На крыше воздушного замка

парнишка, ella — мы умрем

      Тэхён слишком плотно и многострадально влюблён для того, у кого всё уже должно было до остова сгореть к чёртовой матери за столько-то лет. Слишком одержим человеком, эмоцией, чувством к тому, кто никогда не думал о нём в каком-то другом ключе, кроме дружеского — по крайней мере, так говорит Тэхёну психолог, к которому он начал ходить из-за того, что, возможно, банально устал от ощущения своей принадлежности тому, кто никогда не оценит его по достоинству. Нет, не так: всё тот же психолог считает, что формулировка чертовски неверная, потому что никто, кроме Тэхёна, не должен оценивать его по достоинству — раз, а сам Тэхён никому, кроме себя, не принадлежит — два. Он просто запутался — да, сильнее, чем многие, да, возможно, это не любовь уже даже, а что-то сродни одержимости, но и это не плохо, потому что Тэхён ни в коей мере не нарушает пространство того, по кому горит уже... достаточно долго. Дольше, чем ему бы хотелось, на самом-то деле, несмотря на то, что он уже как-то смирился жить с этим чувством и никогда — слышите? — никогда ни в чём не навязывался. И себя не навязывал.       Просто в один день очутился напротив психолога, на вопрос «Что тебя беспокоит?» отвечая простым «Я хочу исцелиться от чувства любви».       Звучит поэтично. Ощущается почему-то не так, к сожалению, потому что, даже несмотря на дерьмо, оно не отпускает, никуда не уходит. Если бы он жил в романе, где всё всегда кончается взаимным «долго и счастливо», то, наверное, любить человека, которому это даже не нужно, было бы проще. Потому что «долго и счастливо» в подобных романах выбивается если не любовью к тому, к кому изначально питал самые нежные чувства, то хотя бы к прекрасному принцу, который на добровольных началах героя и рыцаря придёт и спасёт из дерьма, выгребая его лопатой из твоей головы просто потому, что ты ему нужен любым.       Тэхён пытался действовать в этом ключе, честное слово. Проблема только кроется в том, что он ни хрена не справляется: чувство, которое в него вросло, словно плотные корни старого дерева — в землю, выбить клином нельзя, да и, если быть честным, нечестно по отношению ко всем тем, кто пытался с ним что-либо строить.       — То, что у меня в голове один только Чонгук, проблема только моя, и мне её решать, — это то, что он говорит своему психологу в один день, расставшись с чертовски хорошим парнем. По сути, все они были чертовски хорошими, если подумать: никто никогда не давил на него, ни к чему не принуждал, каждый уважал его границы, интересы и увлечения, разговаривал с ним через рот, как говорится, а не отмалчивался. Все они были с ним искренними, а сам Тэхён понимал, что не может дать им чего-то такого в ответ. Просто потому, что если бы он прошёл полное обследование, то ему бы в медкарте написали чёрным по белому одно слово: Чонгук.       «Мы должны сообщить Вам прискорбную новость: у Вас обнаружен Чонгук».       «Приносим свои соболезнования. У Вас Чонгук».       «Возможно, при должном лечении, Вы сможете перебороть этот недуг».       Что-то вроде подобного. Тэхён и сам чертовски устал любить парня на два года младше, который считает его своим лучшим другом уже пять грёбанных лет, из которых примерно четыре его хён по нему ужасно страдает. Он, кажется, все стадии принятия неизбежного по Чонгуку прошёл: начиная от торга и заканчивая мучительным пониманием того, что находится в полной, блять, заднице — и ни хрена с этим сделать не может. И не сможет, впоследствии, видимо, тоже, потому что он действительно посещает психолога по причине Чонгук приблизительно восемь раз в месяц. Это около двух раз в неделю. Слишком много для «просто влюблённости», как он изначально заливал Чимину, пожимая плечами и говоря, что «скоро пройдёт».       Ни хрена не проходит. Четыре года ни хрена не проходит.

***

      Чонгуку только исполнилось четырнадцать, и он чёртов мелкий пиздюк, который пытается быть крутым в глазах всех окружающих. Кодовое слово, скрытое здесь, именно пытается: затесавшись в компанию хёнов, он, который не курит, не пьёт и даже не ругается матом, чувствует себя откровенно белой вороной, даже не имея понятия, о чём говорить с ними всеми. Но его привёл Намджун-хён с курсов английского, который умудрился разглядеть в нём что-то такое, что он так отчаянно пытался в себе-таки скрыть: одиночество. Они с родителями только-только переехали из Пусана в Сеул, он действительно собирался начать новую жизнь, лишённую каких-либо ошибок, как в каком-то сериале, где главный герой получает право на то, чтобы забыть все огрехи прошлого, да вот только реальность оказалась не такой привлекательной, как он рисовал в своей голове.       Буллинг в школе — дело не новое. Подсознательно Чонгук был готов к нему с первого же брошенного сонсэннимом «Это Чон Чонгук, новенький, позаботьтесь о нём», и потому удивлённым бойкоту не был ни разу — его невзлюбил один из главных заводил класса уже через пару часов по причине того, что Мин Юнджу — популярная в их классе девочка, как оказалось, обратила на Чонгука внимание и решила с ним поговорить на перемене. А дальше всё как всегда: не говорит один — не говорят все, потому что дети жестоки и действуют стайно, а Чонгук слишком рассудительный, замкнувшийся в себе по ряду причин и слишком не по годам мудрый, чтобы воспринимать эти нападки через призму того, что это он виноват. Нет, виноват Хан Минхо, который слишком очевидно крашит Юнджу, с его дурацкой и детской ревностью, которая обрубила Чонгуку возможность с кем-то здесь познакомиться и, может быть, подружиться.       Но он не расстраивается. В этой школе он учится всего лишь пару недель: никто не знает, как повернёт жизнь, в самом деле, и такое бывает, что задиры потом извиняются и меняются в лучшую сторону. Но на курсы английского всё же записывается по просьбе учителя: довольно сильно отстаёт по программе, но наверстать можно за месяц, если хорошо постараться. А в том, что по части старания, Чонгук очень хорош.       Так с Намджуном они и знакомятся. Сидят за одной партой в аудитории, болтают о всяком — хёну на момент их знакомства уже шестнадцать, и он видится Чонгуку большим и крутым парнем, который знает всё на свете, хотя очень общительный Намджун, кажется, действительно знает всё на свете, как бы странно то ни звучало, и Чон действительно к нему тянется. При всей своей угловатости и несуразности.       А вот почему соглашается прийти к нему в гости на выходных, остаётся загадкой. У Чонгука нет проблем с социализацией, но у него есть определённые проблемы с зоной комфорта, которую он здесь, в новом городе, только лишь познаёт в попытке раскрыть себя с новых сторон и, возможно, что-то в себе изменить со временем. Но, впрочем, пугается зря: друзья Намджун-хёна — Сокджин-хён и Юнги-хён — оказываются чертовски хорошими ребятами, ну, на первый взгляд. Сокджин-хён вообще являет собой короля своей школы, избранного путём голосования — настолько красив. По нему девчонок немеренно сохнет, и Чонгук, в принципе, хорошо их понимает: для своих семнадцати лет этот парень действительно невозможно хорош, как будто буйство гормонов его даже не тронуло. А Юнги-хён... тоже хороший. По-своему. Ну, обязательно, не зря же он тут затесался, хоть и волком смотрит какое-то время перед тем, как буркнуть:       — У нас, что, детсад? Ты зачем малявку привёл?       — Это Чонгук, и он очень крутой, — мягко сообщает Намджун. — Отключи своё говно, Юнги-я, и позволь себе познакомиться с кем-то, кто не твой бывший.       «Твой бывший» бьёт Чонгука по лицу достаточно сильно, пусть он и не подаёт вида: до этого момента ему приходилось сталкиваться с гомосексуальностью, разумеется, он знает о существовании людей, которые предпочитают свой пол противоположному, однако впервые сталкивается с подобной простотой выражения позитивного мнения в контексте отношений такого рода. Для него это не дикость, просто... что-то новое, да. Определённо. Юнги на это же хмыкает, откидывая со лба мятную чёлку, и, коротко цыкнув, уходит курить на балкон. Как и первое впечатление от его характера — острый, тощий, угловатый, местами нескладный и очень холодный. Но Чонгук почему-то уверен, что он привыкнет — к этому хёну охота тянуться. Беспричинно. Просто он внушает уверенность, несмотря на всю свою колкость.       — С Тэ будут проблемы, — тем временем хмыкает Сокджин-хён, глядя на Чонгука в упор. — Он может быть ещё тем козлом, мелкий, но ты на него зла не держи, договорились? Это он поначалу такой, а сейчас ещё хуже, потому что с Юнги только-только расстался, а Намджун избрал самую дерьмовую тактику в мире — сталкивать их друг с другом, чтобы они смирились с общим кругом общения.       — Такое бывает, когда два твоих друга сначала дружат между собой, потом начинают встречаться, а потом расстаются, — буркает тот, наливая Чонгуку в стакан газировку. — Я сразу сказал, что идея дерьмо. Нельзя встречаться, если вы двое друзья и у вас есть ещё друзья. Всем будет хреново от этого, когда вы расстанетесь, а вы рано или поздно непременно расстанетесь.       — Ты такой пессимист, — дует губы Сокджин.       — Я реалист. Ничто в этой жизни не вечно, знаешь ли. Кроме дружбы. Настоящую дружбу сложно похерить, даже если вы двое встречались — главное, чтобы другие не позволили вам её проебать.       Эти слова, на взгляд Чонгука, которому только-только исполнилось четырнадцать лет, кажутся достаточно мудрыми: он позже ещё не один раз их обдумает, на самом-то деле, взвесит в своей голове каждое и придёт к выводу, что они не лишены смысла. Даже, скорее, в них больше веса, чем во многих других вещах, которые он когда-либо слышал в контексте отношений, которые проросли из крепкой доверительной дружбы.       А потом дверь открывается, являя глазам того, кого Сокджин назвал до этого «Тэ», и это тот самый человек, к которому Чон беспричинно проникается сильнейшей антипатией. «Тэ» невольно заставляет ассоциировать себя с хитрым лисом: кривая квадратная усмешка, смазливое лицо, а в миндалевидных глазах столько презрения по отношению то ли ко всем присутствующим, то ли к ситуации, то ли к одному Чонгуку в принципе, что становится весьма неуютно. Он одет достаточно просто, но броско: яркий красный свитшот, голубые ядрёные джинсы и волосы покрашены в дешёвый рыжий — выжженные, не очень ухоженные. А ещё у него глаза подведены. Тоже не слишком искусно, но этот парень буквально излучает ауру превосходства, и Чонгуку с ним дискомфортно с первой минуты. Что усугубляется, когда вошедший смотрит на него, как на таракана — не без брезгливости, а затем, ни с кем не здороваясь, поворачивается к Намджуну, чтобы, сощурившись, процедить тихо:       — Он здесь? — голос у него низкий, красивый, глубокий, но пропитанный ядом — это всё портит. Чонгук, присевший прямо на пол рядом с Сокджином, решает оставить это замечание без каких-либо комментариев: ему всё ещё далеко до понятий «уют» и «комфорт» в этой компании, поэтому он решает не говорить вообще ничего. Но хён сжимает его пальцы своими, доверительно смотрит в глаза и улыбается мягко, почти по-отечески: так может улыбаться любящий старший брат или вроде того, но никак не парень, который видит кого-то впервые.       «У этого хёна наверняка огромное сердце», — почему-то думает Чон.       — Я предупреждал, помнишь? — беззвучно шепчет Сокджин. И Чонгук коротко на это кивает, всё ещё не совсем понимая, куда себя деть, потому что неловкость и напряжение растут с каждой секундой, а Намджун вовсе не выглядит человеком, который буквально столкнул в одном помещении двоих бывших... бойфрендов, и только пожимает плечами, отвечая новоприбывшему:       — А если и да, что ты сделаешь? Уйдёшь, хлопнув дверью? Никто из нас не виноват в том, что вы, двое козлов, решили похерить свою дружбу, просто не сойдясь характерами. Вас все предупреждали, на секундочку так.       — И где? — чеканит рыжий с нехорошим прищуром.       — Для начала будь послушным и вежливым мальчиком, поздоровайся с новеньким. Это Чонгук.       — Мне похуй, кто это. Я спросил тебя, где Мин, сука, Юнги.       — И это одна из причин, по которой мы разошлись, — говорят от балкона негромко, и «Тэ», повернув голову в сторону звука, кривится так, будто ему дерьмо под нос подложили. А Юнги-хён, наоборот, выглядит крайне расслабленным, когда заканчивает то, что начал, а именно: — Твоя импульсивность и инфантильность. Ты слишком эмоционален. Как тёлка. Держи себя в руках.       — Не тёлка, а девушка, — поправляет Сокджин, но его все игнорируют: Юнги-хён хмурится, «Тэ» прожигает в нём дыру взглядом, и воцарившаяся пауза становится куда тяжелее всех предыдущих. Те хотя бы были пропитаны чувством неловкости, эта же — обидой и злобой.       — Это всё ещё Чонгук, — наконец, произносит Юнги-хён, кивая на новенького в их кругу. — Поздоровайся, Тэхён, — и рыжеволосый поворачивает в сторону Чонгука голову, чтобы испепелить взглядом и его заодно, а потом коротко рявкает, словно ему только мысль о перспективе подружиться противна:       — Привет.       Чонгуку с Тэхёном, которого все здесь зовут Тэ, дискомфортно. Это он понимает тогда, когда ему только-только исполнилось четырнадцать лет и Намджун — парень с курсов английского — приводит его в компанию своих друзей, где двое из них состояли в гомосексуальных отношениях и не скрывали своей такой связи. Для него всё ещё много нового, ещё больше предстоит узнать — пусть он и умненький, но всё ещё во многих вещах остаётся ребёнком, который в силу нехватки опыта не задумывается о сложных многогранных составляющих суки под названием Жизнь.       Например, ему предстоит узнать Тэхёна получше. И даже как-то так случится, что этот самый Тэхён станет его самым лучшим и ценным другом на свете.       (И будет ходить к психологу из-за него лет через пять, но об этом Чонгук не узнает даже в свои девятнадцать. Он вообще не узнает, что импульсивный рыжеволосый пацан в джинсах ядрёно-голубого цвета в свои двадцать один будет сходить с ума от разрушающего чувства любви, точно осознавая, что никогда в жизни никого не полюбит так сильно, как полюбил того мелкого, которому при первой встрече бросил злое «Привет» и до конца вечера не сказал больше ни слова).

***

jk: ты не хочешь встретиться вечером? jk: может, сходим в кино? или в бар? jk: я просто пиздец, как заебался с проектом по менеджменту jk: я говорил тебе, что препод заставил нас делать презентацию по имеющейся марке? по старым стандартам, никто так больше не делает, но прикол в том, что он меняет критерий оценивания каждую пару, он реально конченный псих jk: так что jk: может сходим куда-нибудь?       Психолог говорит, чтобы Тэхён для своего и чужого блага отдалился от Чонгука и держался от него как можно дальше. Не потому, что его любовь — это что-то плохое. Или Чонгук плохой — нет, напротив, он, сука, очень хороший: если брать с точки зрения друга, то Чон действительно потрясающий друг — он правда много отдаёт ему, никогда не бросит, хорош в поддержке и всегда тактичен, местами даже чрезмерно. Настолько тактичен, что иногда Тэхёну становится страшно, что он догадался или уже давно знает, но не акцентирует на этом внимание по причине «мне это не нужно» или «я не хочу давать ответ этим чувствам». А потом понимает: нет, Чонгук просто хороший парень, который правда старается заботиться о Тэхёне так, как он умеет и чувствует. И это, на самом-то деле, такая огромная ценность, что он не понимает, как кто-то может не влюбиться в Чонгука, потому что он очень чудесный. И одновременно каждый раз умирает, когда кто-то действительно в Чонгука влюбляется.       Психолог говорит, чтобы Тэхён для своего и чужого блага отдалился от Чонгука и держался от него как можно дальше. Не потому, что Тэхён сталкер или его любовь нездорова — отнюдь, у него та самая форма искреннего и самоотверженного чувства, которая лишена какой-либо токсичности хотя бы потому, что её напрочь лишён даже тот, к кому это самое чувство испытывается. Просто сам Тэхён зачастую не думает, что даже подобная ипостась его личной зависимости может пагубно отражаться на нём самом, вот и всё. И если бы он не хотел искоренить эту привычку в себе, не захотел бы постараться жить дальше, не захотел бы пытаться научиться жить без этой любви, то тогда бы даже вопрос ребром не стоял — нельзя помочь тому, кто не хочет этого сам.       Но, возможно, Тэхён жалок. Или его чувство к Чонгуку чертовски сильное для того, чтобы он когда-либо мог его разорвать. tae: твой препод реально какой-то уебок tae: беги скорее на ручки jk: ура!!! jk: во сколько ты хочешь встретиться, хён?       Хён, если быть до конца откровенным, согласен встретиться с тобой в любую минуту, как только ты пожелаешь — тебе достаточно его просто позвать. А ещё лучше будет, если каждое утро, открывая глаза, хён будет видеть твоё лицо на соседней подушке.       Жаль, конечно, что всё это только мечты. tae: может, в восемь вечера встретимся около моего дома, а там решим? jk: давай! надеюсь, я не отвлекаю тебя от каких-то дел? tae: нет, всё в порядке) jk: окей! не опоздаю! tae: до вечера)       «Надеюсь, я не отвлекаю тебя от каких-то дел», да? Вздохнув, Тэхён оборачивается: за спиной остался центральный вход в медицинский центр, где работает его специалист — тот самый, который советует держаться от Чонгука подальше. А впереди, вообще, было одно дело, которое, как он смел робко надеяться (как и всегда, в общем-то), немного его отвлечёт от диагноза, с которым он живёт столько лет, но...       — Алло? Привет, Богом-хён! — это то, что произносит Тэхён в трубку, спускаясь по ступенькам крыльца медицинского центра. — Я надеюсь, ты ещё не выехал? Нет? Прекрасно! То есть, я хотел сказать, что... да, я не смогу сегодня пересечься с тобой — забыл про сложный проект по учёбе. Что? В другой день? Не знаю, давай спишемся с тобой на неделе? Прости, что так получилось, я правда не хотел, чтобы наше с тобой свидание накрылось сегодня. Точно не обижаешься? Хорошо! Спасибо тебе!       Стоя уже на тротуаре в нескольких шагах от медцентра, Тэхён какое-то время гипнотизирует потухший экран телефона — а потом, вздохнув, кладёт его в карман собственных джинсов и тащит задницу в сторону метрополитена: в конце концов, времени осталось не так уж и много, а «проект» подойдёт к его дому уже через два с половиной часа.

