Вуал дал обещание

Небо хмурилось, чувствуя беду. Где-то издалека был слышен жуткий гул, что с каждым дуновением ветра уходил дальше, оставляя лишь осадок. Густой осадок страха и ужаса. Каждый сейчас знал о том, что ждёт их дальше — пустота. Юнги вёл коня своего супруга по дороге, где ждал его Хосок, готовый ехать в долгий путь прямо к битве, к ужасу, что был в таком далёком мире отсюда. — Верни мне моего супруга живым, — тихо просил Юнги у бурого коня, поглаживая морду. — Верни мне его, чтобы я мог его ещё раз поцеловать. Верни мне его целым, прошу… Юнги подводит коня к супругу, опустив голову вниз. Ведь знал, что не может супруг уделить ему внимания прилюдно, боялся на него глаз поднять, губу прикусывал. Вокруг столько людей собралось, столько омег провожало своих любимых в страшное место, откуда они могли не вернуться. У всех руки тряслись, все взгляд свой в землю опускают, поднять не смеют. Не позволено, ругать и порицать будут. — Любовь моя, — слышится шёпот Хосока, что подхватывает пальцами подбородок чужой. — Я вернусь. Обязательно. Омега глупо ресницами хлопает, руку большую и сухую перехватывает, сам каждую костяшку выцеловывает, нежность свою дарит, получает взамен тёплый лёгкий поцелуй в губы, словно летний ветерок. Он отпускать супруга не хочет, рядом желает его оставить, проводить с ним обычные вечера, весело попивая вино рядом, получая удовольствие с того, что Хосок позволяет столько правил нарушать. Даже при своих друзьях, он ему позволяет за стол садиться, рычит на своих товарищей, если те собираются слово против сказать. Не смеют они хозяину дома перечить, весь быт портить. Вновь взгляд на Хосока поднимает, пальцами цепляется за ладонь, к сердцу прижимает и широко улыбается. — Вуал меня к тебе принесёт, одного не оставит, — всё также улыбается Хосок, вновь чужие губы накрывает и щеку всё поглаживает. — Принесёт, он мне пообещал, — кивает Юнги, носом шмыгает тихо и слёзы выступившие смаргивает. — Обязательно мне тебя вернёт… Кивнув, альфа отходит от своей любви и седлает коня, что верно ждёт, поводья натягивает и напоследок оборачивается, чтобы отправить супругу улыбку свою широкую. Юнги ведь следит за тем, как напряжена чужая спина, как белеют костяшки, что держат поводья. У него у самого всё в поджилках трясётся, руки мелко дрожат, а в сердце словно клетка для заточенной там птицы, что свободы просит. Он бы сорвался с места за конём, чтобы отправиться с супругом на поле боя, раз он выбрал этот путь. Но не суждено омеге оказаться там, как не суждено иметь хоть какие-то права здесь. Многие альфы на них падки, слабость к ним имеют, поэтому и не позволяют ничего делать, только по дому хлопотать да с детьми сидеть. Проводив супруга взглядом, Юнги понуро поворачивается к дороге к дому, за которым так тщательно сам следил, в котором уют вместе с альфой создавал, гнездышко своё вил. Все молодые омеги внимательно за ним следили, за румянцем, что на щеках его красовался. Он медленно шёл к своему дому, что вмиг опустел без частички его души.

***

Поглаживая крупный живот, омега выходит из дома, аккуратно переступая порог. Весь день слышен гул и топот копыт — каждому дому практически возвращает судьба своего альфу, свою главу семьи. У всех омег, чьи мужья уж вернулись, глаза блестели от слёз, а в груди сердце трепещет, даже слов не находилось. Ко всем соседям Юнги вернулись их супруги, а своего он издалека даже не видит — присаживается на скамью, что сам смог сколотить рядом с забором, и ждёт того, кто его сердце запустит вновь, зажжёт его невероятным огнём. Ладони свои горячие кладёт на животик, пяточки малышу щекочет, отвлекает сам себя от дум тяжелых, представляет, как выглядеть их малыш будет, на кого больше похож. Мысли о том, что к нему супруг не вернётся, грозовой тучей над его головой нависают, развивают тему, заставляя думать, что делать ему, если уж он один останется. Понимает сразу, что не продержится долго, без своей частички жизнь уж не та будет, если любимый не рядом, если слёзы по нему ночами лить будет. Куда он без супруга своего? Что ему делать, как жизнь свою раскладывать? С кем по вечерам вино распивать? Кому песни напевать весёлые? Кому поцелуи страстные дарить? Темень накрывает небольшую деревню. Гул всё также стоит за её пределами, слышно, как празднуют возвращение альф в других домах. Один Юнги сидит на скамье своей, с живота руки не убирает, думает о том, будет ли малыш похож на отца своего, будет ли он ему напоминать, будет ли ему больно смотреть на сына своего собственного, если уж супруг не вернётся в дом. Мысли съедают его, не позволяют трезво думать, всё плохие варианты прописывают, а ему тошно от этого только больше. Глаза прикрывает, боится теперь их и вовсе открывать — не увидит супруга своего перед собой, не выполнил просьбу его бурый конь, подвёл, получается, его Вуал. Страшно. Внутри всё дрожит, не даёт вдохнуть полной грудью. Руки холодит далеко не от глубокой ночи. Игнорирует он все звуки, что его окружали, уже со своей болью сливаться готов, ведь верит сам себе, что один он вовсе остался, что только сынишка отрадой будет, счастьем. — Я должен согреть твои руки, любовь моя, — слышит Юнги где-то рядом, понять ничего не может, а глаза всё также страшно открывать. Слышит, как в этой темноте, кто-то с коня спрыгивает, к нему подходит. Чувствует, что рядом с ним садятся, скамья прогибается под весом чужим. Его ладони с живота большого забирают, ко рту, очевидно, подносят, паром изо рта согреть пытаются, между своими же ладонями растирают. Ладони родные — большие, горячие и сухие, подушечки с мозолями, пальцы длинные. Любимые руки. — Согрею не только руки твои, но и тебя всего. Нашего малыша с тобой, — шепчет Хосок прямо в ухо, обжигая его дыханием своим. Мурашки по спине вызывает, дёрнуться заставляет. Юнги медленно глаза открывает, видит перед собой того, кого ждал до самой глубокой ночи. Даже в темноте различает любимые черты, горящие глаза, губы любимые, обветренные. Различает его брови, то, как он их хмурит, пусть одну из них теперь и шрам украшает. Ладони из чужих вытаскивает, поглаживает щёки, разглядывая лицо родное так близко в интимном свете полной луны. Губы прикусывает свои, когда пальцами по губам Хосока проходится, впитывает то, чем насладиться не успел. Сам на себя ругается за то, что так тяжело пережил первый поход его альфы. Это ведь его альфа. — Вуал выполнил своё обещание, — весело шепчет альфа, накрывает губы солёные. Удивляется тому, как сильно по ним скучал, как изголодался. Языком проходится по чужому языку, впечатывается сильнее, вжимая омегу к себе, даже живот не мешает. Он так долго этого ждал, так давно мечтал по этому моменту, что прильнет к нему, что сделает его вновь своим. — Вуал сдержал своё обещание, а я принёс тебе за это подарок, — шепчет в губы горячие и влажные Юнги, поглаживая супруга по щеке, на которой щетина кололась. — У нас будет малыш совсем скоро. Он ждал твоего приезда.