обнажила его набухший и покрасневший живот. Её дыхание сбилось, и она тяжело сглотнула: это будет первый раз, когда она увидит, как человек — или что-то вроде человека — рожает ребёнка от Хиличурла. Рождение. Это было похоже на удар по голове. Тело Эфира задрожало: — Я убью этого ребенка, я... — слёзы текли по его лицу, то ли от истерики, то ли от сильной боли, которая пронизывала его тело. Эфир не знал ответа, но чувствовал, как его тело плавится и горит, словно его плоть и кости разрываются изнутри. Голова казалась такой лёгкой, она горела, и будто что-то двигалось внутри него. Это вызывало отвращение. Тем не менее, он продолжал держаться за Альбедо, как будто от этого зависела его жизнь, а слёзы не прекращались. Эфир посмотрел в сторону, в непоколебимые бирюзовые глаза, но Альбедо не смотрел на него в ответ. Эфир подавил очередной всхлип, задыхаясь: — Альбедо... — он увидел, как Сахароза устроилась между ним, размахивая каким-то порошком перед его лицом. Потребовался всего один вдох, чтобы Эфир быстро потерял рассудок, онемел и ослаб. Его мышцы расслабились, тело растаяло в сладком искушении, будто в стране грёз. — Ннгх... бедо... ахн-хнг... — его тело словно превратилось в желе, и он обмяк на кушетке. Альбедо лишь хмыкнул, наблюдая, как Сахароза взяла скальпель и провела им на дюйм ниже пупка. Лезвие прошло достаточно глубоко, чтобы прорезать кожу. Плоть разошлась, и потекла кровь. Отодвинув куски кожи по бокам от разреза, она осторожно пробралась через беспорядочное скопление органов и нашла матку, которую Альбедо сам вживил в Эфира; она аккуратно прорезала маленький кусочек плоти и наконец увидела покрытого кровью и слизью младенца. Сердце учёного гулко билось в груди, пока он наблюдал, как Сахароза осторожно извлекает ребенка из утробы. Альбедо отпустил Эфира, взяв ребёнка на руки, а Сахароза схватила ножницы и перерезала пуповину. Альбедо и Сахароза широко раскрытыми глазами смотрели на тихого, но корчащегося ребенка. Он был похож на человека. Обычного человека. На двенадцатый месяц. Эфир всё ещё чувствовал, как болит его тело, а рана, хоть и затянулась, тоже ныла. Он смотрел на ребенка, уютно завёрнутого в одеяльце, держа его на руках; он не был уверен в своих чувствах — с одной стороны отвращение от осознания того, как он был зачат, а с другой тепло, вспыхнувшее в его груди при виде такого невинного личика. Ребёнок никогда не должен нести последствия своего существования. Он не был виноват. Раздался скрип двери, и сердце Эфира словно перестало биться — страх, ужас, всё это нахлынуло и осело, пробив дыру в его сердце, но он лишь улыбнулся, проведя дрожащими кончиками пальцев по мягким щёчкам ребенка, обнимая спящего младенца, убаюкивая. Шаги становились всё громче, но Эфир отказывался переключать своё внимание на кого-нибудь другого. Золотые глаза смотрели на мирно спящее личико его маленького ангела. Руками он перебирал локоны, поглаживая головку ребенка, а затем наклонился, чтобы поцеловать сына в лоб. Но вскоре путешественник ощутил тяжесть по другую сторону кровати. Сердце Эфира забилось ещё громче, плечи съёжились, он крепче обхватил ребенка. Брови нахмурились, губы прижались ближе к коже сына. Он не мог позволить ни единому хныканью сорваться с его губ — страх распространился по всему хрупкому телу. Вскоре появилось тепло, чужие руки обхватили его туловище, подбородок упёрся в плечо. Он почувствовал биение сердца у себя за спиной, а может, это было его собственное — Эфир уже не мог определить. Но, тем не менее, это необычное ощущение было теплом, от которого по животу пробегали мурашки, скручивая всё внутри в крепкий узел. Чем сильнее Альбедо прижимался к нему, тем больше ему казалось, что он чувствует его дыхание на своей шее. Эфир ощущал холод внутри, несмотря на тепло, излучаемое его кожей. Вскоре рука коснулась его одежды, и Эфир увидел, как Альбедо потянулся к нему. Страх не исчезал, но его тело не сдвинулось ни на дюйм, даже тогда, когда вторая рука легла на его живот. Эфир беспомощно смотрел, как муж ладонью осторожно касается головы ребёнка. — Эфир, — его голос, мягкий и почти незнакомый, заставил губы Эфира дрогнуть. — Как поживает Калиго? — бирюзовые глаза смотрели на дремлющего младенца, который лишь слегка похрапывал. Эфир замолчал. Казалось, что Альбедо стал совершенно другим человеком. Но Эфиру нужно было время для полного осознания. Перед его глазами промелькнуло яркое воспоминание: всё вокруг темное и мрачное, кровь, слёзы и пот — тусклые маленькие факелы, треск