Упоение скафизма.

Независимо от даты, погоды или собственного самочувствия, господин Левиафан всегда приходил рано утром в комнату, что находилась прямо напротив его кабинета. Он стучал три раза, и, не дожидаясь ответа, заходил внутрь. Касался пальцами висков возлюбленного и широко улыбался, когда шептал ему на ухо о том, что стоит просыпаться. Йонан всегда вздрагивал и лишь неловко улыбался, смущаясь присутствию хозяина поместья. Тот же, в свою очередь, всяко игнорировал заметное беспокойство и объяснял его тем, что Йон не привык к роскошным кроватям и просто не может выразить свою благодарность. Но он не обижался – ему было достаточно посмотреть в глаза любимого, чтобы быть счастливым. Глаза могут говорить много больше, чем их владелец. Они скрывают то, что находится в месте, перекачивающим кровь по артериям. Скрывают те вещи, которые губы никогда не рискнут произнести. Вещи, которые игнорируют, если они промелькнут в голове хотя бы на секунду. И Левиафан знал обо всех вещах, что скрывали янтарные глаза. Лишь поэтому он так заботливо следил за работой поваров, прежде чем лично отнести Йонану завтрак в постель. Поэтому он наступал на каждую ступеньку, делая короткие шаги: еда не должна потерять идеальный вид. Ведь все, что господин делал для своего возлюбленного – было совершенным. Хозяин поместья сидел на краю кровати и уходил только когда тарелка оказывалась пуста. Его мальчик всегда должен быть сытым и здоровым. Конечно, Левиафан в любое время мог созвать сотни врачей ради лечения возлюбленного, но никогда бы не смог простить себе то, что не уследил за здоровьем дорогого человека. Любая болезнь приносит боль и дискомфорт. Господин лишь допускал мысль о том, что Йонан бы чувствовал нечто подобное, как его начинало тошнить от переживаний. И это вызывало тревогу где-то в груди. В той самой, где сердце билось с бешеной скоростью, когда в голове появлялись мысли об умоляющих глазах и счастливой улыбке. «Ах, мой милый-премилый Йонни..» — Спасибо за превосходный завтрак, господин, – совсем тихо говорил Йонан, виновато отводя взгляд куда-то в стену. — Рад, что ты признаешь это, – отвечал Левиафан, прикрыв глаза от благодарности любимого. В такие минуты нежности, хозяин поместья поднимался с кровати и, поцеловав любимого в лоб, уходил из комнаты. Йонан наблюдал за широкими шагами мужчины совершенно спокойно и как-то измученно. Господин говорил, что это из-за недавнего пробуждения, но сам юноша не мог понять причину своего утомления. Может, он действительно просто не до конца привык к мягким подушкам, обернутым в шелк. Все вокруг было мягким: мебель, одежда, ковры. Лишь фарфоровая тарелка на подносе была отличным предметом в комнате. Хотя втайне Йонан признавал, что в комнате было две хрупкие вещи, способные разбиться на куски: тарелка и он сам. ***** Шелковый халат спадал с плеч, опускаясь на пол и оголяя костлявые ключицы. Приятный запах зажженных свечей наполнял всю комнату, обставленную богатой мебелью. Левиафан осторожно касался руками чужого тела, проходя по каждому изгибу. Он вдыхал аромат возлюбленного, уткнувшись в его тонкую шею, и улыбался как ребенок. Запах персиков, мяты и сена. Так необычно и столь по-родному, что хочется плакать от любви. Плакать можно по-разному. Из-за счастья, которое дарит судьба. Из-за гордости за дорогого человека и его успехи. Или из-за неимоверной боли, что сжирает изнутри, как мерзкое насекомое, оставляя тебя пустым куском плоти с изъянами. Плакать можно по-разному. Говорят, что если слеза потекла из правого глаза – человек плачет от счастья, а если из левого – от боли или горя. Но Левиафан никогда не верил в эту байку. Он злился из-за одного её существования. Он