***

      Ким Тэхён классный.       Это то, что Чонгук в свои пятнадцать скажет каждому с уверенностью и неописуемой гордостью. Его хён самый лучший, пусть иногда импульсивный чрезмерно, и чертовски хорош в том, что называется понять, принять и простить — он многому учит своего младшего друга (куда большему, чем даже сам может подумать), и Чонгук к нему искренне тянется. Сам не знает, как так произошло, на самом-то деле — просто в один день (уже в их вторую встречу) Тэхён вдруг перестаёт казаться ему чрезмерно импульсивным козлом, который думает только лишь о себе, и оказывается невероятно лучистым и тёплым.       Возможно, всё дело в том, что во вторую их встречу он отлавливает Чонгука на кухне Сокджина, хватает его за плечи, чтобы к себе развернуть, и говорит быстро и тихо, глядя прямо в глаза:       — Я мудак. Прости меня, пожалуйста. Я не хотел быть грубым с тобой, просто, понимаешь, период дерьмо. Ты не заслуживаешь того, чтобы какой-то хрен с горы тебе грубил с первой секунды. И мне действительно очень жаль, что так получилось. Давай попробуем заново? Я Тэхён. Ким Тэхён. По знаку зодиака я козерог, по китайскому гороскопу — свинья, по жизни, в принципе, тоже, судя по всему, но я стараюсь, правда стараюсь.       И Чонгук на это ему широко улыбается. Потому что хён, который показался ему той ещё занозой в заднице, неожиданно выглядит таким чутким и искренне раскаивающимся в том, что он мог кого-то случайно обидеть на импульсе, что не простить его невозможно.       — Порядок, — и Чон доверительно кладёт ему руки на талию. — Чон Чонгук, дева, по китайскому гороскопу — бык, но мама говорит, что я и в жизни очень упёртый, так что...       И вот с этого момента их общение кардинально меняется, и Чонгук Тэхёном проникается очень. Почти так же, как и Юнги-хёном, на самом-то деле: оба такие разные, но теперь он хорошо понимает, почему они в прошлом году решили попробовать — в конце концов, крутые люди должны держаться вместе, даже если они крутые по-разному.       — Кстати, — это Чон говорит уже в свои пятнадцать, потягивая через трубочку банановое молоко, которое семнадцатилетний Тэхён купил ему в качестве извинения за опоздание.       — М? — тот только на него глаза скашивает, вскинув тёмную бровь. В семнадцать его волосы покрашены в красный, потому что, по его словам, он находится в поиске себя, но никак не найдётся, а Чонгуку очень нравится такой его цвет волос. Он очень красиво гармонирует со смуглой кожей, широкой квадратной улыбкой и утончёнными повадками его хёна — возможно, нельзя быть таким красивым и располагающим, когда тебе только семнадцать. Не исключено, что у Чонгука немного заходится сердце и сбивается дыхание, когда Тэхён позволяет ему коснуться себя или касается сам, но он пока не может дать точный ответ этому чувству. В конце концов, ему только пятнадцать. Он всё ещё ребёнок, которому достаточно сложно принять себя и свою сексуальность — он даже о том, что касается гетеросексуальных отношений, ничего не знает. Просто потому, что их не было. Ни хрена у него не было, но зато есть Тэхён, у которого, кажется, было всё абсолютно, и он охотно делится этим. Не потому, что выпендривается, а для того, чтобы Чонгук ни хрена не боялся и не стеснялся того, что с ним произойдёт когда-нибудь в будущем.       «То, что у тебя нет никакого опыта — абсолютно нормально», — вот, как ему хён однажды сказал. — «Я старше тебя на целых два года, и по этой причине я несу ответственность за тебя! За твоё сексуальное просвещение в том числе, кстати. Так что задавай вопросы, идёт? И не стесняйся!».       — А вы с Юнги-хёном сколько встречались? — робко интересуется Чонгук. Ему всё ещё пятнадцать и он не привык к тому, что парни не скрывают того, что между ними может быть что-то большее, нежели дружба, и подобная смелость в чужих действиях побуждает в нём восхищение чужими силой и стойкостью. А Тэхён же, в свою очередь, лоб морщит, словно вспомнить пытаясь, а потом отвечает:       — Месяца четыре, наверное. А что?       — А вы... занимались сексом друг с другом? — чувствуя, как кровь приливает к щекам, шепчет Чон. Это очень интимный вопрос, и пусть Тэхён велел ему не стесняться и спрашивать, он всё равно чувствует себя очень неловко.       — Хочешь спросить, кто из нас был активом? — морщит нос хён в игривой улыбке.       — Ну... — и Чонгук опускает глаза. — Да.       Ему действительно до невыносимого стыдно сейчас. Просто потому, что это чертовски неловкий вопрос, а Тэхён останавливается посреди пустого переулка, усаженного сакурой, сейчас не цветущей из-за сезона. Наверняка весной здесь будет очень красиво, но почему-то Чон ловит себя на мысли о том, что не настолько, как красив его хён в любое время года и суток, особенно прямо сейчас, когда улыбается ему с лаской в тёмных глазах и говорит:       — Я. Просто так получилось, — и треплет его по щеке. — В том, чтобы быть принимающей стороной, Чонгук-а, нет ничего плохого или постыдного, запомни это, пожалуйста. Это не делает тебя менее мужественным, потому что на твоих ежедневных поступках никак не отражается, понял меня? Это лишь предпочтение. Твоё постельное предпочтение. И, разумеется, это никак не отражается на том, кто в ваших отношениях так или иначе ведёт.       — Разве хорошо — когда кто-то ведёт? — наклонив к плечу голову, интересуется Чон, расслабляясь: голос у Тэхёна чертовски доверительный и надёжный, как и весь он в принципе — он действительно призывает его не стесняться обычных вещей и многому учит. Чонгук никогда не сможет отплатить ему тем же, потому что знание и опыт — это огромная ценность.       — Каждому своё, мелкий, — пожимает плечами Тэхён, а потом ерошит свои красные волосы. — Кто-то чувствует себя комфортно, когда следует за кем-то, кто-то понимает, что доминировать — это его ниша. А кому-то хорошо, когда в рутине всё равноценно и решения принимаются только совместно.       — А тебе как комфортнее? — неожиданно задаёт Чонгук новый вопрос. Потому что это очень важная вещь, и касается она не только романтики — это же так важно: учитывать чувства и желания другого человека даже тогда, когда речь заходит просто о дружбе.       А Тэхён вдруг теряется. И моргает пару раз перед тем, как слегка порозоветь скулами и со смущённой улыбкой ответить:       — Не знаю. Думаю, последнее, — и пожимает плечами. — А что?       — Просто хочу учиться быть рядом с тобой таким образом, чтобы тебе было комфортно! — просто и с улыбкой отвечает Чонгук, чувствуя, как внутри тепло разливается, и оно не тревожит, а греет приятно при виде того, как взволнованно начинают блестеть глаза его хёна, когда он говорит ему такие простые слова. — Не хочу, чтобы рядом со мной тебе было как-то... не так, понимаешь? Я ведь очень люблю тебя, хён! — и снова смущается, когда тот вздрагивает, но лишь на секунду, потому что потом, не стесняясь, обнимает крепко-накрепко, прижимая к себе и улыбаясь счастливо:       — И я тебя, мелкий. Ты невероятное золото.       И, утыкаясь носом в основание чужой смуглой шеи, Чонгук стопроцентно уверен, что Тэхён его никогда не осудит, всегда будет беречь и заботиться. И больше всего на свете он, ещё ребёнок такой, будет стараться дарить ему то же в ответ.

***

      — Я просто пиздец, как заебался, без шуток, — на улице достаточно жарко даже сейчас, когда солнце уже закатилось за горизонт и Тэхён с бесконечно тянущим чувством в груди встречается с Чонгуком нос к носу. Мелким того уж точно больше не назовёшь: они теперь одного роста, а этот фанат спортзала стал реально огромным и невозможно красивым (всегда таким был, на самом-то деле, для одного Ким Тэхёна уж точно).       Даже рукав набил, сделал по несколько проколов в каждом ухе и отрастил свои невозможные волосы — сейчас они, доходящие ему до мягкой линии щёк, очаровательно вьются, и он убрал их в небольшой хвост, туго стянутый на затылке резинкой. А Тэхён, в свою очередь, на его фоне чувствует себя ужасно неловко: рядом с ним, одевающимся в просторные вещи пастельных тонов и простые шлёпанцы с открытой пяткой, Чонгук выглядит прообразом типичного плохого парня, пусть таковым не является от слова совсем — чёрная безрукавка, грубые серые джинсы и массивные тёмные кроссы, которые слегка запылились из-за того, что со стороны Китая сейчас летит особенно сильно. Его голос звучит слегка приглушённо из-за чёрной маски, которую себе на нос натянул, а сейчас хмурится, глядя на своего хёна с нехорошим блеском в тёмных глазах. Так смотрят обычно на тех, о ком хотят заботиться очень и переживают по малейшему поводу.       (Когда он так смотрит, внутри Тэхёна всегда что-то сначала обрывается камнем, а потом взлетает толпой самых ярких, прекраснейших бабочек. И поразительно, что за столько-то лет его безумной тайной любви он всё чувствует так же, словно влюбился вот-вот, недавно совсем.       Может, всё дело в Чонгуке и в том, насколько тот удивительный и многогранный настолько, что каждый день открывается ему с миллиона новых сторон. Да, всё дело определённо в Чонгуке).       — Ты чего? — бормочет неловко, хмурясь в ответ. А Чон цыкает коротко, головой качая с досадой, и задаёт встречный вопрос:       — Твоя маска?       — Моя маска?       — Да, твоя маска. Где она?       — Её нет, — немного задавленно говорит ему его большой крутой хён в ответ, чувствуя себя пятиклашкой, забывшей в школе сменную обувь. — Я как-то не подумал, что...       — Айщ! — и Чонгук, бормоча ругательства, лезет в барсетку, которую закрепил на поясе джинсов, чтобы извлечь оттуда упаковку с новой маской чёрного цвета и вручить её в руки Тэхёну: — Пожалуйста, не забывай о таком, сейчас очень пыльно. Не хочу, чтобы ты болел. Договорились?       — Договорились, — хорошо, что Ким наклонил свою патлатую кудрявую голову, чтобы быстрее открыть упаковку, и таким образом спрятал от чужих глаз своё лицо глупое, иначе то, как он улыбается счастливо-смущённо, вызвало бы много вопросов. Простая забота, понимаете, она же не должна вызывать столько эмоций, но в Тэхёне всё взрывается совершенно неукротимыми вихрями, когда между ними так происходит. Любое касание, любая взволнованность — он всё это так чутко считывает, словно живёт от одного до другого момента, и это так... потрясающе, на самом-то деле, что, наверное, в чём-то он сам себе врёт. Как говорится, нельзя помочь тому, кто сам этого не хочет, а он, видимо, относится как раз к тем наркоманам, которые не признают того, что они наркоманы. Вот только его доза, она не убивает, отнюдь, а заставляет его испытывать счастье.       — Хочешь в бар? — вдруг предлагает Чонгук, а Тэхён, натянувший маску на уши, недоуменно моргает.       — Да, но разве ты не хотел в кино?       — Я просто подумал, что моё очередное расставание стоит отметить, — хмыкает Чон. И вот только он один может заставлять Тэхёна чувствовать себя невероятно счастливым, чтоб сразу же после — ранить так сильно, чтобы снова скулил в попытках подняться. Потому что, да, не один Тэхён здесь является тем, кто пытается строить свою личную жизнь.       На самом деле, когда он узнал, что Чонгук до конца познал свою сексуальность и предпочтения, в его душе засела робкая надежда на шанс о взаимности. Но когда у того появился его первый парень, который был не им, Ким Тэхёном, сам Тэхён немного (много) умер внутри. Но это другая история, совершенно другая. Просто каждый раз, когда Чонгук снова начинает с кем-то встречаться, кто не он, Ким Тэхён, Тэхён каждый раз искренне рад за него, но одновременно разбит за себя — и это какой-то особый вид мазохизма. И в такие моменты — моменты, когда Чонгук напоминает ему о том, что давным-давно вырос, является личностью с рядом желаний и чувств — он очень хорошо понимает, почему обратился к психологу. Жаль, что любовь таблетками не заглушить, а желание быть в зоне доступности, касаться и чувствовать никуда не уходит, а только усиливается, когда они долго не видят друг друга. Тэхён настолько привык жить с этим чувством внутри, что уже банально не понимает: каково это — жить без Чонгука. Быть без Чонгука. Улыбаться кому-то, кто не Чонгук, и испытать сильное чувство к тому, кто никогда не подарит ему таких ярких, открытых улыбок, от которых хочется простецкого жить.       Но вместе с тем ему настолько, блять, больно порой — просто быть рядом с Чонгуком, что хоть в петлю лезь, честное слово. Никто не знает, сколько слёз за четыре мучительных года в себя впитала подушка и стены его тесной комнаты, никто не знает, сколько мучительных ошибок Тэхён совершает за этот продолжительный срок — их даже ошибками никто точно не может назвать, потому что, во-первых, они друг о друге не знают, а во-вторых, у каждой есть имена, которые были даны при рождении: сейчас — Пак Богом, а до этого — Чон Хосок, Пак Чимин, Джексон Ванг, Ким Минсок и...       Да.       Мин Юнги.

***

      — Вы... снова встречаетесь? — Чонгуку шестнадцать, Тэхён всё ещё на два года старше, но мозгов в нём ни хрена не прибавилось. Прибавились только страдания, тянущее чувство где-то там, в грудной клетке, и постоянное желание где-нибудь абсурдно самоубиться в попытке сбежать от постоянной тахикардии, которая его вездесуще преследует при виде Чонгука. Это перестаёт бесить уже через месяца три после того, как в свои семнадцать лет Ким понимает, что он провалился на последний круг Ада, а у его Сатаны глаза карие, нос крупный и два зуба выпирают мило, по-кроличьи, когда он улыбается. Теперь же он себя ненавидит: возможно, чуточку больше, чем ему действительно следует, потому что не его вина совершенно, что Чонгук на него даже не смотрит в том самом смысле, но продолжает быть таким чертовски хорошим, заботливым и преданным другом, пока у Тэхёна внутри по нему цветы распускаются и стремительно вянут.       Это не тот самый случай, когда следует рассказать и признаться, он в этом стопроцентно уверен. Хотя бы лишь по причине того, что похерить даже друга-Чонгука он боится так сильно, что иногда у него бывает на этом фоне тревожность.       Окей, не иногда. Куда чаще, чем ему бы хотелось, на самом-то деле. А потому он прячет свои дурацкие чувства в сырой тёмный подвал — ставит коробку с ними на шкаф рядом с другой, где схоронились детские мечты стать космонавтом, а потом поднимается, хлопает дверью, вешает амбарный замок, а ключ бросает в урну на улице, стопроцентно уверенный, что ночью его заберёт мусоровоз. В бытие ещё во многих вещах абсолютным ребёнком, Тэхён хорошо понимает: больше всего на свете ему бы хотелось видеть в Чонгуке только того же, кого Чон видит в нём — хорошего друга, который никогда не предаст, всегда позаботится и будет принимать тебя таким, какой есть. Того самого друга, который никогда не покинет в сложный период, а если ты совершишь какую-то дичь, то просто подставит плечо и мягко тебе разъяснит, где ты оплошал. Но он не может видеть в нём просто лишь друга — но старается изо всех сил жить дальше просто из-за того, что у него нет выбора, ясно? В свои восемнадцать действительно верит, что стоит переключиться, отвлечься — и всё пройдёт, образуется.       И поэтому, да, когда Чонгук внезапно задаёт ему этот вопрос, сидя на ограждении клумбы в одном из спальных районов Сеула, Тэхён... обескуражен. И для ответа ему требуется куда больше времени, чем он вообще мог подумать, пусть в своей голове раз за разом он прокручивал их разговор, а всё равно не готов к нему оказался. Поэтому курит — делает две плотных затяжки, где каждая сопровождается густым сизым выдохом, поджимает губы в задумчивости и пытается, да, увильнуть:       — С кем?       — С Юнги-хёном. Вы снова встречаетесь? — голос мелкого звучит совершенно негромко и немного расстроенно, а Тэхён запрещает себе думать о том, почему он звучит именно так.       — Почему ты так думаешь?       — Я вижу, как он на тебя смотрит, — отводя взгляд, отвечает Чонгук, и выглядит он в этот момент таким уязвимым, что Тэхёну физически становится больно от этого вида. Он сгрести его в объятия хочет, к себе прижать, зарыться в густые тёмные волосы носом, вдохнуть его запах, а потом обхватить руками его лицо и целовать, целовать всюду, где только сможет достать. Но он не делает этого: просто стоит, смотрит на своего лучшего друга сверху вниз, держа на лице маску искреннего, но, впрочем, спокойного удивления, пока Чон откровенно мечется между непонятным его хёну сумбуром сильных детских эмоций.       — И как же он на меня смотрит, Чонгук-а?       — Как на того, с кем встречается, — просто отвечает Чон, поднимая глаза. Они у него большие и круглые, в них невинность плещется, хотя ему уже целых шестнадцать — они вчетвером по малолетке так и не смогли вбить ему в голову подростковую дурь, слава богу. Чонгук оказался действительно чрезмерно умным ребёнком для этого, и достаточно принципиальным и чистым в хорошем смысле этого слова, чтобы отторгать от себя всё дерьмо, которое влечёт за собой период буйства гормонов. Ни алкоголя, ни сигарет, ни наркотиков. Умница.       А Тэхён... идиот. Потому что на эту невинность мнимо громко (слишком громко и чрезмерно фальшиво) смеётся, запрокинув голову к тёмному небу, а потом расплывается в широкой (картонной) улыбке и произносит:       — Это что за взгляды такие, а, мелкий?       — Как на того, кого он любит и хочет, — краснея щеками, выпаливает Чонгук из себя, а затем хмурится и коротко цыкает. — Любишь смущать меня.       — Это ведь моё хобби.       — Ты на вопрос не ответил.       А Тэхён правда не знает, что отвечать. Потому что у него в восемнадцать мозгов всё ещё меньше, чем у Чонгука, а ещё он очень напуган и не знает, что ему с собой таким делать: чувства, он знает, он ощущает, из своей коробки уже давным-давно выбрались и сейчас бьют изнутри по двери в подвал, да с такой силой, что замок вот-вот лопнет к хуям. Тэхён действительно не знает, что ему делать. Он просто хочет быть от Чонгука подальше или же раствориться в нём так, чтобы уже без шанса на вдохи и выдохи. Хотя, в принципе, о чём здесь речь может идти: он уже растворился в Чонгуке, и здесь не предвидится никаких попыток на то, чтобы вынырнуть. Но он всё ещё старается, честно. Всё ещё совершает ошибки, наступает на грабли и делает себе очень больно, но не сдаётся, потому что никогда не узнаешь, если не рискнёшь хоть что-то исправить.       (В свои двадцать один он, сидя с Юнги на балконе в квартире своего бесконечно уставшего хёна и куря одну за другой, только лишь усмехнётся в заволоченное тяжёлым смогом небо, потому что уже будет знать, что и рисковать смысла, в принципе не было, потому что у него под веками пропечатано только «Чонгук», и ничьё имя его никогда не перекроет, как ни пытайся. Но всё равно будет пытаться, цепляться, пытаться согреться в чьих-то объятиях, потому что дурак и не может принять, что, находясь не в кольце рук Чонгука, всегда будет чувствовать холод.       Юнги же только вздохнёт на это и сожмёт его пальцы своими холодными, длинными. А потом, склонив голову, спросит одними глазами, как долго они будут думать, что друг друга спасают, когда сами идут ко дну, как два блядских Титаника, и друг друга тащат для скорости. А Тэхён понятия не имеет, что здесь можно найти позитивного, поэтому так же взглядом ответит, что пока один из них не истончится нервной системой до нитки.       И они снова продолжат курить в полном молчании).       — Ну, мы переспали пару раз, не думаю, что это можно назвать отношениями, — это то, что он отвечает в свои восемнадцать, пожимая плечами, а в глазах Чонгука внезапно затухают все звёзды и за него вдруг становится чуточку больно — рот округляется, он выглядит совершенно потерянным, а потом, ковырнув асфальт носком кроссовка чёрного цвета, только кивнёт на это с глухим и невнятным:       — Понятно, — и его реакция не должна внушать Тэхёну надежду, но именно это и происходит. Тэхён за год своей дурацкой любви выстрадал для себя одно правило: не лелеять в душе никаких ожиданий в адрес Чонгука. Тёплого, тактильного мальчика с чистой душой и огромнейшим сердцем, где в романтическом смысле обязательно найдётся местечко кому-то, кто не Тэхён. Никогда не Тэхён. А падать с верхушек воздушных замков, которые сам себе понастроил в дурацкой башке, до ужаса больно.       Поэтому он снова затягивается, разбавляя шумным вдохом паузу, повисшую между ними двумя. И, выдохнув дым коротко, резко, словно на нервах, косится в сторону своего лучшего друга, чтобы выдавить из себя очередную улыбку и поинтересоваться в ответ:       — А у тебя как дела?       — А я впервые поцеловался вчера, — неожиданно отвечает Чонгук. И, да, его реакция на признание Тэхёна о том, что у них с Юнги что-то было, не должна была внушать его хёну надежду, но именно это случилось на одно только мгновение — и уже через секунду он сломал позвоночник о твёрдую почву, оступившись на крыше очередного воздушного замка, и ему рёбрами пробило лёгкие. Но хорошо, что Чонгук не видит эту фантомную кровь, что течёт по губам, когда Ким, всем своим видом играя в любопытство и радость, начинает осыпать его градом нужных вопросов.

