хвостик

      Сережа пах жжеными спичками и ночными разговорами на кухне до самого утра без остановки. Это было все еще что-то родное, что ты узнаешь даже в другом городе, натолкнувшись неожиданно на еле уловимый знакомый аромат. Легкие разрывались от бесконечной боли улыбок и сигарет в тонких дрожащих пальцах.       Они сидели на полу друг напротив друга в полнейшей тишине. Олег боялся разрушить ненужными словами возникшую атмосферу. Все казалось таким облачным и еле уловимым, что он старался буквально чуть ли не дышать, чтобы не сдуть эти переглядывания и их сцепленные в замок пальцы.       — Ты такой маленький ягненок, хоть по тебе и не скажешь, — голос Сережи звучал слишком далеким в тихой комнате. — Что ты вообще здесь делаешь?       — Ты сам попросил меня приехать.       — А ты просто сорвался и приехал ко мне, хотя твоя общага уже закрыта, — в его голосе снова улавливалась эта издевка вперемешку с искренним удивлением. Сережа прикрыл глаза. — Неужели ты ничего не понимаешь? Всегда такой внимательный, заботливый и с этим взглядом «позови и прибегу». Я ожидал от тебя большего, если честно. Я надеялся хотя бы подольше наслаждаться твоими трясущимися руками и бегающему по мне взгляду.       — Так я для тебя что-то вроде «очередной игрушки»? — Олег высвободил свою руку и посмотрел на нее, словно на ней осталась хоть капля того, что он так любил в парне. — Если я для тебя игрушка, то зачем надо было буквально умолять приехать?       — Меня успокаивает твой голос. Я привык его слушать. *** — Ты же понимаешь, что ты в край ахуел.       Олег не успевает вдохнуть, как Сережа уже хватает его за свитер, разворачивает и с силой прижимает спиной к стене. Резкая боль в лопатках заставляет поморщиться, а обида комом застревает в горле. В ушах шумит кровь. Волкова пробивает дрожь. Не от страха. От чувства отвращения к себе и этой наивности и маленькой глупой надежды, от усталости.       Разумовский разжимает кулак, и Олег сползает по стенке на пол не в силах удержаться на дрожащих подкашивающихся ногах. Он понимает, что не посмеет тронуть Сережу. Не простит себе, если сделает ему больно. Хоть и нылся Игорю вечерами, что пробьет рыжей головой стену. Олег лишь сидит на полу и снизу вверх наблюдает, как Сережа сбивчиво дышит, как его лицо растягивается в кривой улыбке. Дикий. Совсем чужой. Он присаживается на корточки напротив парня и молча, с вызовом смотрит прямо в глаза.       Неожиданно и необъяснимо для себя, Олег резко подается вперед и смазанно целует Разумовского и отстраняется. Несколько секунд ничего не происходит, лишь молча смотрят друг на друга. Звонкая пощечина нарушает возникшую тишину. Непонятно от чего больше — от удара и удивления, Олег падает назад и успевает лишь мельком прикоснуться к горящей щеке.       Лицо Разумовского кривится в отвращении. Сережа ползет к парню, который, опешивши, все лежит на полу. Усаживается сверху, крепко обвивает его запястья пальцами, сдавливает. Сережа целует губы Олега, кусает за скулу, мочку уха, хватается за ключицу. Сережа знает, что сейчас Волкову приятно и обидно, знает, что он все равно не посмеет ничего сделать. Волков не тронет. Волков сделает все, что ему скажут. Сейчас Олег лишь пытается увернуться, но даже не сопротивляется физически в полную силу, ведь ему все равно нравится.       — Но разве не этого ты хотел? — Сережа мокро целует кипящее от обиды и злости лицо, спускается к шее. — Разве не об этом ты думал, когда пришел ко мне домой?       Олег ощущал в пальцах жгучую боль от чувства потери контроля над ситуацией и понимал, что его руки и ноги не слушаются, а сам он безвольной тряпкой лежит на холодном полу и так жалко борется с желанием поддаться происходящему и позволить себя унижать, лишь бы наконец получить желаемое. Он понимал, что в Разумовском никогда не было того, что он так обожал. Это притворство было неотъемлемой частью его жизни, как маска, позволяющая защитить себя от всех и всего.       Все это наслоение масок не позволяло окружающим разглядеть его истинную сущность, не позволяло наконец понять, что он сгнил. Хоть и верилось с трудом, Олег безуспешно пытался убедить себя, что парень под этими масками просто излишне чувствителен и раним, поэтому и решил огородить свой внутренний мир от окружающих. Как жаль, что ограждать там и нечего было.       