ненавидел эту присказку, потому что слезы его, ах, его милого Йонни, которому он дарил свою любовь каждую ночь, капали с левого глаза. Йонан почти никогда не говорил – ему с большим трудом давались обычные слова, которыми все слуги разбрасывались куда не попадя. Легко молчать, когда цвет горла напоминает ствол пильчатой вишни. Разодранное, жгучее и болезненное. Каждое слово надавливало на глотку, вновь заставляя кровоточить мягкие ткани. Как больно и отвратительно. Хочется пропасть в небытие от боли, которая никогда не кончается. Согнуться пополам и заплакать от безысходности. Ничего не может быть изменено и ноги каждый день опускаются на привычный паркет. Паркет, с которого потом поднимал господин и одаривал самым страстным поцелуем на свете. Время, когда их губы соприкасались в поцелуе, уступало реальности и нехотя останавливалось, давая влюбленным пропасть в этой пустоте. Только они двое и никого больше. Никого, кто бы понял. Йонан почти никогда не говорил. Но в те моменты, когда Левиафан нависал над хрупким юношей и оставлял следы на его теле, все поместье слышало истошные крики брюнета. «Господин просто зверь в постели, раз мальчуган так кричит» – то и дело сплетничали кухарки, втайне завидуя Йонану. Его тело было покрыто багровыми пятнами и углублениями от укусов. Левиафан считал их чертовски привлекательными и предполагал, что они нравятся носителю так же, как и ему. Знаки покорения, укрощения и принадлежности. То, что связывало двух партнеров одним из шести видов чувств. Глаза видели доказательства их любви в улыбке господина и следах Йонана. Уши слышали крики из комнаты и шепот о любви хозяина поместья. Язык ощущал соленый вкус мокрой дорожки от груди к паху. Нос вдыхал запах пота после нескольких часов в постели, что проводили вместе возлюбленные. Руки касались чувствительных частей тела, гуляя по ним то плавно, то невозмутимо набирая скорость. Вестибулярный аппарат обоих мужчин не позволял им покинуть объятия друг друга и навеки кануть в фьорд. Их крепкую любовь могло доказать на свете каждое существо и сама материя. А Йонан лишь глупо улыбался, когда хозяин поместья был одним из защитников этих вещей. Был первым в списке, кто кричал об их огромной любви. Первым и единственным. ***** Худощавый юноша знал, как болит рука. Он помнил, как могут болеть ноги. Как щипят ссадины и пульсируют ушибы. Он ощущал это. Но он не мог понять – а как болит душа? То, что испытывает Йонан – боль? Это было похоже на пустоту, на дыру в груди, которая увеличивалась с каждым словом любимого. Может ли душа чувствовать? Существует ли вообще эта душа? Каждый день Йон слышал треск чего-то хрупкого. Он смотрел на окно, но оно оставалось целым. Это разбивалось не стекло в доме. Это разбивался он сам. Как разбилась и та фарфоровая тарелка в один из пасмурных дней. Господин Левиафан тогда обрабатывал рану на руке юноши. Дорогие мази, самые прочные бинты, и, как говорил сам хозяин – аккуратность его любви. Каждый оборот ткани вокруг ладони был медленным и плавным. Словно лебедь плывет по воде – плыли руки Левиафана. Брюнет долго наблюдал за заботой господина. Долго думал над тем, что чувствует сейчас. Запах свечей, сырости и земли. Такой запах был у его мужчины. Аромат их любви и счастья. Точно как и в та ночь с перебинтованной ладонью, Йонан смотрел в глаза помещика. Господин тогда шептал что-то о поддержке, о том, как он рад помочь. Говорил, что всегда выслушает и прижмет к своей сильной груди. И мальчик хотел поверить в это. Он хотел оставить ладонь на весу, позволить Левиафану коснуться её и переплести пальцы. Готовился довериться и упасть в объятиях рук, что самопровозгласили себя «любимыми и родными». Но