halsey — ghost
— Нам нужно расстаться. Он звучит никак. И выглядит тоже никак. Энн даже не знает, какую там искру увидела в нем когда-то. Много думает об этом, но ответ в своей голове так и не находит. — Ага, — она поочерёдно кусает то левую, то правую щеку, всматриваясь в темноту озера. — Черт, ты изменила мне, — он закипает просто моментально. Но даже это не выводит её из себя. Очередная сцена. С этим нужно было кончать очень давно, но она почему-то тянула. Будто надеялась, что всё пройдёт само, так же, как и ссадина на коленке, когда он первый раз толкнул её в порыве ссоры. — Да, и это отвратительно. И именно поэтому я полностью поддерживаю решение расстаться. Я за честность. — Я убью его. — Ага. Расскажешь потом, каково это, когда тебе сворачивают шею. Энн думает, что он мог бы. Свернуть её теперь уже бывшему парню шею и даже не поморщиться. Она так чувствовала его. Конечно же, никто не будет просить его об этом. Но он мог бы. Это приятно знать. — Не понял? — Я думаю, мы бы расстались вне зависимости от члена этого парня. — Ты, что, даже не знаешь его имени? Пятый. Пятый. Пятый. Это был задыхающийся звук. Умирающий, влажный. Почти как молитва. Очень неправильная, языческая молитва. С другой стороны, Пятый под ней мало был похож на бога. Он насаживал её на свой член, а она в бреду твердила одно и тоже. Пока кроваво-красный потолок не покачнулся перед её глазами, забирая их обоих в пленяющую темноту.***
Энн встречает Пятого в баре. Он заходит в комнату, и ей сразу хочется сесть ровнее. Но потом он открывает рот, и ей хочется дать ему по роже. Дом Фицджеральда всегда собирал много людей. Вечеринки перетекали в бранчи, бранчи в обеды на заднем дворе, обеды в званые ужины, и все это непременно кончалось столом для покера или скандалом. Ей было скучно. Книга ужасов с пометкой тиража «будущие преемники Кинга» отдана в печать. Редкая удача, но ей не до того. После большой работы всегда приходит вопиющее невежливое большое опустошение. Поэтому ей скучно. Она пробует несколько сладких тарталеток и почти не чувствует вкуса. Липкость медового крема на пальцах быстро сменяется прохладным стеклом в ладони. Там плещется что-то, что хоть отдаленно раздражает языковые рецепторы и не даёт ей затухнуть окончательно. Энн поочерёдно заглядывает в каждую человеческую стайку. Они ютятся по всем углам огромного особняка. Много ржут, мало говорят о чем-либо её интересующем. В конце концов она, оправив чёрный бархат платья, тает на стуле за покерным столом у бара. Карты не идут, но это даже не бесит. Только фантазия не к месту подсовывает кровавые картины и молчаливых монстров в черных плащах, которые бы отлично легли на чистый лист, будь у неё хоть капля желания начать писать вновь. Может ли человек умереть, если ему в глотку затолкать целую колоду карт? Энн — визуал до мозга гостей. Визуал и кинестетик, поэтому все, что попадается ей на глаза и хоть немного дёргает за ниточки вдохновения, обязательно нужно потрогать. Ощутить под подушечками пальцев. Понюхать, заполняя лёгкие свежим словом или образом. Попробовать на вкус, представляя, как герой её новой истории пьёт последний в жизни утренний кофе. Поэтому, когда напротив неё за стол садится Пятый, ей хочется сесть ровнее и даже ближе. У него красивые пальцы, точеный профиль и изящный изгиб бровей. Его живая мимика разбавляется уверенностью в каждом, даже самом крошечном движении. Мазнув взглядом по идеально острому воротнику белой рубашки, она думает, что, если прижаться к нему носом, он будет пахнуть дорогим хлопком и тёплой кожей. Но потом Пятый открывает рот. И ей хочется дать ему по роже. Чтобы заткнулся и не портил ей визуальную картину. Энн не стесняется смотреть, но слушать его просто невыносимо. Даже, если он говорит не с ней. Пятый высокомерен. Нагло указывает всем и каждому, где их место. Почти не смотрит в карты, уделяя намного больше внимания сидящей рядом блондинке, но, тем не менее, выигрывает раз за разом. Про мастерство блефа и непринуждённые улыбки, когда того требует игра, и говорить нечего. Градус высокомерия опадает, когда все уже уяснили кто он, а кто они. Пятый немного расслабляется. Энн тянет третий виски и с точностью лучшего наблюдателя-фетишиста отмечает, как расслабляются его плечи. Едва заметно. И только для неё. Потому что она любит детали. Это даёт понять ей, что он за человек. И напоминает ей же, что она визуал. Остальные считывают лишь общую картину и пляшут вокруг Пятого отвратительно приторный спектакль. Говорят с уважением, смотрят в рот и попросту робеют, когда он задаёт какой-то особенно каверзный вопрос или отбивает неумелую остроту. Хозяин дома сегодня — личный шут Пятого, и оттого, что ему хочется казаться неимоверно умным, темы за столом плавно укатываются в мир высокой литературы, витиеватых теорий о происхождении человека и простой болтовне о заговорах вселенной. Она фыркает каждые пять минут. Потому что над тем, что говорит хозяин, можно смеяться до утра; потому что блондинка у локтя Пятого почти напилась одними только коктейлями с мартини, а из фишек, которые после каждой партии только прибавляются, можно попробовать выстроить маленький Тадж-Махал. Энн знает, что девчонка рядом с Пятым в жизни не напишет название этого мавзолея правильно. И от того ей тоже смешно. А ещё Пятому скучно. И это уже не смешно, а приятно. Тонуть в этой скуке даже с таким напыщенным индюком лучше, чем в одиночестве. В конечном счете, Энн надоедает смотреть за ним с другого конца стола. Набор действий и поз становится зацикленным, и она пытается переключиться на игру. Горстка фишек у её стакана выглядит смехотворной, но зато она знает, что, когда Пятого задевает похабный комментарий, брошенный кем-то второпях, левый уголок его губы дергается в нервном спазме. Её спрашивают о ставке. Она, изумленно моргнув, поднимает глаза на крупье, и вместо этого сталкивается взглядом с Пятым. Он делает медленный глоток виски и смотрит на неё. Прямо и тяжело. Будто сдирает кожу взглядом. Спустя секунду она вспоминает, что нужно закрыть удивлённый рот. А через две она пасует, не опуская взгляда. И внутри сплошное ликование. Потому, что Пятый красиво ведёт ровной бровью, демонстрируя то ли удивление её смелости, то ли одобрение её наглости. Отточенное движение, выработанное. Энн довольна — жест отлично вписывается в разыгравшуюся в голове сцену. Правый уголок губы уходит немного в сторону, и в этой ухмылке считывается все же одобрение. Она фыркает. Снова. Немного пренебрежительно, потому что, даже если им обоим скучно, ей не нужно одобрение от такой обители самодовольства. Она встаёт — крупье с шуршащим звуком по зелёному полотну забирает её фишки — и, прихватив свой стакан, растворяется в толпе. Ей нужно обойти несколько комнат и пару балконов, чтобы наконец признать, что скука вновь заполнила каждую белую клетку в её голове.***