металлических дверей, запах железа и мутной воды, звук льющейся крови. Эфир никогда не сможет забыть каждый из тех моментов. И до сих пор, хотя в его памяти были пробелы, он помнил Сахарозу, стоящую за спиной Альбедо и держащую лоскут ткани, которую он уже не мог узнать. Он ясно помнил себя, кричащего, плачущего. И всё же... взгляд Эфира оторвался от руки, он повернул голову и посмотрел на мужа, в глазах которого была нежность, с искренней и милой улыбкой на губах: — Он... сегодня хорошо себя вёл... — не в силах сказать ни слова, Эфир почувствовал, что щёки его раскраснелись, и он снова отвёл взгляд и сосредоточился, прижимая к себе маленького Калиго, но был встречен нежным поцелуем в губы. Альбедо крепко обнял жену, не выпуская ребенка из объятий. Губы к губам, язык, скользнувший в рот Эфира... Боже, он чувствовал, как разрастается тепло внутри него, и улыбался. Когда он отстранился, он увидел, как зрачки жены расширились. — Ты так прекрасен! — они оба знали, насколько поверхностны эти комплименты. Альбедо усмехнулся, прижимая губы ко лбу Эфира. — Жизнь... столь непостоянна, не так ли...? — он посмотрел на спящего ребёнка и поцеловал в лоб Калиго. — И на что только не способна человеческая природа... мы стремимся к страсти, снова и снова... — сказав это, он почувствовал, как Эфир, казалось, расслабился, наклоняясь к нему, медленно подчиняясь. —Вот почему я благодарен тебе за то, что так хорошо заботишься о Калиго. Так давай же приложим больше усилий, чтобы он рос хорошим и здоровым? — он продолжал прижиматься своим лицом к лицу жены, целуя мягкие золотистые локоны, заправленные за уши и щекочущие во время поцелуев. Жизнь столь непостоянна. Жизнь, она такая уязвимая, и всё же... Эфир должен был взглянуть на своего мужа, но он отказался, уклоняясь от маленьких поцелуев, прижав Калиго ближе к своему телу. — Я... В конце концов, это было лишь стечением обстоятельств, но было ли оправдано винить обстоятельства? Нет. Не сейчас, когда у него было столько возможностей сбежать, когда он мог бы разбить окна и сделать прыжок, приняв смерть. Но страх был сродни смертному греху, таким непростительным искушением... Он не мог принять в себе героя, не мог умереть ради удобства, ради эгоистичного комфорта, или, возможно, его вынудила отказаться ответственность за другую жизнь? Проходили дни, и он всё больше и больше ощущал в себе маленькое существо, растущее внутри его тела. Эфир сосредоточил свое внимание на спящем ребенке, рождённом из семени хиличурла, и заставил свои щёки растянуться в дрожащей улыбке: — Мой дорогой Калиго... В этом тёмном и мрачном мире ты — моё самое большое счастье и утешение. – и он вздохнул, чувствуя, как сжимается его грудь. Не так давно он посмотрел на меня своими прекрасными сине-золотыми глазами, такими уникальными... – Эфир видел, как Альбедо смотрит на него с живым интересом. — Такой красивый глубокий синий цвет с золотыми бликами. Это почти как... это целая вселенная в его глазах! В первые недели, когда он держал Калиго на руках, он боялся, что ребёнок окажется другим, будет отказываться открывать глаза. Эфир очень боялся, что его ребёнок не сможет жить нормальной жизнью, ведь и он сам не смог, но хотя бы... пусть Боги смилостивятся и позволят хотя бы Калиго жить нормально! Совсем недавно он впервые увидел глаза своего ребёнка, они переливались золотом и синевой. Его сердце заколотилось — он не забудет, как сын смотрел на него с такой теплотой и тоской, с такой невинной любовью. Наступило молчание, пока Эфир сам не разрыдался, ведь он хотел убить это невинное дитя. Вначале были сопения, а затем они перешли в громкие рыдания. Он чувствовал себя таким виноватым. Альбедо лишь обнял жену, целуя его: — Я знаю, знаю, это тяжело... но Калиго будет расти в покое, несмотря ни на что. У тебя всё получится. Я знаю, ты сможешь, — он сделал паузу и посмотрел на заплаканные глаза Эфира, а затем слабо улыбнулся. — Когда Калиго станет достаточно взрослым, давай подарим ему брата или сестру. — И после этих слов он наконец заслужил внимание Эфира, ведь эти широкие золотые глаза смотрели больше ни на кого, кроме него. Альбедо украдкой поцеловал губы жены. — На этот раз это не будет больно, я сам займусь с тобой любовью. Альбедо наклонил лицо, их губы сливались в медленном и нежном поцелуе, Эфир застонал слишком сладко и отчаянно, одной рукой ухватившись за одежду Альбедо, а другой надежно обхватив Калиго. Эфир слабо кивнул, чувствуя, что утопает в комфорте и любви Альбедо. Всё было