Oui, mon

In the dark we speak in tongues I’m trying to get started But I can’t find a man on the run And I’m trying to get going But I already see that I’m done

      Ступая на трап космического корабля, Минхо в последний раз обернулся. Взлетная площадка постепенно пустела, провожающие экипаж люди расходились, пока за прозрачным куполом темнел хмурый небосвод. В значительно поредевшей толпе Минхо смог разглядеть лицо Джисона, который храбрился — не на публику, а для него самого и для его матери, которая провожать принципиально не приехала. Минхо знал, что на его лицо в вечернем новостном эфире она смотреть не будет — заплачет еще до того, как его покажут, и будет отчаянно выискивать в толпе только ободряюще улыбающегося Джисона, чтобы окончательно не сломаться. За полчаса до отправления Джисон сжал его плечо и притянул для объятий, шепнул напоследок, что умирать в бесконечности космоса он не имеет права, как и не имеет возможности по каким-либо причинам не вернуться назад. Минхо хмыкнул, хлопнул его по спине и в привычной манере отшутился, что если и умрет, то только естественным образом, а не потому, что во время опасной экспедиции не смог справиться с кучкой кибернизированных боргов, напавших на корабль. — Боргов уже давно нет, хен, — Джисон ободряюще улыбнулся. — Их давно уничтожили. Они попрощались тепло и с надеждой. По крайней мере, Джисон эту бестолковую надежду внутри себя не убил — смотрел на упрямого друга не то с восхищением, не то с желанием ударить за эгоистичное желание оставить все, чтобы рвануть в бескрайнюю синь неизведанных планет, и улыбался, говорил, что будет ждать и не посмотрит ни один из новых вышедших артхаусных фильмов до его возвращения. Минхо тоже улыбался, но с напряжением, чтобы не позволить своим губам позорно задрожать. — До отправления две минуты, просьба всем членам экипажа подняться на корабль, — раздался женский механический голос, гулко пробежавший под стеклянным куполом над взлетной площадкой. Минхо едва заметно сморщился и отвернулся. В поредевшей толпе он больше никого не смог увидеть. У границы трапа стояла женщина-андроид с голограммой списка перед глазами. Минхо вытянул ладонь вперед, и она просканировала вживленный под его кожу чип, чтобы после пропустить внутрь. Всем членам экипажа перед началом экспедиции нужно было пройти все необходимые процедуры — бюрократические в том числе. Минхо помнил, какой физической боли стоило ему вживление этого чипа — даже со своим высоким болевым порогом он на несколько секунд потерял сознание в медицинском кресле, но ни разу не пожалел о принятом решении. Он встал в шеренгу экипажа, когда услышал шаги за спиной и то, как опустились все засовы, герметизируя дверь и отрывая пути отступления. Минхо даже не успел мельком осмотреть других членов команды, потому что сразу уставился куда-то вверх, под прозрачный навес корабля, мысленно отсчитывая мерцающие цветные огоньки на стенах, потому что последний ступивший на корабль человек одним только звуком своих шагов пробудил внутри Минхо давно забытое чувство волнения. Это был их капитан, и Минхо отчаянно не смотрел в его глаза, боясь не узнать, разочароваться или столкнуться с обоснованной на себя злостью в чужом взгляде. Он все это время стоял позади него? Или неподалеку, но вне поля зрения? С мрачной серьезностью Минхо высматривал его в толпе. Казалось правильным встретиться спустя несколько лет не на борту корабля в неравных позициях, а подле — до момента, когда их звания перечеркнут то общее, что еще могло остаться. Минхо с самого начала знал, кто капитан «Эранта» — едва целого судна, чудом собранного после масштабной поломки. Последняя экспедиция кончилась плохо не только для самого корабля, но и для самого экипажа. Об этом Минхо тоже знал с самого начала, именно поэтому желал увидеть капитана — прошлого экипажа и нынешнего — до того, как на его лицо упадет печать неподъемной ответственности. Издалека смотреть проще, в тесноте космического судна — практически невозможно. Внешне он оставался хладнокровно спокойным, вытянув руки вдоль тела. Привычка прятать эмоции в самую глубь естества спасала во всех критических ситуациях: Минхо держал лицо, не позволяя чувствам брать верх над его сознанием, поэтому ни один его мускул не дрогнул, когда капитан наконец подал голос в отчаянном голоде безмолвия, остановившем на корабле время. — Приветствую всех членов экипажа, — Минхо сосредоточенно смотрел только вверх, пока по ногам ползла противная дрожь инородного страха. Прошлое гналось за ним на скорости сверхновой, но он нагнал его быстрее, вопреки всем правилам, и перевернул игру. — Меня зовут Кристофер Бан, я капитан корабля. С каждым из ваших дел я ознакомлен, но прошу представиться. Без формальностей. Только имя и позиция. Пока за пределами станции вечная зима леденила землю и снегом окропляла бесконечные горы, на корабле температура опускалась еще ниже — до критических отметок, когда без специальной одежды невозможно выйти на воздух. Минхо ощутил это ледяное давление уже в начале, только заслышав за своей спиной шаги, и все же был поражен фатальным отсутствием в голосе эмоций. Он едва подавил желание опустить взгляд, вцепившись в чужой почти жадно. Капитан говорил тихо, но достаточно для того, чтобы каждое его слово услышали. Спокойный размеренный тон не скрыл строгость едва уловимой угрозы — осколок льда, скользнувший вдоль позвоночника, — и выстроил заведомо непробиваемую стену между своим обладателем и экипажем. — Со Чанбин, старший пилот, — Минхо позволил своему взгляду мимолетно сползти вбок — к началу шеренги. Невысокий коренастый парень, хмурый. Минхо ничего про него не знал. — Хван Хенджин, младший бортинженер, — его Минхо знал. Они оба оканчивали одну и ту же академию подготовки. Долговязый и ленивый, Хенджин забавлял, и Минхо не мог назвать ни одной причины, почему он мог оказаться здесь — на пороге смерти, в бесконечном скитании по просторам ледяной галактики. На борту корабля, чей капитан был оклеймен позором. — Ким Сынмин, бортовой врач, — голос прозвучал удивительно бодро, лукаво, и это было совсем не по правилам, вне формальностей. Минхо с трудом вернул взгляд обратно на стены корабля. До него дошла очередь, и он посмотрел на своего капитана впервые за все время, растянув губы в кривой карикатурной улыбке. — Ли Минхо, старший бортинженер. Лицо капитана не изменилось. Не дрогнуло, не пошло рябью узнавания. Его взгляд равнодушно скользнул мимо — вдоль всей их шеренги. Минхо сглотнул и подавил желание зажмуриться. — Благодарю, — Кристофер Бан завел руки за спину, вытянулся по струнке — убийственно формально, так, как других не просил, — и поклонился. Его спокойствие мрачно остужало температуру — все ведь они знали, почему и зачем он здесь. — Всем разойтись по позициям. Жду отчет от каждого о состоянии корабля в своей области. Минхо несколько нервно одернул форменную черную куртку и первым вышел из шеренги, направляясь в хвостовую часть судна. Перед тем, как уйти, он долго смотрел в лицо капитана, пока отдавал честь. По пути он ни разу не обернулся.       — Не ожидал тебя здесь увидеть, — Хенджин собрал длинные волосы в пучок и скользнул под панель управления, оказываясь рядом. Они балансировали над полом, расположившись плечом к плечу на плывущей в невесомости доске, созданной специально для бортинженеров. Минхо раньше него оказался здесь и проверял цифровые схемы на соответствие требованиям перед вылетом. Состояние двигателя значилось как «удовлетворительное» во всех документах, на деле оказалось едва ли не в половину значения хуже — на высокую скорость и производительность они могли не рассчитывать, но Минхо не зря потратил большую часть своей жизни на получение инженерного образования, поэтому нашел способ привести двигатель в относительный порядок и путем нескольких хитрых манипуляций дотянуть его до задокументированного состояния. — Взаимно, — Минхо тряхнул головой, внимательно рассматривая выскочившие голограммой значения. — Мне всегда казалось, что экспедиции ты считаешь самоубийством. — Я до сих пор так думаю. А ты? — Что — я? — Что думаешь об экспедициях ты? Замолчав, Минхо отвернулся. Не будь его жизнь чередой случайностей, может, он бы здесь и не оказался. — Думаю, что тебе стоит заткнуться и заняться своей работой. Хенджин легкомысленно фыркнул и принялся копаться в бортовых схемах. Минхо знал, что его невозможно по-настоящему обидеть дольше, чем на двадцать секунд, но даже если бы не знал — вряд ли бы позволил себе сдержаться. С давних пор он решил больше никогда не сдерживаться. После формального вылета, организованного исключительно для провожающих и журналистов, они приземлились на одной из космических станций, чтобы полностью проверить корабль и предоставить капитану подробные отчеты. Никто из экипажа не нашел повода возразить, потому что под строгим ледяным взглядом Кристофера любые возражения казались пустыми и незначительными. Таким Минхо его не знал. Он знал его исключительным студентом, улыбчивым смешливым другом и гордостью семьи — продолжение отца, великого пилота с уймой межгалактических наград, признанного профессионала на территории разных государств, сын не мог бросить его дело и не стать главным пилотом, капитаном. Не мог отказаться от своей мечты. Упорным, вдохновленным, собранным — таким Минхо его знал, но тогда Кристофер и не был капитаном. Лидером — был. А капитаном не был. Насколько изменилась его личность под гнетом звания и чужой ненависти Минхо тоже не знал. Он вообще не знал практически ничего. С Хенджином отчет они составляли вместе, сверялись с показателями и обсуждали состояние двигателя. На правах старшего бортинженера Минхо взял на себя большую часть и не стал врать о техническом состоянии судна — с давних пор он больше не врал, но почему-то не сбежать не смог. С докладом к капитану ушел Хенджин, пока Минхо, уединившись в дальнем крыле, смотрел на чернеющий абсолют космоса за пределами заснеженной станции и думал о том, как он ненавидит — экспедиции, государство, бесконечные войны с соседними галактиками. Думал о том, как он ненавидит космос и его холодную пустоту. Перед официальным вылетом в назначенное капитаном время Минхо нашел в себе силы, чтобы выйти из соединенной с хвостовой частью корабля каюты и дойти до пищевой станции. У встроенной в стену корабля бакалеи уже стояли старший пилот и бортовой врач. Теперь Чанбин не казался настолько омерзительно хмурым, как на первый взгляд, и выглядел скорее сосредоточенным и серьезным. Он был ниже Минхо, но это нисколько не приуменьшало силу влияния, исходившую от его присутствия, — оторвавшись от разговора, он метнул острый взгляд в сторону Минхо и, не столкнувшись со страхом в чужих глазах, расслабился, подняв приветственно руку. Сынмин, обернувшись, кивнул и отставил в сторону кружку. Он выглядел моложе их всех, но не казался юным. Скорее, рано познавшим смерть и другие вещи, сделавшие его непозволительно взрослым для своего возраста. — Ты не пришел с отчетом, — без доли упрека сказал Чанбин, когда Минхо остановился рядом с ними и принялся перебирать вакуумированные пакеты с едой, хотя сильного голода не чувствовал. Ему не хотелось сидеть в каюте до самого вылета. — Хенджин отчитался за нас обоих. — Я удивлен тому, что корабль удалось собрать буквально по частям, — Чанбин явно слушал отчет бортинженеров от и до, а еще знал больше, чем показывал. — Он был... в ужасном состоянии. — Я в чудеса не верю, — задумчиво проговорил Сынмин, — но находиться здесь сродни чуду. — Это ты — чудо, — буркнул Чанбин и двинул его кулаком в плечо, нахмурившись. — Зачем потащился следом? Сынмин отвел взгляд в сторону и напряженно замолчал, привалившись к стене. Минхо удивленно смотрел на то, как нервно перебирал Чанбин провизию, уставившись на Сынмина исподлобья. Между ними зарождалось нечто вязкое и тяжелое, способное сокрыть в себе одну большую общую тайну и тысячи незаметных глазу мелочей, как в случае с людьми, общее которых связано не только прошлым. — В этот раз волшебного везения не случится, — в глазах Сынмина на мгновение зажегся страх и тут же пропал, утонув в вернувшемся