В клетке серого света фонарей высокий и худощавый парень на другом конце озера сбрасывает одежду, стоя на пристани. Расстояние между ними не больше пятидесяти метров, а освещение даже позволяет ей рассмотреть, что на щербатый деревянный помост отбрасывается серая толстовка и рубашка красного цвета. — Как ты только могла подумать, что… Она могла. Или не могла. Он достал её до сжатых кулаков, но она пробует не поддаваться агрессии, клубящейся внутри. Шершавый песок проходится сквозь тонкие щели между пальцами. Энн чувствует, как пылится кожа, и вместе с песком отщипывает немного короткой и жухлой травы. Парень на пристани остаётся в узких джинсах и белой майке, большей минимум на размер. Он подходит к самому краю помоста и несколько секунд балансирует над ледяной и чёрной, как смоль, пропастью. — Я же люблю тебя. Она хочет, чтобы он перестал. Любить её. Орать. Хлопать дверьми машины за её спиной. Очень хочется, чтобы он наконец-то заткнулся и оставил её одну. Парень тонкой стрелой ныряет в воду. Идеально сложенные лодочкой руки, напряжённое худое тело — шума почти нет. Водная гладь проглатывает его, не моргнув. Энн зачем-то начинает отсчёт. — Ты дрянь, понятно? Дрянь и шлюха. Слова подбирать он не умел. Он в принципе не умел пользоваться своим языком. Опять открывает машину, звенит ключами, хлопает бардачком. Подходит к ней резко — песок, налетев на носки его кроссовок, салютами разрывается за спиной. Она думает, что, если он снова ударит её — то его, вспухшим, с ошметками водорослей во рту, поутру найдут собаководы или рыбаки. А Энн, заставив его захлебнуться, пойдёт пить текилу с парнем с помоста. И в пятницу снова заглянет в дом Фицджеральда. На скучный покер и пряный виски. Семьдесят одна. Семьдесят две. Семьдесят три. — Ты испортила мне жизнь! Она не сдерживается. Закатывает глаза, чувствуя, как напрягается её тело, готовясь встать. Парень во мгле слишком долго не показывает носа. Семьдесят пять. — С каким-то придурком, который… Который никак его не касался. Только её, и то не в контексте этой мысли. Энн встаёт на ноги и даже не оборачивается. — И даже мизинца моего не стоишь… Семьдесят семь? Или семьдесят четыре? Он сбил её со счёта. Она топает ногой. А затем ныряет рукой в карман толстовки и, выбросив телефон себе же под ноги, бросается к воде. У самой кромки спотыкается. Сильно зашибает коленку и, стиснув зубы от острой боли, ругается вслух. Ледяной ветер, лизнув её горящие огнём щеки, убегает за спину. Поднявшись, она отряхивает налипший на руки песок и идет вперед, глядя в темные воды.***
Она долго смотрит на стеклянные бутылки с водой, но в итоге всё равно просит лимонную водку. Бармен, щедро блеснув белозубой улыбкой, с легкостью откручивает серебристую крышку. Пятый возникает по её правую руку и человек с другой стороны стойки понимает его без слов. Энн не смотрит на него, но немного принюхивается к слабому запаху кофе, который перебивается переслащенными духами блондинки. Дернув верхней губой — уж лучше бы от него всецело несло кофе, чем этот тошнотворный запах орхидей — она перехватывает свою стопку водки. Пятый разглядывает её в начищенное до блеска зеркало. Пока по горлу разливается пощипывающий вкус, он молчит, но, стоит опустить руку на стойку, его призрачное присутствие обретает голос. — Ты умнее, чем те девчонки, которыми он до отказа забивает дом. Обычно. — Пф, — ухмылка получается кривоватой, — вот это комплимент. — Ты фыркнула, когда он попытался заговорить о Кротовой норе.* — Потому, что он назвал её Кроличьей. И ничегошеньки об этой теории не знает. Кроме вырезки из интернета где-то на 4 абзаца, — она смотрит на его лицо в отражении. — Да, — Пятый будто подтверждает свои мысли, — трахать тебя будет куда приятнее. Энн вскидывает брови, но не поворачивает головы. Потому, что посмотреть ему в лицо — значит, проиграть, сорвавшись на бездумную провокацию. В отражение становится почти физически больно смотреть, потому что она запрещает себе даже моргнуть. Пятый возвращается за покерный стол, не сказав ей больше ни слова. Кончики ушей горят огнем, и она просит еще один шот.***
Еще один вдох. Интенсивный и уверенный. Она ныряет на глубину. Открывает глаза в попытках рассмотреть в непроглядной тьме отблеск белой майки или светлой кожи. Расталкивая толщу воды, делает несколько рывков вперед. Энн находит его на илистом дне. Полностью расслабленного, будто бы неживого. Подплыв ближе, она мертвой хваткой вцепляется в его тощее запястье и дергает на себя. Ноги, чавкнув грязью дна, отталкиваются в попытке помочь ей вытащить их обоих на поверхность. Парень, встрепенувшись под её руками открывает рот в немом возмущенном крике.***
Блондинку под локтем Пятого подменили. На какую-то пуще глупую и сильнее разрисованную куклу. С более выбеленными волосами и пухлыми губами. Крикливую. По всей видимости, просто не умеющую разговаривать тихо. Она представляет, насколько блондинка может быть визгливой в постели и морщится, заглядывая в свои карты. Ламинированный валет лукаво подмигивает ей из-под короткого ноготка. Девушка буквально виснет на Пятом, то и дело роняет руки на его колени под столом. Скоро спутница Пятого зальет всё восторженной слюной, и тогда ей вовек не отмыть любимого платья. Энн закатывает глаза, потому что идеальную картину из строгого пиджака, расслабленной челюсти и расправленных плеч портит попискивающее недоразумение. Хозяин дома, облюбовав место рядом с ней, без устали треплется о несправедливости в мире печатных изданий и дорогих аукционах, где он проиграл гонку за редкий экземпляр, подписанный "самим Айндом Рэндом". Энн было открывает рот, собираясь внести поправку о том, что Айнд женщина, но четкий поворот головы на периферии сбивает её с мысли. Пятый смотрит прямо на неё, а затем немного наклоняет голову вбок. Словно приглашая её посмеяться вместе с ним. Она вскидывает бровь, но легкую улыбку не прячет. И крупье сдает, наверное, сотый по счету раз. Ей даже удается выиграть. Что-то абсолютно незначительное. Но она не гонится за победой в этой игре, поэтому количество башенок из фишек её не беспокоит. Энн лишь продолжает смотреть. Как он избавляется от пиджака, расстегивает манжеты на рубашке и, под восхищенный трепет блондинки, закатывает рукава, ссылаясь на жару. Она бросает снисходительный взгляд на работающую сплит-систему, но он лишь фыркает, выставляя на общее (её) обозрение карту виднеющихся напряженных вен и чернеющую татуировку раскрытого зонта. Она не понимает, как пышущий абсолютно не занимательными беседами народ вокруг не замечает того, что Пятый ведет с ней открытый бой глазами. Со стороны это выглядит неприлично, Энн уверена. Так же, как уверена в том, что выброшенный её рукой Флеш-Рояль заставляет Пятого слегка сощуриться, словно подозревая тонкие пальцы в подмене карт. Она даже теряет его из виду в какой-то момент. Слишком отвлекается на хохочущего рядом мужчину, который рассказывает, наверное, первую забавную за вечер историю. Когда, отсмеявшись, она прячет локон за ухо — место Пятого пустует. Блондинка со скучающим видом болтает остатками мартини на дне треугольного стакана. Крупье с вежливой улыбкой пропускает освободившееся место. — Всё верно, эту партию предпочту быть наблюдателем. Голос Пятого за её спиной подтверждает правильность действий крупье. Энн против воли напрягается. Электрическая молния проходится по позвонку, выравнивая осанку. Пятый в