хорошо, у них всё было хорошо — и это единственное, что имело значение, верно? Один год и три месяца спустя. — Калиго! Будь осторожен! — Эфир схватил сына, когда тот бежал и чуть не споткнулся. — Не бегай в лаборатории своего отца, хорошо? — и он легонько погладил сына по голове, нежно взъерошив густые, лохматые, светло-русые локоны. Он взглянул на своего мужа, который лишь слабо улыбнулся. — Прости, Альбедо... Калиго, похоже, нравится твоя работа. — он кротко усмехнулся, продолжая крепко держать Калиго, стараясь не позволить ребёнку беспечно бродить в такой опасной комнате. — Я бы не отказался обучить его алхимии, когда он станет достаточно взрослым, чтобы держать в руках такие опасные инструменты и вещества. — Альбедо поставил бутылки обратно в шкаф и опустился на колени, чтобы оказаться на уровне глаз своего сына, а затем широко раскрыл руки и принял Калиго в свои объятия. —Ах, какой хороший мальчик! Ты будешь таким же, как я, и я научу тебя всему, что касается алхимии. — и тут щёки его растянулись в искренней улыбке, а маленький ребёнок улыбнулся в ответ. Альбедо поцеловал макушку сына, слегка взъерошив её, а затем крепко обнял его, глядя на жену. — Как ты себя чувствуешь? — улыбка на его лице была почти зловещей и в то же время слишком нежной. Эфир почувствовал, как его сердце забилось быстрее, по щекам разлилось тепло: — Я в порядке... я... у меня по утрам начала кружиться голова, мне кажется, что я стал забывчивее, чем обычно, — и он рассмеялся, махнув рукой, — но есть и другая, более светлая сторона. Я чувствую себя... лучше, ну, знаешь, счастливее. — Он увидел, как Калиго повернулся, глядя на него любопытными и невинными глазами. — Ах, мой дорогой, иди к мамочке! Эфир присел на корточки и раскрыл свои руки, а Калиго быстро вырвался из объятий Отца и упал в объятия Матери. — Моё счастье, мой дорогой сын, ты так дорог мне! — он осыпал Калиго поцелуями. Вскоре он крепко обнял его, поднял и бережно понёс на руках. — Я... — он посмотрел на разбросанные бумаги на рабочем столе мужа, — извини, мы, наверное, отвлекли тебя... мы уже уходим... Не успел Эфир повернуться, чтобы уйти, как Альбедо встал с колен и быстро обхватил Эфира руками, заставив его в недоумении моргнуть. — Эфир, — он положил голову ему на шею, медленно вздохнув, а затем поцеловал кожу, — что ты думаешь насчёт второго ребёнка? — алхимик слегка отстранился, наблюдая, как две пары глаз смотрят на него с любопытством и удивлением. — Ты... ты хочешь подарить Калиго брата или сестру? — щёки Эфира раскраснелись ещё сильнее, и он был уверен, что его бледный цвет лица теперь был украшен всеми оттенками красного. — Я... я не против, но готовы ли мы... я имею в виду... — он посмотрел на Калиго, чьи глаза моргали от любопытства, указательный палец был слегка зажат между его губами, пока он удивлённо смотрел на них обоих. — Я имею в виду... разве мы уже не счастливы? В конце концов, Калиго скоро исполнится два года, что ещё нужно? Когда он посмотрел в глаза мужа, у него сразу же пробежал холодок по костям, он почувствовал, как его сердце сжалось и заколотилось, когда он увидел, как холодно другой смотрит на него. Этот его пустой, пустой взгляд — такой знакомый, совсем не похожий на нетронутую картину идеальной повседневной жизни, которую он всегда знал. Или, возможно, это и было реальной картиной, но Эфир уже не мог различить, что было настоящим, а что искажённым: чтобы ему было хорошо, чтобы он был счастлив — вот и всё, что имело значение. Его брови нахмурились, дыхание участилось, но он подавил свое беспокойство, не желая, чтобы Калиго почувствовал его тревогу: — Альбедо... Но Альбедо всё же приник к уху жены, усыпая целомудренными поцелуями его шею и крепко обнимая его: — Эфир, он не из моей крови и плоти, — ложь переплеталась одна за другой, и Альбедо был уверен, что кроткое сердце Эфира легко сдастся, — не исполнишь ли ты моё маленькое желание, любовь моя? Я очень люблю тебя, и эта семья, которая у нас есть, я бы хотел, чтобы мы... стали ещё счастливее. Эфир заметил, что его муж часто обрывался на фразах – как бы ясно он их ни заканчивал, по его взгляду было видно, что он надеется проговорить что-то недосказанное, непонятное. Недосказанных вещей становилось всё больше, и зачастую это вызывало страх. Эфир замолчал на мгновение, но заставил себя улыбнуться, хотя и нерешительно и неловко: — А... — и он обменялся взглядом с Калиго, который лишь тепло улыбнулся ему: он так далек от своего «отца», который рычал и пытался отгрызть