безразличии. Он несколько небрежно добавил, взмахнув рукой в ответ на хмурый взгляд Чанбина: — Теперь я талисман этого корабля, просьба беречь меня и не беспокоить по пустякам. — Молись, чтобы ты не оказался бесполезным, — сказал Минхо, стараясь, чтобы его голос звучал равнодушно. Не хватало еще тут чувствами начать раскидываться. Не сдержавшись, он добавил: — Настоящий талисман — это капитан. Нам нужно защитить его. От чего защитить — не уточнил, но ситуация того и не требовала. Он все еще бежал навстречу прошлому и собственным ошибкам, запинаясь о камни, которые собственноручно разбросал, чтобы его не догнали. Это был урок, его хотелось вынести и обозначить последствия — они еще не случились, исходов великое множество. Прошлое приближалось. Он заметил, что открывший было рот Сынмин замер. Тишина превратилась в ледяное нечто, придавила к полу. Минхо оглянулся. Их капитан стоял на пороге маленькой импровизированной столовой, и так слишком тесной для всего экипажа, но от его присутствия начавшей казаться совсем мизерной комнаткой размером с полкаюты. Черная форма сидела на нем как влитая, казалась органичной, хотя куртка небрежно болталась у бедер, рукавами обвязанная вокруг торса. Минхо с тихой грустью подумал, что не могло быть иначе — Кристофер не носил ничего, кроме черного, от того его нынешняя жизнь, о которой Минхо не знал ничего, кроме громких новостных заголовков, казалась как нельзя подходящей ему — пусть даже и в параметрах все такой же черной формы. Он слышал слова Минхо, определенно слышал. Осознание этого не то подкосило Минхо, не то заставило его подняться и воспрять. Он не хотел распространяться о причинах своего упрямства, но ненароком раскрыл одну из них. Минхо смотрел на строгое лицо, примерял на него зарытую в глубины воспоминаний квадратную улыбку с ямочками, но лица почему-то не совпадали, шли рябью. Признавать другую личность в холодном спокойствии все тех же выразительных глаз казалось неправильным. Все, если честно, казалось неправильным. Эта экспедиция, неутешительные прогнозы экспертов — первая миссия оказалась провалена, что изменится во время второй? — Чан, который не назвал свое имя, ступив на пьедестал капитана. Минхо, который оказался здесь, несмотря на десятки отказов и соль материнских слез. Но последнее было самым правильным. Минхо подмывало безумно рассмеяться. — Подготовьте корабль для взлета, — лицо Чана не дрогнуло. Минхо ощутил его взгляд на себе, и на мгновение ему показалось, что в чужих глазах мелькнула знакомая ему искра тепла и тут же исчезла. Он смотрел на широкие плечи капитана, на мрачную расслабленность строгих глаз. Когда Чан не улыбался, становилось холоднее. Когда-то, избегая прикосновений, Минхо жался к нему ближе, как к солнцу, потому что, пока за окнами вечная зима покрывала планету снежным одеялом, звонкий смех согревал его. Но он в этом не смог признаться. Идиот. Чан перевел взгляд на Чанбина и кивнул головой в сторону. Между ними произошел немой диалог. Чанбин вздохнул и, дождавшись, пока он уйдет, подхватил две кружки с крепким кофе, чтобы после отправиться следом. Сынмин исчез спустя мгновение. Минхо сосредоточенно рассматривал в своих руках нечто, похожее на овощное пюре, и в итоге забросил его обратно в шкаф. В хвостовой части корабля его уже ждал Хенджин, чтобы дать капитану сигнал о запуске. Через десять минут они взлетели.       Впервые на корабле они заговорили случайно. Судно только вышло из зоны метеоритного дождя и наконец-то было переведено в режим автопилота. Хенджин отдыхал в каюте. С момента взлета прошло порядка четырех дней, и экипаж едва ли мог уснуть. Минхо не был в состоянии спать дольше двух часов и то — впадал в беспокойную полудрему в хвостовом отсеке, приваливаясь спиной к стене рядом с панелью управления, и слышал все даже едва уловимые шумы двигателя, не в силах игнорировать состояние судна. Небольшие метеориты несколько раз коснулись их корабля, но чудом его не повредили. Минхо отслеживал малейшие изменения в работе двигателя, пока судно со всей мощи неслось, минуя летящие навстречу болиды, и переключал скорость, помогая пилотам маневрировать. Они были на связи все это время, Минхо слышал, как капитан хладнокровно отдавал приказы Чанбину, но неизменно прислушивался к его мнению. Минхо не показалось, когда раздался звонкий и узнаваемый смешок, пробравший его до глубин всего живого, — в ответ на особенно резкий выпад Чанбина Кристофер не сдержался, и маска капитана на мгновение треснула. Судном управляли слаженно, и Минхо чувствовал себя в безопасности. Пару раз он информировал пилотов о лучшем варианте переключения скоростей и по негласному соглашению капитана настраивал управление. Работать в команде оказалось просто, хотя Минхо никогда не был командным игроком. Хенджин все время был у него на подхвате и четко действовал по инструкциям, поэтому, когда он устало привалился к панели управления, Минхо выгнал его в каюту и приказал поспать хотя бы несколько часов. Сам он не смог бы уснуть и под угрозой выхода в открытый космос, поэтому вышел из хвостового отсека и сразу же столкнулся с Сынмином, который свое беспокойство пытался скрыть за раздражением. — Не говори мне, что кто-то умер, — Минхо предостерегающе нахмурился и, скрестив на груди руки, привалился спиной к стене узкого, освещенного синим люминесцентом, коридора. — Нет, но скоро, — процедил Сынмин. За его спиной в иллюминаторе спокойно проплывал Млечный путь. — Или он сам, или я его. — М? — Капитана, — Сынмин растрепал волосы и с мрачной серьезностью посмотрел Минхо в глаза. — Что будет за убийство капитана? — Пойдешь под трибунал и так просто не отделаешься, тебя казнят, — Минхо перевел взгляд на руку Сынмина. Тот сжимал в ней узкий вытянутый вакуумированный пакет, судя по всему, с витаминами. — За что ты его собрался убивать? Минхо с самого начала знал, что это несерьезно. Сынмин выглядел жестоким со своим отстраненным выражением лица, но едва ли это было его сутью. Высокий, нагловатый, он каждые несколько часов совершал обходы всего экипажа и проверял физические показатели. Минхо отмахивался от него бесконечно долго, пока Сынмин, серьезно и молча глядя ему в глаза, не приложил к вживленному в ладонь чипу устройство, напоминающее бластер, и не кивнул удовлетворенно. Ближе к вечеру в их с Хенджином каюту он небрежно закинул несколько упаковок с витаминами и тут же скрылся в своем блоке. Минхо отдал их все вымотанному Хенджину, потому что если он хочет отравить нас, то проверь это на себе. Едва ли он действительно так думал. — За ослиное упрямство, — Сынмин устало вздохнул. — Капитан совсем не спит. Его показатели все еще в пределах нормы, но я обеспокоен его состоянием. Минхо с затаенным теплом подумал, что хотя бы это не изменилось. До Чана невозможно было достучаться, если он с головой уходил в свои безумные идеи. Он становился неуправляемым, готовым идти до конца, и Минхо только угрозами мог его вытащить из симуляции — в академии были специальные комнаты для практики, погружающие студентов в матрицу космической экспедиции. Чан пропадал в них целыми днями: учился управлять судном и экипажем, прогнозировал поломки, писал программы на случай смерти капитана, чтобы заложить их в систему корабля. Минхо вытаскивал его едва живого и приводил в чувства, потому что находиться в симуляции дольше пяти часов запрещалось из-за высоких рисков перенапряжения. Чану было плевать на правила, он находил способы погружаться на сутки и избегать наказаний за нарушения. С яркой и счастливой улыбкой он рассказывал Минхо о каждом своем проведенном в виртуальной экспедиции дне, но сейчас почему-то больше не улыбался. — Давай сюда, — Минхо протянул руку, и Сынмин со скептично приподнятой бровью оглядел его ладонь. — Что ты там хотел ему всучить? Давай. Я поговорю с ним. — Это «жидкий сон», — Сынмин все еще недоверчиво оглядывал протянутую руку. — Его можно использовать в крайних случаях, он восполняет с лихвой норму мелатонина и активизирует работу мозга, как энергетик, но безвредно, хотя в больших количествах его принимать нельзя из-за высокой концентрации витаминов. — Умник Ким Сынмин, — усмехнулся Минхо, но не зло, скорее с затаенным теплом, и почувствовал, как в его ладонь легла мягкая упаковка. — Бьюсь об заклад, в своей группе ты был выскочкой и зубрил программу на год вперед. — Нет, — Сынмин с нечитаемым выражением поднял на него взгляд. — На два. Не дав себе время на сомнения, Минхо стремительно направился к кабине пилотов. Его сердце стучало от волнения, но ноги несли вперед. Он о многом хотел спросить, во многом признаться. Десятки раз в голове прокручивал разговоры из прошлого и думал, как обернулся бы разговор в настоящем. Ни один из вариантов не оказался хотя бы минимально приближенным к правде. Чан сидел спиной ко входу в широком кресле и разбирался в голографических схемах, постукивая свободной рукой по широкой панели управления в одном понятном только ему ритме. Перед ним темнела галактическая пустота: прозрачный выпуклый купол, покрывавший переднюю часть корабля, не мог скрыть безграничность космоса, — и Минхо замер, чудом не споткнувшись о подсвеченный синим порог. Он ненавидел космос, но был предательски слаб перед его ледяной пугающей красотой. Он никогда не грезил путешествиями по его просторам. Минхо не тянуло исследовать его грани, участвовать в войнах или быть послом, поэтому в академии он выбрал самое нейтральное направление и стал инженером. Он мог работать как на земле, так и на кораблях, но выбрал землю, через несколько лет оказавшись на космическом судне. Душещипательная ирония. Капитан не замечал его присутствия, полностью погрузившись в работу. Минхо подметил отросшие волосы — они непослушными прядями вились на затылке и спадали на лоб. Он этого не мог увидеть из-за спины, но помнил, каким ворчливым дурачком становился Чан по утрам, стараясь пригладить неподатливый пух, закрывающий глаза, — без укладки он чувствовал себя беззащитным и первое время, когда Минхо оставался у него ночевать после долгих киномарафонов, просыпался раньше, чтобы натянуть смешную шапку-бини на голову и с неловкой улыбкой пожелать доброго утра. Видеть Чана естественно взъерошенным и домашним казалось откровением, и Минхо привык думать, что оно, откровение, предназначалось ему одному, как и все другие, однажды произнесенные Чаном вслух. Для него одного. Про него одного. Но теперь Чан не укладывал волосы, не улыбался, не искрил теплом и был напряженно сосредоточен на своей миссии. — Где Чанбин? С их последнего разговора прошло пять лет, и Минхо едва не рассмеялся в истерическом припадке от мысли, что в этот момент он малодушно выбрал спросить о Чанбине. Не о состоянии Чана, не о его жизни. Выбрал не разразиться тревогами на его счет и не рассказать о себе. Он выбрал начать издалека и спросить о Чанбине. Идиот. Чан не вздрогнул от неожиданности и не поспешил обернуться. Значит, заметил его присутствие и просто молча ждал. Минхо поднял взгляд от его спины и встретился с глазами Чана в отражении купола. Его пронзило давно забытым чувством предвкушения. От встреч, от разговоров. От неловких столкновений плечами и коленями. От неосторожных взглядов исподтишка. Минхо в оглушительной тишине услышал, как Чан вздохнул. Едва ли не с облегчением. — Я отправил его отдыхать. Он не спал двое суток. — А ты? — Минхо сделал несколько шагов и остановился на расстоянии одного. — Сколько не спал ты? — Это не важно, — Чан медленно развернулся в кресле и посмотрел в глаза — не через защитный купол, способный смягчить кипящее внутри Минхо волнение, а прямо. Так остро и долгожданно, что Минхо сглотнул. — Еще вопросы, старший бортинженер Ли Минхо? Минхо продолжал стоять на расстоянии шага. Он напряженно смотрел на Чана сверху вниз, но едва ли это помогало ему выглядеть стойким и устрашающим. Его все так же потрясывало от близости — даже спустя пять лет, — в голове крутились все слова, которые некогда сказал ему Чан — прежде, чем исчезнуть в водовороте космических экспедиций и скандалов на первых полосах межгалактических таблоидов. Минхо не мог перестать думать о том, как много изменилось