нескольких метрах от неё наклоняется к хозяину дома и, о чем-то пошептавшись, останавливается за её спиной. Даже подходит ближе, прямо между ней и сидящим неподалеку соседом. Пятый бедром задевает её плечо и, наклонившись вперед, делает ставку чужими фишками. Её фишками. Стакан с янтарной жидкостью, обхваченный крепкими пальцами, мелькает у самой её щеки. Пятый, выпрямившись, кладет свободную руку на спинку её стула. Она ерзает на месте, а он, как ни в чем не бывало, пожимает плечами на обиженный взгляд блондинки. — Просто хочу, чтобы игра была честной, — Пятый, глотнув виски, заглядывает в полученные ею карты, — Флеш-Рояль — такая редкость в руках столь неопытной дамы. Ей хочется обернуться и сообщить ему, что она в покере лет с одиннадцати. А её отец был профессиональным игроком, и, что, если она не испытывает истинного азарта, принимая участие в этом балагане, это еще ничего не значит. Но она не успевает. Сделать простой вдох — о повороте головы даже речь не идет. Пятый подушечками пальцев надавливает на обнаженную кожу её лопаток. Скользящее движение, высылающие целый строй мурашек по бедрам. Он склоняется у самого её уха, пока она чувствует себя обезоруженной и обездвиженной. — Тоже всё время забываю их срезать. Конечно же, он говорит о этикетке. Что-то там с составом и о том, что бархат гладить нельзя ни под каким предлогом. Скорее всего. Энн не знает. Никогда не читает эти дурацкие этикетки. Всегда забывает их срезать. Всегда кто-то напоминает ей об этом. Но не так же. Пока Пятый, словно хищник, обходит стол кругом, кивая крупье на всё же сдачу карт, она допивает свой виски и, прихватив стакан, сдается. Встает резко и, наверное, слишком очевидно. Скрипнув стулом, звеня льдом в стакане. Но ей плевать. Поймав взгляд Пятого, она отворачивается, чтобы он не увидел (а он наблюдает это ясно как божий день), как у неё моментально затвердели соски.***
Наверное, если бы Энн надела лифчик этим вечером, ледяная вода не так сильно бы щипала и жгла нежную кожу груди. Вынырнув вместе с барахтающимся парнем, она чувствует, как тело сковывает легкой судорогой. — Что. Ты. Делаешь, — парень отбивается, что есть мочи. — Что я делаю? — Энн, понимая, что оба они держатся на плаву, поворачивает к нему разъяренное лицо. За плеском воды она слышит, как скрипит машина её бывшего бойфренда. Он, прибавив газу, исчезает за поворотом. И ей становится легче. Даже злость на несостоявшегося суицидника отступает под этим пьянящим чувством свободы. — Ты утопиться пытался! — она гневно взирает на удивленное лицо Клауса во тьме. — Я релаксировал! — Столько времени? — Я так умею! — Прекрасно! — Тебе ли не всё равно? — Мне? Нет! Энн бы с удовольствием топнула бы ногой еще раз, но, находясь в воде, у нее это не особо получается. Зло толкнув парня в плечо, она берет курс к помосту. Отфыркиваясь от воды и холода, она думает, что в общей картине вечер не так уж и плох. Она выполнила свой гражданский долг. Или постаралась его выполнить. В любом случае, в какую-никак карму это должно было засчитаться. Мягкий туман расстилается по пологому берегу – как хорошо бы было сейчас влить в себя стаканчик виски. Просто, чтобы отпраздновать освобождение.***
Энн занимается исключительным мазохизмом. И, будь в ней хотя бы на стакан меньше, умозаключение бы напросилось само собой. Вставай и уходи. Блондинка, которая уже просто растеклась по Пятому, с каждой минутой бесит её всё больше. Девушка неприятно улыбается, визгливо смеется, и не может связать трех слов. И всё портит. Не дает ей насладится тем, как Пятый отточенным движением поправляет тугой узел галстука, потому что весь обзор заслоняют женские пальцы в блестящих кольцах. Она сдается. Просто потому, что возникает ощущение, что ей приходится смотреть любимый фильм в отвратительном качестве. И обращает своё внимание в другое русло. Подмечает, как хозяин дома влажной ладонью жмет стакан с выпивкой, и на прозрачном стекле остаются его отпечатки пальцев. Фиксирует крупье, который всегда немного сводит брови, когда смешивание карт проходит не так гладко, как ему бы хотелось. Прислушивается к мягкому тембру девушки, сидящей через пару мест – у нее очень тонкие запястья и приятно звенящие браслеты. А еще аккуратная родинка на одной из перепонок между пальцами. — Дорогая, принеси мне кофе. И, по щелчку, блондинка растворяется в воздухе. Как растворяется и её желание рассматривать другие предметы. Энн приподнимает карты над зеленой скатертью, а затем вскидывает подбородок. Пятый смотрит на нее уже очень долго. Она знает это. И знала еще тогда, когда он только начал смотреть. Он усмехается. Вызывающе и дерзко. Даже, когда носок её чёрной туфельки упирается в его лодыжку, словно дуло пистолета. И она не отводит взгляда. Зато его отводит Пятый. Зеленые глаза, сверкнув, опускаются в собственные карты под пальцами, и крупье принимает ставки. А потом пространство вокруг неё густеет, потому что она смотрит на то, как Пятый кончиками пальцев проводит по ребрам пяти карт в своей руке, и она отчетливо представляет, как он этими самыми пальцами цепляет её соски. Всё, о чем она мечтает — блондинка должна заснуть где-то у кофемашины, а все остальные — покинуть помещение прямо сейчас. Ей не стыдно. Просто вдруг становится очень интересно, что скрывается за всем этим прекрасно вылизанным антуражем? Расслабленно откинувшись на спинку стула, она с вызовом смотрит на Пятого. Он копирует её жест — вальяжно и грациозно. Энн ничуть не удивлена тому, что Пятый принимает бой. Победу ему всё равно придется разделить поровну. Покер сгинул на черт пойми какой по счету партии. Энн выходит на балкон — просто, чтобы проветрить голову и избавиться от маячащих перед глазами пиковых четверок. Ночной воздух обволакивает голые плечи прохладой, а щелчок пространственного перемещения за спиной дает ей понять, что Пятый взялся за нее всерьез. Он становится рядом. В этот раз по левую руку, и снова не глядя. Пятый спокойно потягивает свой бесконечный виски или бурбон, или что там ему, не скупясь, наливал бармен. Он снова в пиджаке. Предплечья прячут ровные линии черной ткани. На первом этаже у лазурного бассейна хохот одной из его блондинок вспарывает приглушенные звуки музыки. Энн качает головой, всматриваясь в серебристые отблески луны над головой. — Что? — спрашивает Пятый серьезно. — Я на тёмной стороне, — она поворачивается к нему, встряхнув каштановыми прядями. — И задаю много вопросов. Он долго смотрит на неё. Изучающее. Будто бы пытаясь прикинуть, насколько она серьезна. Или пьяна. Или что еще. Пятый проходится взглядом по каждой плавной линии её лица, не останавливается на губах, но почему-то ключицы рассматривает дольше. Энн молчит. Просто продолжает изучать его родинку на щеке, даже не заботясь о глазах. И так чувствует, куда он направляет взгляд. Пятый хмыкает. Как-то слишком понимающе. Без напускного притворства и всей той спеси, за которую ей очень хотелось влепить ему пощечину. Чтобы вся эта налипшая краска слетела в один миг. — Ха, — он улыбается искренне и немного пьяно. — Я переживу. Он прощупывает её. Мягко надавливает, пытаясь понять, сколько честности