голову Эфиру. — Он будет... последним? — но на его вопрос в ответ последовал лишь поцелуй, а затем наступила тишина. Заданный вопрос рассеялся в воздухе. И даже когда Эфир попытался вырваться из объятий мужа, Альбедо лишь крепче прижал его к себе, но, к его ужасу, Калиго воспринял эту привязанность иначе, радостно хихикая и прижимаясь к родителям. Слезы начали подступать к его глазам. Наконец, он отстранился, чтобы перевести дыхание, его щеки раскраснелись – мысли были будто в тумане. Он тяжело сглотнул, сжал губы и легко постучал зубами. У него не хватало смелости посмотреть на мужа. Он крепко держал своего бойкого ребёнка и глядел вниз на свои ноги. — Я... понимаю. Я буду ждать тебя в нашей комнате... — и его голос становился всё тише и тише, пока он наконец не повернулся на каблуках, все ещё чувствуя пронзительный взгляд мужа. Он преодолел жгучий страх и посмотрел на Альбедо, чуть наклонившись, чтобы поцеловать его в щеку. — Пожалуйста, займись со мной любовью! — Эфир слышал, как его собственные слова уже отдавали эхом в ушах, и быстро отвернулся, выскакивая за дверь.***
Как только дверь закрылась, Альбедо почувствовал, как в мире воцарилась тишина – она и близко не походила на благоговейную тишину Эфира, и Альбедо обнаружил, что ищет глазами свою жену, которая не так давно ушла. Кончики пальцев подрагивали. Он не понимал, что это за необычная реакция, но всё же хорошо помнил каждую частичку привязанности, которую наблюдал в повседневной жизни других людей. Он изучил, что именно вызывает положительную реакцию и что приводит к успешному результату. И всё же, в конце концов, Альбедо знал, что эти наблюдения были ошибочными, что они не были достаточно значимыми, поскольку Эфир был далеко не человеком. То, как Эфир смотрел на него, всё ещё было наполнено гневом и страхом, его тело всё ещё отвергало алхимика, его слова бросали ему вызов. Альбедо знал, что внутри Героя есть воля, которую ему не под силу сломить, он не сможет овладеть ею, не сможет переделать под себя, никогда не сможет по-настоящему исследовать. Это было недостижимое ядро, и оно заставляло его лишь отчаянно искать ответы. Первозданный, божественный Герой, который был слишком человечным, но в то же время нечеловеческим. Он обладал таким уникальным, невероятным сердцем — ведь даже когда он забрал у Эфира всё, казалось, что остался один фрагмент, чистый и незапятнанный. И Альбедо не мог понять, какая часть Эфира осталась под защитой. Он глубоко вздохнул, провёл рукой по пепельно-белым локонам, дёрнул плечами и выпрямил спину, подошёл к столу и отодвинул бесполезные чертежи, глядя на старые газетные страницы, уже разорванные на части. Взглянув на свои записи и остальные испачканные кофе бумаги, он мог только вздохнуть по поводу очередного бесплодного исследования. Рыцари Фавония мало что могли сделать, учитывая двусмысленность ситуации, не говоря уже о том, что это был всего лишь миф, просто байки стариков. Кто мог знать, что Небесное око окажется правдой? Через несколько месяцев исполнится два года с начала всего этого — и Альбедо понимал, что то, что начал Эфир, он должен довести до конца.***
Эфир не мог отделаться от ужаса, который он испытывал, жуткого и холодного ужаса, пронизывающего его до самых костей. Это должно быть нормально, к этому следовало бы уже привыкнуть – его муж был необычным человеком, переходящим от сладкой нежности к отстранённой прохладе. Прошло почти два года, а Эфир всё ещё не мог отделаться от ощущения, что в каждом его шаге не хватает какой-то детали. Он тяжело сглотнул, укладывая ребенка в кроватку и наклонился, чтобы поцеловать его в лоб. Наблюдая за тем, как Калиго сладко дремлет в стране снов, он вздохнул с огромным облегчением. Он легонько постучал по детской кроватке, усмехаясь про себя. Альбедо смастерил чудесную светящуюся кроватку с парящими над ней игрушечными звёздами — и хотя он испытывал смешанные чувства к своему мужу, Эфир не отрицал усилий, которые они приложили, чтобы создать спокойный дом для своего ребенка. Он издал ещё один вздох, сцепил руки вместе и отошёл от ребёнка, не зная, что делать дальше. «Иди», — раздался шёпот над его ухом, и Эфир быстро повернулся, чуть не упав назад, с тревогой ища источник звука. У него перехватило дыхание, а глаза расширились, когда он посмотрел на пустоту позади себя. Там не было ни единой души. «Иди, иди и уходи!» — снова раздался этот тоненький голосок, побуждая его бежать. Но куда? Эфир дважды моргнул, переводя взгляд то налево, то направо, снова