***

      Тэхён не любит воздушные замки и давно не строит их, на самом-то деле. Ходит к психологу в свои двадцать один, учится в вузе и тому, как прожить с неизлечимым диагнозом «Любовь к лучшему другу», и мог бы поступить в актёрское, на самом-то деле, а вовсе не на гостиничный бизнес, потому что отыгрывать отсутствие боли при учёте того, что она его изнутри разъедает каждую секунду его чёртовой жизни — это искусство. А ещё Тэхён не любит шумные душные бары, где все орут, пахнет алкоголем, потом и жареным, но они всё равно здесь, когда Чонгуку уже девятнадцать и в глазах своего хёна он выглядит, как блядская супермодель, пока сам Тэхён на фоне Чонгука выглядит, как клубок ниток для колкого свитера от бабушки на Рождество.       — И кто это был?       — Ли Донхёк, познакомились в Тиндере, — он скачал Тиндер, и Тэхён снова поранился очередным фактом из жизни своего лучшего друга, которому он всё ещё в романтическом смысле не нужен. — Провстречались два месяца, — а Тэхён даже не знал, что Чонгук в отношениях, и это новая рана. — Я не говорил тебе, потому что не был уверен, что это может перерасти во что-то серьёзное, как и всегда, ну, ты знаешь. Так и случилось, в общем-то, и я не расстроен. Так что не парься.       — Это уже третьи твои отношения за последние полгода, ведь так? — полгода ударов. Града ударов, потому что Чонгук сказал ему, что когда он поймёт, что нашёл того самого, то первым, с кем он его познакомит, обязательно будет Тэхён. И это... так больно, блять, вот, каково это — понимать, что желаешь от всего сердца лишь самого светлого, важного, и одновременно надеешься, что ни одной чонгуковой пассии никогда не посмотришь в глаза. Эгоистичная сволочь, тупой идиот, блядский мечтатель, который ничему не научился за годы — именно те ярлыки, которые невидимо тяготят шею Тэхёна, который не может ненавидеть себя ещё больше. Но ненавидит — здесь, прямо сейчас, за облегчение, которое приносит ему эта короткая выжимка очередных чужих отношений, о которых он был даже не в курсе. — У тебя проблемы?       — В каком смысле? — моргает Чонгук, выпивая залпом две стопки соджу за раз.       — В прямом. Обычно так поступают те, кто эмоционально от чего-то бегут, — «Я, например, и мне неловко признаваться в этом, но ты бы знал, со сколькими я переспал за эти четыре года, что безответно люблю тебя. Мне стыдно за это. Мне должно быть стыдно за это? Наверное, нет, но так почему же каждый грёбанный раз мне кажется, что я предаю тебя?». — С тобой всё в порядке?       У Чонгука на лице написано, что нет, ни хрена не в порядке, но он на это лишь поджимает губы и ведёт плечом, словно отмахиваясь от очередного дерьма в своей жизни. А Тэхён не лезет с расспросами, потому что его лучший друг всегда осторожен до всех тех граней, которые касаются переживаний, эмоций или же просто людей. Он из тех, кто всегда много думает, взвешивает и зачастую, проиграв в голове все варианты своего проигрыша, даже не берётся за дело. И Тэхёна это в нём часто злит. С позиции того, кто всё ещё носит статус лучшего друга этого парня.       — Да, порядок. Просто, знаешь... хочется найти своего человека, — мягко и немного растерянно ему Чон улыбается, глядя на то, как его большой крутой хён повторяет финт с количеством выпитых стопок за раз.       «Я здесь! Я готов быть твоим!», — или причина, по которой Тэхён уже четыре года как чертовски боится напиваться рядом с Чонгуком. Но пока он слишком хорошо себя контролирует, чтобы не улыбнуться ему мягко-мягко, и, протянув руку, не потрепать своего лучшего друга по рисунку тату на тыльной части ладони:       — Ты обязательно встретишь своего человека, Чонгук-а, не переживай. Тебе всего девятнадцать, у тебя впереди ещё масса знакомств и возможностей, так что не торопись с этим и живи сегодняшним днём. Например, проектом по менеджменту. Что у тебя с ним за проблемы, кстати, рассказывай. Может, я смогу тебе как-то помочь?       И это так глупо, на самом-то деле: в свои двадцать один говорить ему «Ты обязательно встретишь своего человека», когда сам изнутри разрываешься криком «Я тот самый твой человек, заметь меня спустя уже столько лет!» и до сих пор содрогаешься, когда понимаешь, что тебя в нём — ну совсем по нулям. Первый поцелуй — нет, не ты; первый секс — и опять мимо; первая любовь? Нет, конечно, вы шутите. Тэхён вообще не знает, была ли она вообще у Чонгука хоть когда-нибудь, если уж совсем начистоту: тот ни о чём таком, эфемерно-воздушном, окрыляющем, распыляющем вокруг себя блёстки и счастье, никогда не рассказывал. А у Тэхёна из эфемерно-воздушного только его дурацкие замки, белоснежные крылья давным-давно обломились, в семнадцать ещё, а вместо блёсток и счастья только какой-то газ ядовитый, который рядом с Чонгуком становится пагубнее, но парадоксально переносится легче. Когда Чон находится рядом, всё воспринимается куда острей, ощутимее, но и одновременно мягче и легче.       Тэхён не знает, как это работает. Может быть, как героин, употребляемый тем, в ком все амбиции ещё затухли не до конца: знает, что лучше не будет, знает, что его тянет ко дну, осознаёт, что чем дальше — тем хуже, а без дозы будет невыносимая ломка, которая будет выворачивать наизнанку всё его существо. Но Чонгук, он и есть эта доза — когда он его потребляет, всё больше не имеет значения. А когда его рядом нет, всё, в чём есть смысл — это в попытках понять, как достать дозу новую.       Тэхён не знает, когда это всё началось. Когда они только встретились пять лет назад? Или когда он четыре года назад впервые поймал за хвост понимание, что задыхается от случайных прикосновений пятнадцатилетнего мальчика, который стал его лучшим другом?       В свои девятнадцать Чонгук, сидя напротив Тэхёна в баре, шумном и душном, выглядит чертовски усталым и немного расстроенным. Первое — из-за учёбы, второе — из-за того, что немного загнулся. Сказал: «Я не знаю, встречу ли я когда-нибудь кого-то, кто сможет... а, впрочем, насрать», а Тэхён не стал спрашивать, но мысли в голове крутятся, крутятся, крутятся, а с каждой новой выпитой стопкой становятся хуже и хуже.       «Я не знаю, встречу ли я когда-нибудь кого-то, кто сможет...»       Сможет что? Голова Тэхёна — его злейший враг, подкидывает идею страшнее другой: он влюблён? Или что хуже (лучше, Ким, лучше!) — уже кого-то любит настолько, что просто старается заглушить тупую эмоциональную боль по тому, из-за кого в груди дырка?       Тэхён не знает. А Чонгук решил, что насрать, и вектор их разговора уходит о грядущем дне рождения Хосока — того самого парня-мажора, который два года назад присоединился к их компании путём привода Тэхёном в качестве «близкого друга». Не попытки спасения, не очередной глупой ошибки, с которой пытаешься немного забыться, а близкого друга, который просто оказался в нужное время и в нужном месте.

***

      Хосок смешной. У него тёмные волосы, открытый лоб, широкая улыбка сердечком, громкий, но не раздражающий голос, и выглядит он хорошо уже до неприличия — загорелая кожа, вещи от ведущих мировых брендов: яркий зелёный свитшот от «Louis Vuitton» и тёмно-синие джинсы, на поясе которых Чонгук взглядом выхватывает бирку «Emporio Armani», когда тот наклоняется, чтобы стянуть с себя массивные кроссовки чёрного цвета. Такие тяжёлые и необычные есть только у «Balenciaga» — Чонгуку, которому уже целых семнадцать, импонирует стиль этого бренда, но у него на него совершенно нет денег, а ещё ему совершенно и иррационально не импонирует Хосок, что невольно хоронит любовь к этой марке одежды. Он не может понять, почему: потому что ему о нём никто не сказал, пока он всё лето проторчал в Пусане с родителями, а когда вернулся перед учёбой, то просто ударился лбом об «Это Чон Хосок, он твой хён и очень крутой», брошенное Сокджином на позитиве? Сокджин был уверен, что Хосок Чонгуку понравится. Все были уверены. До фразы Юнги, равнодушно брошенной в пустоту, но для Чонгука, и попадающей прямо в его дурацкое сердце из плюша:       — Его привёл Тэхён, кстати, — определённо для Чонгука, потому что все здесь наверняка знают, кто именно привёл его. Но не Чонгук. Чонгук три месяца торчал в блядском Пусане, созванивался со своим лучшим другом каждый грёбанный день, но сегодня впервые слышит имя Хосок — имя того, с кем Тэхён, вроде как, зависал целое лето, решив не поделиться новым знакомством. С Чонгуком. В компанию-то он его притащил.       Хосок смешной. У него приятный, заливистый смех, умение подбирать слова и искромётные шутки, над которыми смеётся даже Юнги, сидя в кресле гостиной Сокджина с ногами и сверкая острыми коленками в прорезях джинсов. Юнги для Чонгука своего рода показатель доверия: хён достаточно ершистый и замкнутый, чтобы подпускать к себе всех желающих, и, как правило, незаинтересованный в новых знакомствах. Закрытый и равнодушный ко всему, кроме музыки и творчества Сэлинджера — без шуток, Чонгук по его наводке прочитал «Над пропастью во ржи» и не устаёт находить схожести между Юнги и Холденом Колфилдом каждый день.       «Вечно я говорю «очень приятно с вами познакомиться», когда мне ничуть не приятно. Но если хочешь жить с людьми, приходится говорить всякое» — это о Холдене. И о Юнги на две сотни процентов.       «Вечно люди тебе всё портят» — это тоже о Холдене. И опять о Юнги. Да, Чонгук хорошо понимает, почему хён так любит Сэлинджера, а эту книгу — особенно. Он пару раз был у того дома, так на тумбочке возле кровати увидел старый истрепавшийся томик с закладкой и спросил, действительно ли Юнги перечитывает её постоянно. А Мин на это только плечами пожал и сказал ему фразу, которая в чонгуков ум въелась точно так же, как и истина о любви, переросшей из дружбы, в четырнадцать лет:       — Знаешь, в чём отличие хорошей книги от плохой, мелкий?       — И в чём же?       — Не в том, нравится она тебе или нет. Глупые там персонажи или, наоборот, гении. Плачешь ли ты над ней или смеёшься. Действительно хорошая книга — это та самая, которая может вызывать у тебя отвращение по куче причин, но, каждый раз её перечитывая, ты будешь продолжать черпать из неё для себя что-то новое. Каждый раз, мелкий, запомни.       Юнги не любит людей, но, по мнению одного Чон Чонгука, является самым преданным другом на свете — после Тэхёна, конечно, потому что нет для Чонгука персоны важнее, чем его лучший друг. Юнги всё ещё из того сорта людей, которые подпускают к себе очень сложно, широко и от души улыбаются редко, обычно даря собеседнику мягкую приподнятость уголков рта, и никогда не говорят лишнего. Часто вообще ни слова не говорит, но его молчаливой поддержки оказывается больше, чем нужно — и Чонгук не дурак, чтобы игнорировать столь алмазного человека в своём окружении. Но Юнги всё ещё сложный: к нему просто так не подступишься, даже если ты друг — он свои границы стережёт яростней, чем кто бы то ни было, а ещё ненавидит лишних касаний.       И прямо на глазах у Чонгука в его золотые семнадцать, Хосок хватает этого хёна за щёки, сминая их ко рту, а Мин смеётся и шутливо отталкивает, но без особой охоты. Это не просто какой-то там показатель доверия, это настоящий софит зелёного цвета — тянись, дружи, будь.       И всё равно Хосок Чонгуку не нравится, пусть его и можно терпеть. Потому что Хосока в компанию привёл один Ким Тэхён — тот, который своему лучшему другу о новом знакомстве за три месяца не соизволил сказать. А потом «можно терпеть» с хрустом падает до метки «невыносимо», потому что Сокджин звонит, очевидно, Тэхёну, и говорит бодрым голосом в трубку:       — И через сколько ты будешь? Чонгук приехал уже! Даже парень, про которого ты распинался «мой близкий друг», уже здесь! Что? Да, познакомились. Да, всё в порядке! Так когда ты приедешь?       «Мой близкий друг» для Чонгука сейчас почему-то красной пеленой на глазах.       «Мой близкий друг» — образом Чон Хосока, который не сделал ему ничего. Он смешной, у него тёмные волосы, открытый лоб, широкая улыбка сердечком, громкий, но не раздражающий голос, и выглядит он хорошо до неприличия. В нём нет ни хрена качеств, которые могли бы оттолкнуть Чонгука в здравом уме.       Даже Юнги-хён позволяет ему тискать себя, как дакимакуру какую-то, а Чонгук цепенеет и чувствует, как во рту становится кисло.       «Мой близкий друг», так Тэхён, очевидно, сказал о Хосоке Сокджину, Юнги и Намджуну. А Чонгуку — своему лучшему другу — о нём не сообщил вообще ничего.       Чонгук не дожидается, пока Тэхён приезжает: боится сделать какую-то глупость и того неожиданно ранить словами. Наверняка у хёна были причины, чтобы о Хосоке ему не говорить — это то, что говорит ему здравый смысл, но обида перекрывает его территорию, жжётся в груди непонятной болезненностью, и Чон выходит за дверь раньше положенного, сделав вид, что у него появились дела, чтобы всё ещё не обидеть Тэхёна всё той же какой-нибудь глупостью, да.       Да.       Поэтому делает глупость другую — выйдя из подъезда дома Сокджина, вздыхает прерывисто, и звонит Мун Чоуню — парню с секции бокса, которую он посещает три раза в неделю. Парню, с которым он, может быть, пару раз переспал. Парню, который, Чонгук точно знает, влюблён в него до безумия уже года пол. А потому, да, звонит.       Чтобы сказать:       — Я по тебе чертовски соскучился. Ты свободен? Хочу приехать к тебе. Презервативы куплю, — дерьмовая тактика, дерьмовые смыслы, потому что Чонгук бежит от боли своей путём её причинения кому-то другому. В данном случае, парню с секции бокса, которую он посещает три раза в неделю.       А ещё — парню, который в свои девятнадцать покрасил волосы в светлый перед приездом из Пусана своего лучшего друга, и сейчас стоит за углом дома Сокджина, чувствуя, как от случайно услышанного разъезжаются края страшной раны в груди. Он и волосы покрасил только лишь потому, что Хосок — парень, с которым они постоянно и без каких-либо чувств тупо трахались около месяца в попытках Тэхёна забыть Чонгука хотя бы на то чёртово время, что тот не присутствует в городе — пару недель назад сказал ему: «Ты будешь похож на ангела с этим цветом волос. Я уверен, что устоять он точно не сможет!».       Чонгук в семнадцать не дожидается, пока Тэхён приезжает: боится сделать какую-то глупость и того неожиданно ранить словами, а потому выходит за дверь раньше положенного, сделав вид, что у него появились дела, чтобы всё ещё не обидеть лучшего друга всё той же какой-нибудь глупостью, да.       Жаль, правда, что так думает только Чонгук.