за это время. — Ты злишься на меня? — Минхо поджал губы, упрямо выдерживая взгляд. Чан на мгновение стушевался и вздохнул. Вернув себе самообладание, он твердо ответил: — Мне не за что на тебя злиться, — Чан потянулся рукой к уху, но тут же ее отдернул. Минхо заметил это и хмыкнул. — С кораблем же все в порядке во многом благодаря тебе, старший бортинженер Ли М... — Да брось, капитан, мы можем поговорить нормально, — Минхо ощутил волну раздражения от того, как очевидно Чан пытался выстроить между ними стену. Его удивительная способность выводить из себя, не прикладывая к этому особых усилий, так никуда и не делась. — Или нам обязательно придерживаться формальностей, которые ты ненавидишь? — Необязательно, но мне так легче, — Чан откинулся назад в кресле и заметно расслабился. — Не люблю, когда меня называют капитаном. — Раньше ты этим грезил. — Все мои грезы разбились, — улыбнулся Чан, но в его улыбке Минхо не разглядел разочарования или грусти. Это была простая улыбка — не счастливая, не влюбленная, а простая, — и Минхо ее помнил, как и все моменты, которым Чан эту улыбку дарил: высоким баллам за тесты, несмешным шуткам, плохим эпизодам их любимых сериалов. Простым и естественным вещам. — Не скажу, что меня это расстраивает. О Минхо он тоже... грезил? Лицо Чана приобрело мрачную серьезность, когда пронзительным взглядом он ощупал фигуру Минхо снизу вверх — начиная от форменных ботинок и заканчивая растрепанными темными локонами. Прежде, чем глазами коснуться волос, Чан долго разглядывал его лицо: ощупывал прямой нос, кошачий разрез глаз и особенно долго — губы. — Ты выглядишь уставшим, Минхо, — Чан вздохнул. — Тебе стоит... — Я знаю, что ты злишься на меня, — Минхо твердо перебил его, но не смог сдержать порыв нервно одернуть форменную черную куртку за ее полы. Он подтянул к себе соседнее кресло второго пилота и опустился в него, не в силах продолжать стоять от переполняющих эмоций — Чан оказался здесь, рядом, такой же, как и пять лет назад, только казался недосягаемым, словно холодная пучина вселенной за стенами космического корабля. — Я вот на тебя чертовски зол. И на себя тоже. Его вело. Рядом с Чаном было все так же тепло, несмотря на его попеременно возникающий холодный капитанский вид, и Минхо тянулся к нему сквозь время и сквозь вселенную. Чан смотрел на него спокойно, раздражающе спокойно, но Минхо видел, как дрожало нечто в его темных зрачках, как рвалось наружу, вызванное безрассудными словами Минхо и его спрятанной в воронке времени болью. Чан неосторожно потянулся вперед и замер, развел в стороны ноги, и Минхо с трепетом необъятного чувства увидел, как с чужого лица слетела печать отстраненности. Его Чан — его теплый, улыбчивый Чан — все еще был здесь. — Не удивлен, — Чан рассмеялся. Ямочки на его щеках были все такими же притягательными и красивыми — мнимое очарование, проникающее под кожу совсем ненавязчиво, естественно, способное пробудить уснувшее чувство нежности к человеку, который некогда занимал в жизни столь объемное и обширное место, что стал неотъемлемой ее частью. — Без злости ты не был бы собой. Взгляд Чана смягчился, напряжение покинуло его собранное тело, и он позволил себе расслабиться настолько, чтобы практически прошептать — едва слышно, с мерцанием звездной россыпи на полтона: — Я скучал по тебе. Минхо застыл. Ледяное дыхание безразличия рассеялось и треснуло, как маска капитана на лице Чана. Их окружала безграничность бытия в ореоле светящихся галактик — мерцала за защитным прозрачном стеклом корабля и разверзалась, как бездна. Минхо не искал смысл в том, чтобы космосу отдать всю свою жизнь, потому что космос забрал у него однажды нечто более важное — Чана. Сделал его капитаном, утянул в воронку бесконечности. Стер с лица ласковые ямочки и улыбки. Но не смог отобрать веру Минхо в то, что Чан остался собой под слоями форменной одежды, званий и проблем. Он вспомнил их разговор перед расставанием длинною в пять лет. Чан стоял у двери, едва переступивший порог после своего прощания, но решивший вернуться, чтобы заглянуть Минхо в глаза и с волнительной улыбкой сжать в ладонях его пальцы. — Прежде, чем я уйду, мне бы хотелось, чтобы ты знал, — Чан нервно рассмеялся и глубоко вздохнул. Минхо с тупой грустью, разрывающей сердце, смотрел на огромную сумку с вещами, свисающую с плеча Чана, и чувствовал, как трепетно и жадно чужие пальцы оглаживали его ладони. Чан чертил нечто интимное, бесполое на его коже, мягкими движениями позволял невысказанным чувствам проникать в глубину. — Я никогда не перестану скучать по тебе. — А я не буду, — Минхо сглотнул и зажмурился, сдерживая вновь навернувшиеся слезы, злостно сжал в ответ руки Чана, но на самом деле — крепко за них схватился, не в силах отпустить. — Я не буду по тебе скучать. — Я знаю, — Чан рассмеялся. — А ждать будешь? Минхо ощутил невесомое прикосновение к своим рукам. Он носил черные рабочие перчатки без пальцев, потому что бортинженер не гнушался грязной работы. Подушечки его пальцев были потемневшими от инструментов и масел, но Чана это не смутило — он аккуратно их сжал и заглянул в глаза. — Позволишь? Минхо медленно кивнул. Чан увереннее обхватил его руки своими и зажал их меж ладоней, неожиданно поднес к своим губам. Теплое дыхание обожгло кончики пальцев Минхо, прикосновение встревожило замершее в груди сердце. Чан с легкой улыбкой опустил замок из их рук к своим коленям и тряхнул головой. Минхо дернулся вперед и столкнулся своими ногами с чужими. — Я злился, но злился на себя, потому что не смог добиться отвода для твоего прошения об участии в экспедиции, — Чан мрачно скривился. — Мы же постоянно раньше разговаривали о космосе, путешествиях, и ты всегда говорил, что все это чушь и бессмысленная трата времени. А еще самоубийство. Когда я увидел твое имя в заявке, подумал, что ты сошел с ума, и сразу отказал, но прошения продолжали приходить. — Я упрямый, — Минхо усмехнулся. — Как и я, — Чан не смог сдержать просочившееся во взгляд тепло и сжал их сцепленные ладони сильнее. — Я продолжал отказывать. Не хотел подвергать тебя опасности. Даже, когда увидел окончательный список членов экипажа, я не мог сдаться и позволить тебе попасть на корабль. — Я тоже не мог сдаться, — Минхо мрачно усмехнулся. — В этом весь ты, Минхо, — Чан кивнул с мягкой, осторожной улыбкой. — Не хочу знать, как ты это сделал и попал в экспедицию. Ты ведь знаешь о ее цели? — К сожалению, — вздохнув, Минхо дернул рукой, высвободил ее и прижал палец к запястью Чана, нащупывая чужой учащенный пульс. — Ты остался таким же идиотом, если решил, что я здесь из-за великих и благородных стремлений. Чан тихо рассмеялся. Разница в том, как смеялся Чан и как показательно строго держал лицо капитан Бан Кристофер, ощущалась в температуре, в атмосфере. Двойственность натуры Чана была обнаружена Минхо еще в первый год их знакомства — на первый взгляд мрачный и сложный парень курсом старше, имеющий настолько говорящую фамилию, что не знающих ее людей встретить было чрезвычайно сложно. На второй — душа нараспашку, прозрачное благородство мотивов в любом, даже незначительном действии. Чан продолжал быть популярным все реже из-за фамилии, потому что несколько наивному очарованию его улыбки сложно было противостоять. Минхо вот тоже не выстоял. Сначала вздрогнул неприязненно от чужого мрачного взгляда, а после — уже от ласковых прикосновений и слов. — Мои цели тоже не самые благородные, — Чан склонил голову вбок и открыто посмотрел в глаза Минхо. А затем вздохнул, словно сдавшись. Его голос прозвучал виновато. — Прости за... за то, что никак не показал, что рад тебя видеть. Я правда рад. Твое присутствие здесь меня, с одной стороны, ранит, ведь я не смог добиться того, чтобы ты остался на земле в безопасности, с другой — заставляет быть собранным. Я не позволю умереть ни тебе, ни всему экипажу. — А себе? Позволишь? — Минхо заглянул за спину Чана, где продолжали мерцать голограммы. В ответ на красноречивое молчание Чана и его напряженный взгляд в сторону Минхо безжалостно добавил, злостно скривившись: — Конечно же позволишь. Я узнаю эту программу. Программа на случай смерти капитана. — Я просто, — Чан нахмурился, и напряжение вернулось в его тело — он выпрямился, и Минхо ощутил пробежавший по ногам холодок от концентрации жестокости и упрямства в чужом взгляде. — Я просто ненавижу, когда что-то идет не по плану. Я продумал все до мелочей и спрогнозировал всевозможные варианты, чтобы не допустить ошибку. Если я умру, вы сможете вернуться живыми. Программа уже вживлена в память корабля, и ее невозможно отменить. В случае неудачи с вас ничего не спросят. Я ответственен за любой результат экспедиции. Минхо зажмурился от бессилия. Теперь упрямство Чана не казалось милым воспоминанием об общем прошлом. Когда он столкнулся с ним напрямую снова спустя пять лет, вспомнил, насколько оно бывает раздражающе. Насколько Чан бывает раздражающим, но все таким же важным. — Одна из моих целей, — Минхо сглотнул и поднял тяжелый взгляд, всеми силами скрывая взметнувшееся внутри горькое отчаяние, — доказать всем сплетникам вокруг, что капитан Бан Кристофер был оклеймен позором по ошибке, — Чан дернулся и мрачно нахмурился. Минхо знал это выражение — Чан готовился убеждать его в обратном, настаивать на своем до последнего, — поэтому не дал начать и заговорил вновь с еще большим нажимом: — И я это сделаю, чего бы мне это не стоило. Я разберусь в ситуации, даже если ты прикажешь мне не лезть. Он перевел дыхание и выдернул руки. Чан непонимающе на него уставился из-под упавших на глаза волнистых прядей и повел плечами. Под тугой черной водолазкой угрожающе перекатились крепкие мышцы. Минхо пошел ва-банк. — А вторая цель, — он нервно улыбнулся и поднялся на ноги, склонившись над Чаном. Руками уперся в сиденье кресла позади капитана и едва сдержался, чтобы не рухнуть ему на колени. Он так сильно подавлял волнение, что в конечном счете оно задрожало в его напряженных ногах. Столько лет он нес на себе весь этот груз. — Вторая цель связана с тобой. Не с твоей репутацией, Чан, а с тобой. Чан вздрогнул, в его глазах мелькнул намек на надежду. Он осторожно поднял руки и ими, мелко подрагивающими, забрался под форменную куртку Минхо, чтобы твердо обхватить талию. — Ты, — Чан сглотнул, — ты здесь, потому что готов дать ответ? — Да, — Минхо с трудом отстранился. Тепло чужих рук убийственно влияло на его и так треснувшую выдержку. Он вынул из заднего кармана брюк отданный Сынмином тюбик и вложил его в ладонь Чана. — Я дам тебе его, когда мы вернемся назад живыми. Оба. Минхо стремительно вышел из кабины и, не оборачиваясь, чувствуя пронизывающий обжигающий взгляд в спину, несся до своей каюты, пораженный количеством бурлящих внутри чувств. Только уже внутри, убедившись, что Хенджин все так же продолжал спать, позволил себе упасть лицом в твердую подушку и взвыть. А потом прикусил кулак, чтобы не дать просочиться наружу всхлипам. Впервые на его памяти страх смерти оказался настолько сильным. Сильнее страха больше никогда не увидеть свою любовь. Потому что смерть — это пустота. А там, где пустота, нет места надежде.

I’m not ready to walk away Some day Oh, I’m gonna get you back again Rushing through my head like oxygen Never gonna let you go

      Минхо приглядывал, подмечал детали. В ледяном безмолвии космоса, который рассекал их корабль, Чан считал, что не имеет права на ошибку. Минхо видел это в сосредоточенном взгляде, в ровных и понятных алгоритмах программ, написанных Чаном до начала экспедиции — объятый тенью перфекционизма, он, должно быть, продумал все, и Минхо понимал его как никто другой. Несколько лет, проведенных об руку с Чаном, позволяли составить длинный список того, что Чан любил и что не любил. Чего хотел и чего — нет. Эти детали вросли в него столь же естественно, как все уроки, безжалостно преподнесенные жизнью.

Урок первый — люди уходят и исчезают в пустоте бесконечности. Урок второй — время действительно хороший лекарь, и его методам можно доверять. Урок третий — слушать сердце и верить в то, что однажды оно, не единожды сломанное и хрупкое, способно вновь на любовь.