нервно оборачиваясь и идя вперёд. Может быть, стоит взять чашку чая или стакан прохладной воды? Что угодно, лишь бы эти мысли не завладели его разумом. По телу будто пустили электрический ток, каждый нерв пронзило беспокойством. Эфир почувствовал, что ему холодно, он обхватил себя руками, растирая кожу в поисках ложного ощущения тепла. В какой-то момент возникло желание вернуться в подвал, постучать в дверь мужа, но он знал, что лучше не беспокоить его, когда он работает. Поэтому он направился в ванную, что редко делал в одиночку. Альбедо всегда внимательно следил за ним, за каждым его движением. Когда дверь в ванную захлопнулась, шёпот на мгновение прекратился, сменившись лёгким эхом его шагов. Эфир вздрогнул, осторожно подойдя к ванне, и только тогда обнаружил, что проходит мимо старого, пыльного зеркала. Он не посмотрит, нет, не сейчас... В его голове появлялись мысли за мыслями. Но осознание пришло первым. Костлявые тонкие руки дрожащей рукой коснулись поверхности зеркала, он плавно наклонил голову, наблюдая за тем, как золотистые локоны рассыпаются по его плечам. Всегда ли его волосы были такими длинными? Всегда ли у него была такая бледная кожа, такие тонкие руки и эта... мягкая грудь? Его пальцы двинулись вверх, касаясь кусочка плоти под глазами. Лёгкие тёмные круги; прошло не так уж много времени, но всё же усталость была очевидна. Эфир внимательно посмотрел на впалые щеки — интересно, нормально ли, что он такой худой? Каждый день он вспоминал, как Альбедо уверял его, что всё в порядке, что он здоров — в конце концов, именно муж проверял его здоровье каждые несколько недель, давал ему лекарства для поддержания сил и борьбы с утренней тошнотой и головокружением. И всё же, задавался вопросом Эфир, неужели всё... должно быть именно так?***
Час за часом... Часы продолжали тикать. Эфир отчётливо вспомнил чувство тревоги, когда вытаскивал пакет из-под подушки на кроватке своего сына. Он помнил ощущение пластика, плотно обёрнутого вокруг его шеи, помнил глубокие вдохи. Так продолжалось до тех пор, пока он уже не начал давиться, когда отчаяние жить пронзило его сердце. Тогда он разорвал пакет и принялся жадно глотать воздух, чуть ли не пугая спящего ребенка. Эфир помнит и последующие попытки: незаточенное лезвие, которое он украл из старого ящика для инструментов своего мужа, серебряное лезвие, из которого ещё предстояло сделать нож. Он прижимал его к знакомым коричневым линиям на запястье, делая это как можно точнее, а затем надавливал и резал запястье, повторяя одно и то же действие, даже если этого было недостаточно, чтобы потекла кровь. Чем больше он пытался, тем чаще у него ничего не получалось, и тем больше он терял надежду. И вот теперь он сидел в центре их общей кровати — общей кровати, на которой спал только он, так как его муж всегда сидел в своей лаборатории, делая маленькие пометки в своих чертежах. Эфир никогда не знал, что это такое. Однажды он спросил, но его проигнорировали, и это уже должно было послужить знаком. В следующий раз, пытаясь удовлетворить своё любопытство, он перешёл границы дозволенного, пробравшись в лабораторию мужа, чтобы заглянуть в нее. Затем он узнал, что несколько дней был без сознания — память как в тумане, а первым ощущением, которое ему запомнилось, были объятия мужа. Он тихо наклонил голову, бездумно прижав руку к мягкому матрасу, а затем вцепился в шелковистые одеяла. Сердце чуть слышно билось, уравновешивая жуткую тишину ночи. Было уже слишком темно, часы были потрачены впустую. Эфир не был уверен, были ли все его попытки покончить с жизнью реальными или просто маленькими фрагментами воспоминаний, которые иногда ярко всплывали в его сознании. Дрожащие руки потянулись к волосам, вцепились в них так крепко, что ногти впились в тонкую кожу головы, вгрызаясь в кожу под ногтем и чувствуя, как на ней скопились жир и пот. Когда от всех этих вопросов у него сдали нервы, а сердце заколотилось, он свернулся калачиком на кровати, дрожа от ужаса, подполз к прикроватной тумбочке и трясущимися руками поспешно выдвинул ящик. Когда он услышал, как перекатываются и гремят бутылочки с маленькими пилюлями и таблетками внутри, он почувствовал стук в черепе. Преодолев сомнения, он взял одну бутылочку янтарно-коричневого цвета, и неуклюже открыл крышку, быстро высыпав на ладонь горсть белых желеобразных таблеток. Попытавшись аккуратно закрыть бутылочку, он поставил её на подушку и быстро пересыпал все капсулы из руки в рот, разжевал и почувствовал, как сиропообразная жидкость прилипла к языку. Она была как горький мёд с послевкусием мяты. Он почувствовал, что его глаза закатились к затылку, его тело конвульсивно билось, пока он глотал и глотал, чувствуя, как его рот пересыхает и обильно наполняется сиропом, содержащимся в таблетках. Его тело горело, слёзы наворачивались на глаза. Он не сдерживал их, позволяя каждой слезинке стекать по щекам, пока он ворочался, выгибался всем своим телом. Альбедо говорил ему, что эти таблетки помогут ему чувствовать себя лучше. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Эфир начал принимать эти лекарства, но он так и не смог привыкнуть к ощущениям, которые они вызывали. Каждый раз, уже с первой таблеткой он чувствовал странный прилив удовольствия — что-то, что заставляло его тошнить, а его сердце будто выкачивало всё, что было в его органах и в горле. Эфир закрыл глаза, пальцы ног мяли простыни, а спина выгибалась в отчаянных попытках охладить своё тело о кровать. Он быстро разделся догола, сняв с себя тонкое белое платье. Отбросив его в сторону, он схватился за грудь. На мгновение он остолбенел от удивления, почувствовав мягкость своей груди. Он посмотрел на маленькие бугорочки: они заметно увеличились с тех пор, как он впервые их увидел, но пробелы в памяти доказывали, что сравнивать было бесполезно. И, возможно, это была и его собственная вина — Альбедо сказал ему, что достаточно всего одной-двух таблеток, но при этом говорил, что приём большего количества, чем предписано, не повлечёт за собой никаких последствий, просто после него наступит более длительная сонливость. А эта сонливость, о которой он говорил, была для Эфира манящим эффектом, таким желаемым. Эфир надеялся, что сонливость продлится достаточно долго, чтобы обратиться в вечный сон. Маленькая таблетка превратилась в целую ложку лекарства. В итоге он опустошил всю баночку, словно это были сладкие конфетки, которые он засовывал в рот одну за другой. И чем больше он начинал думать о своём муже, тем больше вопросов появлялось в его голове. Отгоняя каждую бессмысленную мысль, он почувствовал тепло в паху. Он извивался, стонал и скулил. Его бедра терлись друг о друга, а онемевшие и холодные, но такие жгучие руки прижимались к животу. Он погрузил в себя два пальца, надавливая на гладкую кожу. Эфир вздрогнул, почувствовав, как теплая жидкость вытекает из него, и хотел спросить, нормально ли это, — но единственное, чего он хотел, это почувствовать себя лучше, успокоить свой гудящий разум. Он стиснул зубы, его хныканье становилось всё громче, несмотря на то, что он отчаянно подавлял его. Внутри было уже два пальца, но этого оказалось недостаточно. Другой рукой он стал мять свою грудь, поглаживая пальцами мягкий сосок, перекатывая его между пальцами и чувствуя, как он твердеет. Когда он открывал глаза, каждый трепет золотистых ресниц обращался новыми галлюцинациями. Он видел, как всё кружится, становится размытым, движется слишком медленно. Когда он смотрел влево и вправо, качал головой из стороны в сторону — всё вокруг двигалось вместе с ним. Ещё один долгий и знойный вздох сорвался с его губ, пока он качал своими бёдрами. — Хн-н... ха-а... Его голова наполнилась и начала пульсировать, звуки хлюпанья усилились, стали громче, когда он начал водить пальцами быстрее, сильнее, надеясь на такой же экстаз, какой он испытывал с мужем. Счастье от встречи с супругом, страх, который сбил его с ног и парализовал, были эйфорией, подобной которой не было ни у кого. Его крики нарастали, рыданья отдавались эхом по всей комнате. Страдания душили его, одиночество прижимало к земле, ведь всё, о чём он просил — это лишь мгновение покоя в объятиях мужа. Эти таблетки никогда ему не помогут. Даже если он будет принимать банку за банкой, они не помогут, лишь заставят Эфира целый день мучиться от рвоты. Он резко вдохнул, выгнув спину, когда почувствовал, как кончики пальцев коснулись чувствительного пучка нервов, которого всегда достигал Альбедо. И снова, снова Альбедо... Эфир повернул голову, прижав ее к подушке, и зарыдал, кусая ткань. Сопли и слёзы текли ручьем, он чувствовал, что его тело в полном беспорядке, сломленное и такое горячее, уязвимое и онемевшее. Он тяжело сглотнул, не в силах достичь желанного удовольствия, но даже тогда он отказывался вытаскивать пальцы, надеясь, что почувствует те же ощущения, что всегда дарил ему муж. Он содрогнулся еще раз, снова раздвинул ноги и задвигал пальцами вперёд-назад, издавая очередной крик; он крепче сжал груди, грубее – что