***

      Они оба дают слабину. Тэхён — из-за того, что в его голове отвратительно циклятся самые ужасные мысли: не прекращаются, роются злобными пчёлами, делают больно. Он почти докрутил себя до мысли о том, что Чонгук действительно безбожно давно любит кого-то без права на то, чтоб от этого кого-то когда-нибудь отказаться — и даже почти готов пожать ему руку в знак солидарности. Пожал бы, да ему в какой-то момент кажется, что она стыдливо перепачкана кровью, которая сочится из в очередной раз пробитого сердца.       Недосказанность хуже, чем прямой удар, честное слово. Потому что когда тебе говорят в лоб: никогда, ни за что, даже не мысли — это разбивает на миллионы частей, но с этим хотя бы можно работать. А вот когда тебе говорят «Я не знаю, встречу ли я когда-нибудь кого-то, кто сможет... а, впрочем, насрать», то это... пиздец. Потому что ты точно не знаешь, что это вообще, нахрен, значит, и в очередной раз падаешь с крыши воздушного замка — как не устал туда лезть каждый раз?       В одну шальную минуту Тэхён думает: «А вдруг я думаю верно, но он любит меня?» — и для того, чтобы рухнуть на твёрдую почву сразу же, ему не нужно даже реальных опровержений этого цирка: сам скидывает себя со всей силы сразу же после столь абсурдной мыслишки.       В общем, да, Тэхён даёт слабину — и напивается. У него на это много причин, несмотря на то, что рядом с Чонгуком он пить боится ужасно, потому что есть риск сказать лишнего. Он немного разбит, местами поломан, в баре душно и у него по шее, он чувствует, течёт капелька пота, а уши от шума даже закладывает. А ещё у него в голове — всё тот же рой пчёл, а у каждой пчелы — по иголке, и они не только кусают его за поломанный здравый смысл, но и вонзают в него эти миниатюрные шпаги. Так что, да, у Тэхёна действительно много причин для того, чтобы найти себя со слегка онемевшим лицом и невозможной любовью к Чонгуку, которая его столько лет пиздит. Все знают понимание словосочетания «абьюзивные отношения», верно ведь? Это когда есть жертва, а есть манипулятор, который шатает психику первой, прибегая к достаточно низким поступкам: может даже ударить, заставить потерять свою значимость, подмять под себя, а эта самая жертва настолько нездорово растоптана, что игнорирует все эти качели, говоря остальным: «Вы не понимаете!» или же «Он любит меня так, как никто другой никогда не полюбит», а ещё: «Я люблю его больше всех на земном, мать вашу, шаре, и если вы ещё хоть один чёртов раз скажете, что он мне делает больно, я в попытке его защитить могу случайно вас всех уничтожить».       У Тэхёна с любовью к Чонгуку — этот самый абьюз, при всём том, что с самим Чонгуком у него здоровее здорового. Любовь к Чонгуку его бьёт наотмашь, калечит, качает, а он, дурак, от боли скулит, но уже много лет остервенело оберегает её, как мог бы оберегать самое ценное, слабое, и готов любого сожрать, кто посмеет в ней усомниться.       Поэтому, да, он напивается. Даёт слабину. У него правда есть все причины на то, чтобы это вдруг сделать.       Но почему это же происходит с Чонгуком, остаётся загадкой, проливать свет на которую Чон, кажется, даже не собирается. Но он становится мягким, нежным, податливым, как становится прямо сейчас его хён — и между ними пролетает тот самый внезапный нежный разряд, который целится прямо в два чёртовых сердца. Его можно охарактеризовать совершенно по-разному, такой он непонятный: так могут смотреть друг на друга два брата, которые всё потеряли и потому окружили себя коконом из любви и заботы, а могут — два человека, которые так устали тайно друг друга любить, что, напившись, сдают все позиции. И утром непременно замкнутся в себе, если вдруг что и случится, потому что утром всё уже будет иначе: снова построятся воздушные замки, белые крылья сожгутся болезненно, а блёстки и счастье окажутся отравляющим газом. Тэхён знает толк в этом. Он, мать вашу, в таких вот качелях специалист.       Но пока нежность есть. И крылья есть, и счастье, и блёстки, а замки под землю ушли, потому что Чонгук, протянув руку вдруг, вздыхает несколько грустно и убирает Тэхёну пушистую чёлку со лба с негромким, но таким различимым даже в этом шумном аду:       — Хочу видеть твои глаза, ладно? Они очень красивые. Я не позволил себе сейчас лишнего?       Позволил, конечно. Остановил захмелевшее глупое сердце очередным, но неслучайным касанием, и теперь Тэхён совершенно не знает, что ему с собой таким делать.       — Нет, всё в порядке, — и, простите, но моментом всё-таки пользуется: широко улыбается, пьяно упираясь щекой на свой же кулак, и чёлка снова падает ему на глаза. Видимо, только затем, чтобы Чонгук, также пьяно, но мило нахмурившись, снова коснулся его тёмных волос, убирая её, и зацепил чужой смуглый лоб костяшками пальцев.       Тэхён прикрывает глаза. И позволяет себе сболтнуть лишнего:       — Сделай это ещё раз, пожалуйста.       — Сделать что?       — Коснись моего лица снова.       Эта фраза звучит так глупо, так просто, так искренне — рвётся от самого сердца, и он действительно очень благодарен себе самому просто за то, что она не звучит, как мольба, а, скорее, как предложение.       «Коснись моего лица снова» — это как «Заряди меня своей энергией, ладно?». Её можно расценить не как подтверждение невероятного тактильного голода, который связывает желудок узлом и обесточивает каждую вену, а просто как напоминание, что иногда люди друг друга касаются. Без каких-либо подтекстов. Как они друг друга все эти годы касались, где Чонгук и правда — без умысла, а Тэхён всё равно с током в кончиках пальцев.       Чонгук очень тактильный. Всегда таким был.       Поэтому снова касается. А взгляд какой-то шальной, больной будто бы, и если снова взбираться на крышу, то можно представить, что он болен Тэхёном. Да вот только все замки пока что под землю ушли из-за всей реальности происходящего, а сам Тэхён лежит на мягких крыльях белого цвета, а вокруг него чистый воздух, без газа, блёстки и счастье. Потому что Чонгук трогает его щёку почти невесомо, и у него лихорадка танцует в глазах, а представлять, что всему виной он, его глупый и страдающий хён, всё-таки очень приятно. Приятно без замков. Приятно с Чонгуком.       А потом мгновение рушится, сменяясь на что-то... иное. Не плохое и не хорошее, просто иное, потому что болезнь других тёмных глаз достигает своего апогея, растягивая чужие губы в немного безумной улыбке, и, отстранившись, Чонгук на него смотрит, готовясь что-то сказать. Или это алкоголь в нём решился на разговор, Тэхён точно не знает, и поэтому ждёт, но заранее чувствует первые искры огня, который запаляется на кончиках крыльев. По привычке. На всякий случай. Потому что Тэхён вот-вот лишится дозы, а ломка по ней обычно начинается сразу же, как Чонгук исчезает из поля зрения.       А вдруг сейчас тоже исчезнет? После того, как коснулся?       А тот всё решается. Нервным смешком, маской самоуверенности, чтобы в случае негативного поворота событий всё будто в шутку свести, и Ким ощущает волнение где-то там, внизу, в районе желудка. Бабочки. Но они чёрного цвета — тоже по привычке, на самом-то деле. На всякий случай.       — Хён, — пьяно ему улыбаясь, Чонгук морщит нос, и только по взгляду затуманенных алкоголем глаз Тэхён может понять, что сейчас Чон произнесёт что-то такое, что, может быть, ранит. Скорей всего, ранит, ведь так происходит абсолютно всегда, когда речь заходит о том, кто сейчас сидит напротив него. — Давай совершим ошибку? С кем, как не с тобой, мне ошибаться? Ведь ближе тебя никого нет и не будет.       Весь мир мгновенно сужается на одной точке пространства. На Чонгуке.       (Не новость, потому что так происходит всегда).       — Что ты имеешь в виду? — а ему в ответ коротко цыкают. Будто раздосадованы тем, что едва не впервые не понял посыла между простых трёх слов не менее простого вопроса.       А потом Чонгук смотрит прямо в упор, чтобы:       — Я хочу, чтобы этой ночью ты меня трахнул. Давай переспим?

***

      Чимин был всегда.       Нет, в смысле, он действительно был рядом всегда: ещё до знакомства с Сокджином, сыном партнёра отца по работе, который впоследствии познакомит с Намджуном и парнем, с которым Тэхён лишится какой-либо морали и развеет миф о собственной бисексуальности — то бишь, с Юнги.       Чимин был задолго до них. Настолько задолго, что они вместе лепили куличик в песочнице, по-детски дрались и ревели, а их мамы, которые уже много лет были самыми близкими друг другу подругами, утирали их слёзы. Между ними — эксцентричным Тэхёном и бесконечно утончённым Чимином — никогда не было чего-то такого, что позволило бы даже подумать, что они могут не просто встречаться, а даже касаться друг друга руками как-то не так, они же были друг другу всегда ближе, чем братья, дорожили друг другом, будто алмазами, и всегда-всегда были рядом, чтобы подставить плечо.       Возможно, это не те самые мысли, о которых следует думать, пока тебе сосут член, но сейчас, в двадцать лет, это проделывает с Тэхёном Чимин, и параллели невольно тянутся сами. Чимин, который шёл с ним в школу впервые → Чимин, который в четырнадцать впервые с ним затянулся → Чимин, который в шестнадцать с ним напивается → Чимин, которому беспечно Тэхён говорит: «Влюблённость в Чонгука скоро пройдёт» → Чимин, который сосёт его член, и у него по подбородку стекает слюна вперемешку с естественной смазкой Тэхёна. А потом, минут через десять, последней инстанцией — Чимин, абсолютно голый Чимин, который запрокидывает к потолку голову, жмурится и скачет на нём быстро, старательно, а его собственный член вязко бьётся о рельеф слегка впалого живота.       Красивый Чимин. И стонет красиво — чистые ноты высокого голоса в противовес глухому низкому рыку Тэхёна. Скользящее касание коротких пальцев по смуглой коже антонимом к цепкой сминающей хватке других, длинных и с тонкими полосками бессчётного количества серебристых колец.       У Чимина в двадцать волосы светлые, влажная чёлка липнет ко лбу, у Тэхёна же — тёмные, вьющиеся, банданой обхваченные. У Чимина чувственные полные губы и желание его впечатлить, у Тэхёна нижняя лопнула от поцелуев и немного саднит, а желания впечатлять того, кто сейчас в себе сжимает его грёбанный член, нет никакого.       Тэхён не хочет никого впечатлять. Вернее, хочет, конечно. Но не Чимина, а ему спасибо на том, что он понимает и принимает. Он ведь тоже старается заглушить свою боль — по Тэхёну — так, как умеет, и, да, конечно, они сейчас делают глупость. Не первый раз, на самом-то деле, потому что Тэхён действительно оказывается хорош во всём, что касается секса с Чимином. Лучше у него выходит только молча страдать по Чонгуку уже три года кряду.       Он жмурится, Чимин всё ещё стонет, но, да, не этот звук хотелось бы слышать. И спасибо Чимину на том, что он понимает и принимает этот факт тоже. Даже терпит, что во время очередного оргазма с губ парня, которого он до безумия любит, срывается имя того, кого в комнате даже и нет. Но есть в мыслях. Где-то там, наверху, на крыше очередного воздушного замка.       — «Скоро пройдёт», — это то, что Пак говорит, вскинув бровь, когда они лежат рядом в постели и пытаются собрать себя по частям. Тэхён — из-за любви к Чонгуку, которому она не нужна, а Чимин — из-за любви к Тэхёну, которая тому не нужна тоже.       — Что?       — Это то, что ты сказал мне в семнадцать. Скоро пройдёт. Три года уже «скоро проходит», — это звучит без укоризны. Просто такой вот Чимин: любитель напомнить о правде, уколоть ей чужие глаза, дать пощёчину словом просто потому, что умеет. Он правда не сахар, но Тэхён его любит таким, пусть и — увы — совсем не так, как тому нужно.       В восемнадцать он мечтал, чтобы Чонгука перекрыло Юнги. Секс с Юнги был отличный — всегда был отличный, Тэхён хорошо это помнит, — а чувства у того были такие родные, привычные. Не перекрыло, и кто-то здесь в очередной раз рухнул на землю.       В восемнадцать же был Ким Минсок. Недолго — месяца три. Не перекрыл, но Тэхён правда старался.       В девятнадцать случился парень из университетской баскетбольной команды по имени Джексон — здесь Тэхён тоже потерпел неудачу, возможно, после первой же ночи, потому что во время оргазма с губ сорвалось вовсе не сладкое «хён», а всё то же «Чонгук». Он правда устал следить за этим дерьмом, в конце концов, когда ты трахаешься, ты хочешь испытать облегчение, а не тяжёлый взгляд чьих-то глаз, в которых красной строкой бежит неизменное: «Кто это?». Или «О ком ты думал, кончая?».       И потом — Хосок. Чон Хосок. Парень из Твиттера, с которым они пообщались в личке, а потом пошли прогуляться — и у него было больше всех шансов на то, чтобы Тэхён, наконец, сменил направление мыслей.       (Ни шанса не было, на самом-то деле).       Потому что Чонгук был в Пусане. Хосок был той самой надеждой на то, что всё, наконец-то, исправится — и поэтому он не говорил никому. Вообще никому. Он занимался самым безудержным сексом целый блядский июнь спустя неделю после знакомства — и ему не было стыдно за это. Он утонул в ощущениях, утонул в Чон Хосоке, который давал ему всё, умудрялся впитать в себя всё дерьмо мира и выпустить лучом яркого солнца, и это был лучший секс в жизни Тэхёна, и его четвёртый сексуальный партнёр.       Весь июнь. Месяц. Тридцать дней без агонии, хотя Чонгук звонил каждый день — с Тэхёна будто бы сняли ошейник, дали ему подышать, перестали бить током, он был счастлив до слёз из глаз во время оргазма, научив себя не ронять чужое имя в забвении.       А потом, первого июля, проснулся с утра, донельзя довольный перспективой встречи с Хосоком, и увидел уведомления на телефоне. От Чонгука, конечно, но он привык к тому, что сердце не заходится в тахикардии весь чёртов июнь. Он действительно счастлив, и все воздушные замки рассыпались в пепел, а за спиной распустились большие пушистые крылья белого цвета — цвета свободы. jk: я пьян jk: я просто в дерьмо jk: меня спасает автокорректор на телефоне jk: и я очень надеюсь, что мне хватит мозгов на то, чтобы не написать тебе всякую чушь, потому что я планирую пить еще и еще этой ночью jk: блять, хён, я так пьян. у меня онемело лицо, у меня онемел язык, кружится земля под кроссовками, а все, что я могу — это думать о тебе, знаешь. я не видел тебя всего месяц, многие люди не видят друг друга г о д а м и, а я всего тридцать дней, но я так скучаю по тебе. по твоему смеху, улыбкам скучаю, по себе в твоей жизни скучаю, по твоему запаху, толстовкам и кошмарному розовому цвету волос. я очень пьян, знаешь, и я так сильно люблю тебя, что сижу на остановке, не знаю, что со мной родители сделают, а думаю о тебе. весь месяц думаю о тебе, и для меня самый большой страх сейчас — это то, что мы с тобой не поговорим хотя бы один день. я безумно скучаю, я уже говорил? да? так вот: я скучаю. и по твоим объятиям скучаю, и по историям классным, и по всему такому скучаю. что со мной происходит, понять не могу. трахался с парнем неделю назад, а после того, как кончил, подумал о том, что не могу рассказать тебе лично, что я с кем-то трахался. это абсурд? глупость? зависимость. я не знаю. правда не знаю, но все, в чем уверен — это в том, н а с к о л ь к о сильно я скучаю по тебе. и как сильно мне тебя не хватает. а ведь это только мой первый месяц. нужно ждать еще два jk: скажи, что мы с тобой увидимся с р а з у после того, как я приеду jk: я не выдержу ни одного лишнего дня без тебя       Большие пушистые крылья белого цвета, что за спиной раскинулись и ласкаются июньским летним порывистым ветром, горят так сильно, так ярко, что Тэхёну больно физически. Замки начинают мучительно строиться вновь, а Тэхён, перечитывая сообщение раз за разом, чтобы потом прочесть ещё раз, только лишь плачет — молча, не моргая и горько, блять, как же горько. Всё возвращается ровно туда, где началось. Нет, понимает: оно не закончилось. Заранее было обречено на провал.       С Хосоком они больше не трахались. Он рассказал Хосоку, как есть. А Хосок, он реально крутой, и всё понял — вот так, очень просто. И сказал, что хочет помочь.       И тогда Тэхён познакомил его с остальными, увековечив фразой «мой близкий друг» и новым цветом волос. Потому что за две недели до приезда Чонгука Хосок, обхватив его лицо своими ладонями и тиская чужие смуглые щёки, сказал ему: «Ты будешь похож на ангела с этим цветом волос. Я уверен, что устоять он точно не сможет!».       И всё горит. Разбивается. Потому что «я не выдержу ни одного лишнего дня без тебя», брошенное буквами в июне по пьяни, разбивается о всего несколько случайно услышанных слов:       — Я по тебе чертовски соскучился. Ты свободен? Хочу приехать к тебе. Презервативы куплю.       А теперь, вот, Чимин. Без ножа режет своим напоминанием о тоже брошенном когда-то давно, но только словами, «скоро пройдёт». Наверное, не это говорят после секса. Но именно это Чимин ему говорит.       И они тоже больше не трахаются. Друг детства говорит, что в этом нет смысла — и теряет Тэхёна. Вернее, это Тэхён теряет его: Чимин блокирует его абсолютно везде после того, как молча встаёт, одевается и покидает чужую квартиру, и его нельзя за это винить. Ким с ним, на самом-то деле, абсолютно согласен. А на вопросы Чонгука, которые пропитаны удивлением и сквозят одним и тем же «Из-за чего вы умудрились так поругаться?!», не отвечает.       Не говорить же ему блядскую правду. Она прозвучит очень жестоко, под каким соусом ни подавай.       «Из-за тебя».       «Мы не ругались. Он просто позволил мне упиваться своей тупой любовью к тебе».       «Он не я. В нём есть гордость и понимание собственной ценности».       — Он поступил со мной так, как я того заслуживал, Чон. Не бери в голову.       Мелким его звать язык не поворачивается. Чонгук догнал его ростом, а шириной плеч и массивностью бёдер оставил далеко позади. Поэтому теперь он просто фамилия, хотя хочется его назвать целым спектром самых нежных, розовых слов.