У этой истории сердца не было: последняя экспедиция, нацеленная на добычу новых осколков для поддержания Искусственного Солнца, оказалась провальной. По громким, уничижительным заголовкам таблоидов слагалась история произошедшего — капитан судна не смог здраво оценить свои силы, испугавшись ответственности и последствий высадки на безжизненной планете, поэтому развернул корабль и вернулся ни с чем. О том, почему раненый экипаж молил правительство прислушаться к их словам, стоически умолчали. Назвать истинную причину внешних разрушений «Эранта» тоже отказались, сославшись на непрофессионализм второго пилота и неумение аккуратно управлять кораблем при посадке. Вся вина за провал миссии в конце концов легла на капитана. После проваленной экспедиции «Эрант» собирались списать и, не восстанавливая, продать на аукционе, как очередной бесполезный корабль, не имеющий сильного, яркого прошлого. Им не управляли великие, с помощью его мощи не совершали безумные открытия, это был обычный корабль, в проект которого с самого начала не вкладывали ничего, кроме базовых характеристик — стандарт максимальной скорости, невыдающаяся мощность, всего один резервный двигатель на непредвиденный случай. Выглядел он тоже... стандартно, ничего примечательного, однако прежде, чем полуразрушенное судно встало на конвейер аукциона, за него внесли залог, которого хватило на восстановление. У корабля появилось будущее, как у полноправного члена экипажа. У корабля было... сердце, стук которого Минхо научился различать в шумящем реактивном двигателе. Чан однозначно любил сломанные вещи, потому что он, знакомый с болью потери, умел их чинить. В его руках билась жизнь, резонирующая такту жизненных разрушений. Он сам столько раз разрушался, что мог свое сердце оставить умирать в чернеющей пустоте галактики, но ни разу этого не сделал — рожденная сверхновая веры создала внутри него свою галактику. И вновь запустила сердце. — Мне нравится этот корабль, — сказал однажды Хенджин, когда судно запланировано приближалось к нейтральной территории, обозначенной в маршруте. Минхо обернулся с немым вопросом, но не обнаружил привычной брезгливости на лице Хенджина, возникающей словно бы за неимением других выражений. — Пока я нахожусь здесь, могу чувствовать надежду. — Я тоже, — Минхо едва заметно приподнял край губы в улыбке. — Второго шанса заслуживает любое разрушение. В иллюминаторах серыми глыбами мерцали заснеженные горы. Станция, на которой они приземлились, была совершенно безлюдная и находилась в самой глуши — там, где снежные сугробы укрывали поверхность земли одеялом с человеческий рост. Минхо не слышал ничего об этой территории, потому сомневался, что она была заселена. Печальный холод одиночества бежал по заваленной ледяными комьями земле, метелью оборачивал любую подвижную тень. Тень от корабля особенно мрачно утонула в вечернем снежном беспорядке. — Хенджин, — Минхо с давящей в груди тоской отошел от иллюминатора. — Почему ты решил участвовать в экспедиции? — Я всегда следую за сердцем, — Хенджин пожал плечами и собрал светлые волосы в хвост. — Сердце корабля — это капитан, — вставил освободившийся Чанбин, выбравший первым делом после приземления за шкирку вытащить нелюдимого Сынмина из его каморки. — Вот у Сынмина сердца совсем нет. — Если бы не было, я бы здесь не оказался, — огрызнулся Сынмин, сдергивая с себя чужие руки. И прошептал так тихо, чтобы никто не услышал: — Я здесь ради тебя. Минхо услышал. Судя по тому, как Чанбин вздрогнул и замер, мимо его ушей слова тоже не прошли. Повисла тишина. — Твои признания в любви, Сынмин-щи, вызывают у меня рвотный рефлекс, — преувеличенно брезгливо скривился Хенджин, чтобы разрядить обстановку. — Не ври, — подхватил Сынмин и растянул губы в издевательской ухмылке. — У тебя нет рвотного рефлекса. — От твоего присутствия рядом он появится у любого, — фыркнул Минхо под постепенно нарастающий вокруг расслабленный смех. Одевшись в специальную, утепленную форму, выделенную для экипажа, все, кроме Минхо, покинули корабль. За стеклом иллюминатора Минхо видел, как завалился в гору снега Хенджин и как активно принялся закапывать его Чанбин, упавший рядом вместе с навалившимся на него Сынмином. Они все были взрослые или рано повзрослевшие, познавшие смерть и другие, ломающие человека вещи, но остались способны испытывать детский восторг от обычных, повседневных вещей. За недостатком прежнего тепла от Солнца скрывалось ощущение холода, цепко обернувшее сердце бедностью веры, оно вырастало вокруг метелями, заснеженными холмами и вечной ночью, но в это потрясающее мгновение, когда экипаж решил не оставаться экипажем, Минхо ощутил давно забытое тепло в теле и резко разжал сцепленные в замок руки, когда на его плечи упала форменная куртка. — Привет, старший бортинженер Ли Минхо, — через голос Чана просочилось мягкое тепло, скользнуло в ласковой насмешке. Кристофер оставил капитанскую строгость позади себя и запер ее в пилотской кабине, когда члены экипажа покинули на время судно. — Почему не присоединяешься к ребятам? Они не говорили с того раза. Минхо видел Чана всегда, потому что намеренно не выпускал из своего поля зрения, но не подходил, зная, что в этом нет смысла. Чан был занят маршрутом и постоянно погружался в себя, когда никого не оказывалось рядом. — Не хочу идти к ним без капитана, — Минхо обернулся и подавился вздохом от того, как близко к нему стоял Чан. Некогда друг, заботливый и чуткий, протянул руку Минхо за спину и опустил шторку иллюминатора. Наспех уложенные кудри взметнулись от движения, упали на лоб, и Чан нахмурился. Взгляд цепко упал в глаза Минхо, занял собой все пространство, обернув его в одну точку — и Минхо смотрел в ответ, завороженный звонкой сверхновой, которую не так давно назвал галактикой. — Не люблю, когда меня называют капитаном, — Чан вздохнул и подавил нервную улыбку. — Я не заслужил, чтобы меня так называли. Раздражение взметнулось внутри Минхо так быстро, что разожгло пожар, заискрившийся в его смертоносном взгляде. — Ты заслужил это как никто другой, — процедил он. — Если повторишь, я убью тебя, пойду под трибунал и никогда не пожалею о своем решении. Вопреки своему званию и виду, вопреки всем формальностям, Чан тихо рассмеялся, и от холода, сквозившего в его тоне в день вылета, не осталось и следа. — Твои угрозы все такие же очаровательные, — улыбнулся Чан. — Может, мне стоит еще немного поерничать, чтобы заставить тебя вновь начать мне угрожать? Под прямым красноречивым взглядом Минхо Чан вздохнул, поджимая губы. В его глаза вернулась прежняя жестокость, в голосе прозвучал строгий упрек. — Человек, не способный защитить экипаж, не может считаться хорошим капитаном. Ты и сам прекрасно знаешь, что из-за меня прошлая экспедиция оказалась неудачной. — Я не верю тому, что пишут таблоиды, — Минхо скрипнул зубами от злости. Прочитанные им кричащие заголовки отдаляли сильнее проведенных пяти лет порознь. — Я верю тебе. — Веришь? — Чан с холодком усмехнулся и выпрямился, сжимая кулаки. Кожаные, утепленные перчатки без пальцев на его руках едва не треснули. — Тогда почему не стал ждать? Я обещал, что вернусь. Минхо подавился всеми своими словами и нахмурился. — Я, — он сглотнул, нервно облизнул пересохшие губы и с трепетом заметил, как завороженно проследил Чан за его языком. — Я со... вл... Произнести это вслух оказалось куда сложнее, чем Минхо себе представлял. В отличие от Чана он не был способен легко озвучивать свои чувства — практически небрежно, так, будто бы они не имеют веса или, наоборот, имеют такую силу невысказанного, что она натурально давит в землю неподъемным грузом. — Да, Минхо? — Чан сделал шаг навстречу и жадно подался вперед. В его глазах заблестел голод предвкушения. — Я внимательно слушаю тебя. — Скажу, когда вернемся, — сипло проговорил Минхо и отвернулся в сторону. — Второй раз я не попадусь на эту уловку, — Чан лениво вздернул уголок губы в улыбке. — Ты можешь приказать мне, и я скажу. — Нет, — резко выдохнул Чан. — Ни за что. Я не буду приказывать тебе говорить о своих чувствах. Мне бы хотелось, чтобы ты мог довериться мне сам и сказать от сердца то, что хочешь. Сердце... опять оно. Минхо криво улыбнулся, ощутив, как отчаянно забилось его собственное под тяжестью бремени, которое он для себя выбрал. — Как насчет обмена? — Минхо привалился спиной к стене. — Правда на правду. — Я знаю, к чему ты клонишь, — Чан отстранился, его лицо стало беспристрастным. — Никакого обмена. — Я уже знаю правду, — Минхо по сформировавшейся недавно привычке резко дернул полы форменной одежки вниз. Накинутая на его плечи куртка сползла и оказалась зажата между телом и стеной. — Не хватает деталей. — Значит, не знаешь, — безжалостно обрубил Чан — как всегда делал, когда не хотел, чтобы в его развороченную душу лезли. — Знаю, — повторил Минхо с нажимом. — Я верю. В отличие от других. Чан в напряжении замолчал, и Минхо ощутил ставший привычным холод, исходящий от капитанского облика. Внезапно злость обрушилась лавиной, легла на язык неосторожными грубыми словами, но Минхо не смог себя остановить, чувствуя ледяную горечь обиды. — Я помню твое обещание, — процедил он и вдавил палец в крепкую грудь Чана, не отрывая смертоносный прищур от чужих глаз. — Я помню все. Я знаю достаточно о тебе, чтобы понять, почему, несмотря на всеобщий позор вокруг, ты настоял на повторном проведении экспедиции. Тряхнув головой, Минхо вцепился руками в плечи Чана и притянул его к себе ближе. Их носы соприкоснулись. Чан замер, и вместе с ним замерла вокруг вся жизнь. Минхо не слышал ничего, кроме его дыхания и собственного дико стучащего в горле сердца. Он был зол, раздражен и отчаянно жаждал вырвать из себя чернеющий ком чувств. — Ты прекрасный капитан, Чан, — процедил Минхо сквозь стиснутые зубы. — И прекрасным капитаном тебя делает патологичное желание жертвовать собой во имя экипажа. Ты готов быть гребанным смертником и рискнуть всем, чтобы защитить других. Во время обучения в академии подготовки за Чаном была закреплена позиция безотказного. Он был хорош во всех направлениях — управление кораблем, инженерия, оружейное мастерство, — как и подобает будущему капитану, потому что капитан — единственный, кто на космическом судне способен заменить любого члена экипажа. К нему обращались за помощью, и Чан — это одна из причин, почему Минхо искренне считал его идиотом — жертвовал любой своей свободной минутой ради просьб даже малознакомых ему людей. Он совсем не отдыхал, и это знание разрушало циничный флер сплетен о Чане, как о человеке, рожденном под счастливой звездой победителя и под счастливой фамилией. Чан не был победителем, талантливым — был, но все его победы стояли на разрушенном детстве, хронической бессоннице и на бесконечном пребывании в симуляторах. Чан не знал, что за его спиной Минхо виртуозно слал всех сплетников в далекие галактические путешествия и припирал их к стенам, выбивая дурь. Минхо была известна обратная сторона успеха, и это знание причиняло ему боль. Прямолинейность Минхо тоже часто причиняла людям боль. Он свыкся с тем, что люди ненавидят правду, но говорить ее не перестал, поэтому ожидал от Чана любой реакции — ледяной холод раздражения на лице, капитанский вид и последующий после выговор о нарушении субординации, ответную эмоцию злости, но Чан рассмеялся и, положив руку на затылок Минхо, притянул его к себе, чтобы столкнуться лоб в лоб и совсем неуместно весело, с озорством заглянуть в его разъяренные глаза. Как обычно. Как обычно, вопреки всему. — Знаешь, Минхо, — губы Чана растянулись в улыбке, — кажется, я остался все таким же идиотом. — А? — Минхо нахмурился и попытался отстраниться, но Чан сильнее сжал пальцы, зарываясь в его волосы, не позволил. С трепетом, остудившим злость, Минхо рассматривал безумный, очаровывающий блеск в глаза Чана, направленных на него и только на него. Как раньше. — О чем ты? — Я не знаю человека благороднее тебя, — Чан нехотя отпрянул, сделав шаг назад, и рука с затылка Минхо мягко стекла вниз, к напряженным плечам, подхватила зажатую куртку. Чан подтянул ее выше и поправил воротник. — И хитрее. Твоя игра сработала. — Черт возьми, Чан! — воскликнул Минхо и сдернул куртку, оставив болтаться ее на предплечье. — Какая еще игра?! Ты... Чан с мягкой улыбкой наклонился к его уху, невесомо скользнув губами вдоль щеки, с восхищением прошептал: — Обмен случился, — горячее дыхание обожгло шею и жаром обернуло сердце. Минхо спиной втиснулся в стену и зажмурился от разрывающих его чувств. — Правда на правду. Он совершенно не понял, о чем говорил ему Чан. Мысли раз за разом возвращались к затянувшему рассудок туману горячего шепота, к звенящему восхищением голосу и к потрясающему ощущению тела Чана в сантиметре от его собственного. Он едва мог вздохнуть, но дышал часто и глубоко, потому что не мог надышаться запахом родного, некогда утерянного и вновь обретенного.