Нет, серьезно. При первой встрече Сережа казался до невозможности обворожительным и загадочным со своей мягкой полуулыбкой и ярким взглядом из-под пушистых ресниц. Он был притягательным в каждом своем слове. В каждом движении. Можно неотрывно наблюдать за тем, как тонкие пальцы скользят по маленьким блестящим пуговицам рукавов рубашки и продолжать тонуть в этом приторном запахе вишневой жвачки и бьющего в нос сигаретного дыма. В штанах от этого задыхалась вся совесть.       Но потом оказывалось, что Разумовский в очередной раз играет в эмоциональные качели и лишь ищет хоть каких-то ярких ощущений, будь то гнев или страх, лишь бы только на секунду почувствовать себя живым.       — Какой ты все же жалкий, — Сережа отпустил бледные запястья. Олег вдохнул полной грудью, как только парень слез с него. — Можешь спустить в унитаз все свои признания, которые ты собрался лить мне сегодня в уши, и еще раз подрочить на мою фотку. Ты ничем не отличаешься от остальных. Такой же слащавый и мерзкий.       Сережа ходил по комнате от одной стены к другой и очерчивал воображаемые окружности рукой в воздухе.       — Ебаный придурок, — Олег буквально выплюнул эти слова вместе со своим ноющим сердцем. Он касался своей кожи и хотел содрать ее металлической щеткой для посуды. — Что ты вообще можешь обо мне знать. Да ты сам даже не можешь понять, кто ты и что ты хочешь.       — А словно ты понимаешь, — Сережа срывает со стены ловец снов и кидает в парня, не глядя. Разворачивается, берет со стола первое, что попадается под руку. И снова в Олега. Не попадает ни разу.       Волков тяжело встает. Кровь шумит в ушах. Сережа продолжает кидаться всем, на что натыкается и так по-злому, так дико скалится.       — А ты ведь даже не против, — кричит, голос срывается. — Ты сам прибегаешь каждый раз. Такой верный. Мерзость.       Олег ничего не говорит. Не может или же не хочет. Хватает свою куртку, наспех обувается. Обида разрывает грудную клетку, кажется, все соседи слышали его шаги и биение его сердца. Крик Разумовского был слышен до первого этажа, ведь Олег не закрыл входную дверь.        — Сука, сука, сука, — Волков бьет деревья и пинает сугробы во дворе. От мороза и злости руки отнимаются. Лежит в снегу под окнами дома, курит уже вторую. От каждой мысли сжимаются кулаки. Такой противный, такой слащавый. Уверен, что лучше других и все пытается это доказать.       И до боли под ребрами вгрызался его образ, разрывал желудок. Олег трясся от злости и возбуждения, когда закуривал третью по пути в общежитие. Разумовский. Такой бесячий, мерзкий и ахуевший, но все такой же желанный. С озверевшими глазами и оскалом. Его вид был пошлее всех 17 минут взрослого кино, а эти потрескавшиеся губы заставляли выть и ненавидеть себя за глупость и наивность.       Волков злится только на себя, ненавидит. Отвращение подкатывает к горлу, хочется проблеваться. Волков привязан. Волков влюблен. Так по-тупому, но за эти месяцы уже погряз. Он не может успокоиться без ответов, хочет знать, что пошло не так, что он сделал. Что с Сережей.       Олег обещает теть Розе дорожки от снега почистить, лишь бы пустила обратно в общежитие уже после закрытия и пропуск не забирала. Ему не сложно и снег покидать, спать на улице не хочется ведь.       Олег заваливается в комнату весь в снегу, наследил на пороге. Игорь все еще не спит, он, кажется, и не двигался все это время. Волков сидит на мокром полу и дверь закрытую подпирает, раздеться сил нет и в груди что-то ноет.       Игорь молча с кровати встает, молча на Олега пялится. Помогает куртку снять, руки ведь болят — замерзли, красные и костяшки в ссадинах. Теперь уже Игорь за аптечкой тянется, но все равно ничего не говорит. Тут и говорить нечего — если вернулся ночью обратно, значит, ну все, задница.       Чайник уже закипает, Игорь банку с малиновым вареньем открыл, хотя берег ее в дальнем углу холодильника. Олегу нужнее, все равно проснется с красным горлом и головой больной. Игорю сейчас даже шутить не хочется, он рядом сидит и в кружке дно разглядеть сквозь чай пытается. Волков все равно не расскажет, что произошло.       Возможно, и потом не скажет. Сейчас главное его спать уложить и пусть завтра никуда не идет. Если день в универе пропустит — не убудет. Волкову можно. Волкову отдыхать надо.