***

      Он делает глупость.       Он прекрасно знает, что делает глупость, но устоять не может. Потому что пьян, наверное, или чёрт его знает, что происходит, но у Тэхёна, пока он в темноте собственной спальни впервые раздевает Чонгука в свои двадцать один, руки холодные и крупно дрожат. Выдавая, что ему не всё равно и это не просто ошибка. Не просто какой-то там трах по пьяни без какой-либо любви. Не приключение.       Он делал это большее количество раз, чем можно подумать. Это — раздевал Чонгука. Занимался любовью с Чонгуком. Ласкал тело Чонгука так бережно, как никогда никого не берёг в своей жизни — в одном блоке фантазий, созданном для того, чтобы бередить себе рану за раной бессонными ночами, проведёнными с чашкой горячего чая где-нибудь у подоконника. В нём он страдал от любви к Чонгуку, выражая ему её всю, без остатка, но никогда не выходило отдать себя так, чтобы тот осознал весь масштаб катастрофы. В другом же блоке всё было жёстче, увереннее, в действиях было куда больше страсти, укусов, засосов, потому что так им обоим хотелось — никто из них никого не берёг, а тела были сотканы из жидкого пламени, которое вырывалось из пор вместе с потом. И если блок первый предназначался для раззадоривания потока внутренних пустот, то тайна второго была тщательно замаскирована плиткой в череде ванных комнат и пластиком душевых кабин. А проспонсирована — тихими стонами, выплесками, горячими-холодными струями, которые разбивались об обнажённые плечи.       Тэхён мастурбировал в своей жизни тысячи раз. И сотни раз занимался сексом с кем-либо. В свои двадцать один — регулярно с Юнги, который тоже не знает номеров союзов спасения, но у него есть один — скорой помощи, который приезжает к нему два раза в неделю. А от Чонгука оргазмы всегда самые яркие, хотя они ни разу не занимались сексом до этого дня.       (В свои двадцать один он, сидя с Юнги на балконе в квартире своего бесконечно уставшего хёна и куря одну за другой, только лишь усмехается в заволоченное тяжёлым смогом небо, потому что знает наверняка, что и рисковать смысла, в принципе нет, потому что у него под веками пропечатано только «Чонгук», и ничьё имя его никогда не перекроет, как ни пытайся. Но всё равно пытается, глупый, цепляется, пытается согреться в чьих-то объятиях, потому что дурак и не может принять, что, находясь не в кольце рук Чонгука, всегда будет чувствовать холод.       Юнги же только вздыхает на это, сжимая его пальцы своими холодными, длинными. А потом, склонив голову, интересуется одними глазами, как долго они будут думать, что друг друга спасают, когда сами идут ко дну, как два блядских Титаника, и друг друга тащат для скорости. А Тэхён понятия не имеет, что здесь можно найти позитивного, поэтому так же даёт ответ только лишь взглядом, что пока один из них не истончится нервной системой до нитки.       И они снова продолжают курить в полном молчании).       У Тэхёна с любовью к Чонгуку — этот самый абьюз, при всём том, что с самим Чонгуком у него здоровее здорового. Это тоже не новость, но руки дрожат, потому что чужие чёрные волосы, по подушке рассыпанные, сейчас не плод подсознания и не рисунок воспалённой фантазии. Глаза Чонгука, те, что смотрят на него совершенно уязвимо, открыто, доверительно, они настоящие, и губы Чонгука, они самые мягкие, а язык — чертовски горячий, влажный и сплетается с языком Тэхёна так отчаянно правильно, что хочется плакать.       Обнажённое тело Чонгука, татуированное, до ужаса рельефное, сильное, огнём горит под пальцами его разбитого мгновением хёна, и ноги Чонгука такие же сильные, мощные, раздвинутые только для него одного.       — Хочешь, я... — хрипло, срывающееся. Тэхён отстраняется, его губам очень жарко, а температура тела растёт крайне стремительно, потому что рот Чонгука сейчас такой влажный и вспухший от его поцелуев, что хочется умереть от осознания этого факта.       Сегодня — сейчас, прямо сейчас — все воздушные замки не просто уходят под землю, а стремительно рушатся с грохотом пульсации крови в ушах. У Тэхёна за спиной вновь распускаются крылья, которых давным-давно не было, а воздух вокруг искрится блёстками, счастьем.       — Хочу, — задыхаясь. — Если ты хочешь, давай.       О том, что завтра всё это будет выворачивать его наизнанку, он думать отказывается. Потому что всё, что сейчас (абсолютно всегда) имеет значение — это Чонгук. Член Чонгука, который он сжимает своими губами, вбирая в себя постепенно, мучительно. Стоны Чонгука — звонкие, яркие, правильные, разбрасываемые по комнате в полнейшем рассинхроне с мычанием его дурацкого хёна, и пальцы Чонгука в его волосах. Горячее, влажное, что скользит по глотке вниз и снова — наверх.       Татуированные бёдра Чонгука, напряжённые, вскидывающиеся, которые Тэхён прижимает пальцами к своей же кровати.       На самом деле, Тэхён делал Чонгуку минет куда больше раз, чем тот мог даже представить. И каждый был таким откровенным, что будто реальный, но то, что происходит в это мгновение, лучше любой воспалённой фантазии. В темноте комнаты Чон проступает потрясающим контуром, и он настолько прекрасный (всегда), что Тэхён слёз не сдерживает — всегда можно списать на то, что слегка подавился в процессе. Не говорить же, действительно, что у него сердце вот-вот разорвётся, когда Чонгук отстраняет, поднимает к себе и снова целует, разделяя один вкус на двоих. Горячий и жаркий, выбивающий искры из сакральных участков души одним только касанием губ к губам и языка к языку.       Скорее всего, завтра Тэхён пожалеет обо всём, что случилось. Воздушные замки превратятся в настоящие города-мегаполисы, крылья не сгорят мучительно быстро, а начнут заживо гнить, а ядовитый газ вместо блёсток займёт его лёгкие до основания и отравит даже разбитое сердце. Но это всё не имеет значения. Ничто не имеет значения, что не Чонгук.       Узость тела Чонгука, несмотря на то, что тот был готов.       Осторожные толчки внутрь тела Чонгука и собственный стон в губы губами, глаза, что так отчаянно жмурятся, и тихое, надрывное:       — Смотри на меня, хён... пожалуйста, просто смотри на меня, хорошо? — и нельзя не смотреть: Тэхён тонет в чужих чёрных зрачках, которые топят карюю радужку — несмотря на то, что глаза к темноте давно уж привыкли, едва такое можно различить человеческим взором, и поэтому Ким просто чувствует сердцем. Как и всегда.       И потому взгляда не отрывает. Как оторвать-то, если по позвоночнику до самого копчика пронзается сладкой судорогой нежности, которая через касания больших грубоватых ладоней до конца не выражается?       «Я так люблю тебя».       «Столько лет, знаешь...»       «Я так сильно люблю тебя, мелкий».       «Люблю».       Мелким Чонгука давно уж не назовёшь. Мелкие не кончают от трения о два живота. В них не срываешься в яркий, быстрый и завершающий темп. Но Тэхён всё равно его так называет.       На пике.

***

      В восемнадцать Чонгук набивает свою первую татуировку. Она большая — на мелочи он не разменивается — и набивает её ему, собственно, дважды бывший парень того, кто к этому времени, Чон точно знает, никогда ему не достанется.       Глядя на уже высветленную макушку Юнги и чувствуя, как иголки быстро впиваются в кожу бедра с характерным жужжанием, Чонгук невольно задумывается: каково это — когда тебе везёт дважды? Когда тот, по кому чья-то душа безмолвно обливается кровью уже достаточно долгое время, проводит с тобой ночь за ночью, обнимает, целует, варит по утрам кофе, точно зная, какой именно тебе нравится больше всего? И, что важнее, как так возможно, чтобы Юнги продолжал улыбаться, смеяться, жить и дышать после того, как так же два раза его потерял?       Чонгук хочет задать хёну этот вопрос. У хёна на руках — по чёрной плотной перчатке из латекса, на лице — такая же маска, а машинка замотана чем-то, что похоже на изоленту всё того же оттенка, и, вдобавок, сверху накрыта прозрачной подвижной плёнкой. Чонгук хочет спросить: «Скажи, хён, каково это — целовать того, кого я очень люблю?». Или же: «Скажи, хён, каково это — переплетать пальцы со смыслом моего существования?». А ещё, возможно: «Скажи, хён, каково это — кончать от его члена внутри?», но последнее слишком. Слишком интимное, личное, за такое он точно в морду получит — это же Мин, мать вашу, Юнги. Или же Холден Колфилд, тут уж смотря через какую призму смотреть.       Когда он вот так вот сидит с ним в тишине, в голове слишком много вопросов, и ответа на них он никогда не получит хотя бы из-за того, что так же никогда не задаст. Оно для него тоже интимное, личное, за подобное он бы и сам в морду дал. Но разбавить тишину очень хочется — почему-то сегодня она выглядит совсем некомфортной, пусть хён и занят тем, чтоб вдохнуть жизнь в изображение дракона с пустыми глазами. Он не спросил, почему дракон, к слову: разозлённый, но пока ещё сдерживающийся, с нехорошим прищуром и готовностью к бою — видимо, профессиональная этика. А Чонгук бы всё равно ответа не дал: не говорить же, что для его воздушных замков нужен охранник.       Его побитому сердцу нужен охранник.       — Почему ты наклеил на машинку изоленту и плёнку? — интересуется вместо всех других слов, которые обжигают что душу, что губы. Юнги даже не вздрагивает: монотонно продолжает работать, а с ответом несколько медлит — значит, мыслями точно не здесь, а перед тем, как ответить, слегка подаётся назад — зацепить больше чернил. Футболка чёрного цвета немного оттягивается, обнажая часть острой ключицы, и на чужой бледной коже Чонгук видит подарок — сильный укус, настолько отчаянный, что даже сейчас хорошо видно контур зубов. Воображение рисует Тэхёна, который оставляет этот след хёну, и он жмурится, чтобы не видеть. А когда открывает глаза, то Юнги снова включает машинку и удостаивает его подробным ответом:       — Когда ты набиваешь татуировку кому-то, всегда есть риск эксцессов. Частички кожи, может быть, случайные капельки пота. Излишек чернил с примесью крови или же сукровицы. После каждого клиента я меняю плёнку и кладу инструменты в стерилизатор. Безопасность и гигиена, мелкий. Всё ради того, чтобы ты был здоров и ничего не подцепил.       — Понятно.       Понятно. Юнги продолжает бить татуировку, Чонгук продолжает сидеть: кожа раздражена, начинает неприятно, но терпимо саднить и краснеть — и почему-то мыслями вновь возвращается к следу на чужой ключице. Мин никогда не говорил, что встречается с кем-то, но Чон точно знает, что они с Тэхёном занимались сексом, когда молчаливому хёну было семнадцать и, кажется, девятнадцать. Сейчас ему двадцать один. Почему не попробовать снова?       Он цыкает. Нет, не мог Тэхён оставить этот укус — он бы тогда непременно со своим лучшим другом поделился... наверное. О Хосоке же не сказал в своё время, и когда Чонгук вспоминает об этом, то всегда раздражается, хотя уже год прошёл и тот оказался чертовски классным парнем. Как изначально задумывалось. Чонгук даже приглашён на его свадьбу через два месяца, и придёт обязательно.       — Ты дёрганный, — произносит Юнги, на него даже не глядя. — Что-то случилось?       «Ещё лет в пятнадцать».       — Нет, ничего.       — Ты же знаешь, что ты всегда сможешь поговорить со мной обо всём, и я не буду ни во что вмешиваться, комментировать и позволю событиям идти своим чередом, верно же?       Чонгук вздыхает.       — Я не разочаруюсь в тебе, мелкий, — говорят ему от его же бедра. — Ну... не сильнее, чем когда ты сказал мне, что шериарти в сериале от BBC хуже, чем джонлок.       — В моей голове между Джоном и Шерлоком взаимопонимание и тёплая, нерушимая связь, которая образована в космосе, — замечает Чонгук, вскинув бровь.       — Это скучно. Противостояние двух гениальных рассудков звучит вкуснее, а страстный сопернический секс даёт больше искр, — парирует Мин.        — Признай, ты просто фанат абьюзивных отношений, которые обесценивают любые моральные ценности и изводят обе стороны до состояния нестояния, — шутит Чонгук. — То, что могло бы быть между Шерлоком и Мориарти, ни больше ни меньше — разрушение. Там не было бы хэппи энда при любом исходе, потому что их жизнь уже была расписана кем-то ещё. Богом, наверное.       А машинка вдруг замирает, замолкнув. Молчит и Юнги, гипнотизируя чужое бедро с почти законченным рисунком преданного сторожа чонгуковых воздушных замков и сердца из плюша. Чонгук без спроса шевелится: наклоняется к чужому лицу, а потом его брови взлетают, потому что пусть то и скрыто наполовину за маской, но в карих глазах, которые сейчас даже не моргают, оказывается, он, кажется, неожиданно видит полупрозрачную влажную пелену.       Почему-то Чонгук был уверен, что Юнги не способен на слёзы. В его глупой голове сильные люди не плачут, а всегда ответственно и быстро находят решения даже самых сложных проблем. Даже если речь идёт о войне. В голове Чонгука этот хён будет первым, кто пойдёт на линию фронта с нечитаемым выражением лица, но также с него и не возвращается, награждаясь орденами посмертно.       — Хён?.. — получается жалобно. Блеянием.       — В этом есть смысл, — бесцветно замечает Юнги, к нему, кажется, даже не обращаясь.       — В чём?       — В том, что ты сказал. О жизни, которая была расписана кем-то ещё. Богом. Действительно. Возможно, и им, — и моргнув, быстро встряхивается, словно собака, которая только-только вылезла из воды, и, откашлявшись в маску, снова склоняется над рисунком тату.       Три недели назад Чонгук и Тэхён остались дома у второго вдвоём на целую неделю. Целую неделю они жили вместе, страдали хернёй, пили пиво, много курили и ели всякое дерьмо по типу чипсов и начос. Им не было скучно, но, открыв норвежский сериал, первый сезон которого стартовал в две тысячи пятнадцатом, они случайно всосались в него намертво. Ровно настолько, что посмотрели все вышедшие четыре сезона меньше, чем за три дня. Они даже не спали почти. В этом сериале у главной героини второго сезона — девушки, по имени Нура Сатре — висел простой листок с напечатанными на нём чёрными буквами.       Они гласили, дословно: «Каждый, кого ты встречаешь, сражается в битве, о которой ты ничего не знаешь. Будь добрым. Всегда».       Сейчас, глядя на то, как Юнги со стеклянными карими вставками вместо живых глаз с привычным пронзительным взглядом продолжает работать, Чонгук невольно вспоминает эту цитату, хотя второй сезон ему совсем не понравился.       И как никогда осознаёт весь её смысл.

***

      Открыв глаза в одиночестве, Тэхён чувствует себя... не знает сам точно, как. По ощущениям в груди зацепенело, ему кажется, будто всё, что происходит — это сюр. Сон. Страшный кошмар. Он не мог дать слабину столько лет спустя, не мог позволить себе согласиться на пьяное предложение Чонгука, продолжение которого имеет все шансы заставить его выйти в окно. И сейчас, глядя на смятые простыни рядом с собой, он искренне молится, что он просто допился до белой горячки. Что он не кончал в презерватив глубоко внутри тела своего лучшего друга. Того человека, мысли о котором не дают спокойно жить уже долгое время — нет, он не мог до такого дойти. У него же всё в порядке с головой и есть регулярный разрушающий секс с Юнги-хёном, у которого своя личная драма размером с Галактику и не может не вызвать сочувствие. Тэхён здесь, прямо сейчас, не может лежать в постели, где на самом деле занимался любовью с Чонгуком.       Он шевелится. И понимает, что лежит до абсолютного голый, а там, внизу, нежную кожу стягивает подсохшим лубрикантом с резинки, а в районе бёдер — неловко расплескавшийся лубрикант из тюбика. Он точно знает, он помнит, что в своём кошмаре был не очень осторожен, а руки дрожали, пока он Чонгука слегка подрастягивал и разогревал ему мышцы, хотя тот был готов.       Не сон.       Это всё был не сон. Они с Чонгуком переспали в суровой действительности, которая вспарывает Тэхёну грудную клетку с целью выпустить всех местных бабочек, но никто не вылетает оттуда. Сдохли все. Все до единой. Потому что простыни пахнут Чонгуком, и наволочка пахнет Чонгуком, воздух в комнате пахнет Чонгуком, а Тэхёну его сейчас не хватает катастрофически, потому что в кровати он проснулся один.       Это то, что он думает. Это то, что он понимает, это то, что расщепляет его бабочек в пыль, скручивает желудок в тугой узел и от осознания этого факта начинает сильно мутить — он ложится в позу эмбриона, обхватывая колени рукой, утыкаясь носом в подушку, но и она пахнет Чонгуком. Кажется, от самого Тэхёна чертовски сильно пахнет Чонгуком, и он не хочет, чтобы этот запах выветривался — может, никогда в жизни больше в душ не ходить? И похуй, что больно. Ему уже больно: от осознания, что он совершил ошибку, размером с весь Млечный Путь, и сейчас загибается, вот, от последствий.       — Тебе нехорошо? — и ощущает, как резко раскрываются лёгкие. Каждый пузырёк в них наполняется звуком немного охрипшего голоса с ноткой взволнованности, который раздаётся от входа в небольшую уютную спальню в кремовом тоне, где всё им пропиталось за несколько ночных порочных часов. Им — это тем, кто топлесс замирает на пороге в домашних трениках серого цвета, которые живут тут очень давно: на случай, если захочется спонтанно переночевать у лучшего друга. И отросшие волосы влажные, уже подсыхают, и от этого вьются. Любой Чонгук, конечно, очень красивый, но такой — невероятно домашний. Если отбросить всё дерьмо в сторону, то можно представить, что так может начинаться любой тэхёнов, блять, день: после ночи жаркой любви Чонгук в домашнем встречает его поутру, чтобы, волнуясь, спросить: — Что-то болит? — и, осторожно присев на кровать, чтобы не потревожить растянутый сфинктер, Чон проводит по его лбу, смахивая пушистые тёмные пряди и заглядывая в глаза.       Тэхён жмурится. Может быть, потому, что если зажмуриться, то можно представить, что ночью ошибки и не было, а то, что происходит сейчас — лишь закономерность. Да, он снова на крыше очередного воздушного замка: ветер треплет волосы с силой, бьёт по лицу, но он ничего не может поделать с собой — ядовитый газ стал кислородом, а крылья снова рассыпались в пепел. Магия кончилась. Полночь пробила. Карета вновь стала тыквой, а жизнь вошла в колею.       — Нет, я... — нужно ответить. Ким открывает глаза, и встречаться взглядами больно почти до физического: у Чонгука лицо прорезано эмоцией острых любви и заботы. Он вообще знает, как смотрит? Он догадывается, как хорошо с его добрым плюшевым сердцем может представиться, будто его обладатель любит в ответ? Это больно, блять, вот, что. Это очередное падение с крыши. — Я просто думал, что ты ушёл, — давит. Не должен был говорить этого, ясен красен, но говорит, и только потом понимает, как отчаянно слышится мольба в его голосе.       — Почему я должен был уйти? — Чонгук хмурится. Тэхён хочет расцеловать его лицо. Сильнее, чем хочется, и всё, что его тормозит — застоявшаяся отдушка алкоголя во рту.       — Не знаю. Из-за того, что произошло с нами ночью.       — Мне понравилось то, что произошло с нами ночью, — серьёзно говорит Чон, глядя ему прямо в глаза.       Пауза, в которую Тэхён опять задыхается. У него тахикардия, с которой ни один кардиолог не справится, и сознание съезжает с рельс, как нагруженный химическим веществом товарняк.       — Настолько, что я бы не хотел называть это больше ошибкой, — продолжает его персональная боль. У боли, он знает, набитая татуировка дракона на правом бедре, сейчас скрытая за тканью серого цвета. Всё хотел спросить, почему дракон, но никак не решался. Может, в этом рисунке даже нет особого смысла. Совсем, как в наличии Тэхёна в этой Вселенной, потому что его сердце останавливается к чёртовой матери, потому что Чонгук вдруг проводит по его лицу костяшками пальцев. — Но хотел бы называть закономерностью.       — Ты... — пауза. Нужно откашляться. — Ты предлагаешь мне секс по дружбе, Чонгук?       Тот снова хмурится — по лицу тень бежит непонятная, а Тэхён запрещает себе хоть что-то додумывать, потому что и без того летал с крыш слишком часто все эти годы. И каждый раз приземлялся так сильно, что ломал себе позвоночник и ноги, крошил череп в щепки. Он правда очень устал, а сейчас, наслаждаясь касаниями, ловит за хвост тот самый момент, по которому, точно знает, впоследствии ломать будет страшно. Как по героину.       — Да, — наконец говорит ему его лучший друг. — Именно это тебе я и предлагаю.       — Согласен. Окей, — Тэхён идиот, но он даже не думает. Думать не может.       — Серьёзно? — голос Чонгука сквозит удивлением. И чем-то ещё. Возможно, пониманием собственной глупости и абсурда чужого согласия.       — Да. Но у меня есть условие.       — И какое же?       — Я буду единственным, с кем ты будешь спать, а ты будешь... единственным у меня, — хрипло. — Сам понимаешь, я не хочу подцепить от тебя что-то, Чон.       «Например, очередную порцию боли, когда осознаю, что только меня тебе не хватает».       — Да, конечно, ну... разумеется, — Чонгук глухо звучит. Как удары сердца Тэхёна в районе его засушенной глотки. — Я и не хотел трахаться с кем-то ещё.       Здорово.       — Здорово.       Он пожалеет. Он уже начинает жалеть. Пока даже не знает, что послужило причиной, но руки Чонгука настолько, чёрт, ласковые, не перестают его гладить и трогать, будто у него к Тэхёну тоже мёртвыми бабочками и крышами замков, что это... больно. Больно даже на минуту представить, что они теперь вместе. Ведь они просто трахаются. Лучшие друзья, которые трахаются, так ведь?       Тэхён поднимается. Идёт в душ, освежает дыхание, а когда выходит на кухню, то его встречает Чонгук, будучи топлесс и с волосами, собранными в очаровательный хвостик. А ещё его неожиданно встречают панкейки с Нутеллой.       И от этой картинки тоже хочется плакать.