Урок третий.

Чан ненавидел несправедливость. Не переносил устаревшие взгляды, контроль и людей, решающих его проблемы. Беспорядок выводил его из себя так же сильно, как непрошенные советы. Он любил темноту и ночь. Не представлял себя без свободы. Любил честность, музыку жизни и головоломки. Когда Чан ушел, Минхо опустил взгляд на свои руки и на лежащую на них куртку. Его глаза расширились. Это куртка не была капитанской, не представляла собой удушающую формальность. Это была рядовая куртка члена экипажа, и на обратной ее стороне значилось потертой вышивкой Ян Чонин.       — Ты ведь пошел за Чаном не просто так? Чанбин замер, склонившись над кружкой с кофе. До отлета оставалось не больше двух часов. Хенджин, посоветовавшись с Минхо, нырнул в хвостовой отсек и принялся осматривать двигатель, Сынмин по собственной инициативе потерялся в комьях метели, слоняясь вокруг корабля. Чан уткнулся в свои расчеты после того, как позволил себе убедиться, что с экипажем все в порядке. Минхо видел его мягкие и теплые улыбки, адресованные каждому из них, и разрывался между отчаянным желанием сцеловать их с лица Чана, чтобы растопить возникающий — но уже реже — холодный капитанский вид, и позорно сбежать под понимающим, пронизывающим взглядом, когда Чан спросил о его состоянии, зажав в блекло освещенном коридоре рядом с каютой. Минхо хватило только на жалкое я в норме. Чан с теплом улыбнулся ему и отпустил. Минхо принялся искать Чанбина. Не хватало деталей. А еще жарко билось в горле сердце, ненасытное до чужих ладоней, нежно сжимающих запястья. Чанбин нашелся в кухонной зоне, несколько помятый и уставший. Он уткнулся в свою кружку и, блуждая взглядом по кофейной глади, уходил все глубже на дно своих воспоминаний. Минхо малодушно выдернул его своим вопросом, подозревая, что прошлого в нем окажется намного больше, чем в возникших тяжелых мыслях старшего пилота. — Не просто, — он поднял тяжелый взгляд. В нем не было неприязни, только беззащитное желание скрыть чувства. — Он заслуживает второго шанса. Чанбин осекся, и в случайно дрогнувшей на языке заминке Минхо услышал неозвученное — и третьего, и четвертого, и пятого... В горле зашелся воем пульс, когда Минхо присел на скамью напротив. Он подался вперед с жадным интересом, ненасытный в своем желании узнать правду. Долгое время он засыпал с кричащими заголовками перед глазами, спорил до хрипоты со всеми, кто вставал не на сторону вернувшегося экипажа, и собирал крупицы информации, чтобы обуздать свою страсть дойти до истины. Он помнил оборванные прямые эфиры в новостях, когда Чан яростно отрицал официальные версии. Правда из его рта сочилась так безжалостно, что капитана потерпевшего неудачу судна прерывали на полуслове экстренным выключением. — Знаешь, почему корабль все еще летит, несмотря на повреждения? — неожиданно спросил Чанбин. — У корабля до сих пор стучит сердце. Он замолчал, обернув руки вокруг остывающей кружки. — В прошлый раз Чан едва не погиб. Едва не погиб весь экипаж, — пальцы Чанбина замерли. Минхо смотрел на его опущенные широкие плечи, но ощущал, как они, обернутые печалью воспоминаний, давят Чанбина вниз. — Едва не погиб... — Ян Чонин, — шепотом закончил за него Минхо. Цель нынешней экспедиции не поменялась — конечной точкой их маршрута оставалась непригодная для жизни Земля, хранящая в своих недрах миллионы солнечных осколков. В детстве Минхо читал книги только про солнечный свет. Бабушка приносила ему их из библиотеки, зарывалась в секретные секции, чтобы найти для него самые интересные и собранные историками рассказы о том, как жилось на Земле до переселения и взрыва самой яркой звезды в галактике. Читая, Минхо представлял бездну обжигающего тепла в летний период, но не мог поверить в естественно зеленые леса, не знал, каково это — касаться морской воды, когда она живым знойным течением омывает материки, а не леденеет навечно под слоями снега. Он хотел ощутить, как разбивает затылок солнечным ударом и как горит кожа от загара, а не как слипаются от мороза ресницы и как жжет щеки от грубых касаний метели. Их Солнце было блеклое, искусственное, поддерживалось солнечными осколками и грело достаточно для того, чтобы люди были способны жить. Но жизни в этом не оставалось. Сплошной холод меланхолии под грузным небом и проблески света, невесомые, как жидкий, прозрачный туман. Минхо мечтал о солнце. О Солнце. О Солнце. — Как думаешь, — Минхо свесился с края кровати головой вниз и мечтательно закатил глаза, — человечество когда-нибудь сможет заново собрать Солнце из его разбросанных осколков? Чан оторвался от своих конспектов и пораженно подвис, закусив губу. В молчании время замедлило свой шаг, и Минхо упал в перину мыслей о мире, который когда-то существовал не только на страницах прочитанных им книг. — Мне, если честно, достаточно того, что уже есть сейчас, — Чан подал голос и скромно улыбнулся, в неоднозначном жесте коснувшись собственного сердца ладонью. — В моей жизни есть Солнце ярче настоящего. И у него твое лицо. Что такого могло случиться во время прошлой экспедиции, раз солнечные осколки не оказались собраны? — Да, Ян Чонин, — Чанбин нахмурился и вздернул в вопросе бровь. — Откуда ты?.. Минхо вывернул изнанкой куртку, сдернув ее с плеч, и протянул Чанбину так, словно вывернул собственное сердце. Бирка почти стерлась, но имя, вышитое на ней, стереть из памяти не удалось. — Не удивлен, что Чан до сих пор ее носит, — Чанбин кончиками пальцев коснулся имени. — Он все еще винит себя, но... вообще-то, если бы не его интуиция, мы бы все погибли. Ян Чонин был юным специалистом по оружию, и прошлая экспедиция стала для него первой ответственной миссией. Чан настоял на том, чтобы включить его в состав экипажа на непредвиденный случай. О каком конкретно непредвиденном случае шла речь не уточнил даже тогда, когда в спор вступил его собственный отец и принялся объяснять, что меры совсем глупые и ненадежные. У миссии не было маркера повышенной опасности, все риски были предсказаны. Кроме одного. Чан не верил, что боргов уничтожили. Не верил, что безжизненная ныне Земля совершенно пустынна и потеряна. И оказался прав, когда, спустившись в центр наполненного солнечными осколками кратера, столкнулся с самой опасной в галактике расой. Андроиды, познавшие силу человеческого интеллекта, стали быстро развиваться, умнеть, обретать истинно людские черты. Их списали, как неудачный эксперимент, и отправили на умирающую Землю, чтобы уничтожить и обезопасить обжитые планеты от вторжения непредсказуемой расы — так говорилось в отчетах, так писалось в учебниках, но Чан, привыкший сомневаться во всем, не верил. — Чонин был ближе всех к эпицентру, — сказал Чанбин. — Он услышал выстрелы и среагировал первый, сразу побежал на помощь. Собрал все оружие, которое у него было, и кинулся спасать капитана. Он, знаешь, всегда Чана называл капитаном. Чан просил бросить все формальности и обращаться к нему по имени, звать хотя бы Кристофер, но Чонин был им восхищен и всегда говорил, что нет никого, кто был бы достоин зваться капитаном так, как достоин того Чан. Минхо сжал под столом руки, схватившись за край скамьи, и едва сдержался, чтобы не скрипнуть зубами от охватившего его бессилия, когда Чанбин прикрыл ладонью глаза и рассказал, как быстро бежал к кораблю Чан и нес на своих плечах тяжело раненого Чонина. — Он кричал, чтобы мы бросили все и поднялись на судно. Я был ошарашен, не сразу понял, что произошло. Я впервые увидел солнечный осколок вблизи и почувствовал настоящее тепло, а не искусственное, это было... завораживающе. Даже сквозь амуницию я его ощущал и был ослеплен. Помню только, как смотрел на него и не мог двинуться, а потом закричал капитан, и я запомнил только пятна крови, которые тянулись ему вслед. И Чонин висел на его плечах так безжизненно... Минхо, я думал, что это конец. Мы едва успели зайти на корабль. Секунда-другая, и все. Мы взлетели, борги цеплялись за корабль снаружи, несколько успели проникнуть внутрь, но только ранили нас и развалили хвостовой отсек. Чан приказал выжать максимум скоростей, и, наверное, это спасло Чонина. — А бортовой врач? — тихо спросил Минхо. — Чонина согласились включить в состав экипажа при условии, что врача нам не дадут, — Чанбин скривился. — Сам понимаешь, это дополнительное финансирование, непозволительная роскошь. Важнее человеческих жизней. Чан сам занимался швами и перевязкой, поэтому управление кораблем и посадка были полностью на мне. Со всеми полученными разрушениями мы чудом не разбились, «Эрант» был на волоске от крушения. Но все обошлось. — Не удивлен, что историю попытались замять, — Минхо задумчиво смотрел в пол. — Совершенно невыгодный скандал, способный поставить под угрозу репутацию государственных органов. — Да, — Чанбин зло нахмурился и сжал в руках кружку. — Чонин до сих пор в больнице, степенно поправляется, но Чан не перестает себя винить, не понимая, что, не будь он таким упорным, мы бы все погибли. Замолчав, Чанбин потер пальцами веки и вздохнул. В его изменившимся взгляде Минхо разглядел убийственную решимость, которую не смогло уничтожить время. — Я выбрал идти за Чаном и выбрал помочь ему себя простить. — Он простит себя, когда добьется, чего хочет, — Минхо поднялся со скамьи. — А хочет он правды. Он протянул руку и замер. Чанбин заметил его дрогнувшие на мгновение пальцы. В охватившем комнату молчании звонко разнеслось невесомое понимание, разделенное напополам. В нем Минхо услышал многое — все, что Чанбин хотел сказать, но не озвучил, — и вместе с тем не услышал ничего. Столько неизведанного, неясного. Слов великое множество, в них — великое множество смыслов, и все равно мимо них, скользя невесомо, срывая крылья, летела истина, которой не коснуться. Минхо сжал плечо Чанбина, тут же отстранившись. Когда он развернулся, чтобы уйти, в его спину ударилось совсем тихое и доверительное: — Он постоянно говорит о тебе. И смотрит на тебя, пока ты не видишь. Мне казалось, что после прошлой экспедиции он разучился улыбаться, но каждый раз, стоит тебе что-нибудь сказать или пройти мимо, капитан снова улыбается. Минхо вспомнил редкие, наполненные теплотой улыбки, обращенные к нему или к остальным членам экипажа. Ледяное скольжение лидерского тона вдоль позвоночника оказалось побочным эффектом от привычки вести людей за собой и от сосредоточенности на том, чтобы не допустить ошибку. Минхо понял это уже давно, перестав сравнивать Чана, которого он знал, с Чаном, которого встретил вновь спустя пять лет. Он был такой же — совершенно очаровательный в своем желании защитить всех и столь же в этом невыносимый — такой же волнующий, добрый и рано познавший груз ответственности. Минхо нашел его в кабине пилотов — на своем привычном месте. Чан рассматривал свежий чертеж маршрута, невероятно точный и красочный, но исполненный с особым художественным вкусом, и задумчиво накручивал прядь волос на палец, кусал губу от того, как был сосредоточен. С тихим вздохом Минхо смотрел на его широкие плечи, на линию шеи, выглядывающую из-под тугого ворота черной формы, и думал о том, как подходит Чану быть здесь, в капитанском кресле, вести за собой вдохновленный честностью и справедливостью экипаж и как не подходит ему выглядеть столь уставшим и потерянным в момент, когда никто не видит. Он подошел ближе и остановился, практически коснувшись грудью чужого затылка. Чан обернулся и замер. Его плечи заметно опустились вниз, и Минхо положил на них ладони, сжал так трепетно и чувственно, насколько мог — совершенно ничего не понимающий в том, как эти чувства собрать и выразить. — У нас новый маршрут? — спросил Минхо, склонившись ниже над плечом и коснувшись щеки Чана отросшими волосами. Он не заметил, как Чан чуть повернул голову, чтобы мимолетно втянуть его запах у открытой шеи. — Хенджин предложил несколько идей. — Что думаешь? — Что думаю? — Чан нахмурился и сосредоточенно оглядел карту. В своей голове Минхо сложил целостную