Грааль

      Я проснулась от того, что били в колокола.       Обычно на звон поднимались монахини, умывались холодной водой и принимались за утреннюю молитву. Я тоже поднималась с ними и будила Агнессу: мы надевали наши робы из чёрной шерсти, укрывали волосы — даже Агнесса, хотя она была девой и имела право не носить головных уборов, заправляли полог кровати и выходили на службу. Мы ели хлеб, сидели в тщательно, но всё же недостаточно прогретых кельях и молились, как это делали и другие невесты Христа. Я стирала и штопала, шила и готовила, поэтому кожа на моих руках огрубела и покрылась ожогами, но за ладонями Агнессы я следила и запрещала ей заниматься такой работой. Пускай помогает монахиням в более простых делах — ей всего десять, и у неё ещё есть шанс.       Но сегодня… Сегодня колокола звенели не по нам. Я поняла это сразу, стоило задрожать сырому воздуху под натиском гула. Мне не хотелось будить Агнессу, поэтому я поднялась с кровати и подошла к стрельчатому окошку, из которого была видна площадь с поросшей мхом статуей Девы Марии. Грузное небо налилось свинцом и сулило разгневаться до грозы. Тучи иногда вспыхивали, их вспарывали сияющие молнии. Но грома не было. Ночью колотил ливень и выл ветер, поэтому я была рада, что мы с Агнессой укрылись мехами.       Да, сегодня колокола звенели не по нам. А по моему сыну — Лохолту. Его тело наконец привезут в обитель, положат в саркофаг из мрамора, где он изображён с мечом и в броне, спрячут в склеп, и он навсегда останется в сырой, непросветной усыпальнице. Мне останется только оплакивать его. Но слёзы уже высохли, и руки больше не дрожали. В конце концов, я увижу своего мужа, пусть нас и сведёт столь скорбный случай.       Я не видела его целый год: с тех пор, как началась это война против богомерзких колдунов. С тех пор, как я приняла постриг под именем Марии, в честь Девы Марии. Она ведь тоже хоронила своего сына, только я далеко не святая и на ненависть способна и на злость. Как вспомню смазливое лицо Ланселота, его блестящие глаза, мокрые от слёз, так хочу приказать снести ему голову с плеч. О, или эту шлюху Моргану, эту тварь, чарующую над моим мужем, так и мечтаю вспороть ей грудь и достать прогнившее чёрное сердце. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую —  сказано в Библии. Но ещё там сказано: око за око и зуб за зуб.       — Мама? — позвала меня сонным голосом Агнесса, и я вздрогнула. Только сейчас поняла, что стою босиком на морозном камне и что совсем окоченела. — Мы пропустили утреню?       — Нет, дитя, — ласково отозвалась я. — Я просто глядела в окно. Сегодня хоронят нашего принца.       Это были суровые слова, но в моей дочери течёт королевская кровь, и она должна выносить все трагедии стойко. Агнесса ничего не ответила. Она наревелась в три ручья, когда услышала новость — её нам принёс грязный посол, вымазанный в слякоти с ног до головы. Лохолт — любимый брат Агнессы, её защитник и рыцарь. Неудивительно, что его безвременная смерть принесла столько боли моей девочке. А я сама вообще едва дышала от муки, заковавшей в кандалы моё израненное сердце. «Когда, когда же это кончится?» — вопрошала я, одержимо стуча чётками, но промозглый ветер не приносил мне ответов и успокоений. Мой мальчик, мой защитник, воспитанный мною и впитавший с молоком стойкость и ум. Я с трепетом ждала того дня, когда он взойдёт на престол и унаследует Камелот — пусть это и принесло бы мне вдовство. Его радостная улыбка, отцовские рыжие волосы, его крепкие руки и шея… Это всё стало гниющей плотью. Я слегла с лихорадкой и даже малодушно помышляла о смерти, но теперь это было позади.       Всё, на самом деле, было позади. Сытость, королевские визиты, ликование народа и короны, выплавленные из золота — это кануло в Лету, как говорят язычники, или позабылось Богом, как говорим мы, христиане. Камелот — просто груда дымящихся камней. А у короля Артура не осталось наследника. Иные скажут, что он прижил ещё одно дитя, Мордреда, но кому взбредёт в голову посадить на престол плод кровосмешения? Моргауза и Моргана, эти чернобровые мойры, сёстры моего мужа, решили, что Мордред должен занять трон и стать властителем Камелота, так как он старше Лохолта. Только вот Лохолт был рождён в браке, признанном и Богом, и людом, а Моргауза опоила собственного младшего брата, чтобы зачать монстра — пусть и красивого.       