она может проглотить, и глазом не моргнув. Она даже не хмурится, просто рассматривает его расширенные зрачки. И ресницы её действительно не дрожат. Пытливое ожидание забивается в каждый сантиметр кожи. Пятый, допив виски, оставляет стакан на широких перилах. Походит к двери и, распахнув стеклянные створки, жестом приглашает внутрь. — Ты, я думаю, тоже, — Пятый отслеживает, как её бедра покачиваются при ходьбе. — В конце концов, тьма всегда интереснее света. Он говорит что-то еще. И ещё. И снова. Энн не особо слушает, потому что то, как он коротко взмахивает руками; поворот головы; легкий кивок в согласие с её словами; кривая улыбка, когда он уверен, что она не права — куда интереснее. Все его движения обладают какой-то мерцающей магией, диким волшебством. Она думает, что из него получился бы отличный гипнотизер. Но Пятый вдруг говорит какую-то поразительно высокомерную чушь. Что-то про женщин, кажется. Или про детей. Или про ленивых бедняков на диком западе. И она замирает. Оперевшись лопатками о дверной косяк, она смотрит на него с насмешкой. Потому, что он сказал что-то совсем уж несусветное. — Ты такой придурок, — тянет она, отводя взгляд в сторону. Покачивает головой, напоминая себе и ему, кто он. — Да? — иронично спрашивает Пятый, глядя на неё сверху вниз. Энн поворачивает голову к нему, подбирает какое-то едкое слово, стараясь выпутаться из необъяснимо жаркого пространства, которое только ширится, когда он подходит ближе. Непозволительно близко. Ещё шаг, и она уткнется носом в воротник его рубашки. И тогда точно можно будет сказать, пахнет ли он хлопком и кожей. Энн смотрит на него исподлобья. Ищет ответ в темно-зелёных глазах, пробегается по почти незаметному шраму у брови, острым скулам. Вердикт срывается с его языка мягким голосом, подернутым ленцой. — А ты мокрая.***
Энн мокрая. И она продрогла. Подтянувшись на руках, усаживается влажной задницей на деревянный помост. Клаус, повозившись в прибрежных водорослях, делает тоже самое. Устроившись рядом, он отклоняется назад. Подтягивает толстовку и рубашку. Шарит дрожащими руками по карманам, извлекает на свет железный коробок. Энн неодобрительно косится в его сторону, но в тонких лучах света за их спинами коробок выглядит мерцающей шкатулкой, а руки Клауса — руками искусного фокусника. Она отступает. Он не торопясь сворачивает косяк. Проходится кончиком языка по папиросной бумаге, и она представляет ощущения, как край бумаги пристает к недостаточно влажному языку. Интересное чувство. Живое. Клаус чиркает зажигалкой, и она жмурится, услышав один из любимых звуков. Он выпускает в воздух сладкий дым. — Спасти, значит, хотела? — А то, — Энн разглядывает свои руки. У противоположного берега паркуется полицейская машина. Лилово-красный свет озаряет их двоих, и Клаус, встрепенувшись, подхватывает толстовку, поднимаясь. — Ты чего? — Копы. — И? — Прижмут, — Клаус жмет плечами. — За травку, таблетки или тебя, если вдруг ты маленькая крошка. — Я не крошка, — она хмурится такой глупости. — Ну, значит, пойдем, — Номер Четыре протягивает ей ладонь. Энн завороженно смотрит на тлеющий косяк в его руке, и решение принимается моментально. Поднявшись, она смело шагает вперед. Сладкая, пьянящая свобода разливается по её телу, отгоняя колючий холод. Легкая свобода. Прекрасная. Позволяющая дышать полной грудью. Она смешивается с терпким дымом и пропитывает каждую клетку её тела.***
Едкий запах чужих духов почти сошел на нет. Когда Пятый жмет её к стене в темном коридоре, Энн не чувствует ничего, кроме головокружительно терпких ноток виски и кофе. Они погружаются на глубину. Туда, где дышит только тело. И она явно понимает это. Не испытывает стыда или неловкости. Просто смотрит прямо. Ожидает его хода. Непременно смелого. Характерного. Пятый, мягко прижав ладонь к её солнечному сплетению, скользит ею верх. Ребра ладони задевают грудь, и, как только бархат под пальцами, закончившись, предоставляет прямой доступ к коже — она не может сдержать судорожного выдоха. Пятый смотрит на нее горящим взглядом, пока Энн плавится под ощущением плотного и тесного контакта. Его пальцы, скользнув по ключице, поднимаются выше. Он сжимает её горло, медленно прислоняя затылок к деревянному косяку. Она хочет поцелуя. Глубокого и вкусного. Потому, что Пятый просто обязан охренительно целоваться. Но он медлит. И Энн вспоминает, что это игра. И её суть улавливается где-то на краю плывущего сознания. Потому, что такие, как Пятый, дают тебе то, что ты хочешь, только если очень хорошо попросить. Это не вызывает отторжения или обиженной улыбки — так, что нижняя губа дрогнет. Это правило, которое уже приказным мотивом читается в каждом движении Пятого, высылает только раскаленную волну возбуждения вниз её живота. Она даже ухмыляется. Так понимающе, что в глазах Пятого мелькает злость. Он едва хватает её за хвост, не давая выплеснуться между ними. Энн никогда не была покорной и никогда не играла по правилам. Пятый крепче сжимает её горло, и она, приоткрыв рот, проходится острым кончиком языка по собственным губам. Он даже сбивается немного. Жадно отслеживает тонкую ниточку слюны, которая тянется за кончиком языка, исчезая в горячем рту. А потом Пятый щурится и делает ещё один, последний, шаг к ней. Энн уверена, что даже сквозь платье и его костюм он чувствует, как колотится её сердце. Размашистые удары, которые собираются проломить грудную клетку, если она не получит желаемого сию минуту. Пятый перемещает ладонь на её подбородок и скулы, немного сжимает щеки, заставляя открыть рот шире. А затем легким нажатием поворачивает её голову вбок. Взглядом Энн упирается в темный древесный каркас, но перед лицом всё равно вспыхивают его глаза. Как только язык Пятого настойчивым касанием проходится по обнаженной шее, она непроизвольно выгибается к нему навстречу. Сдерживает стон и в момент ослабевшие ноги, потому что эта уязвимость будет прямым проигрышем. Слишком ранним. Тогда уж точно бьющим по самолюбию. Она хватается за Пятого, ища поддержки. Пока он бесстыдно вылизывает её шею посреди пустынного коридора, Энн руками цепляется за его пиджак. О, Фицджеральд был бы просто счастлив, люби он пряные кальяны чуть меньше, а бродить по собственному дому чуть больше. Руки сами собой ныряют под ровные лацканы. Энн мнет тонкую ткань рубашки подталкивая Пятого еще ближе. Вжимая в себя напряженное тело. Она чувствует упирающийся сквозь его брюки член. Прямо в её бедро, спрятанное за бархатным полотном, но даже в этот момент Пятый обходит её на пару шагов. Он прикусывает нежную кожу шеи и свободной рукой цепляет подол платья. Вдавливая её в деревянную опору, он проводит прохладными пальцами по горячему и обнаженному бедру. Она жмурится, потому что земля действительно начинает уходить из-под ног. Но темнота под веками не дает сосредоточиться — он настойчиво проходится костяшками пальцев по тонкому кружеву её трусиков. Над ухом раздается бархатистый смех. — Я же говорил, — Пятый кончиком носа скользит по её скуле и, повернув лицо к себе, заглядывает в затуманенные глаза, — мокрая. И даже тогда ей хочется огрызнуться. Напряжение, которое они наращивали