картину, благодаря откровению Чанбина, поэтому с тревогой думал, что Чан не сможет согласиться с предложением, сошлется на желание обезопасить экипаж. Не сможет перебороть свой страх причинить другим боль и не доверится чужим идеям просто потому, что поклялся стать другим опорой, но Чан мельком, едва заметно улыбнулся и выдохнул: — Думаю, что стоит прислушаться и высадиться на Земле завтра. Минхо удивленно хмыкнул. Чан резко развернулся в кресле и успел подхватить запнувшегося от неожиданности Минхо руками, уместив ладони на его талии. Тепло обожгло сквозь слои одежды, коснулось кожи в интимном и нежном чувстве, которое просочилось через взгляд, прикосновение. Минхо ощутил, как загорелись кончики ушей, когда носом коснулся чужого лба и вдохнул запах волос Чана — знакомый до волнительной дрожи. Он попытался отстраниться, дернувшись назад, но Чан не позволил и уткнулся лицом в его торс, прижав к себе сильнее. — Ты не приехал провожать меня, когда я улетал, — тихо сказал Чан. — Я надеялся тебя увидеть прежде, чем не увижу несколько лет. — Я думал, что так будет проще, — вздохнул Минхо. — Для нас обоих. Он замялся и сквозь стиснутые зубы все-таки смог признаться: — Вообще-то я приехал, но было уже поздно. Не хотел, чтобы ты меня видел. — Ауч, — Чан тихо рассмеялся, и его смех пустил дрожь по телу Минхо. — Твоя жестокость должна делать мне больно, но я влюбляюсь только сильнее. Ты все-таки был там... — Заткнись, — прошептал Минхо в бессилии. — Просто заткнись, пожалуйста. — Уверен, что с капитаном стоит так разговаривать, старший бортинженер Ли Минхо? — подняв голову, спросил Чан, и в его глазах блеснуло нечто темное и совсем притягательное. — Ты нарушаешь субординацию. — Ты тоже, — процедил Минхо и отвел взгляд, всматриваясь в бесконечность космоса за прозрачным стеклом корабля. — Чувства между членами одного экипажа запрещены. — Мне плевать, — бросил Чан и вжался головой сильнее в тело Минхо, обернув руки вокруг его пояса в крепких объятиях. Минхо снова дернулся и попытался уйти. И снова у него не вышло. — Я очень по тебе скучал. Все время. Побудь со мной немного. Минхо замер, подавился возмущениями, обжегшими язык. Чан обнимал его так, словно давно нуждался в нем, — уставший, позволивший себе показать слабость, и Минхо дрожащими руками обнял его ответно, обернул телом, как одеялом, и позволил Чану разделить с собой его тяжелую ношу капитана. Чан дышал глубоко и размеренно, будто задремав, но Минхо знал, что он не спит. Едва ли за все время экспедиции капитан смог уснуть дольше, чем на один час. — Когда вернемся, — ворчливо начал Минхо и для убедительности сжал в кулаке мягкие волосы Чана, — я буду сидеть у твоей кровати сутками, чтобы видеть, что ты действительно спишь и отсыпаешься, а не просиживаешь ночи за документами. — У тебя нездоровый вкус в извращениях, — едва слышно сказал Чан, но в его голосе была слышна улыбка. Минхо не должен был, но ощутил, как потеплело от этого в груди. — У меня в принципе не самый здоровый вкус, — прошептал Минхо и зажмурился в ожидании чужой реакции. Чан вместо ответа только тихо рассмеялся и прижался ближе. Минхо был благодарен ему за отсутствие неудобных вопросов, потому что его собственные чувства — единственная для него недосягаемая область. Не съязвить, не свернуть в сторону, не найтись с ответом. Зная это, Чан не давил, и Минхо позволил себе мягко и расслабленно улыбнуться. За прозрачным куполом мерцали звезды, хвостами пушились пролетающие мимо кометы, и на мгновение показалось, что не такой космос одинокий и мрачный. Минхо задумчиво покусывал губы, разглядывая сумрачную бесконечность, обернувшую их несущийся вперед корабль шелковым палантином, и чувствовал, как согревалось его тело от размеренного дыхания Чана ему в живот. И как прекрасно было находиться в его крепких, нежных объятиях. Он решился. — Ответишь на вопрос? — Конечно, — кивнул Чан. — Почему Ян Чонин захотел стать членом экипажа? Пальцы Чана, до этого медленно перебиравшие край форменной куртки Минхо, замерли. Капитан тоже решал для себя в этот момент, и Минхо терпеливо ждал, готовый к любому исходу. — Он хотел увидеть Солнце, — все-таки выдохнул Чан, сжав руки. — То, что от него осталось. Минхо не торопил. — И солнечные осколки тоже, — добавил Чан, спустя недолгое время молчания. — Они ведь совсем другое тепло источают, настоящее. Чонин просто хотел исполнить свою мечту. — Он увидел Солнце? — спросил Минхо. — Увидел, — голос Чана стал совсем тихим и холодным. — Но иногда мечтам лучше не исполняться.

서롤 더 붙잡고 전부 헤쳐나갈게 눈앞이 막막해도 달려 나가 uh 수많은 싸움 절대 기권 안 해 끝을 봐

      Под ногами хрустел снег. Плотно прилегающая форма, сшитая из специального материала, не пропускающего холод и жар, вынуждала Минхо хмуриться. Он ощущал себя неповоротливым и неуклюжим, когда, следуя выданному капитаном маршруту, пробирался сквозь ухабистые, заметенные толстым слоем снега дороги. Местность была пустынная и мрачная, расстилалась бескрайним серым туманом вдаль, как степь, и Минхо с трудом мог представить, как на вымерших пустых землях тянулись ввысь к Солнцу безграничные яркие леса. В кармане его формы лежал сосуд для осколков и, касаясь его пальцами, затянутыми в перчатки, Минхо чувствовал, как будоражит его острое предчувствие чуда — он вот-вот мог ощутить настоящее тепло, пропустить его через себя и запомнить на всю жизнь. Перед тем, как разгерметизировать выход на корабле, Чан собрал весь экипаж и проверил все имеющееся оружие на исправность. Он был показательно строг и непреклонен, но чувствовалось за этим вполне осязаемое беспокойство — оно дрожало в его глазах, в неудачно скрытой нервозности на кончиках пальцев, когда Чан особенно тщательно проверял бластер Минхо, подойдя практически вплотную. — Будь в порядке, я всегда найду тебя и выручу, — прошептал ему Чан, когда отдавал оружие. — А ты не лезь на рожон, — процедил в ответ Минхо. — Я тебя знаю. Не совершай глупости. Чан ободряюще ему улыбнулся — мимолетно, скользко — и двусмысленно хмыкнул. Было в этом что-то успокаивающее. По крайней мере, Минхо для себя нашел это таковым. Он до последнего надеялся на благоразумие Чана, что не смогло унять попеременно возникающую тревогу. Чан поговорил с каждым перед тем, как отправить по индивидуальным маршрутам. Вживленные под кожу чипы позволяли капитану отслеживать местонахождение членов экипажа и следить за их показателями — дотошный Сынмин остался с Чаном, чтобы иметь возможность как можно раньше уловить малейшие изменения в состоянии. Минхо смог краем глаза заметить, как Чанбин — прежде, чем покинуть корабль, — притянул к своему плечу Сынмина, который был выше его на полголовы, и ткнулся губами ему в щеку. Из-за разницы в росте это могло быть комично, но Минхо не нашел ничего смешного — в жесте Чанбина он увидел нежность, вполовину разделенную с беспокойством; чувствовалось в нем обещание. Сынмин в ответ едва заметно покраснел ушами и буркнул что-то себе под нос, как бы скривившись, но не сумев скрыть охватившую его в этот момент благодарность. Чан тактично отвернулся от них, сделал вид, что сверяется с картой, однако Минхо увидел, как потеплел его взгляд и дрогнула невесомая улыбка, обнажившая ямочку. У них тоже были обещания, данные друг другу, — неявные, прозрачные, но сильные, нарушить которые было сравнимо с предательством. Минхо дал свое обещание Чану, когда впервые поднялся к нему на корабль. Чан свое обещание дал, когда снял маску капитана и позволил себе быть просто Чаном. Чаном, который прежде, чем исчезнуть на пять лет в оглушающей пустоте космоса, признавался ему в любви. — Слушай, Минхо, — Чан с волнением мял собственные ладони, но в его взгляде застыла непоколебимая уверенность в том, что он собирался озвучить. Вечерний сумрак мягко очерчивал его скулы, линию подбородка, выделял пухлую верхнюю губу с выразительной ямкой. — Есть одна важная вещь. Я хочу сказать тебе о ней. — М? — Минхо напряженно скользил взглядом по расплывшимся на столе теням. Смотреть на Чана было больно, но и не смотреть на него он тоже не мог после озвученного недавно им решения. — Что я еще должен знать, помимо того, что ты собираешься посвятить себя экспедициям и сдохнуть где-нибудь в космосе? — Я вернусь, — вздохнул Чан. — Я обязательно вернусь, ага? — Из космоса не возвращаются, идиот, — огрызнулся Минхо, едва сдерживая себя от порыва смахнуть залившие глаза злые слезы. — Думаешь, я не слышал про десятки пропавших экипажей? Или про умерших капитанов? Ты ведь хочешь быть капитаном, я знаю. Я хорошо тебя знаю и знаю, что ты- — Минхо, — Чан взволнованно улыбнулся, заглянув ему в глаза, — я люблю тебя. — Что? — Минхо вздрогнул. Ему показалось, что стул под ним подкосился, упал в чернеющую бездну. — О чем ты говоришь? — Я люблю тебя, — уверенно повторил Чан и запустил дрожащую руку в собственные непослушные, взлохмаченные волосы. — Ты мне друг, самый лучший, но при этом и самый лучший человек в моей жизни. Я люблю тебя, ну, во всех смыслах. Ты мне нравишься. Я... влюблен в тебя. В сумраке утопала кухня. Минхо утопал в чужих словах, пока Чан становился все откровеннее. Между ними остывала разгоряченная чувствами тишина, и Чан по-новой заполнял ее собой — своими нервными улыбками, нежными взглядами. Честными признаниями, срывающими с Минхо слой за слоем все его показные негодования и остроты. — Поверить не могу, — Минхо порывисто захохотал. — Ты еще больший идиот, да? Больший, чем я думал. Решил взбодрить меня? Или убить? — Я хочу, чтобы ты знал, — серьезно проговорил Чан. — Я не шучу, Минхо. Я люблю тебя, понимаешь? Давно люблю и люблю осознанно. — Тогда зачем сказал сейчас? Хочешь, чтобы я страдал еще больше? — Минхо взорвался. — Поставил меня перед фактом, что согласился участвовать в экспедиции и сегодня — наша последняя встреча, а теперь еще и в чувствах признаешься? Минхо дрожал, и вместе с ним дрожала настенная тень. В сумраке откровения казались еще более личными, еще более глубокими и вытаскивали наружу самые потаенные чувства. Минхо верил ночи и всем ночным разговорам, но верить словам Чана отказывался. Сколько боли ему еще предстояло вытерпеть? — Минхо, — в голосе Чана явственно прозвучала мольба. Он бережно обхватил чужие дрожащие руки своими и сжал, а после совсем наивно, искренне прижал их к своим губам и, как в бреду, принялся целовать каждую костяшку. — Все хорошо, слышишь? Я не хотел тебе делать больно или давить на тебя. Не хотел тебя обременять ими. Ничего не изменится, ну, между нами, если ты не захочешь. Мне показалось нечестным продолжать от тебя скрывать свои чувства, особенно сейчас. Чан замолчал, прижался лбом к рукам Минхо, сцепленным с собственными в замок. Он никогда не плакал, не показывал свои слезы, но в этот момент что-то в его голосе надломилось, и Минхо замер, пораженный тем, каким беззащитным и честным вверял ему себя Чан. — Я... я обещаю тебе, что вернусь, но, если вдруг... Мне хотелось, чтобы ты знал. Можешь не давать ответ, я не тороплю. Это ничего не изменит. Я буду всегда любить тебя, и, если тебе будет тяжело, я найду способ справиться со своими чувствами и остаться тебе хорошим другом. Я хочу тебя беречь и неважно, кем ты меня считаешь и какие чувства есть у тебя. Все в порядке, правда, — Чан тихо рассмеялся, и в его смехе не было и грамма тоски. Чистое тепло, взметнувшее внутри Минхо ворох обжигающих искр. — И времени сейчас будет много. Ты только береги себя, ладно? Я улетаю завтра днем с Главной площади. Я был бы рад тебя увидеть, но, даже если ты не придешь, мне хватит мыслей о том, что ты остался здесь. В безопасности. Минхо опустил голову на стол и всхлипнул, сцепив зубы. — Какой же ты неисправимый идиот, Чан, — проговорил он, сжав ответно чужие руки и подцепив под столом вытянутые ноги. — Просто невыносимый. Безнадежный! Свалил бы уже в свой гребанный космос с концами и не возвращался. Минхо резко перегнулся через стол и сгреб его в объятия, пытаясь показать, насколько он зол, но Чан