***

      Драму Юнги зовут точно так же, как когда-то звали забвение одного Тэхёна. У него тёмные волосы, открытый лоб, широкая улыбка сердечком, громкий, но не раздражающий голос, и выглядит он хорошо уже до неприличия — загорелая кожа, вещи от ведущих мировых брендов: «Louis Vuitton», «Emporio Armani», «Balenciaga». Приятный, заливистый смех, умение подбирать слова и искромётные шутки, над которыми смеётся даже Чонгук, который к Хосоку с самого первого дня настороже и заставляя того задавать вопросы по типу: «Почему я ему так сильно не нравлюсь? Я его как-то обидел?». А ответов ни у кого из них, а Чонгук, понятное дело, ни за что никому ничего не расскажет.       Драма Юнги перевернула всю его жизнь ровно настолько, что теперь, в двадцать один, он нуждается в Тэхёне так же, как нуждался Тэхён в свои восемнадцать, когда старался отвлечься, а потом — как и всегда — честно признался. Когда он сказал то, что сказал, тогда, три года назад, Юнги не осудил. Юнги выслушал. Юнги в очередной раз показал себя бесценным алмазом, а сейчас золой сыпется уже целый год, ни работать нормально не может, ни даже учиться — только читает, читает, читает своего несносного Сэлинджера, да посылает невербальный ворох вопросов.       Хосок ведь в браке чуть меньше года. Тот, по кому рассыпался корейский клон Холдена Колфилда, называя того ласково солнцем, женился на девушке в двадцать один, и Тэхён в душе не знает, что это всё значит, потому что единственный знал о том, что этих двоих что-то связывало — так получилось. Просто, случайно, не вовремя зашёл в комнату как-то давно, в прошлой жизни, и тайну чужую сохранил. Ну, разумеется. Не сказал даже Чонгуку — своему лучшему другу. А когда получил приглашение на свадьбу Хосока, то выпал в осадок и прилетел к Юнги, где долбил в дверь минут двадцать, без шуток: отбил все кулаки, переполошил всех соседей и громко вопил: «Открой дверь, я знаю, ты там!», связки срывая, до тех самых пор, пока хён не открыл.       А когда показался безликим призраком с потрескавшейся линией губ и белым лицом, то сказал вместо приветствия:       — Когда солнце светит, еще не так плохо, но солнце-то светит, только когда ему вздумается.       — Я просто хочу задать тебе только один вопрос, ладно? — беспардонно вторгаясь в чужую квартиру, начал Тэхён. — Ты знал? Заранее, я имею в виду, знал?       Юнги молчал. Просто смотрел в стену напротив глазами, в которых ничего нельзя было прочесть.       — Знал, да? — глухо уронил Ким, всё равно понимая. Юнги всегда было как-то ну очень просто читать. Может быть, дело в том, сколько лет они друг друга знают. — А зачем полез тогда, если знал?       — Я решил сделать вот, что: притвориться глухонемым, — бесцветно ответил ему его бывший парень и второй близкий человек на этой планете.       — Прекрати цитировать Сэлинджера, — цыкает Тэхён раздражённо и коротко, хватая Юнги за плечи и сильно встряхивая: — Какого хрена ты полез к нему со своей любовью, если знал, что ему придётся жениться?! Ты самоубийца?! Или у тебя гордости нет?!       — Если человек умер, его нельзя перестать любить, черт возьми. Особенно если он был лучше всех живых, понимаешь? — глядя ему прямо в лицо, снова процитировал Холдена Колфилда Мин.       А потом они напились. За здоровье молодых, очевидно.       И как-то так получилось, что начали снова отчаянно друг с другом трахаться. И сейчас Тэхён, который всё утро провёл с Чонгуком наедине, стоя перед своим хёном, в чьих глазах давным-давно застыли озёра с такой коркой льда, что не растопит ни одно чёртово солнце, чувствует себя... отвратительно.       А Юнги, на него глядя слегка снизу вверх, вдруг клонит к плечу светловолосую голову и прохладно роняет:       — Я тебя поздравляю? — хотя Ким всё ещё ничего не сказал.       — Не знаю. Я не уверен, — Тэхён только вздыхает, пожимая плечами и проходя внутрь квартиры, которая стала ему уже, как родная, и разуваясь. — Всё сложно, и мне больно от этого.       — От чего?       — Он предложил мне секс. По дружбе, знаешь такой? А я согласился, хотя я ни хрена не уверен, что после этого моя менталка не разломится пополам окончательно. Тогда меня уже ничего не спасёт, — это он с очередным вздохом ему поясняет, садясь на «свой» стул на балконе и лихо закуривая. Закидывает ноги на парапет и слушает звуки машин там, внизу, выдыхая дым в залитую полуденным солнцем атмосферу Сеула. Когда такое происходит поздними вечерами или же ночью, то проще. То он не на крыше своих тех-самых-замков, а просто курит на последнем их этаже. А сейчас день, и его слепит очередными лучами, а ноги и без того постоянно скользят по крутой черепице.       — Это совершенно обратное от всего того, чего ты пытался добиться с психологом, — говорит ему хён, садясь на второй стул и глядя в пустоту. С тех пор, как Хосок внезапно женился, это стало его вредной привычкой — и Тэхён, если честно, боится. Потому что такой взгляд характерен только для тех самых людей, у которых на лбу кровью написано «WASTED». Потрачено. В жизни нет смысла. И поэтому он старается быть рядом настолько, насколько это возможно.       Хотя Юнги не будет обрывать всё простым способом. Он сильнее, чем думает сам, Тэхён хорошо это знает. Но сегодня его взгляд особенно пуст, разбит и раздавлен, и причина не медлит озвучиваться, падает бомбой в хрупкую фальшивку спокойствия, взрывается и осколками впивается в самую суть. Не тэхёнову. Но его цепляет ударной волной.       — Я его видел сегодня, — это то, что хён говорит.       — Что? Где? — Хосок с Юнги не общаются. С Тэхёном — вполне, с Намджуном, с Сокджином, даже с Чонгуком, который всё ещё слегка напрягается по его душу, а вот с ершистым любителем «Пропасти» — нет.       — В торговом центре. Я за кроссовками решил сгонять, пока есть время. За «бэлансами», — Юнги любит их. Это все знают. У него порядка десяти пар этих кроссовок. — А он в бутике, — убито заканчивает.       А вот Хосок эти кроссовки никогда не любил. Ему они почему-то казались некачественными. Тогда что он забыл в бутике? Может быть, их любит его жена?       — Покупал мужские, сорок второго размера, — значит, покупал не жене. Может быть, кому-то в подарок, но это достаточно странно, потому что никто из его окружения такую обувь не носит, а с тем, кто её искренне любит, Чон все связи разорвал сразу после женитьбы. — Чёрные. Забрал у меня из-под носа последнюю пару. В прямом смысле этого слова — в его руке уже была коробка, когда он заметил меня.       — Он заметил тебя?       — Да.       — И что сделал?       — Отдал её мне. Не поздоровался даже. Просто отдал и сказал: «Тут те, которые ты наверняка захочешь купить», а когда я поблагодарил его или только подумал, что поблагодарил, добавил: «Последняя пара. Тебе нужнее, так что возьми». И вышел из бутика. Не прощаясь. В этом городе столько торговых, мать вашу, центров, и бутиков сотни штук, а мы столкнулись в одном, хотя он не любит бэлэнсы. Вселенная иногда такая редкая сука.       Они молчат. Говорить, в принципе, не о чём — Тэхён даже не знает, что хуже: четыре года летать с крыши, в глубине души тайно надеясь на то, что за спиной чудесным образом восстановятся крылья, или быть одной из точек разностороннего треугольника — той самой, которая от вершины располагается дальше всего. Юнги молча курит, его младший друг ему вторит, и какое-то время они действительно сидят в тишине, вслушиваясь в шум проезжающих мимо машин, а потом Мин вновь рот открывает, чтобы заметить:       — Мы с тобой обосрались.       — Были в проигрыше изначально, я думаю. В конце концов, я знал, что я навсегда без взаимности, а ты — о том, что он женится. Одного не пойму: почему он вообще согласился вступить с тобой в отношения. Это по-свински. На него не похоже. Хосок никогда не был... таким, — и хён, повернув голову, окидывает его задумчивым взглядом перед тем, как снова сделать одну из тех вещей, которые он может лучше всего.       Верно. Он вновь цитирует Сэлинджера:       — Наверно, я бы раньше сообразил, что она дура, если бы мы столько не целовались.       Тэхён не знает, что это значит. Но уверен в одном: Юнги всё ещё в той же дыре, которую именуют любовью, и, возможно, она его никогда не отпустит. Притупится со временем, будет иногда прожигать мысли воспоминаниями, но... не отпустит. Такое не отпускает. Так что, да, они оба в дерьме.       А потом Юнги вдруг говорит:       — Но у тебя есть шансы выплыть.       — Что ты имеешь в виду? — психолог говорит, чтобы Тэхён для своего и чужого блага отдалился от Чонгука и держался от него как можно дальше. Не потому, что его любовь — это что-то плохое. Не потому, что Тэхён сталкер или его любовь нездорова — отнюдь, у него та самая форма искреннего и самоотверженного чувства, которая лишена какой-либо токсичности хотя бы потому, что её напрочь лишён даже тот, к кому это самое чувство испытывается. Просто сам Тэхён зачастую не думает, что даже подобная ипостась его личной зависимости может пагубно отражаться на нём самом, вот и всё. И если бы он не хотел искоренить эту привычку в себе, не захотел бы постараться жить дальше, не захотел бы пытаться научиться жить без этой любви, то тогда бы даже вопрос ребром не стоял — нельзя помочь тому, кто не хочет этого сам.       Сейчас он как никогда понимает: не хочет. Не может. Не будет держаться как можно дальше, потому что если Тэхён был бы космическим телом, например, таким спутником, каким предстаёт во Вселенной Луна, Чонгук бы его Землёй был, честное слово. А если бы он был чуть умнее, сильнее, выносливее и стал бы достойным войти в злосчастный парад планет, то предстал бы Млечному Пути в виде всё той же Земли, пока Чонгук бы был Солнцем. Всё в мире взаимосвязано. Вот так и Тэхён взаимосвязан с Чонгуком, которому, по сути, насрать, что там вокруг него старательно крутится.       — Попробуй открыть свой рот хотя бы раз в жизни и обозначь свои чувства, — Ким вздрагивает, когда слышит эти слова. — Или же присмотрись к нему — а потом обозначь. Я слишком долго знаю Чонгука, чтобы... — и Юнги замолкает — затяжка. Долгая, нервная, из тех, что могут помочь разобраться в себе и собрать мысли в кучу.       — Чтобы что?       — Чтобы хорошо понимать, что просто так секс по дружбе он тебе не предложит. Ты для него самое ценное на этой планете, Тэхён. Меньше всего мелкий хотел бы тебя когда-то просрать. Поэтому, да, пожалуйста, дай мне гарантию, что хоть кто-то из нас из своей борьбы выйдет не проигравшим, — говорит глухо. Так, будто уже настрадался.       Около года назад Чонгук и Тэхён остались дома у второго вдвоём на целую неделю. Целую неделю они жили вместе, страдали хернёй, пили пиво, много курили и ели всякое дерьмо по типу чипсов и начос. Им не было скучно, но, открыв норвежский сериал, первый сезон которого стартовал в две тысячи пятнадцатом, они случайно всосались в него намертво. Ровно настолько, что посмотрели все вышедшие четыре сезона меньше, чем за три дня. Они даже не спали почти. В этом сериале у главной героини второго сезона — девушки, по имени Нура Сатре — висел простой листок с напечатанными на нём чёрными буквами.       Они гласили, дословно: «Каждый, кого ты встречаешь, сражается в битве, о которой ты ничего не знаешь. Будь добрым. Всегда».       Сейчас, глядя на то, как Юнги уязвимо-стеклянно смотрит на залитые солнцем дома вокруг того, в котором живёт, Тэхён невольно вспоминает эту цитату, хотя второй сезон ему, как и его лучшему другу, совсем не понравился.       И как никогда осознаёт весь её смысл.

***

      Они делают это ещё раз через неделю, и даже трезвые: просто в какой-то момент Чонгук приезжает к Тэхёну в квартиру с ночёвкой с твёрдым намерением за вечер и ночь пересмотреть весь первый сезон «Игры престолов», но уже совсем-совсем скоро, в тот самый момент, когда Джон берёт за шкирку малыша Призрака, глядя на волчонка во все глаза, Ким это чувствует.       Это — касание. Робкое, едва уловимое касание пальцев по своему бедру слева от колена наверх, что перерастает в массаж и кричит негласным намёком на то, что Тэхёна хотят, и отказать он Чонгуку в этом не может.       Сердце стучит. В висках, затылке, пробивает грудину почти что насквозь — опусти глаза и увидишь, как оно изнутри долбится, как неприкаянное, стоит только Чонгуку отставить ноутбук с его колен в сторону — на небольшой журнальный столик — и повалить Тэхёна лопатками на обивку дивана. Движения пальцами уверенные, дарующие по телу ток, который концентрируется в паховой зоне и разлетается по телу сотнями бабочек — Тэхён задыхается. Он чувствует себя уязвимым из-за этого кладезя чувств, которые он в себе так долго держал. Как там было когда-то давно, в прошлой жизни? В сырой тёмный подвал, а потом поднялся, хлопнул дверью, повесил амбарный замок, а ключ бросил в урну на улице, стопроцентно уверенный, что ночью его заберёт мусоровоз?       Они рвутся все разом, когда Чонгук тянет с него домашние спортивные треники, глядя прямо в глаза, не моргая, уверенный, что даже такого для него, Ким Тэхёна, глупого и безнадёжно любящего своего лучшего друга, будет достаточно. И не прогадывает, потому что его хён такой уязвимо-чувствительный во всём, что касается его младшего друга, что хоть волком вой, на стенку лезть в очередной жалкой попытке бронёй обрасти — та всегда рассыпается, когда он падает с крыши воздушного замка, а у него нет даже дракона, который мог бы сторожить вот эту громадину, пока он там, внизу, лежит и старается собирать себя по кускам до следующего упорного восхождения.       Зато он есть у Чонгука. На бедре — рисунком талантливыми руками Юнги. Прекрасным переходом от зелёного к чёрному от костяшек таза, с нахлёстом на ягодицу и до колена. Огромный дракон, наверняка жутко злой и подчиняющийся только ему одному — своему повелителю. Тому, который сейчас настолько трепетно-нежный, что у Тэхёна горло сжимается, будто удавку накинули.       А когда Чонгук, склонившись, вбирает ртом его член, то хватка этой удавки резко усиливается, потому что тот хрип, который Ким издаёт, выходит крайне задушенным, стоит только тёплым, мягким, подвижным и влажным внутренним стенкам чонгуковых щёк взять в свой плен его возбуждение.       Он делал это больше раз, чем можно подумать. В его голове, когда он оставался наедине с собой, это происходило взрывами, яркими полотнами на отпечатках смежившихся век, и всё было так чувственно, страстно, остро — одним словом, прекрасно.       Но, знаете, что?       Все фантазии, картины, которые он так любовно расписывал в своём подсознании — всё это блёкнет на фоне этого яркого, разрывающего калейдоскопа эмоций, который ему дарит Чонгук, когда просто сминает ткань его штанов, немного прищемляя пальцами кожу в тот самый момент, когда ему добровольно, по своей инициативе, отсасывает. И где он только так научился? На ком?       (Первый поцелуй — нет, не ты; первый секс — и опять мимо; первая любовь? Нет, конечно, вы шутите. Но сейчас Чонгук делает невообразимые, искренние вещи своим языком, и Тэхёну очень хочется думать, что когда тот целовал впервые кого-то другого, то представлял под веками его, хёна, образ; что когда раздвигал первый раз ноги перед каким-то ноунеймом, одна только мысль о котором вызывает в нём первобытную злобу, то тоже, как и Ким в своё время, позорно мечтал о том, чтобы это был кто-то конкретный. И что только он один может распалить в Чонгуке тот самый жар, который заставляет того сейчас делать с ним такие крышесносные вещи).       Подошва скользит по черепице крыши очередного воздушного замка, но Тэхёну так наплевать, потому что его пальцы точно так же скользят сквозь пряди чужих чёрных волос, чтоб на затылке сомкнуться, ускорить движения бёдрами вверх и туда, внутрь — так, чтобы быть осторожным и синяков не оставить по нёбу, но чтобы дать понять: скоро финал. Отстранись.       Чонгук не отстраняется, и это разбивает его сердце, выпуская всех скрытых в нём бабочек. Так плотно скрытых, что о них не знал даже сам Тэхён — он-то думал, что они с ним только соседствуют в его тщедушной груди. А потом и глотает перед тем, как негромко спросить:       — Ты не брезгуешь?       — Н-нет, — и они целуются, раскатывая солоновато-вяжущий привкус белёсо-прозрачного по двум языкам.       И больше Чонгук не делает с ним ничего. Даже не позволяет коснуться себя, не раздевает, а просто... заботится? Вытирает от слюны влажной салфеткой из упаковки с того же журнального столика — принесли, чтобы вытирать руки от чипсов, которые так и не успели попробовать, — осторожно натягивает ему обратно штаны. Бережно, улыбаясь мягко-мягко на то, как его хён шипит от гиперчувствительности после оргазма.       А потом делает страшное. Вернувшись из ванной, где зубы почистил, вдруг кутает в плед всё с того же дивана, чтобы, обняв, повалить на свою широкую грудь и нажать на пробел на ноутбуке.       Теон Грейджой на экране кидает ремарку о том, что Призрак такой же бракованный, как и сам бастард Джон Сноу.       Тэхён чувствует, как за спиной распускаются крылья. Хотя бы на вечер. На один чёртов вечер.