угодно, лишь бы подражать прикосновениям мужа, но всё равно это было слишком нежно, слишком боязливо, не так напористо, как у Альбедо. И как раз тогда, когда он подумал, что попадёт в бесконечный цикл погони за несуществующим блаженством, он услышал скрип двери. — Ах... — раздался игривый голос за дверью. — Похоже, моя жена слишком нетерпелива? — и Альбедо захихикал, закрывая за собой дверь и направляясь к кровати. Эфир удивился, но быстро после этого утонул в страхе; он глядел на размытую фигуру перед собой, в его ушах все звенело, как будто он был под водой. Его желудок вздулся, а горло стало горячим. Его щёки вспыхнули теплым румянцем, когда он почувствовал, как кровать прогнулась под весом другого человека, а губы приоткрылись. Он не мог произнести ни слова, вместо этого он вздыхал, а слёзы потекли по щекам. Когда он почувствовал холодные руки мужа, нежно гладящие его по спине, он не ощутил ничего, кроме облегчения: он прижался ближе к другому, обхватил его руками и ногами, прижался губами к шее Альбедо, громко всхлипывая. Его глаза бегали по сторонам, он не мог понять, что происходит. Эфир знал лишь то, что муж вдавливает его тело в кровать, касания алхимика были такими призрачными, мимолётными. Но каждое прикосновение его пальцев снова и снова посылало электризующую волну по всему телу. — Aхл-х.. бедо... — сладко позвал Эфир, невнятно произнося слова, но мысленно он знал, что зовёт своего мужа. Пока Эфир продолжал тереться о него, Альбедо увидел почти пустую баночку, лежавшую на подушках, а его руки не переставали тереть спину Эфира, слегка покачивая его хрупкое тело из стороны в сторону. Он нежно обнимал жену, которая вцепилась ногтями в его одежду и тяжело дышала. Он дважды моргнул, глядя в отрешённые глаза Эфира. Улыбнулся, прижался к нему губами, слизывая слёзы и игриво покусывая его щеки. — Ты скучал по мне? — после этого вопроса он услышал, как Эфир всхлипнул, закрыв губы руками, тем самым заглушая громкие крики. Он смотрел, как слюна стекает по чужому подбородку, и ухмыльнулся. — Прости, — он бросил короткий взгляд на бутылку, — теперь тебе лучше? — и осторожно положил свою руку на ладонь Эфира, обхватив пальцами костлявое запястье, смотря на дрожащие губы. Альбедо вздохнул, наклонился и слизал слюну, провел языком по губам, ощущая на себе вибрацию отчаянных стонов Эфира. Отстранившись, он посмотрел на то, как Эфир сжимает губы в надежде получить новые поцелуи. — Ты выглядишь таким измученным... — начал он, проводя рукой по бедру Эфира, погладил по копчику. — Калиго никак не успокаивался? — его рука переместилась на грудь жены, нежно разминая маленькие, но довольно пухлые груди, а указательный и средний пальцы терлись об соски. Нежный вздох сорвался с его губ прямо в ухо жены, усмехаясь, когда та вздрогнула и заскулила. Эфир на мгновение замолчал, глядя на мужа и пытаясь сфокусировать взгляд на нем, но в голове всё ещё пульсировало. Он тяжело сглотнул, изобразив на лице глупую улыбку: — Хах, Альбедо... — начал он хихикать, обхватывая шею мужа руками, запутывая тонкие пальцы в пепельно-белых локонах. Он покачал головой, задорно улыбаясь. — Ка... Калиго... хорошо себя вёл. Калиго был таким послушным и приятным ребенком, и Эфиру повезло, что он зачал и родил такого ангела. Ещё один громкий стон сорвался с его губ, когда Альбедо наклонился к его груди, зацепился зубами за соски и взял один в рот, посасывая и покусывая бугорок. Он приподнял бёдра, переплетая ноги с ногами мужа, губы издавали чмокающие звуки, умоляя мужа доставить ему удовольствие: — Ребёнок внутри меня... дай мне... — и он снова захихикал, резко вдохнув, когда почувствовал ещё одну вспышку тепла, что растапливала его разум. Сожаление и чувство вины быстро поглотили его сердце, не давая понять, почему он отказал мужу, когда тот надеялся завести ещё одного ребенка. Эфир должен был понять, что всё, чем он был, всё, чем он когда-либо будет — всё это ради его мужа. Слезы снова хлынули по его щекам, и он захлебнулся в рыданиях. — П-прости, прости... — Я люблю тебя! — слова, которые обычно произносят с трудом, легко слетали с его губ слог за слогом. Альбедо наблюдал, как расширились глаза Эфира, как запылали щеки, окрашивая столь бледный цвет лица в красный, и Альбедо не мог не изобразить ни малейшей улыбки, подражая тому, какой должна быть романтика. — Я люблю тебя... — и он прижался губами к губам Эфира, просовывая язык между ними и работая руками, чтобы ласкать и массировать тело другого. Он почувствовал, как руки