в течение нескольких часов, не могло не перерасти в мокрые трусики. Это было ясно с первого прямого взгляда, движения пальцев и брошенного слова. И ей, в общем-то, уже плевать на то, что он говорил или предсказывал. На то, что он скажет или собирается сказать. Энн находит в его изумрудной радужке некий якорь. Пытается притормозить, просто, чтобы не рухнуть перед ним на колени в эту же минуту. Ведь набрасываться на малознакомых парней в доме своего друга — не очень-то вежливо? Но его пальцы всё еще у неё под юбкой. Ласково поглаживают влажную ткань, пока она пытается побороть желание сжать бедра и его руку. Когда, покинув жаркий плен, пальцы Пятого оказываются на её обнаженных плечах, она в шаге от того, чтобы протестующе захныкать. Но, внезапно, времени на это у нее не находится. Он отвлекает Энн уверенным движением. Пятый сжимает грудь двумя руками, очерчивает большими пальцами напряженные соски, слегка оттягивает чувствительную плоть. Щипает. Она всё же стонет, прикрыв глаза. Едва слышно, практически сквозь зубы. Пятый снова усмехается, а затем, сжав лямки платья, тянет их вниз по плечам. Энн распахивает глаза, пока он оголяет её грудь, поедая взглядом каждый открывшийся участок кожи. Его ладонь посылает невыносимо горячую и сильную пульсацию по телу. Энн рассредоточено осматривает пустующий коридор, в котором четкой фигурой является, разве что, Пятый и блестящая ручка двери, выглядывающая из-под его локтя. Небольшой рывок вперед, и её рука тут же нащупывает ледяной кусок метала. Замки глухо звякают, открывая толстую дверь. Энн бросает остановившемуся на секунду Пятому торжествующий взгляд. Плавный шаг вперед, на него. Чтобы он отступил, пропуская её вперед. Чтобы пройти совсем рядом, задеть его пах упругим бедром. И он действительно отступает. Пятый выглядит почти галантным джентльменом, пропускающим её в комнату. Стоит повернуться к нему спиной, почти совершить задуманное — скомканный на бедрах бархат сталкивается с тканью брюк — как рука Пятого властно опускается на её шею. Он, не разрывая контакта, продолжает крепко сжимать Энн. Надавливает большим пальцем на выступающий позвонок, вталкивая её в помещение. Он не дает вывернуться, но ей это и не нужно. Потому, что он не один любит играть. Она, не пройдя и трех шагов, тормозит. Делает резкий шаг назад, вытягивает руки за спиной, проходится ладонями по прессу и, опустив их ниже, обхватывает скрытый тканью член. Пятый ослабляет хватку на её шее лишь на четверть секунды. Сбитый с толку то ли удивлением от действий, то ли волной возбуждения, которая рождается под её пальцами. В любом случае, ей достаточно этой четверти. Она ловко выворачивается из его хватки. Энн, развернувшись к Пятому лицом, хватается за ремень, подталкивая его вперед. Дверь за спиной Пятого захлопывается с оглушительным грохотом, а пряжка ремня поддается дрожащим пальцам непозволительно просто. Энн падает перед ним на колени. Отчаянно, резко. Пятый смотрит на нее сверху вниз. Он улыбается одобрительно, но Энн, вместо робкой улыбки — той, которой зачастую его встречали в такой позиции — ухмыляется. Хитро и алчно. Почти воинственно. Пятый против воли уводит подбородок в сторону, хрустит шеей. Потому, что это всё еще бой. Крышесносящее сражение на вершине похоти и вожделения. Энн быстро стягивает брюки вместе с нижним бельем. Она разве что не мурлычет в предвкушении, руки уверенно ложатся на напряженные ноги, притягивая его ближе. Она облизывается, склоняясь к его бедрам. Пятый позволяет ей побыть главной не больше одного вдоха. Пока ресницы, трепеща, опускаются вниз, пряча томный взгляд. Пока она раскрывает губы, высовывая кончик языка. Это всё, что он может ей разрешить, потому что в следующий миг его пальцы зарываются в густые волосы, и он подается стоящим членом во влажный рот. Пятый рукой надавливает на затылок Энн, направляя, подталкивая. Мимолетно вспоминая, что чаще всего девчонки терпеть этого не могли. Всё время болтали какую-то чушь о том, что они давятся и им нечем дышать. А эта, похоже, получала только удовольствие. Губы Энн размеренно скользят по влажному от слюны члену, она вбирает его глубоко в горло, заставляя Пятого прикрыть глаза. Ей вкусно. И понимание этого факта вынуждает Пятого толкнуться навстречу её языку сильнее. Кончик её носа цепляет его оголенный (и когда только он успел избавиться от всех пуговиц на рубашке?) живот — он полностью входит в упругую глотку. Пятый, сцепив зубы закатывает глаза, запрокидывает голову, упираясь затылком в дверь. Он улыбается. Без презрения, насмешки или злобы. Кристально чистый спазм удовольствия, вибрирующим в её горле стоном, проходится по его телу взрывной волной. Дыхание застревает в глотке. Под веками рассыпаются горячие искры, прожигающие слоеную тьму. Пятый, сжимая кулаки, срывается на рык, когда она вбирает его член особенно жарко. Тянущим, тугим, сосущим движением, от которого сводит все внутренности. Глаза закатываются под веками, а изо рта вырывается уже ничем не приглушенный стон. Этот эмоциональный порыв сливается вместе с её вдохом, и Пятый, поймав себя балансирующим над пропастью, оттягивает Энн назад. Член выходит изо рта с влажным, сочным звуком. Который болезненной судорогой скручивает его натянутые до предела нервы. Она отклоняется, усаживается попой на пятки, и смотрит на него томным взглядом. Пока воздух горячей волной входит в его легкие, она тыльной стороной ладони смазывает остатки слюны с губ и подбородка. Расслабленным жестом. Простым и почти небрежным. Таким непосредственным, что Пятый не в силах не отследить каждую секунду, связанную с ним. Она облизывает губы, всё еще ощущая вкус его кожи. В общей линейке событий, кипящих вокруг его постели, он ненавидел целоваться. Они всегда воспринимали это как что-то слишком личное и близкое, потом висли на нем пуще прежнего, и не уходили по первому слову. Приходилось повторять и раз за разом обозначать положение и расстановку приоритетов. Пятый смотрит на Энн и вдруг решает, что ради поцелуя с ней он действительно переживет еще один уход, который будет воспринят, как вселенское оскорбление. Если вдруг она окажется не такой смышленой, как он подумал. Она удивлена. И засчитывает это своей победой. Совсем крошечной, но тоже считается. Пятый смотрит на неё пару секунд. Казалось бы, смеряет взглядом, но на самом деле будто что-то взвешивает в своей голове. И даже кипящая страсть стихает на эти секунды, а в следующее мгновение он немного наклоняется вперед. К ней. Сильные руки зарываются в волосы, обхватывая подбородок, тянут вверх. Она на негнущихся ногах встает, поддаваясь порыву. И его губы наконец-то находят её. Пятый действительно целуется охренительно. Она вжимается в него голой грудью, встречая грубый напор. Они натыкаются на мебель. Её поясница сталкивается со спинкой дивана, его рука сносит лампу на небольшой тумбочке. Кажется, Энн ругается сквозь поцелуй, просто потому, что это было больно. Но Пятый съедает это ругательство, и глазом не моргнув. В ней нет и намека на силы, чтобы дойти до кровати в гостевой спальне. Пальцы Пятого задирают подол платья и, прихватив край трусиков, избавляют