***

      Тэхён не ожидает встретить Хосока на улице, но именно это и происходит. Он не может сказать, что ошарашен: всё ещё входит в то число людей, которые общаются с хёном достаточно регулярно и плотно, но именно с ним Чон ведёт себя отстранённо-прохладно, пусть и с ноткой горького дружелюбия, которая запала в его тёмно-карих глазах. Сложно не догадаться о том, что являет собой причину такого вот поведения: близость с тем, с кем когда-то вы оба были близки до невозможного. Ещё недавно — регулярный секс с тем, у кого были от второго подарки-укусы. И, ну, разумеется — тому клятва никогда не бросать, кому оба клялись, и если первый остался, как обещал, то второй сделал больно и сжёг все мосты, не оправдываясь и ничего не объясняя. Это Ким по словам того, о ком заботится до безграничного, знает. Хосок просто исчез из жизни Юнги — и на этом рассказы неизменно кончаются. На свадьбе Мин не присутствовал, больше ничего толкового не говорил — замыкался в себе сразу же после упоминания имени, и Тэхён никогда не давил. И не будет давить.       Однако у него к Хосоку уже чуть менее года один лишь вопрос: а он выслал Юнги приглашение? Хватило ли смелости? О наглости нельзя говорить, ведь, по его же словам, Мин знал, на что шёл, и дальше — стена, пустота, никакой информации сверх. И Хосок не рассказывал тоже — так же, как и некогда любовь всей его жизни (по его же словам), замыкался при любой попытке расспроса, и в какой-то степени Тэхёну было даже обидно, потому что с этим хёном они были когда-то близки по-особенному.       Он не хотел выбирать какую-то сторону, но к настоящему времени Чон стал звонить всё реже и реже, а чужие звонки игнорировал и не перезванивал сам — выбрал сторону за того, кто когда-то привёл его в чужую квартиру, сказав: «Это мой близкий друг». И, наверное, в какой-то степени это и к лучшему, но чего Тэхён сейчас не ожидает, так это того, что Хосок, поздоровавшийся весьма отстранённо, даже рассеянно, вдруг пригласит его выпить кофе в ближайшей кофейне. И что становится нонсенсом — Ким соглашается и позволяет утянуть себя в пропахшее зёрнами уютное место, где садится на мягкий диван и смотрит на человека, который сменил свой социальный статус не так-то давно, но сам по себе — кардинально.       На Хосоке в его двадцать три больше нет яркого зелёного свитшота от «Louis Vuitton» и тёмно-синих джинсов, на поясе которых каждый взглядом мог выхватить бирку «Emporio Armani», когда тот наклонялся, чтобы стянуть с себя массивные кроссовки чёрного цвета. Такие тяжёлые и необычные есть только у «Balenciaga». Хосок любил этот бренд, а сейчас отдаёт предпочтение лёгким рубашкам нейтральных оттенков (в данном случае — синей, рукава которой закатал до локтей), и классическим брюкам (чёрного цвета). Нет больше той живой яркой мимики, смешных звуков с губ в форме сердечка, но есть дорогие часы на запястье правой руки и укладка, лоб открывающая. Тэхён не видел его всего около полугода или вроде того. Почти со дня свадьбы, если быть точным — пересеклись пару раз, хён, конечно, уже не был прежним, потому что ранее в его глазах не было тоски, только позитивные искры веселья, а сейчас он серьёзен. И бледен.       Они говорят о погоде. Чёрт побери, они и правда говорят о погоде, когда не виделись несколько месяцев, но Тэхён позволяет ему эту глупость — очевидно, что Чон чувствует себя дискомфортно, но, кажется, нуждался в этой роковой встрече всё это время, а потому, попивая свой американо (он ненавидел американо, в отличие от того, с кем встречался, у Юнги на американо грёбанный кинк), водит глазами по помещению.       Тот из них, что в просторной комфортной одежде пастельных тонов и предпочитающий шлёпанцы до холодов, взглянув Хосоку в глаза, задаёт вопрос прямо:       — Зачем ты меня пригласил сюда, если явного удовольствия от встречи не получаешь?       Хосок мнётся. Тикают часики терпения одного Ким Тэхёна, но он славится выдержкой — он одного и того же любит до умопомрачения, вспышек перед глазами и взрывов галактик уже не один чёртов год, так что сможет подождать и пару секунд для того, чтобы бывший друг мог собраться с какими-то мыслями. И, наконец-таки, высказать:       — Ты его ещё любишь?       Неожиданно.       — Что?       — Чонгука. Ты его всё ещё любишь?       — Ты даёшь себе отчёт в том, что после месяцев игнора моей скромной персоны, не объясняешь такое своё поведение, своё всё поведение, а интересуешься тем, люблю ли я до сих пор того, из-за кого не смог продолжать с тобой трахаться в возрасте девятнадцати лет? — Тэхён возмущён. Ему, возможно, обидно и так глупо сейчас. А Хосок, губы поджав с ноткой скорби, вздыхает и отвечает коротким:       — Переживаю.       — За моё разбитое сердце?       — За твою одержимость другим человеком. Не очень здоровую, — это бьёт, словно пощёчина, и Ким зубы сжимает. Раздражить его сложно, но у этого парня это вдруг получается с поразительной точностью — и это с учётом того, что именно он когда-то оказал ему поддержку в этом вопросе. Что с тобой стало, Чон Хосок, мать твою? Куда ты дел близкого, друга, товарища, хорошего человека, а также партнёра по буйствам, позитиву, безумствам, надежде? Почему на Тэхёна сейчас твоими глазами смотрит жестокий иноземный нахал, который позволяет себе вешать ярлык на шею тому, что для другого сакрально?       — Хорошо, что мы так долго не виделись, — это всё, что Ким ему говорит, поднимаясь из-за стола и бросая на стол деньги за кофе, к которому притронуться даже и не успел. — Дай бог, больше никогда в жизни не встретимся.       — Стой... подожди. Сядь, молю тебя, — Хосок выглядит так, будто под чем-то и страдает от ломки. Вздыхает коротко, выдыхает — короче, и после этого поднимает глаза: — Пожалуйста, сядь, Тэ, я не хотел обидеть тебя, просто хотел... чтобы ты помог мне разобраться в себе.       То есть, это он свои старые чувства к Юнги зовёт одержимостью? Какая же мерзость. Мерзость, которая, в общем-то, имеет все смыслы.       — Извини, Хосок. Но ни хрена я не хочу тебе помогать, потому что собираю близкого человека каждый грёбанный день после того, как ты с ним поступил. Мог бы помогать и тебе, но ты сам добровольно от меня открестился, — и в негодовании выходит за дверь, не понимая, что это вообще было, мать вашу, и почему ему так обидно и больно, но даже не за себя, а за того, кто об этой встрече даже не знает? И не узнает: не нужно сектанту культа Джерома Дэвида Сэлинджера ещё думать о том, что его второй бог его, кажется, предал. Назвал одержимостью. Не любовью, а каким-то отвратительным, гадким словом, которое горчит на кончике языка всё равно, пусть Тэхён вслух его даже не произносит.       А потом его из вороха мыслей спасает Чонгук. На самом деле, увидев уведомление, что он прислал ему сообщение, Тэхён против воли даже вдруг вздрагивает: не ожидал. Тот, кого он про себя с отрывистой нежностью до сих пор зовёт мелким, сейчас должен быть на учёбе, а это значит, что занятым просто до ужаса. Но он пишет. А Ким читает написанное. jk: ты — единственное, из-за чего я торчу здесь       Тэхён хмурится.       Не понимает. jk: я им сказал, что отыщу их в сиэтле, если туда попаду. но вряд ли! то есть, вряд ли я их стану искать jk: просто спаси меня?       И на этом моменте Тэхён начинает громко смеяться, даже не думая, как на него смотрят прохожие. tae: ты решил прогулять учёбу у человека, который может наизусть тебе задекламировать жирную книжку? jk: зазанудствовать насмерть jk: впрочем, это понятие относительное, кого можно считать занудой, а кого — нет       И это тоже цитата из «Над пропастью во ржи», что заставляет фыркнуть опять. jk: знаешь, что хуже всего? jk: он пьян jk: очень пьян       Так, а вот это уже ужасно дерьмово. Не потому, что Юнги, который всё это время трахался с Тэхёном в саморазрушающей идее спасения, сейчас до чёртиков пьян, не потому, что Юнги, который был жилеткой Тэхёна долгие годы, сейчас до чёртиков пьян рядом с тем, о ком Тэхён ему отвратительно нылся, а потому, что...       А потому что Юнги давно уж не пьёт, вот, почему. Значит, что-то случилось, раз себя держать в руках он больше не смог. tae: я буду через полчаса tae: справишься? jk: он много плачет, но я надеюсь, что я с этим справлюсь jk: хотя, если честно, я в ахуе jk: я никогда не видел, чтобы он плакал. чтобы сдерживал слёзы — да, было разок, но чтобы навзрыд... такого ещё не бывало, так что я очень волнуюсь и не уверен, что смогу его поддержать так, как ты сможешь jk: так что я жду тебя, хён       Горло сжимает дерьмовым предчувствием. Где-то там за спиной, остался Хосок, который наотмашь ударил уточнением об одержимости, но сейчас, спеша к метро, Ким почему-то задумывается, что у той фразы и вектора мыслей был совершенно другой оттенок. Не самодовольный, не надменный, не насмехающийся, а... совершенно отчаявшийся?       Впрочем, сейчас не до Хосока. Тот в своё время ясно дал Тэхёну понять, что их дружба ему не нужна. А вот Юнги сейчас в нём очень нуждается, как нуждается любовь всей тэхёновой жизни, которая боится не справиться с потерявшим контроль человеком, который его ранее никогда не терял. Это так страшно, на самом-то деле: когда люди, которые привыкли лечить окружающих, неожиданно сами заболевают. Но такое бывает. В конце концов, Юнги — живой человек, а не робот. Пусть и с одержимостью Сэлинджером. Каждый находит то забвение, которое кажется ему наиболее подходящим для того, чтобы забыться до основания, и Ким не может его за это винить. Он и не знает, как сам поступил бы, откажись от него Чонгук... так. Или же откажись от него Чонгук в принципе.       Об этом страшно даже задуматься. А поезда в этом городе движутся чертовски медленно. Возможно, если бы они перестали декламировать названия станций на трёх языках, всё бы было быстрее. tae: он ничего не говорит? просто накрыло? jk: как я понял, он встретил хосока и он назвал его одержимым jk: ты понимаешь, что это значит?

«— Переживаю. — За моё разбитое сердце? — За твою одержимость другим человеком. Не очень здоровую».

      Тэхён не привык не понимать, что происходит в головах его близких людей, но можно ли назвать теперь близким Хосока? Можно ли постараться его как-нибудь выслушать, прочувствовать его ситуацию — если Чон действительно назвал Юнги одержимым, то ничего лучшего, чем плевок в рожу, он всё равно не заслуживает. Но тот Хосок, которого Ким, не вовремя войдя в комнату, случайно обнаружил на коленях их ершистого прохладного хёна с молчаливым характером, был другим. Он носил яркие вещи, много улыбался, смеялся, часто краснел и кидал на Юнги те самые взгляды, в которых для Тэхёна как никогда ясно читалось: «Ты моё всё». Тот Хосок бы ни за что не ударил своего близкого словом, вне зависимости от статуса их отношений. Тот Хосок любил и мог говорить, разбираться и сглаживать все те углы, которые могли показаться болезненными — как-то Намджун, усмехаясь, назвал его детской накладкой на углы мебели, и, да, он был прав на все сто, потому что именно такой эффект производил Хосок на всю их компанию.       Когда Тэхён в девятнадцать услышал, как Чонгук поехал с кем-то потрахаться, не дождавшись их первой встречи спустя целых три месяца и одно полотно пьяного текста, Хосок был тем человеком, который не бросил, а поддержал, успокоил и списал всё на дурь, сказав лаконичное:       — Его настроение сильно испортилось, когда он узнал, что меня привёл ты. Может быть, он подумал, что теперь вы недостаточно близки и разозлился. Ты мне говорил, что он может быть импульсивным. Я думаю, это оно. Дурость, конечно, но что поделать — у него возраст подходит для дуростей.       Когда Юнги лишился прежней работы в тату-салоне по причине того, что до него домогался клиент, получил твёрдый отказ на сближение и устроил скандал, подмочив репутацию места, Хосок был тем, кто помог хёну найти адвоката, оплатил его услуги, запрещая даже извиняться за это, и получить компенсацию за причинённый ущерб, воспользовавшись видеозаписями с камер для наблюдения. Так и сказал:       — Я это так не оставлю. Это несправедливо. И не надо меня благодарить или извиняться за неудобства. У моей семьи есть возможности, а ещё есть юрист, чьи услуги я легко могу оплатить, так что я не делаю ничего из того, чего бы не смог сделать любой другой друг.       Когда Намджун не мог сдать зачёт по немецкому в вузе — лексика просто не залезала в его умную голову, такое бывает, Хосок просидел с ним неделю, помогая хорошо подготовиться.       Когда Чонгук сломал руку на боксе, Хосок был тем человеком, который посадил мелкого в тачку и отвёз в больницу, где не отходил от него ни на шаг, а потом нарисовал на гипсе сердечки.       Когда Сокджин сильно нервничал перед свиданием с девушкой, которая была ему симпатична, Хосок потратил весь предыдущий событию день просто на то, чтобы таскаться с хёном по магазинам и вкусно покушать чего-нибудь сладкого. Просто, чтоб успокоить. Просто, чтоб друг в новых вещах чувствовал себя уверенно во время такой для него важной встречи.       Хосок не мог назвать чувства Юнги одержимостью. tae: нет, чонгук-а tae: я не понимаю

***

      Когда Тэхён заходит в квартиру Юнги, дверь ему открывает уставший и немного помятый жизнью Чонгук — и как бы сильно Ким ни переживал за самочувствие второго близкого ему человека, лицо первого всё равно не может не обхватить в ласковом жесте, чтобы невесомо и нежно царапнуть по скуле и тихо шепнуть:       — Всё, не переживай. Прости, что я заставил тебя так долго ждать. Сейчас разберёмся со всем и всё будет в порядке, — и глаза его лучшего друга округляются сильно, когда его хён говорит ему это с мягкой улыбкой, а рот приоткрывается так, будто Чонгук на порыве хочет вдруг ему сообщить что-то до ужаса важное, но сдерживается из последних сил, правда. Тэхёну очень хочется думать, что это может быть что-то обязательно нежное или вроде того, но нога на черепице воздушного замка крикливо поскальзывается и он фактически падает — в последний момент цепляется за торчащий выступ одной из множества башенок. За мысль о том, что где-то там, в глубине тесной уютной квартирки, сейчас кому-то больно и плохо, цепляется. За то, что не может позволить себе осесть рядом безвольной грудой чего-то, когда Юнги нужна помощь.       Поэтому Тэхён отнимает свои руки от чужого лица. Ладони горят так остро и сильно, будто по ним запускается лава, но он старается не обращать на это внимания — обходит Чонгука, разувается быстро и проходит в гостиную, где находит Юнги на диване: бледного, пустого и будто бы выпотрошенного, без возможности сделать глубокий, пусть и прерывистый вдох. Он очень пьян — взгляд, упирающийся в паркет под ногами, разбитый, расфокусированный, а рот приоткрыт. Губы сухие, и перед тем, как он садится с ним рядом, Тэхён просит Чонгука поставить чайник и принести стакан прохладной воды. Тот ретируется в сторону кухни с быстрым кивком, а Ким подходит к своему бывшему парню и такому алмазному другу, чтобы сесть рядом с ним и отметить, какой же он всё-таки неожиданно... хрупкий. Руки-ноги большие, в плечах сильно раздался, а сейчас такой крохотный, маленький — сгрести в охапку, прижать к себе и шептать, что всё обязательно кончится и по итогу будет прекрасно.       Но Тэхён врать не любит. Как и знает, что прекрасно не будет.       — Эй, — и, переплетая свои пальцы с чужими, он касается губами чужого виска. Холодный. Юнги очень холодный. — Я здесь. Расскажешь мне, что случилось?       — Он назвал мои чувства к нему одержимостью, — хрипло и без каких-либо эмоций говорит ему Мин. Чонгук, принёсший воды, замирает на самом пороге: не тот случай, когда Тэхёну стоит задумываться, а должен ли мелкий знать правду о Хосоке с Юнги, но тот продолжает говорить, на мелкого даже не глядя, а перебивать Ким чужую исповедь просто не смеет: — Мы встретились. На улице. Снова. Недалеко от моего блядского дома мы встретились, и у меня... — задыхается. Тэхён сжимает его руку сильнее, — ...у меня сдали нервы, Тэ, понимаешь? Я крикнул ему, какого хрена он делает здесь, если его дом, его новый дом, в другом районе этого мерзкого города, а здесь мой дом и я в нём живу. Что ему надо. Так и крикнул ему, представляешь?       — А он?       — А он... посмотрел на меня, словно между нами никогда ничего и не было, Тэ, — глаза Юнги закрываются: очевидно, пьяный дебош и истерика его сильно вымотали, и сейчас адреналин сходит на нет, оставляя безграничное чувство усталости и желание провалиться в спасительный сон. — Посмотрел и сказал: «Вообще-то, я здесь по работе, из нас двоих только ты одержим другим человеком и никак не можешь свыкнуться с мыслью, что всё закончилось так, как и должно было». Так и сказал. Глядя мне прямо в глаза, пока я стоял перед ним в тех самых кроссах, которые он мне отдал. Последняя пара была в бутике.       Вдох. Судорожный вдох слышит Тэхён, а, повернув голову, видит, что глаза Чонгука горят праведным гневом — Чон зол настолько, что вода в прозрачном стакане начинает опасно плескаться, и Ким его взглядом осаживает, хотя знает, что ни черта не поможет. Нужно быть идиотом, чтобы не сложить два и два и сделать все верные выводы из короткой истории — а Чонгук им и не является, у него дракон на бедре готов броситься на того, кто обижает тех, кого он любит всем своим сердцем, а руки знают, как правильно бить — он всё ещё ходит на бокс. А ещё он яркое Солнце, вокруг которого мог бы крутиться Тэхён голубо-зелёной планетой, если бы смог быть чуть умнее, сильнее, выносливее и стал бы достойным войти в злосчастный парад планет. Все знают, что в ядре Солнца температура может достигать пятнадцати миллионов градусов Цельсия — и если оно резко взорвётся, то всё вокруг уничтожит своим разрушающим жаром.       Но Чонгук выдыхает. Импульсивный, да, но не безмозглый — и подходит к Юнги, садясь перед ним на одно колено, чтобы сказать негромко:       — Давай ты попьёшь воды и спать ляжешь, а, хён? У тебя глаза уже закрываются. А когда ты проснёшься, мы будем здесь. Договорились? — и Юнги приоткрывает глаза, чтобы изучить лицо своего младшего друга. А потом переводит взгляд на Тэхёна, который сидит рядом с ним, и — боже, нет! — только губы кривит, переводя фокус назад на Чонгука.       — Ты знаешь, какой ценный человек сидит сейчас рядом со мной, а, мелкий? — Тэхён цепенеет. В кои-то веки он не падает с крыши, она под ним сама разрушается, а он падает, падает, падает вниз, пока обломки стремительно распадающегося воздушного замка приземляются ему на голову, больно цепляют плечо, руку, ногу. Он задыхается, потому что вдруг понимает, что сейчас скажет его ершистый, молчаливый и рассудительный хён, находясь в пьяном угаре.       — Да, конечно, я знаю, — Чонгук, всё ещё не вставая с колена, быстро смотрит на своего лучшего друга, а потом переводит глаза на самого старшего из них троих, чтобы осторожно добавить: — Но я сейчас не совсем понимаю...       — А о войнах внутри него ты знаешь, а, мелкий? — глядя ему прямо в глаза, интересуется Мин с горькой усмешкой. — Они уже четыре года идут. Большой срок. Много жертв.       — О... войнах? — Тэхён хочет кричать, но не может ни слова из себя выдавить. Ни остановить поток слов Юнги, ни вскочить и броситься вон из квартиры — всё равно понимает, что Чонгук задаст все вопросы потом, даже если он вдруг прервёт это всё вот так, на середине. Не сдастся. А если ему не ответят, то когда-нибудь и сам точно поймёт.       — Да. О войнах. Точно таких же, какие гремят много лет и в тебе, — и Юнги, медленно подняв руку, уверенно-сильно тыкает Чонгуку в грудь длинным указательным пальцем. — Нужно быть либо дураком, либо Тэхёном, чтобы не слышать того, как внутри тебя идёт перестрелка, — и когда Чон цепенеет, криво ему усмехается без ноток веселья: — Хочешь секрет, Чон Чонгук? Ты уже довольно большой, чтобы их знать. Давно уже вырос, чтобы пихать свой член во всяких людей, которые его не достойны, и раздвигать ноги перед людьми, которые тебя никогда не поймут и не примут таким, каким тебя поймёт и примет конкретная личность.       — Хорошо, хочу секрет, хён, — хрипло и сдавленно отвечает Чонгук, на Тэхёна даже не глядя. А вот Тэхён не может смотреть ни на кого здесь, кроме него. Ни на что иное, кроме резко побелевшего лица, которое он любит так сильно, и не чувствовать ни хрена тоже не может, кроме ударов ошмётков всё того же воздушного замка, который продолжает рушиться, рушиться, рушиться, утягивая его в воронку из боли и мгновенной смерти всего, что он так охранял столько лет. Будь у Тэхёна дракон, как у того, кто сейчас узнаёт его самые страшные тайны, может быть, так и не получилось бы. Но у него есть только он сам.       — В сексе по дружбе нет смысла, если каждый раз по итогу вы друг с другом занимаетесь любовью, Чонгук, — мягко и грустно говорит ему Мин, медленно качая головой, будто в досаде. — Как думаешь, может, есть смысл в том, чтобы перестать бояться и друг друга обманывать?       Чонгук молчит. На Тэхёна не смотрит. А вот Тэхён не может смотреть ни на кого здесь, кроме него. Давно уже ни на кого не может смотреть, кто не Чонгук, на самом-то деле, и во всём этом больше нет смысла, потому что, вздохнув, Юнги тяжело поднимается, чтобы начать свой нетрезвый путь в сторону собственной спальни, оставляя двоих своих друзей сидеть истуканами в попытках осознать всё, что он сказал только что. И оборачивается только лишь на пороге, положив руку на деревянный косяк открытой двери, чтобы посмотреть на обоих по очереди и сделать то, что он умеет так хорошо.       Верно. Он снова цитирует Сэлинджера:       — В том-то и беда с вами, кретинами. Вы и поговорить по-человечески не можете. Кретина за сто миль видно: он даже поговорить не умеет.       И, зайдя в комнату, плотно закрывает за собой дверь.       Оставляя их вдвоём наедине: Чонгука — не смотреть на Тэхёна, а Тэхёна — продолжать смотреть на Чонгука, как он привык делать все годы до. Не отрываясь, с лёгкой ноткой страдания, открытым выражением беззащитности и безграничной уязвлённостью во взгляде, когда вспоминает, что:       Первый поцелуй — нет, не он; первый секс — и опять мимо; первая любовь? Нет, конечно, вы шутите. Тэхён вообще не знает, была ли она вообще у Чонгука хоть когда-нибудь, если уж совсем начистоту: тот ни о чём таком, эфемерно-воздушном, окрыляющем, распыляющем вокруг себя блёстки и счастье, никогда не рассказывал. А у Тэхёна из эфемерно-воздушного всегда были только его дурацкие замки, белоснежные крылья давным-давно обломились, в семнадцать ещё, а вместо блёсток и счастья только какой-то газ ядовитый, который рядом с Чонгуком становится пагубнее, но парадоксально переносится легче. Когда Чон находится рядом, всё воспринимается куда острей, ощутимее, но и одновременно мягче и легче. А сейчас — ещё напряжением, острой струной между ними двумя, которая звенит окровавленной нотой, готовая вот-вот разорваться.       Несколько дней назад, пока они сидели в душном и шумном баре, которые Ким так ненавидит, его лучший друг ударил его недосказанностью, заставил снова начать глобальную стройку в своей голове. На фразу о том, что когда-нибудь и он встретит своего человека, сказал: «Я не знаю, встречу ли я когда-нибудь кого-то, кто сможет... а, впрочем, насрать», а Тэхён не стал спрашивать. И сейчас впервые задумывается — и мысль эта, острая и даже болезненная на фоне пустоты в голове и в пространстве, пролетает прерывистым «А, может быть, всё-таки стоило у Чонгука спросить?».