злости в его жесте не увидел. Только громкое отчаяние. — Если умрешь в этом своем космосе до нашей встречи, — пробубнил Минхо ему в плечо, — я тебя найду и убью снова, ясно? Чан улыбнулся, кладя ладонь на мягкие волосы Минхо, мягко сжал у затылка. — Да, Минхо, ясно. Минхо брел все дальше, с осторожностью пробираясь сквозь сугробы, за его спиной становился прозрачнее корабль, утопающий в густой метели. Неподалеку должен был находиться Хенджин, но из-за плохой видимости и попеременно мутнеющих стекол защитных очков различить чужую фигуру было невозможно. Нужный ему кратер — по расчетам Чана — располагался в нескольких сотнях метров от места посадки, и это значительно снижало риск пострадать от внезапного появления боргов или царившей на Земле непогоды — куда более жуткой, нежели на других, обжитых людьми планетах. Только Минхо все равно не мог унять бушующую внутри тревогу, его сердце билось быстро и гулко — так, словно он был заперт в темной комнате, не зная, в какой момент его настигнет опасность. Метель начала рассеиваться, и Минхо с замирающим от восторга сердцем смог увидеть, как поднимался над голой землей пар. Подобравшись ближе, он распознал нужный ему кратер и ощутил незнакомое тепло, обжегшее оголенные участки кожи на лице. На самом дне, зарытые в пепел, лежали осколки, и сила исходящего от них жара растапливала вечный лед утонувшей в смерти Земли. Это было потрясающее ощущение — чувствовать настоящее тепло, живое, спрятанное в крупице некогда согревающей Вселенную Звезды. Какое-то время Минхо стоял на краю кратера, не в силах сделать шаг и спуститься вниз. Пораженный всеобъемлющим чувством чуда, он перебирал в своих воспоминаниях все прочитанные о Солнце книги и дрожал от переполняющего его восторга. Минхо не знал, насколько сильно пострадал Ян Чонин во время прошлой экспедиции, но все сильнее крепла в нем уверенность, что любые травмы стоили этого неземного ощущения — быть знакомым с прошлым планеты, которая цвела, будучи живой под теплым, подлинным светом. Он мягко скользнул вниз по склону и обнаружил, что кратер был неглубокий — в половину человеческого роста. Жерло его было наполнено необъятным жаром, сравнимым, наверное, только с жаром кипящей в вулкане магмы — об этом Минхо тоже читал. В его настоящем и в настоящем всего человечества живых вулканов больше не было, но Минхо был в состоянии представить, насколько горячим мог быть воздух в момент извержения — что-то близкое к тому сейчас касалось его лица, обжигало. Он стянул защитные очки и протер запотевшие стекла, ощутив, как тут же заслезились глаза от пара. Опустившись на корточки, Минхо принялся аккуратно перебирать землю. В воздух поднимались частицы пепла, стоял густой пар, застилающий глаза. Тишина обрастала вокруг, забивалась в уши, и Минхо с напряжением в нее вслушивался, не прекращая попыток найти осколки. Они должны были быть маленькие, крошечные, как крупицы золота, но такие горячие и яркие, что могли бы запросто сжечь человека без специальной экипировки. Внезапно его ослепило. Он зажмурился, предплечьем прикрыл глаза, скрытые защитными очками, и дрожащими руками принялся расстегивать нагрудный карман. Контейнер, выполненный из темного мутного стекла, не пропускающего свет, упал в кучу из земли, золы и пепла, и Минхо, в спешке открыв его, принялся сгребать внутрь все, что видел, чтобы заточить внутри коробка этот неисчерпаемый источник тепла. Рядом обнаружился еще один, и еще. В ушах у Минхо бешено колотилось сердце, он жмурился до слез, рот обожгло от крови — так сильно он прикусил губу, не поверив происходящему. — Минхо! Голос Чана, прорезавший столп метели и пара, заставил Минхо вздрогнуть. Он захлопнул контейнер и поднялся. На мгновение ему показалось, что раздался звук, напоминающий выстрел из бластера. Голубое свечение дрогнуло за обернувшей кратер плотной пеленой. — Я здесь! — крикнул Минхо, закашлявшись. — Выбирайся! — отозвался Чан надломленным голосом. — Нужно срочно улетать! Где ты? Минхо выпрямился и руками попытался разогнать густой пар. Видимость была ужасная, за пределами паровой завесы усиливалась метель, начинала завывать. Он едва был способен различить собственные ноги и звуки, отдаленно доносящиеся до него. Смесь голосов, скрежет, выстрелы. Минхо развернулся и замер. В противоположной стороне кратера светился еще один осколок. Золото его блеска прорезало мутную пелену, и Минхо бросился к нему. Ноги тонули во влажной земле, где-то за спиной разверзалась бездна хаоса. У него больше не было контейнеров, но этот осколок он не мог оставить. — Чонин, — прошептал Минхо сквозь кашель, пробираясь ближе. — Этот осколок для него. Упав на колени, он зажмурился и обхватил рукой заливший все вокруг светом осколок. Минхо не зачерпнул вместе с ним землю, и его кожу обожгло даже сквозь защитный материал. Он сцепил зубы и, сжав крохотный кусочек Солнца в кулаке, зацепился за край кратера, подтянувшись вверх. И столкнулся с Чаном. — Быстрее, — сказал он, протягивая ладонь. Минхо крепко за нее схватился свободной рукой. — У нас чертовски мало времени. Чанбин уже подготовил корабль для взлета. Они побежали. Метель разбушевалась, крупный снег забивался под тугой ворот формы, оседал на стеклах защитных очков. Видимость была паршивая. Минхо крепче обхватил ладонь Чана, переплел пальцы. Вдвоем они пробирались сквозь сугробы, Чан тянул его за собой, и Минхо слепо доверял его чутью, сжимая зубы от боли. Ему казалось, что осколок насквозь выжигал материал перчаток, жар бежал вдоль всего тела. За спиной раздался механический скрип, хрустнул снег. Минхо обернулся и в ужасе распахнул глаза. Его лицо заливало, ладонь непередаваемо горела, покрываясь волдырями, но Минхо даже сквозь боль и воду на слипшихся ресницах смог разглядеть стремительно надвигающегося борга. Комья снега ложились на лицо андроида, жутко походившее на человеческое лишь половиной, взгляд убийственно ровно был направлен на их с Чаном спины. Борг занес механическую руку, в ней что-то угрожающе засветилось. — Чан! — закричал Минхо. — Он за нами! Времени на страх не было, Минхо вели одни инстинкты. Он навалился на Чана сверху и повалил их обоих в снег. Над головой блеснула синяя вспышка, в глазах капитана остро блеснула жестокость, отраженная выстрелом. Минхо завис, забыв про боль, про ужас; забыв о цели миссии. Он опирался кулаками по обе стороны от лица Чана, с его волос стекала вода, смешиваясь с крупными комьями снега, капала капитану на скулы, нос. Минхо наклонился ниже, накрывая Чана собой, и ткнулся ему губами в ухо, ощутив дрожь, пробежавшую по чужому телу. Минхо было уже все равно, его несло. Он на жарком выдохе улыбнулся, чувствуя, как напряжение и тревога отпустили его тело. Если это был конец, он хотел, чтобы Чан знал. — Я, — прошептал Минхо, слепо ведя губами по подбородку, — люблю, — он оставил крохотный поцелуй у влажных губ и приподнялся, чтобы совсем счастливо, нежно, теряя всякую связь с реальностью и забывая о неизбежном предчувствии смерти, выдохнуть в ухо, коснувшись губами мочки, — тебя. Чан резко перевернул его и выставил руку вперед. Раздался выстрел, сверкнул голубой лазер. Минхо зажмурился, когда их обоих завалило искрящимися проводами, и Чан рванул его на себя, поднявшись. — Бежим, — прошептал он, заглянув Минхо в глаза. Его собственные глаза влажно блестели, дрожали полностью черные зрачки. Минхо завороженно кивнул. Метель продолжала засыпать дорогу снегом. Чан тянул его за собой сквозь развернувшуюся вокруг пелену хаоса. Минхо отстраненно слышал, как орал Хенджин, видел голубые вспышки. Ладонь продолжала пульсировать, от боли хотелось выть, но Минхо упрямо сцеплял зубы, бежал дальше и что есть силы сжимал в кулаке солнечный осколок, пока не показался корабль и не стал слышен рев запущенного двигателя. На выпущенном трапе стоял Сынмин и размахивал руками. В одной из них Минхо увидел бластер. Сынмин отстреливался от приближающейся толпы боргов и кричал. Чан остановился, развернул Минхо к себе и отчаянно впился в его губы. Минхо всхлипнул, прижался ближе. Скрежет выстрелов оглушал, все сильнее нарастал хаос, пока Чан, как в беспамятстве, безумно вылизывал его рот, лихорадочно сжимал в руках его талию. Снег обрушался на них лавиной, завывал ледяной ветер, а они стояли посреди умершей планеты, окруженные безжалостной толпой боргов, и целовались так, словно одних слов никогда не было достаточно. Словно только так оказалось возможным принять чужой выбор и свой собственный. Словно смерти и времени не существовало на этом отрезке застывшего настоящего, только отчаянная, жертвенная нежность, когда Минхо, практически захлебываясь переполнявшими его чувствами, продолжал ответно целовать Чана, сминая его губы. Отстранившись, Чан положил руку на затылок Минхо, сжал. В его глазах заискрилось тепло, не сравнимое с теплом, разъедающим Минхо ладонь. — Беги, — сказал Чан, вжавшись лбом в лоб Минхо, — беги на корабль. И толкнул его в сторону трапа, схватившись за оружие. Но Минхо не мог пошевелиться. Сынмин рванулся к нему, продолжая отстреливаться, снося андроидам механические головы, схватил поперек груди и потащил к кораблю. Опомнившись, Минхо свободной рукой достал бластер и хладнокровно подстрелил близко подобравшегося к их судну борга. Когда они оказались на трапе, Чан побежал к ним. Двигатель взревел, корабль стал отрываться от земли. Капитан схватился за вытянутые руки Сынмина и Минхо, подтянулся. Синяя вспышка за его спиной была настолько яркая, что на мгновение ослепила. Минхо сквозь зажмуренные глаза увидел, как борг вцепился в ноги Чана и потянул на себя, в его механических пальцах что-то угрожающе блеснуло, и Минхо, недолго думая, вытянул вперед кулак с зажатым осколком и вдавил его андроиду в голову. Она тут же загорелась, осколок проел ее насквозь, и Минхо выдернул руку. Тело андроида упало вниз. Как только они оказались на судне, Хенджин загерметизировал дверь. Корабль взревел и стал набирать высоту. — Эй, — Минхо на коленях подобрался к завалившемуся на спину Чану, — ты в порядке? Отчетливо пахло гарью, судно неслось с жутким скрипом, но Минхо не мог думать ни о чем, кроме Чана, который, зажмурившись, попытался ему успокаивающе улыбнуться. — В порядке, — прохрипел он. С ужасом Минхо заметил под его руками, прижатыми к боку, кровь. Чан закашлялся, попытавшись сесть, но Сынмин резко уложил его обратно и аккуратно отнял руки Чана от раны. Кровь пропитала форму, стала растекаться по освещенному ненавистно голубым люминесцентом полу. — Нихрена ты не в порядке, идиот! — заорал Минхо. — Я же просил тебя не лезть на рожон, зачем геройствовал?! — Чтобы вы были в безопасности, — прошептал Чан и закрыл глаза, его голова безвольно качнулась, и Минхо вовремя успел подставить руку, чтобы защитить затылок капитана от удара. Сынмин разрезал форму на теле Чана, рядом с ним стоял уже открытый чемоданчик с медикаментами. Продолжая сжимать в руке солнечный осколок, Минхо привалился ухом к груди Чана, и на мгновение пронзающая его руку обжигающая боль затихла, потому что сердце Кристофера билось. Шепотом Минхо отсчитывал каждый его удар, пока Сынмин останавливал кровотечение и сверялся с показателями состояния тела. В кабине пилотов Чанбин выжимал дозволенный максимум скоростей, когда в хвостовом отсеке Хенджин поддерживал работу поврежденного двигателя и следил за пойманным, обездвиженным боргом в углу открытой каюты. Он выполнил свое обещание, он отомстил. Чудом не выкрутил андроиду голову от взметнувшейся внутри при виде него ненависти, отключил борга от связи с другими и обездвижил. Хенджин достаточно изучил их и узнал. Хенджин достаточно увидел страданий Чонина прежде, чем присоединиться к экипажу. Сердце вело его в космос, жадное до справедливости и отчаянно жаждущее света. — Знаешь, почему корабль до сих пор летит, несмотря на повреждения? — услышал Хенджин голос Чанбина, искаженный микрофоном для внутренней связи. — Его сердце до сих пор бьется.