её от лишнего клочка ткани. Она успевает лишь стянуть белую рубашку с его плеч. Пятый, крепко сжав её талию, разворачивает Энн спиной к себе — худые лопатки сталкиваются с крепкой грудной клеткой. Горячий член упирается ей в поясницу, а Пятый рукой прижимает её к себе, обхватив ладонью нежное горло. Его опаляющее дыхание проходится над её ухом, а затем он толкает Энн вперед. Колени тонут в мягкой обивке дивана. Она изгибается, подставляясь. Прикрывает глаза, чувствуя, как прохладный воздух комнаты проходится по мокрой плоти и бедрам. Пятый опирается одним коленом на диван. Она впитывает ощущения того, как прогибаются пружины под его весом. Он пальцами собирает её влагу. Энн жмурится, нервно сглатывая. Бедра сами расходятся шире, попа поднимается выше. Пятый — мастер в создании контролируемого хаоса. Она готова поставить на это все свои авторские права и приличную сумму в банке. Одна его рука уверенно ложится на её ягодицу, сжимая мягкую кожу, а вторая накрывает гладкий лобок. Пятый медленным движением размазывает смазку по её клитору. Она гнётся так сильно, что ей кажется, ещё немного, и раздастся хруст позвоночника. Энн вжимается возбужденными сосками в плотную ткань дивана, стараясь насадиться на пальцы Пятого, которые то и дело проходятся очень близко, но в неё так и не проникают. Энн хнычет, закусывая губу. — Для задающей много вопросов, — рука Пятого очерчивает линию позвоночника, пальцы собирают разметавшиеся волосы в кулак, — ты как-то очень плохо подбираешь слова. Он смеётся. Впечатления от незавершенного по его же инициативе минета немного стихают, и он снова чувствует себя способным контролировать происходящее. Грудная вибрация оседает в её жилах шипящим наслаждением. Кровь бурлит в венах так сильно, словно вместо лейкоцитов по тонким трубкам несутся стайки трепещущих рыбок. Пятый вводит в неё один палец — Энн дергается, сжимаясь. Его рука в её волосах оттягивает их назад, запрокидывая голову. Она подается к Пятому, стараясь ощутить его глубже. Тихий стон слетает с припухших губ (да, Пятый определённо целовался лучше всех на свете). Он наклоняется, ровный ряд белых зубов аккуратно впивается в девичье плечо. Энн прикрывает глаза, громко вдыхая через нос, набираясь сил или терпения в этой тягучей, как карамель, пытке. Ей даже кажется, что все получится. На один короткий миг она думает, что Пятый не сможет заставить её скулить и умолять о продолжении. Его голос пробивается в сознание острыми, горячими волнами. — Мой же вопрос только в том, сколько раз ты кончишь, когда я этого захочу. Он добавляет второй палец, и она тут же начинает задыхаться. То ли от тесноты прикосновения, то ли он плавности движения. Пятый немного разводит пальцы внутри неё, и она тут же с шипением вытягивает воздух сквозь зубы. — Хорошая, узкая девочка. Но она не слышит этих слов. Она воспринимает лишь их смысл. Вязкий, сладкий, делающий её кем-то другим. Пятый пробуждает в ней что-то тёмное. Расплескивает терпкую мглу, обращая её в сплошную податливость. И всё вокруг закручивается тугой пружиной, ослепляющим калейдоскопом. Она даже выпадает из реальности на какое-то мгновение. Потому что он всё еще двигается в ней, и это всё ещё лишь пальцы. Энн распахивает слезящиеся глаза, когда внезапная пустота в ней шаровой молнией бьет по мозгам. Она обнаруживает себя закусившей край шелковой подушки, сжимающей угол дивана до побелевших костяшек. Эхо её протяжного стона оседает на кончике языка. Ладонь Пятого хлестким ударом опускается на её ягодицы, вынуждая Энн всхлипнуть. — Правило очень простое и всего одно, — бархатистый голос Пятого возвращает её в мир. В хлипкую действительность, на пороге которой ей вряд ли удается удерживать даже призрачный баланс. Энн чувствует, как Пятый членом задевает её влажные, напряженные складки. И она делает это. Резко двигается назад, надеясь получить единственное, что ей нужно на всей этой грешной земле. Пятый отстраняется, и второй удар, несомненно, окрашивает её кожу ярко-розовым цветом. Энн обиженно хнычет, но замирает. Пятый возвращается в изначальную позицию, мягко проводит большим пальцем по возбужденной коже. Надавливая, раздвигая. — Ты кончишь тогда, когда я тебе скажу. Она, скуля, ерзает. Потирается бедрами друг о друга в нетерпении. Энн крепче сжимает попавшуюся под руку подушку. — Это понятно? Пятый снова дразнит её. Снова погружает один палец внутрь, и даже не до конца. Энн кивает. Судорожно и быстро. Раскрывает пересохшие губы, пытаясь вдохнуть и хоть немного прийти в себя. — Это, — Пятый заменяет палец членом. Всё еще не входя в неё. Всё еще удерживая её на грани ужасающего безумия, — понятно? — Да. Ей бы очень хотелось, чтобы голос звучал твердо. Но это теряет какой-либо смысл в её голове, как только Пятый, качнув бедрами, подается вперед. Медленно растягивая и заполняя её до конца. Энн теряется в этих ощущениях по щелчку. Потому что знает, подсознательно чувствует, что это обманчивое движение. Лживо бережное, абсолютно не подходящее им обоим. Когда Пятый почти полностью выходит из неё, она, закусив губу до онемения, закрывает глаза и сама насаживается на него. Он шипит. Разъяренно впиваясь пальцами в её бедра. Она вскрикивает. То ли от звонкого удара по заднице, то ли от того, что Пятый, наклонившись, перехватывает её запястье. Он заводит руку Энн за спину, фиксирует запястье под своими пальцами и входит в нее снова. Размашисто, грубо. Махом стирая призрачную грань аккуратности. Выбранный Пятым ритм абсолютно идеально укладывается в картину её мира, но обещает ей умирать долгой и блаженной смертью. Энн стонет, закатывая глаза. Сознание просто ускользает под этим чувством наполненности и страсти. Ей, кажется, что пальцы Пятого навечно останутся впаянными в её запястье: с такой силой он сжимает кожу, удерживая её на месте. Она сгибается под ним, не в состоянии контролировать хоть толику процесса. Захлебывается раскаленным воздухом, глотает свои же всхлипы, пока Пятый, замедляясь, скользит рукой к основанию её бедер. Он почти прижимается своей грудью к её влажной спине. Энн затихает под ним. Зависает в искрящемся ожидании каждой напряженной мышцей. Сладкая судорога жаркой истомой прошивает низ живота. Пятый, щурясь, с хищным наслаждением разглядывает её затылок. Пропитывается этой живой беспомощностью, запоминает каждое едва заметное движение её бедер. Всё что угодно, лишь бы он продолжал. Никакой остановки. — Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Она шепчет это. Себе под нос. Сумасшедшей скороговоркой. Забывая, что он слышит её. Практически не улавливая его прохладное дыхание на горячей коже. Уголок губы Пятого дергается в нервном спазме, и, если бы она видела это, то знала бы, что эта реакция у него возникает не только в негативном ключе. Его задело. Эта податливость, моментальное поклонение, которое, он уверен, в любой момент могло сбросить его с себя и заставить молить о пощаде. Это непокорство можно сбить только ненадолго, превратив Энн под собой в скулящую суку. Он накрывает ладонью набухший клитор, и она действительно скулит. Едва слышно, но он совсем рядом. И эта слабость будет отомщена. Пятый