жены начали снимать с него одежду, и улыбнулся. — Спасибо... Прости меня. Я люблю тебя. Спасибо. Это простые слова, но они были без... — Пожалуйста! — лицо Эфира исказилось. — Пожалуйста, п-пожалуйста...! — он попытался отвести взгляд, зарыться головой в подушки, но муж прижался к его лицу. Он смотрел в эти бирюзовые глаза – холодные, но преданные. Это было и всегда будет лицом его любви, той, что бесконечно питала его. Во всех формах, на всех уровнях. Эфир считал её паразитом. Ничем иным, как пиявкой, отнимающей у него жизнь. Но Эфир пытался отступить. В конце концов, каждый день, проведённый с мужем, наполнял его всё большим облегчением, а каждый миг, проведенный вдали от него, был мигом, прожитым в страхе. В его сердце трепетало тепло – что-то прохладное и свободное, как утренний бриз на берегу. Он чувствовал, как волны эмоций порхают бабочками в животе, и мог только закрыть глаза в сладком экстазе, ощущая, как его губы прикасаются к губам мужа. Будто брак, заключённый на вечность. Когда он отстранился, раздался тихий вздох: — Я... — его губы расплылись в сладчайшей улыбке. — Я... нуждаюсь в тебе, Альбедо, — начал он, крепче прижимаясь к нему, тяжело дышал и ловя дыхание, которого, казалось, не существует. Голова становилась горячее, всё казалось пустым, но сама пустота казалась слишком тяжелой. — Я... буквально не могу жить... без тебя... — слёзы текли по его лицу густыми, горячими ручьями, но он лишь слышал, как Альбедо тихонько напевает у его уха, а потом целует его. — Тогда, — начал Альбедо, — я обещаю тебе, как когда-то в нашей клятве, что... — он смотрел, как эти влюблённые, беспомощные глаза смотрят на него с чистой преданностью. – Ты навсегда будешь моим, мы будем жить вместе вечно. Он посмотрел на улыбку, которая расцветала на губах Эфира. — Поколение за поколением, и так ты создашь свой собственный мир, Эфир. — Альбедо целовал губы своей жены, вызывая у той искренний смех, и именно это было похоже на рай – слышать такой сладкий смех. Он не смог сдержать собственной улыбки. — Поэтому, веди себя хорошо. Доверься мне, доверяй мне всегда... — и, расстегнув молнию и спустив брюки, а затем и нижнее белье, он раздвинул податливые ноги своей жены, посмотрел на покрасневшего Эфира и улыбнулся. — Ты будешь очень полезным для нашей семьи, я обещаю тебе это. Несмотря на то, что над его сердцем всегда витал неописуемый страх и одиночество, когда рядом был Альбедо, этот страх отступал. Когда Альбедо был на расстоянии вытянутой руки, этот страх принимал облик чего-то знакомого и комфорта, облик ностальгических мечтаний и обнадёживающих размышлений. Его тело онемело, затихло, почти превратилось в желе, и он мог только вздыхать и следовать ритму своего мужа, его сладкому, нежному ритму — он смотрел налево и направо, видя белые искры, а когда посмотрел в сторону, где его руки переплелись с руками Альбедо, он обхватил их сильнее и слегка улыбнулся, закрыв глаза, издавая сладкие стоны от каждого толчка. — Твой... Я весь твой. Всё, что угодно, всё, что ты хочешь, чтобы я сделал — я в любом случае последую за тобой, и всегда так будет. Всё, что было связано с Альбедо, уже давно стало частью самого Эфира. Незаметно для своей супруги, Альбедо начал постанывать, закатив глаза к затылку. Учёный снова посмотрел на опустевшую банку с таблетками и лишь ободряюще сжал руку Эфира, улыбаясь, когда тот потянулся, чтобы поцеловать его. От этого Альбедо задвигал бёдрами быстрее, пока Эфир не начал кричать. Отголоски криков Эфира стали достаточно громкими, чтобы Альбедо смог услышать плач их ребёнка, который почувствовал агонию Матери. — Пожалуйста, позаботься о моем ребенке как следует, Эфир. — Альбедо толкнулся глубже, наполняя жену своим густым семенем, слушая, как он пронзительно стонет. Бездумно и беспомощно голова Эфира вертелась из стороны в сторону. Он потерял контроль над моторикой, руки вслепую пытались найти и удержать мужа, но зрение стало таким размытым, что всё казалось далеким. Но всё же... он чувствовал сердцем, как сильно муж зависит от него, ожидая от Эфира какого-то ответа. Но тот лишь глупо улыбался сквозь кровавые сопли и слезы. Очищение, фаза вторая — завершено успешно.________________________
. .. ...? Первое: щелчок захлопнувшейся двери. Второе: в руках старая кассета. Третье: она вставляется в магнитофон. Глаза уставились на листок бумаги, засунутый под папки у стола сбоку, нога пнула маленькую кучу разбросанных костей, а рука потянулась за вырванной и смятой, тонкой страницей из газеты.