он медленно опускал кисть к простыням, на которых сидел. До тех пор, пока не оставил себя под защитой собственной слабости. О какой надежде он думал, когда тянул ладонь к роскошным одеяниям в виде господина? О принятии и понимании? Любые его слова обращались в слова любви Левиафана. Каждое предложение было использовано против него, украшенное любовью. Любовь. Любовь. Любовь. Любовь. Любовь. В книгах, которые матушка Йонана читала ему перед сном, любовь всегда описывалась благородной и сильной. Герои были готовы умереть ради счастья любимого. Они проходили через огонь и воду, лишь бы увидеть улыбку на родном лице. Принц всегда спасал принцессу – оберегал её и ценил больше всего на свете. Так описывали любовь в сказках. «Сказка – выдумка, ложь; повествование о несуществующих событиях» — говорил Левиафан, когда юноша смотрел на него с прискорбием. Он был абсолютно прав. Но ведь любовь, которую выдумали, звучала так правильно, сладко, приятно. И та любовь, которую дарил господин, была совсем другого вкуса. Гнилая, отврати.. Большего количества слов Йонан не мог подобрать – хозяин поместья переживал, что у него снова будет болеть голова от излишних тревог. Всегда удобно, когда люди не думают, а лишь слушают-слушают-слушают. Левиафан так сильно любил послушание, что не мог перестать целовать «глупое лицо Йонни», когда тот кивал от безысходности и пелены на глазах. Когда сердце в кандалах, а мозг готовится к мучительным пыткам. Кто тот человек, что прижимает Йонана к своему телу? Что заключает в крепкие объятия и шепчет про любовь на ухо? О чем он шепчет..? Левиафан говорит про добро и правильные поступки, говорит про привязанность, но что такое «слова», когда в мире существуют поступки? Почему какое-то действие может разрушить предложение? Почему одно движение ломает текст? Йонан не мог понять, почему рот господина произносит одно, а руки сжимаются на его горле. Это проявление любви? Что чувствует юноша к тому, кто скалится, смотря в его я-н-т-а-р-н-ы-е глаза? Почему все, о чем говорит Левиафан – любовь, чувства, совершенство? Являются ли его действия по-настоящему такими, какими он хочет их представить? Каждое утро господин приносит завтрак в постель. Какая жалость. Помещик всегда укрывает Йонана теплым одеялом. Так неправильно. Левиафан никогда не покидает поместье, чтобы его любимый не скучал. Это, должно быть, шутка. Хозяин всегда помнит о возлюбленном и дарит ему дорогие подарки. У кого они куплены? Левиафан всегда нежно целует юношу в губы. Господин делает невероятно много вещей ради счастья своего любимого. Ради счастья своего любимого отражения в большом зеркале. Отражения в зеркале тоже умеют сгорать. ***** Йонан смотрит на здание прямо сейчас. Его янтарные глаза блестят с ещё большим оттенком. В отражении глаз – горящее поместье. Даже стоя на большом расстоянии от пожара, юноша слышит крики. Стеклянные глаза не позволяют закрыться или отвести взгляд: «Смотри. Прямо сейчас смотри на то, как горит огромный дом, в котором ты существовал. Прямо сейчас напряги уши и послушай, какие истошные крики доносятся издалека. В то время, когда ты вопил от невыносимой боли из спальни, ни одна душа не пришла на помощь. Они чувствуют сейчас ту же боль, что чувствовал ты? Нет, они сгорят за несколько минут, а твои мучения длились бесконечно – ты потерял счёт времени после четвертого надругательства Левиафаном. Или, быть может, это произошло, когда он впервые оставил на твоем теле сотни следов от хлыста? Но почему же ты плачешь сейчас? Тебя расстраивает, что ты больше не почувствуешь себя любимым?» Нет. Все не так. Ведь Левиафан лично следил за готовкой еды. Ведь господин снимал шёлковые пижамы с тела. Он же