чувствует это так же явно, как мурашки, которые, пробежавшись по его затылку, прячутся за линией роста волос. Её голос высылает эти колючие разряды под его кожей. Он склоняет голову, выражая чистосердечное любопытство, двигая ладонью чуть быстрее. Пятый языком оставляет идеально ровную и влажную дорожку между лопаток Энн. Улавливает, как она тут же реагирует на его движение, и погружает в неё член до конца. Он носом цепляет кончик её уха и не дрогнувшим голосом проводит алую черту в задыхающемся сознании: — Можно. Она кончает. Ярко и громко. Горячие волны и импульсы бьют вниз живота. Натянутое тело содрогается. Крепче сжимает Пятого внутри. Он закрывает глаза и запрокидывает голову, впитывая её протяжный полувскрик. Энн дергается вперед, и он позволяет ей это. Она отстраняется, вырывается из его хватки и сворачивается на диване. Мелкая дрожь проходится по телу, пока её накрывает волнами почти болезненного удовольствия. Пятый, стоя на коленях, смотрит на нее наигранно снисходительно. Дает ей возможность отдышаться, но, спустя несколько длинных секунд, она вскидывает голову, опираясь руками на подлокотник. Оборачивается к нему, и густые локоны снова рассыпаются по плечам. На лице Пятого сплошное самодовольство, на её — ошеломление вперемешку с вызовом. — Ублюдок, — бросает она свистящим шепотом. Он открывает рот, чтобы отдать приказ. Но она оказывается быстрее. Облизнув губы, Энн на негнущихся ногах поднимается, бросается к нему навстречу и впивается в его рот требовательным поцелуем. И они оба падают. В мягкие подушки дивана, в полный котлован лавы. Вот, что они сделали с обстановкой вокруг. Облили бензином и бросили спичку, даже не глядя. Он перехватывает её волосы в этом стремительном порыве. Наматывает локоны на кулак и дергает, заставляя посмотреть ему в глаза. Но она встречает его таким взглядом, что легкие скручивает узлом. Энн толкает его на спинку дивана, собирается устроиться сверху. Он оттягивает волосы сильнее, склоняя её голову набок. И это не останавливает Энн. Только распаляет. Она раздвигает ноги — колени скользят по изъеденному тканной вышивкой полотну — и насаживается на него до конца. Он теряется в этом тесном и влажном жаре, выпускает ее, разжав пальцы. А она, устроившись поудобнее, поворачивает свое покрытое легким румянцем лицо. Кончик языка, очертив контур губ, задевает уголок рта. Она смотрит прямо ему в глаза, пока снимает платье через голову. Пока, плавно раскачиваясь, игнорирует его руки, которые, блуждая по телу, легко пощипывают чувствительную кожу груди и соски. Энн смотрит, и Пятый вдруг понимает — она утопит их обоих в этой жаркой мгле. Потому, что комната теряет очертания, оставляя только черные глаза и молочный блеск кожи. Она приподнимается, почти выпустив его из себя, а затем снова опускается и сдается. Пятый перехватывает инициативу, прижав её к себе, обхватив руками ягодицы. Насадив на себя, не давая возможности дернуться. И первый всхлип он проглатывает очень быстро. Пятый до хруста распахивает её рот, надавливая на подбородок большим пальцем. Целует её очень глубоко, пока она бесконтрольно трется об него. И даже сейчас он выхватывает ведущую роль, меняя угол проникновения. Перестраивая темп. Энн отрывается от искусанных ею же губ Пятого. Запрокидывает голову, чувствуя близкий конец. Пальцы срываются с его плеч, оставляя белые полосы на коже. Пятый тянется вперед, зубами цепляет её сосок. И, кажется, снова разрешает ей кончить. Она уверена лишь в том, что вряд ли теперь вообще когда-либо сможет испытать оргазм без этого голоса, который затягивает удавку на её шее. Пятый перехватывает ее горло, резче входит в теряющее ритм тело. Пятый. Пятый. Пятый. Потолок, покачнувшись перед её глазами, выплескивает тонны темноты из-под каждого вензеля дорогой лепнины. Она ширится и опадает прямо Энн на плечи. Оргазм стирает все её мысли. Последнее, что Энн чувствует перед тем, как пленяющая судорога захватит каждый миллиметр её тела — Пятый тоже на грани. Член внутри нее характерно напрягается, и Энн соскальзывает с него. В любой другой ситуации она бы посчитала это сумбурной суматохой, но с Пятым все эти действия по наитию чувствуются как никогда правильно. Её колени срываются с дивана, и она тут же наклоняется к нему. Обхватывает его член губами, проводит языком, слизывая свой же вкус, и берет его, до конца расслабляя горло. Пальцы Пятого тут же находятся на её затылке, и он бедрами толкается вперед. Ослепляющий оргазм стирает его с лица Земли. Пятый готов поклясться чем угодно, начиная от собственной комнаты в Академии, заканчивая каждым днем в апокалипсисе — он умер. Пока в оглушительной тишине слышно лишь их сбитое дыхание и то, как она, святые боги, сглатывает, он лишь пытается уговорить себя открыть глаза. Предметы в комнате наконец начинают принимать резкие очертания. Энн сидит у его ног. Убирает непослушными руками налипшие на лицо прядки. Мазнув по виску, уничтожает капельку соленого пота. А затем поднимает на него темный взгляд и, убедившись, что Пятый следит за каждым чертовым вдохом, проводит подушечкой большого пальца по нижней губе. Стирая каплю его густой спермы. Добивая Пятого прямым выстрелом в висок. Губы Пятого складываются в улыбку лишь по случайной привычке. Ему просто нужно несколько секунд, чтобы прийти в себя и вернуть хоть какие-то здравые мысли в абсолютно пустую голову.***
Она пачкается сырным соусом. Желтые маслянистые капли растекаются по рисунку постера Властелина Колец на её груди. Клаус, хрюкнув, заходится заливистым смехом. Они сидят в дальнем углу круглосуточной забегаловки для дальнобойщиков. Воздух пахнет дешевым кофе и сгоревшими тостами. Энн отмахивается и тянется за салфеткой, пока Клаус корчит рожу проходящей мимо официантке. Она бросает недовольные взгляды в их угол, стоит им приземлится за столик. Клаус водит рукой над рассыпанной по столу картошкой фри. — И ты бросила его только потому, что какой-то парень на вечеринке был очаровательно хорош? — Но-но, — Энн отбрасывает скомканную салфетку на стол: футболку всё равно спасет только машинная стирка. — Во-первых, «хорош» — это не то слово, которым можно описать всё происходящее. А, во-вторых, парень с вечеринки относится к этому лишь косвенно. — Ага, — Клаус, зачерпнув долькой картошки соус, бросает её ей в лицо. — Так бы и сказала, что у него член больше. — Да черт, — Энн забрасывает упавшую на колени картошку в рот и большим пальцем стирает соус с нижней губы, — причем тут член вообще? — Расскажи давай, — Клаус вытягивает ноги под столом и смотрит на неё, хихикая. — Планируешь встретиться с ним снова? — Я… — она теряется. — Не знаю.***