В груди у меня кольнуло: чтобы отвлечься от мыслей о Лохолте, я ущипнула себя за щёку. Мы стали собираться. Агнесса промочила горло, почистила зубы тряпочкой и села расчёсывать волосы у окна — медно-золотые, как и у меня когда-то. Так же, сидя у стрельчатого окна замка, она ждала отца с битв, и всегда дожидалась. Артур приносил Агнессе трофеи: ленты, заморские инструменты и каменья. Что принесёт он в этот раз? Горе и боль.       Я помогла Агнессе одеться и уложить толстые косы, а сама надела обруч на монашеский капор. Корона была выплавлена из неблагородного металла, а позолота лишь ложилась тонким слоем на спаянные швы и пустующие выемки для камней. Этот венец, схожий с орудием пыток, напоминал мне броню, случайным образом попавшую в руки простой королевы, и впивался в лоб. Но только так меня можно было выделить среди других монахинь, потому что я стала тощей и блёклой, а власяница моя пачкалась в грязи так же, как власяницы сестёр. В конце концов, я тоже работала в саду, взрыхляла грядки, мыла полы, согнувшись колесом, и крахмалила капоры. Я тоже принесла обеты Христу: пусть теперь муж не ждёт от меня ни поцелуев, ни близости.       Мы вышли, лишь когда с клокотом открылись ворота монастыря и старый мост перекинулся через ров. Скрип стоял жуткий. Казалось, что какая-то старуха надрывно оплакивает своё дитя. Может, это старухой была я, хотя мне не так уж и много лет: всего-то тридцать девять. Не будь я больна, смогла бы родить Артуру ещё детей… Я подтолкнула Агнессу в спину, чтобы не думать о том, чему всё равно не было суждено свершиться; мы закрыли нашу убогую келью и вышли во двор, где уже толпились монахини. Свита въезжала в обитель, клацая оружием, телеги постоянно вязли в слякоти. Я отчаянно пыталась разглядеть Артура среди всадников, но так и не увидела его.       Я не удивилась, что Артура нет среди приезжих, хотя надеялась на лучшее. Надо было добить остатки армий Мордреда, раскрошить силы врагов и изломать о наши мечи их кости и броню. Пусть плюются кровью и молят о пощаде. Король нужен своему войску. Артур никогда не говорил «Мордред мой сын», никогда, и я знала, что он так не думает. Лохолт был его наследником, и теперь мой муж мстит — ничего, я стерплю разлуку.       Сабатоны Ланселота чавкали в намытой грязи. Сам он шёл ровно, высоко подняв белокурую голову, которая будто бы светилась благочестием среди камней обители, и прижав к боку остроносый шлем. «Будь проклят», — едко подумала я. Ненависть приходилось выдавливать их сердца, помнящего ещё о любви, о сытой жизни, о замках и цветах. — «Ты принёс мне одни несчастья своей дурной любовью. Ты принёс одни несчастья и Элейне. Будь проклят, Ланселот, и будь проклята твоя любовь!»       За Ланселотом следовала вереница из рыцарей да пажей. Они представляли из себя жалкое зрелище: измотанная, свита шла расхлябанной походкой, зачерпывая  башмаками грязь. Я бы, может, даже посокрушалась над плачевностью процессии, да только мой взгляд отвлёкся на кое-что другое. За гробом моего мальчика волочился на верёвках ещё один… Ещё один гроб. Ропот прошёлся по толпе монахинь, и я, подобрав монашечью власеницу, выступила вперёд. Агнесса засеменила за мной, и мы подошли вплотную к воинам и возглавляющим их Ланселоту.       — Приветствую, — выкрикнула аббатиса Мария, вытягивая щуплую шею. — Приветствую вас, воины короля!       Никто не обратил на неё внимания.       — Моя королева! — Ланселот пал ниц, не боясь испачкать ни доспехи, ни точёное лицо. — Королева Гвиневра, я принёс вам смерть — да простит меня Господь, ибо я посол с дурными вестями. Я принёс смерть святую и смерть грязную.       — Теперь моё имя — Мария, — я не коснулась его головы, хотя знала, что он страстно этого жаждет. До сих пор я помнила, как его трясло блаженной дрожью, когда моя рука случайно соскальзывала с его запястья, затянутого в бархат или кольчугу, и касалась ладони. Это были дни Камелота, дни пиров, дни, когда я одевалась в золото и пурпур королей, когда ходила, всегда сопровождаемая дамами в шелках и льне. В те сытые времена я всегда была добра и снисходительна, вот мою наивность и трактовали на свой лад. Это, впрочем, осталось в прошлом, а Камелот разлетелся в каменный щебень. — Чей гроб, кроме гроба моего сына, ты везёшь, сир Ланселот? Какую смерть несёшь?       Ланселот поднял на меня слезящийся взор. Я и забыла, что у него такие кристально-синие глаза. Моё сердце пропустило гулкий удар, и я сглотнула. Что-то мне подсказывало, что случилась беда.       — Наш король, моя королева… Он погиб.       Где-то надсадно прокаркал ворон. Я не изменилась в лице, только уголок рта судорожно дёрнулся.       — Мордред убил его, ваша светлость, — добавил какой-то паж в акетоне на гнилых нитках.       Все молчали. Капельки дождя стукались о доски под карнизами.       — Будут судачить, что короля Артура унесла лодка с фейри в волшебное царство, — голос Ланселота упал. — Знайте, что это не так. Вот гроб нашего короля, а Мордреда, этого выродка и ублюдка, похоронили по-язычески. Сожгли, королева.       — Так значит, Артур мёртв. И Лохолт, и Мордред… — губы у меня дрожали, и каждое слово отдавало болью в горле. Кажется, и слёзы подступили к глазам, хотя я клялась, что они уже высохли.       — А Моргауза, моя королева, повесилась на осине, — Ланселот приложился к моей ладони, как гончая. Его мягкие золотые волосы путались между пальцев и трепещущие дыхание опаляло кожу. Если бы это был Артур, Господи, если бы это был Артур!.. Я бы забыла об обетах. Ланселот ждал сочувствия и ласки, но я отмахнулась от него и сделала неуверенный шаг назад. От слёз окружающий мир рябил серыми стекляшками: отсыревшее дерево стены, пожухлая трава, камни, впитавшие влагу ливней… Я схватила Агнессу за локоть, чтобы не упасть в обморок. Артур… Артур мёртв.       — Династия прервалась? — прошептала сестра Беатрис.       Династия. Громкое слово. Артур взошёл на престол не только по праву крови, но и по воле Господней. «Есть ещё Моргана», — подумала я, но с трудом проглотила эти слова. Ей никогда ничего не достанется. Она просто колдунья, которая задохнётся в едком дыму, и, Господь мне свидетель, — она сделает это, умоляя о милости.       — Нет. У нас есть наследница короля, — сказал Ланселот и поглядел на мою дочь.       Мы замолчали. Даже вороны перестали хлопать крыльями. Ветер со свистом пронёсся по монастырю, по обугленным стенам, закрытым ставням и колодцам, полным подземных источников. Я слышала тишину, тишину и больше ничего.       Должно быть, так тихо было и в Гефсиманских садах, когда Иисус Христос молился о чаше.       Я хотела заплакать, но слёзы не шли, и я просто стояла, не по-королевски безвольно опустив руки. А потом меня овеял сырой ветер.       — Мама? Что это значит? — спросила меня Агнесса.       Я ничего не ответила. Я думала о том, что после всего, чего я лишилась, после смерти сына, кровавых мертворождений, после сплетен, дрязг, болей, после пощёчин мужа за деяния, которые я не совершала, после влажных взглядов Ланселота, после всей этой истории с Элейной, пожалуй, я заслуживала хотя бы одного — видеть свою дочь королевой.       Немеющими, окоченевшими пальцами я сняла со своего чела корону и опустилась на колени прямо в дождевую грязь. Я протянула руки вперёд, крепко сжимая металлический обруч, и в этот миг монахини, сир Ланселот и все стражник пали ниц перед Агнессой.       — Мама?!       Слова застыли комом в горле, но я сглотнула. Кто-то должен испить эту чашу, и кто-то должен нести этот крест. Теперь его придётся нести моей дочери, и, клянусь прахом моего сына и мужа, я защищу её и помогу на этом пути! И дай Господь нам сил!       — Король умер, — провозгласила я. Мне вторил рёв толпы, рёв ветра, рёв Авалона. — Да здравствует королева Агнесса!