говорил о любви. Говорил. Но больше никогда не скажет. Йонан падает на колени, хватаясь за вьющиеся волосы. Он вскрикивает и не понимает отчего – ведь поместье сгорает вместе с его владельцем. Левиафан никогда не прикоснется к его телу больше. Не будет истязать и душить своими сильными руками. Теперь Йон может быть свободным. Вернуться к любимой семье, устроиться на первую работу, улыбаться и радоваться беззаботной жизни. Его раны полностью заживут, оставляя на память лишь уродливые шрамы. Любые шрамы ценны: они напоминают о тех чертах, которых человек сумел победить. И Йонан смог тоже. Поднимая глаза на оранжевый свет, брюнет глупо улыбается. Его взгляд пуст, а на лице сплошное блаженство, смешанное со страхом. Это упоение победой. Это упоение пытками. ***** Независимо от даты, погоды или собственного самочувствия, господин Левиафан приносил завтрак в постель для юноши в комнате. Касался пальцами его висков и широко улыбался, когда шептал. Он шептал ужасные вещи таким мягким голосом, что заставлял Йонана дрожать. «Если ты не откроешь свои глаза, я брошу тебя в подвал с мусором и буду кормить тебя молоком с мёдом. А потом скормлю насекомым в болоте. Только представь, как они разрывают твою бледную кожу» – говорил помещик в один из дней. Левиафан знал обо всем, чего боялся Йонан. Лишь поэтому он так заботливо следил за работой поваров – в каждой тарелке должно быть огромное количество ипекакуаны. Той самой, что вызывала сильнейшее отравление, а вместе с ним – рвоту. И тошнота эта была столь частой и сильной, что разрывала глотку юноши в кровь и лишала дара речи. Как возможно говорить, когда горло ободрано и приносит лишь сильную боль? И Левиафан знал. Знал, что за звуки доносятся из туалета и почему Йонан молчит. Знал и был готов умереть от своего превосходства. Он бы никогда не позволил ни одному медику и взглянуть на плод своих творений. Йонни может плакать от боли только рядом с ним. Этот юноша может быть только рядом с ним. Запах персиков, мяты и сена. Брюнет всегда был привязан к постели, когда господин заходил ночью в комнату. Сколько бы раз они ни делили ложе, мальчик не переставал вырываться и кричать. Но крики эти были столь возбуждающими, что господин ничего не предпринимал. «Кричи, мой милый Йонни, пусть твои соловьиные песни слышит все поместье». Он плакал от боли и унижения. Плакал от крови и пульсации где-то снизу. Истерил от побоев и горя безысходности. А Левиафан продолжал говорить о чертовой любви! Каждый раз, когда Йонан умолял остановиться, он слышал в ответ, что хорошие мальчики так не поступают. Что хорошие мальчики принимают всю любовь, что дарят им их господины. Запах свечей, сырости и земли. И в такие моменты юноша хотел умереть. Пропасть навсегда от всего, что его окружало. Кануть в безмятежность и потеряться в пустоте. «Помогите мне, услышьте меня», но никто не понимал и не видел. Смерть – слишком огромный подарок судьбы для тех, кто о ней просит. ***** И сейчас смерть пришла к тому, кто о ней не мечтал – к господину Левиафану. Как она жестока. Забирая с огнем мучителя, она оставляла мученика страдать дальше. Вздрагивать при виде мужчин. Плакать и блевать от воспоминаний. Ненавидеть себя и собственную слабость. Никогда больше не испытывать радость. Пытаться убить себя, но всегда выживать. Жить, но жалко существовать. Никакой любви не было с самого начала. Никакой любви не было и в конце их истории. Йонан направляется в сторону поместья, не в силах поверить в настоящее. Нелюбовь. Страдания. Смерть. Огонь. С в о б о д а. — Покойтесь с миром, господин Левиафан. Пусть огонь будет вашей самой сильной болью, – шепчет в небо юноша, – вы любили меня. А я всегда буду вас ненавидеть.