«— Попробуй открыть свой рот хотя бы раз в жизни и обозначь свои чувства. Или же присмотрись к нему — а потом обозначь. Я слишком долго знаю Чонгука, чтобы.. — Чтобы что? — Чтобы хорошо понимать, что просто так секс по дружбе он тебе не предложит. Ты для него самое ценное на этой планете, Тэхён. Меньше всего мелкий хотел бы тебя когда-то просрать. Поэтому, да, пожалуйста, дай мне гарантию, что хоть кто-то из нас из своей борьбы выйдет не проигравшим».

      И сейчас, сидя на диване в гостиной Юнги, который, разбившись, спьяну надавал им увесистых словесных пощёчин аккурат перед тем, как отчалить в объятия Морфея, Тэхён делает то, о чём друг его попросил во время того разговора: присматривается. Чонгук всё ещё смотрит в пустоту стены напротив, словно изучая обои, словно Юнги ещё не ушёл, даже стакан держит приподнятым. Он выглядит уязвимо-разбитым — так, словно и сам сейчас летит с крыши своего воздушного замка, а дракон, объятый пламенем войны, что горит в груди его же владыки, громко кричит перед тем, как погибнуть. Против такого соперника — обличительной правды — он с установкой своей — защитить — не справляется. Вследствие падения своего победителя под натиском концентрата эмоций, разбившихся в комнате между ними двумя, растворяется. Больше не защищает, оставляя Чонгука один на один с Тэхёном сейчас. С оголёнными проводами в грудине. Со своими мёртвыми бабочками, которых Ким так хорошо видит сейчас. И с сердцем, которое стучит тяжело, медленно, готовое вот-вот остановиться без возможности запуститься опять.       — О каких войнах в тебе он говорил? — надломленно разбивает Тэхён тишину. Чонгук вздрагивает, но всё так же не смотрит — бледнеет сильнее, выглядит испуганным очень, только дышать начинает быстрее и даже немного потеет — тот из них, что в просторной комфортной одежде пастельных тонов и предпочитающий шлёпанцы до холодов, смотрит на тонкую каплю, что сползает по шее к воротнику чужой чёрной футболки с серым принтом. Её хорошо ему видно из-за волос, которые Чонгук сегодня уложил в небрежный пучок. Так же хорошо, как и видно нервную качку серебристой серьги в левом ухе своего лучшего друга.       — А что значили его слова о твоих? — хрипло давит Чон из себя, наконец поворачиваясь. Пронзая Тэхёна глазами, в которых плещется слабость — и больше всего Ким сейчас хочет позорно расплакаться из-за вида боли в тех самых глазах, которые он так сильно любит уже столько лет кряду. Жертв в нём действительно много — в этом Юнги был до чёртиков прав. Он во всём сейчас прав был, на самом-то деле, их хён, который всегда видел чуточку больше, чем все, но никогда не вмешивался в чужие дела, сохраняя роль наблюдателя. Не тыкал носом и не сводил, давал советы-подсказки, всегда был готов молча выслушать. Юнги ведь всё ещё из того сорта людей, которые подпускают к себе очень сложно, широко и от души улыбаются редко, обычно даря собеседнику мягкую приподнятость уголков рта, и никогда не говорят лишнего. Часто вообще ни слова не говорит, но его молчаливой поддержки оказывается больше, чем нужно.       «Вечно я говорю «очень приятно с вами познакомиться», когда мне ничуть не приятно. Но если хочешь жить с людьми, приходится говорить всякое» — это о Холдене. И о Юнги на две сотни процентов.       «Вечно люди тебе всё портят» — это тоже о Холдене. И опять о Юнги.       А о Тэхёне с Чонгуком, скажите-ка, как? Они и сами не знают: если бы Ким мог описать себя какой-то цитатой, то на ум приходит, наверное, только Шекспир с его «Опасней и вредней укрыть любовь, чем объявить о ней». Да, наверное, именно это подходит ему сейчас лучше всего, потому что Чонгук в данный момент выглядит таким испуганным, раненым, гиперчувствительным и будто на грани, что, наверное, действительно стоило кому-то открыть свой чёртов рот хоть когда-то и всё же... сказать. Заявить о себе. Даже если знал точно, что после этого всё кончится. Эгоизм его хёна, порождённый некогда страхом потерять того, кого любишь, сейчас разбивает Чонгука на миллионы частей, и он не понимает, что происходит. Вернее, как: понимает. И от того ему только страшнее, Тэхён знает точно. Он любимого своего человека за столько лет выучил так хорошо, как себя даже не знает.       — Мои войны из-за тебя, Чонгук-а, — он заслужил узнать правду, и Тэхён ему сейчас говорит это абсолютно спокойно. Да, тихо. Да, окровавлено — достиг земли в очередной раз, но этот точно будет последним, ведь он больше не встанет. Не залезет на крышу очередного воздушного замка, потому что сейчас, когда всё резко вскрылось, в них больше нет надобности. В похоронном марше — пожалуй, но это ведь к архитектурным конструкциям никак не относится, это уже немного (много) другое.       — Почему? — блёкло отзывается Чон, глядя ему прямо в глаза, не мигая.       — Потому что пять лет ты был моим лучшим другом, а сейчас, после того, что узнаешь, перестанешь им быть, — тоже не смыкая своих отяжелевших вмиг век, отвечает Тэхён.       — Откуда такая уверенность?       — С таким знанием ты точно не сможешь со мной больше общаться.       — С таким — это с каким?       — Со знанием того, что последние четыре года нашей дружбы я видел в тебе не только друга, но и человека, которого люблю до безумия. Не так, как должны любить друг друга друзья, — вот он и сказал. Столько лет у сердца хранил, посещал специалиста, старался избавиться от этой зависимости, как от наваждения, но всё же не справился. И теперь, вот, открылся. И легче почему-то даже не стало, потому что лицо Чонгука эмоций не выражает, а сам он не говорит в ответ ничего — и Тэхёну хочется его за плечи встряхнуть, чтобы выкрикнуть: «Да скажи уже что-то! Разбей моё сердце и я продолжу существовать без него, но лучше существовать, чем жить, постоянно разбиваясь о землю, падая с крыш!». Но едва ли Чонгук поймёт аллегорию. Едва ли поймёт тот смысл своей татуировки, который в него вложил тот, кто сейчас сидит на диване прямо напротив.       Разрушая паузу вновь:       — Я люблю тебя, Чон Чонгук. Уже четыре года люблю. Ещё чуть-чуть — всего пара месяцев — и юбилей, знаешь. Прости за то, что я до него не дотянул, — и вздрагивает, когда лицо его лучшего друга пронзается мукой, но она... не плохая. Это возможно — чтобы гореть изнутри, но продолжать улыбаться? Наверное, да. Определённо. Тэхён же специалист в этом, забыл совсем.       А потом он, наконец, поднимается. Ставит на журнальный столик стакан с водой для Юнги, который всё это время упрямо сжимал длинными пальцами, подходит и садится с ним рядом. Так, чтобы дракон под тканью очередных чёрных джинсов прижался к чистой коже просторных хлопковых брюк серого цвета. А затем начинает рассказывать, глядя на свои сильные руки, которые уязвимо в замок сцепил:       — Когда Намджун впервые привёл меня, в квартире были только Сокджин и Юнги: ты опаздывал и первый предупредил меня, что с тобой будут проблемы, потому что вы с Юнги только-только расстались, провстречавшись несколько месяцев, и Намджун решил насильно вас сталкивать лбами, чтобы вы осознали, что дружба, которая почти порушилась из-за чувства спонтанной подростковой влюблённости, куда важнее факта разрыва. Мне было четырнадцать, и я запомнил то, что он сказал Сокджин-хёну, так хорошо, что запомнил слово в слово, ей-богу. Цитирую: ничто в этой жизни не вечно. Кроме дружбы. Настоящую дружбу сложно похерить, даже если вы двое встречались — главное, чтобы другие не позволили вам её проебать. Это было сказано с негативным оттенком — он был раздражён. И знаешь, что я подумал?       — Что?.. — почти что беззвучно интересуется Ким. А Чонгук вздыхает, а после, качнув головой в горькой досаде, продолжает:       — Я подумал: а ведь он так прав. Любовь приходит и уходит. Страсть сменяется равнодушием, ненавистью, а дружба... дружбу сложно разрушить, потому что в дружбе всё не так тонко и не воспринимается близко к сердцу настолько буквально. Я понял его слова так, как мне показалось на тот момент верным: если когда-нибудь я влюблюсь в того, с кем дружу, я никогда ему не скажу. Потому что даже если это будет взаимно, то рано или поздно оно ведь закончится, верно? И мы разойдёмся в разные стороны и потеряем то, что было у нас изначально. А потом я влюбился в тебя. Влюбился так сильно, что я задыхался, хён, находясь рядом с тобой, — повернув к нему голову, Чонгук точно видит, как расширяются глаза его лучшего друга, как трясутся его тоже сцепленные в замок руки из соображения не коснуться случайно, не дай бог задеть — это же будет провал. И, оценив масштаб катастрофы, смотрит ему прямо в глаза, чтобы добавить: — Я влюбился в тебя настолько, блять, сильно, что дрочил на тебя. Только на твой светлый образ, перестал даже порно смотреть. Извини за это. Хотя, нет, мне не стыдно. В моей голове ты был лучше всякого порно, потому что в моей голове ты был моим, хотя в жизни был чьим угодно, но не рядом со мной. Вернее, рядом всегда, но не так, как я тайно хотел. Но я помнил слова нашего хёна: любовь рано или поздно заканчивается, а дружба — это то, в чём ты всегда можешь быть уверен. Ты понимаешь, о чём я сейчас говорю, верно же?       — Да, — беззвучно произносит Тэхён. И Чонгук громко вздыхает, мается какое-то время. Недолго, на самом-то деле, но его хёну они кажутся вечностью.       — Я надеялся, что если я буду молчать, то перегорю, но шло время, а у меня... не получалось. Я метался и маялся, я пытался забыться с другими настолько, насколько мне это позволяли воспитанность и моя неуверенность — поцеловался с девчонкой из школы, из-за которой в четырнадцать меня буллил весь класс, но мне не понравилось, ведь она тобой не была. А потом узнал, что ты сошёлся с Юнги, и... блять, мне было так больно, на самом-то деле, — и Чонгук негромко смеётся и даже немного краснеет своими такими прекрасными скулами. — Когда ты мне сказал, что вы трахаетесь, я думал, умру прямо на месте, но ведь было нельзя, ты был так спокоен, а значит, даже не подозревал, что я могу чувствовать к тебе что-то большее. Это было именно то, о чём я так сильно мечтал, но одновременно я так хотел, чтобы ты когда-то всё же заметил.

«— Вы... снова встречаетесь? — С кем? — С Юнги-хёном. Вы снова встречаетесь? — Почему ты так думаешь? — Я вижу, как он на тебя смотрит. — И как же он на меня смотрит, Чонгук-а? — Как на того, с кем встречается».

      Тэхён застывает. Всё то, что он узнаёт сейчас, придавливает его к земле всё больше и больше: будто на этот раз падения с крыши судьбе было мало и она, встав над ним безликой принцессой государства страданий, раз за разом протыкает острым мечом. Тэхён на это ей хрипит, улыбаясь: все эти годы, когда он мог добиться от Чонгука взаимности, но слишком боялся его потерять, уплыли сквозь пальцы, оставляя его на диване в гостиной того, отношения с кем когда-то боль причинили любви всей его жизни.       — Я ждал, когда это пройдёт. Ждал каждый грёбанный день, хён, я клянусь: я молился, чтобы в одно утро открыл глаза, а оно — оп! — и прошло, — Чонгук здесь и сейчас снова вздыхает, а потом грустно ему улыбается: — Не проходило. Слабину я дал трижды: когда напился в Пусане и отправил тебе сообщение, когда увидел Хосока, которого ты представил всем близким другом, а мне о нём ничего не сказал, и... сейчас. Когда впервые за столько лет потерял контроль над собой и предложил тебе совершить ошибку вдвоём. Я был уверен, что ты дашь мне в морду, а ты согласился, а утром, глядя на то, как ты спишь, я себя ненавидел, потому что а вдруг ты не любишь меня? Вдруг тебе станет противно? Или — глупо, я знаю — вдруг тебе не понравилось? А потом испугался сильнее: а если понравилось и мы с тобой втянемся в это? У меня же сердце не выдержит, я же умру в один день под тобой прямо в процессе — это то, что я думал. И сам же сорвался недавно, хотя ничего не располагало к тому. Я каждый день строил себе по воздушному замку, хён, и каждый день ронял себя с крыши каждого. Я дракона набил, чтобы он сторожил моё сердце и все эти замки, но сейчас он не справляется. Как и я не справляюсь. Если я не могу — ему-то с чего? — и, протянув руку, он зарывается пальцами в тэхёновы волосы, глядя с такой острой нежностью, что тому становится больно от щемящего чувства в груди. И от замков с драконом — они настолько друг другу родные, настолько друг с другом связанные, что даже символизм у них одинаковый, какая ирония! — Все эти годы я думал о том, что понимаю слова Намджун-хёна правильно. Но сейчас, кажется, я разгадал их истинный смысл, — сокращая дистанцию между их лицами, сообщает Чонгук.       — И какой же он? — хрипло, разбито, неверяще интересуется в ответ его хён.       — Он сказал: ничто в этой жизни не вечно. Кроме дружбы. Настоящую дружбу сложно похерить, даже если вы двое встречались — главное, чтобы другие не позволили вам её проебать. Это же не был запрет мне любить тебя, хён, — и Чон негромко и нервно смеётся. — Это было о том, что даже если между тобой и мной что-то случится, никто из нас не будет один. Что нас обоих поддержат, кем бы мы ни были, и не позволят разбежаться в разные стороны, даже если мы с тобой будем этого сильно хотеть. Так что я больше не боюсь ни себя, хён, ни тебя. И если... — он сглатывает. — Если ты тоже любишь меня так же сильно, как люблю тебя я, то... может, ты согласишься встречаться со мной?       И Тэхёну вовсе не нужно даже думать над тем, что сказать самому ценному уже прямо в губы:       — Ну конечно же я соглашусь.       И знаете, что он в интимный момент слияния губ ощущает?       Всё правильно: как блёстки и счастье рассыпаются в воздухе, а за спиной у обоих — у каждого из них, понимаете?! — вырастают крепкие крылья белого цвета. Они крепкие, не собираются ни гнить, ни гореть, но сейчас щекочут перьями их подбородки, призывая углубить поцелуй.       Распасться на части, чтобы спустя столько мучительных лет наконец-то одним целым собраться — хоть бы и для того, чтобы дать дракону с бедра поручение: теперь ему не нужно охранять воздушные замки, но пусть стережёт то яркое, светлое, трепетное, что зародилось между двух сердец тонкой нитью золотого оттенка.       Пусть стережёт это с особым усердием. А ещё, главное, помнит: у него теперь двое владык.