Холодная вода обжигает разгоряченную кожу. Энн ополаскивает лицо, стирает размазавшуюся по щекам тушь и долго смотрит в своё отражение. Абсолютно потеряв счет времени, она поправляет волосы, прячет случайный и почти незаметный кровоподтек на груди за бархатистой тканью и выходит в комнату. Та, конечно же, пуста. И это почти не цепляет её. Пятый, удаляясь, потерял серебристую запонку и открыл окно. Прохладный ночной воздух безуспешно борется с запахом секса. Она уверена в том, что Пятый всегда оставляет после себя призрачный вкус кофе и пустоту. Чего-то другого она не ждала. Энн крутит в пальцах украшение, а затем оставляет его на столике. И, хмыкнув, уходит. Дом Фицджеральда всегда полон музыки. Особенно по пятницам. Энн находит хозяина, легко целует его в щетинистую щеку и обещает заглянуть еще. Она забирает свой клатч, проходя мимо покерного стола, подсказывает знакомому выгодный шаг и, махнув бармену, растворяется в темноте дворика. Пятый находит её у самых ворот. Она звенит ключами и монетками: в небольшом пространстве клатча потерялся мобильный телефон. Он появляется из вспышки, прямо за её спиной, и она испытывает возбуждающее ощущение дежа-вю. Она вскидывает брови в немом вопросе, но он лишь открывает калитку, пропуская её вперед, и так же молча помогает поймать такси. Машина, сверкнув фарами, останавливается, и она, открыв дверь, замирает. Тяжелый взгляд сверлит ей затылок, не дает уйти. — Что? Она оборачивается и вдруг замечает в его руках стакан с виски. Пятый долго смотрит на неё. Сначала ей кажется, что с ненавистью. Затем возникает ощущение, что он вылизывает её взглядом. В конечном счете, он поднимает бокал ко рту и в два глотка допивает его содержимое. Таксист нервно покашливает, и Энн сжимает ручку двери сильнее. Знакомая истома зарождается внизу живота без видимых на то причин. Пятый оставляет стакан на асфальте. Прямо у её ног. Он обходит машину с другой стороны, а она несколько секунд смотрит себе под ноги, прямо на маленькую стеклянную башню, стоящую в метре от её туфлей. Фицджеральд обещал выследить придурка, который оставляет пустые стаканы по всему дому, но Пятому эта шалость сойдет с рук. Как и сходит всё остальное в этом высшем свете. В котором он затесался ради коротких юбок и хвалебных речей. Она знает, кто он такой. И вопрос о том, как долго он собирается убегать от реальности своей настоящей жизни, жалит кончик её языка. Энн садится в салон, захлопывает дверь и называет адрес. Таксист бросает ей короткую улыбку в зеркало заднего вида и заводит машину. Пятый цокает языком и извлекает из кармана несколько купюр. Он бросает их за пластиковую перегородку. — Двадцатка только за то, что ты не будешь смотреть в зеркало заднего вида, — Пятый звучит серьезно и грубо. — А если посмотришь, я тебе мозги вышибу. Она улыбается, а его рука опускается на её обнаженное колено.***
Энн дует на свежую ссадину на своей коленке, теребит пальцами край порванных джинс, пока Клаус бродит по своей комнате, открывая ящики стола и тумбочек. Ищет то ли салфетки, то ли хоть какое-то подобие аптечки. Рассвет уже давно превратился в утреннее солнце. Редкие лучи пробиваются в его комнату сквозь щели в плотных шторах. Клаус размахивает рукой с зажатой в пальцах сигаретой, рассказывает какую-то смешную историю. Энн трудно назвать её веселой, ведь речь идет о деспотичном отце и его детских проделках, но Номер Четыре заразительно хохочет, и она не сдерживает улыбки. Они много смеются этой ночью. Надрывают животы, перебивая друг друга в эмоциональном порыве. Она даже предлагает быть немного потише, когда он приводит её под своды своего дома, но Клаус отмахивается, настаивая на том, что к шуму здесь все привыкли. Он бросает затею найти хоть что-то к случаю. Клаус выдает ей серое полотенце огромных размеров и кивает в сторону неприметной двери. — Иди в душ, — он падает на кровать и, выхватив из горы пледов пульт, щелкает кнопками, — там и обеззаразишь свою коленку. — Ох, мистер, — она приседает в шутливом реверансе. — Вы сама вежливость! — Истинный джентльмен, — Клаус включает утренние новости. — Иди уже, а я, как настоящий супергерой, послежу, не случился ли этой ночью очередной апокалипсис. Они смотрят друг на друга пару секунд, а затем снова заходятся в громком хохоте. Отсмеявшись, Энн отворачивается. — Тебя… — голос Клауса звучит тревожно, но она занята тем, что выпутывает резинку из собственных волос. — Тебя тут по телику показывают. — Угу, — Энн, освободив последний локон, победно улыбается. — Ничего удивительного. Она пропускает беспокойный оклик за своей спиной. Дверь в комнату Клауса распахивается, и на пороге появляется злой, как черт, Пятый. Он, игнорируя Энн, даже не глядя в её сторону, обращается к брату: — Ты меня до печенок задолбал! — зло бросает Пятый. — Я с четырех утра слушаю, как ты тут с потолком разгова…. Пятый замолкает. Одним мгновением. И это пугает её. Совсем немного. Он смотрит прямо на экран телевизора широко раскрытыми глазами. — Да, меня показывают по телеку, что вы как дети! — Энн отбрасывает полотенце на тумбочку и, сжав кулаки, оборачивается к Клаусу, бормоча себе под нос: — А ты, Пятый, так вообще пример гостеприимства. Она проглатывает всё то, что собиралась сказать после этого. Пятый, неверяще щурясь, делает несколько шагов вперед. Вроде и задевает её плечом, а вроде и не касается совсем. Клаус переводит испуганный взгляд с неё на Пятого и обратно. Энн хмурится. Тонкие брови сходятся на переносице, а нервная улыбка растягивает уголки губ. Полотенце, которое она отбросила на тумбочку, висит на краю кровати Клауса. Тишина поглощает каждый метр мрачной комнаты. Пожирает плакаты на стенах, стертый ковер под ногами и хрипящий звук телевизора. «Тело девушки было обнаружено поздней ночью. Подозреваемого в убийстве уже разыскивает полиция. По версии ближайших знакомых, Энн Мерфи мог убить её бывший бойфренд. Преступление могло быть совершено на почве ревности. По предварительным данным, жертва была застрелена из шестимиллиметрового револьвера. Выстрел был единичным. Убийство произошло сегодня, 13 сентября, между полуночью и часом ночи». Энн, не моргая, смотрит, как на пышущем помехами экране люди в форме заворачивают её тело в черный мешок. Укладывают её на каталку. И толкают к ближайшей машине скорой помощи. Оператор местной службы новостей крупным планом показывает свисающую с каталки руку. На тонком запястье болтается черный фитнес-трекер и серебристый браслет. Она прислушивается, напрягает слух, что есть мочи. И не слышит ни единого биения сердца в своих венах.***
— Черт, — Клаус чешет россыпь прыщей на предплечье. — Надо завязывать с шоколадками. — Надо завязывать с наркотой, — Энн рассматривает синие вены на бледной коже, краем глаза замечает черную татуировку в виде зонта. — Или хотя бы переходить на более качественную. Слушай, я хотела кое-что сказать тебе. Тот парень с вечеринки… — Ох, ты снова про этого неземного красавчика? — Клаус дергает ручку круглосуточного магазина. Дверь не поддается, и он, подняв глаза, замечает надпись «Закрыто». — Сколько времени? — Клаус поджимает губы. — Может, что-то в этом гнилом городе УЖЕ открылось. — Ха, — Энн стучит ногтем по мертвому экрану фитнес-брасслета. — Не знаю. Батарейка села. — Ладно, — Клаус пятерней зачесывает свои отросшие волосы. — Пойдем, кажется, в Академии завалялась бутылка бурбона. Он спрыгивает с небольших ступеней у дверей магазина и, распахнув руки, наступает на Энн. Поймав её в свои объятья, он крепко обнимает её, а затем, поставив на землю, забрасывает одну руку на девичье плечо. — Так что там с тем парнем с вечеринки?