Yoake made I turn on the lights Sou, tomaranai Mada saki ni hikaru Mirai e mukau I will never give up

      Минхо очнулся в больничной палате. Полумрак, рожденный плотно опущенными жалюзи, пускал блеклые тени по потолку от прорывающегося сквозь щели света. За стеклом опять бушевала непогода, кружащиеся комья снега, невидимые глазу, поддерживали игру теней. Минхо сонно проморгался, попытавшись пошевелить рукой. — Привет, — неожиданно зазвенело в тишине тихим голосом. Минхо медленно повернул голову. Сидящий рядом с его кроватью Чан тепло улыбнулся. Он был бледным, под его глазами Минхо заметил темные круги, лицо заметно осунулось. Чан бережно держал в руках его забинтованную ладонь и мягко поглаживал запястье кончиками пальцев. В простой свободной рубашке он казался не капитаном скандально завершившейся экспедиции, а просто Чаном — Чаном из академии, взъерошенным, кудрявым и свойским, таким обаятельным, что невольно сводило в груди. — Привет, — хрипло пробормотал Минхо. Он попытался подцепить пострадавшей рукой пальцы Чана, но не смог — зажмурился от боли, пронзившей полностью левую половину тела. — Не беспокой пока руку, — мягко сказал Чан, аккуратно разворачивая ладонь Минхо. Он наклонился, чтобы бережно коснуться ее, забинтованной, губами. — Она достаточно настрадалась. — Что с твоей раной? — Порядок, — Чан заерзал на месте. — Сынмин — великолепный врач. Вовремя подлатал. — Во время прошлой экспедиции бортового врача не было, — Минхо отвел взгляд, чтобы не выдать блеск беспокойства. — Выходит, повезло, что был сейчас? — Выходит, повезло, — легкомысленно отозвался Чан, и Минхо захотел его ударить — только не смог бы даже при огромном желании. Он чувствовал зуд в районе ожога, под бинтами было влажно и горячо — вероятно, ожог был настолько тяжелым, что уничтоженные ткани пришлось заменять на новые. Минхо не помнил ничего, что случилось после того, как они вернулись на корабль, и был этому несказанно рад. — Я помню запах гари на корабле, — задумчиво пробормотал Минхо, нахмурившись. — И звук был странный... будто что-то с двигателем. Мы как вообще добрались? — Хвостовой отсек пострадал, когда на судно напали борги, — отстраненно начал Чан, — они повредили двигатель. Его показатели и так были не самыми надежными, но после полученных повреждений стали хуже некуда. Насколько я знаю, Хенджин многому научился у тебя и смог поддерживать работу двигателя все время, что мы летели обратно. Мы несколько раз приземлялись на нейтральных территориях, чтобы Хенджин мог подлатать корабль. — Хенджин, этот долговязый идиот, — шепотом выругался Минхо. В глазах защипало. — Он в порядке? — В полном, — Чан улыбнулся. — Он у Чонина в палате. — Чонин здесь? — удивился Минхо. Он суетливо стал оглядываться, взбивая простыни ногами. — Осколок... у меня в руке был осколок? Где он? Чан выдвинул ящик прикроватного комода и достал оттуда контейнер. Минхо с облегчением выдохнул и тут же зарделся, когда столкнулся с невероятно нежным, теплым взглядом Чана. Он наклонился ближе и тихо сказал: — Я помню, ты сказал, что я остаюсь идиотом, если до сих пор думаю о тебе как о благородном человеке, — Чан улыбнулся, обнажив трогательную ямочку на щеке, настолько очаровательную и любимую, что Минхо отвел взгляд, не в силах скрывать чувства. — Так вот, я идиот, Минхо, если это делает меня совершенно плененным тобой человеком, уверенным в твоем искреннем благородстве, — Чан замялся. — Хочешь сходить к Чонину? — Да, — прошептал Минхо. Чан прихрамывал от полученной травмы. Минхо держал его руку в своей, здоровой, и все происходящее сейчас казалось настолько правильным, что сбивало столку. Минхо думал, что должен испытывать смешанные, причиняющие боль чувства, сожалеть, с дрожью рассуждать о том, как все могло обернуться плачевно для них обоих и для всего экипажа, но рассудок его был чист и свободен от сожалений. Блаженная пустота расслабляла, и в мирной тишине он шел по блекло освещенному коридору больницы, держа Чана за руку, улыбался, уткнувшись в свое плечо, и не чувствовал ничего, кроме спокойной радости — радости, которая затапливает человека, когда случается нечто правильное, очень правильное, и совсем мягко, ненавязчиво подводит жизнь к черте совершенно не пугающих изменений. В палате Чонина Хенджин сидел, уткнувшись в планшет, и сосредоточенно рисовал, полностью погруженный в придуманный им мир. Чонин мирно спал, укрытый одеялом, на его спокойное красивое лицо падали тени. Минхо увидел, что часть его руки, выглядывающая из-под задравшегося края, была протезирована. — Привет, Минхо-хен, — Хенджин обернулся с теплой улыбкой и отложил планшет с рисунками. — Привет, капитан-хен. — Хенджин, — устало улыбнулся в ответ Чан, — я же просил не называть меня капита- — Мой капитан?.. — сонно пробормотал Чонин и приоткрыл один глаз. — Чан-хен, это ты? — Привет, Чонин, — Чан присел на край кровати и потрепал того по голове. Минхо застыл в дверях, не зная, куда деть начавшую дрожать руку с подарком. — Это Минхо, наш старший бортинженер. — Тот самый Минхо? — Чонин приподнялся на кровати, когда Хенджин заботливо подложил ему под спину подушку. — Тот самый, — как-то чересчур чувственно прошептав это, Чан с теплом, очень многозначно заглянул Минхо в глаза. — Он принес тебе кое-что. Минхо смущенно подошел ближе и вытянул руку с контейнером вперед, сумев пробормотать только: — Пусть он тебя согревает. Мягко просочившийся сквозь мутное, защитное стекло свет заблестел на ошарашенном лице Чонина. Отвернувшись с коробкой в руках — одной сохранившейся и другой протезированной, — Чонин с тихой благодарностью заплакал.       Чан сжимал его здоровую руку в своей. Вдвоем, одевшись, они вышли на улицу, оказавшись под медленно падающим снегом. Метель стихла, слабые лучи от искусственного Солнца пробивались сквозь хмурое небо. Минхо задрал голову вверх и задумчиво рассматривал его, серое и блеклое, странно одинокое и пустое после бесчисленных звезд в космическом эфире, который рассекало их судно. Минхо не перестал ненавидеть космос, просто он стал ненавидеть его чуть меньше. — Чонин — сводный брат Хенджина, — тихо сказал Чан, повернувшись к Минхо. От влаги его волосы стали сильнее виться, крупными завитками упали на лоб, вылезшие из-под простой черной шапки-бини. — Он всегда ему рассказывал про боргов, Хенджин не мог просто так оставить все эти нелепые попытки со стороны государства скрыть правду. Он увлекся их изучением, все про них выяснил, поэтому смог взять борга живьем и отключить его от общей системы, чтобы мы смогли привезти его сюда. В качестве подтверждения. В обернувшей их безопасной тишине Минхо вспомнил про Джисона и про свою мать. Он не виделся с ними с момента возвращения и сейчас ощутил острую потребность провести в их компании несколько дней — сразу после поправки. Завалиться в квартиру Джисона с кучей снеков, забыть про недосмотренный фильм и рассказать про все узнанное и пережитое — Джисон бы понял. В глубине души он тоже никому не верил и хотел правды, поэтому Минхо с маленькой улыбкой представил, как было бы неплохо втянуть друга в этот круговорот недоступных человечеству вещей. Джисон бы вписался со своим безмерным любопытством, может, даже мог бы подружиться с Хенджином — оба, пребывая в своих мирах, помогали окружающим мириться с настоящим. Матери он не стал бы ни о чем рассказывать. Просто посидел бы рядом. Ей всегда хватало подтверждения тому, что он жив и счастлив. А он был — спустя столько лет страданий и негласной борьбы за правду и собственный выбор. — Ты собрал потрясающую команду, Чан, — прошептал Минхо. — Чонин не зря продолжает называть тебя капитаном. — Я больше не хочу быть капитаном, — твердо сказал Чан. — Какое-то время точно. Он замолчал, и Минхо потянул его к скамье под защитным навесом. Они сели, прижавшись друг к другу, как раньше, и Минхо с удивлением заметил, что больше не чувствует между ними ледяной пропасти пяти лет, как это было, когда он только поднялся на корабль. Чан выглядел отстраненным, собранным, Чан выглядел чужим и недосягаемым. С тоской Минхо вспомнил, как тянулся к нему даже несмотря на очевидные преграды, выстроенные Чаном осознанно. С тоской вспомнил потухший безразличный взгляд Чана, выбравшего довести начатое когда-то до конца — ради экипажа, ради Чонина. Ради Минхо и... — У нас с отцом была договоренность, — спустя время снова заговорил Чан. — Я добиваюсь правды, завершаю миссию и ухожу в длительный отпуск, чтобы решить, действительно ли экспедиции — то, чему я хочу посвятить всю свою жизнь.

...и ради себя тоже.

— А чему ты хотел бы посвятить свою жизнь? — тихо спросил Минхо. — Музыке, — незамедлительно отозвался Чан и, повернувшись к нему, наклонился ниже, шепнув в губы: — И тебе. Минхо подался вперед, мягко его целуя. Они прижались, укутали друг друга в объятия, целовались медленно и долго. Рука Чана скользнула на бедро, чувственно сжала, и Минхо прикусил его губу, здоровой рукой сняв шапку с головы Чана. Мягкие кудри легли в его ладонь, бархатно защекотали пальцы, и большего наслаждения Минхо будто бы и не знал в своей жизни до этого момента — целовать Чана под безустанно шедшим снегом, спустя годы разлуки и холодные пропасти тревог от сожалений о неверно принятых решениях, и аккуратно перебирать его волосы, не думая о том, что случится с ними завтра, не думая о том, какое решение примет правительство; не думая о том, почему Вселенная в момент их рождения оказалась остывшим ледяным жерлом одиночества, потому что, пока рядом находился Чан, его отчаянно любимый и нежный Чан, все остальное теряло смысл. — Мой ответ — да, всегда им был — тихо сказал Минхо, носом уткнувшись Чану в горло. Он кокетливо прикусил его ухо и с хриплым смешком спросил: — Ну, капитан, куда пойдем? — Здесь, на земле, ты — мой капитан, — рассмеялся Чан и переплел их пальцы. — Куда скажешь — туда и пойдем. Минхо влажно выдохнул ему в шею. — Да, мой капитан. С крохотной дрожащей улыбкой Чан снова засмеялся.       — А я не буду, — Минхо сглотнул и зажмурился, сдерживая навернувшиеся слезы, злостно сжал в ответ руки Чана, но на самом деле — крепко за них схватился, не в силах отпустить. — Я не буду по тебе скучать. — Я знаю, — Чан рассмеялся. — А ждать будешь? — И ждать, — процедил Минхо, дернув его на себя, — и ждать я тоже тебя не буду, потому что найду тебя быстрее, чем ты вернешься сам.