***
— Дядя медбрат, почему здесь так много сердец? Флуоресцентные лампы начали заливать комнату после того, как он щёлкнул выключателем. Субин пропустил девочку вперёд и закрыл за собой дверь. Палата выглядела точно такой же, как и три года назад; с тех пор Субин не позволял никому, даже себе, входить сюда. Просто нахождение здесь в одиночестве возвращало его назад во времени. Сделав глубокий вдох, он, наконец, поднял взгляд, чтобы оглядеться. Она ничем не отличалась от остальных палат в больнице. Идеально заправленная кровать. Простыни были белыми… подушки, пол, потолок и почти всё остальное. Практически вся комната была окрашена в белый цвет. Не было ничего необычного. За исключением огромного множества оригами сердечек — все разных цветов — заполнявших всю комнату до краёв, куда бы ни упал взгляд. Бумага переливалась яркими оттенками в поле его зрения; слева направо, сверху вниз. Они были приклеены к стене, так близко друг к другу, что белая краска едва проглядывалась между ними. Они были подвешены в несколько перекрещённых рядов на нитях к потолку, словно гирлянды. Они были у кровати, на подушке и были аккуратно разложены на простынях. Субин мог с абсолютной точностью вспомнить, как он стоял тут, приклеивая сердца на стену, натягивая нити и разбрасывая их по простыням — больше трёх лет назад, но словно это было вчера. Малышка осторожно села на кресло около кровати, но Субин поднял её и посадил на матрас. Её крошечная фигурка затонула в море оригами на простынях; зрелище было странно милым, но душераздирающим для него по причинам, о которых он предпочел бы не говорить. Субин сам сел на то кресло рядом с кроватью, подвинулся ближе, и протянул ребёнку одно из сердец. А затем спросил: — Ты когда-нибудь слышала о больничной традиции с оригами? Взяв сердце, девочка взволнованно осмотрела его, радостно кивая. — Да! Моя мама рассказывала мне, что когда кто-то уходит из больницы на небеса, все мы складываем бумажное сердечко для него! Прямо как это! — Верно, — посмеиваясь, ответил Субин. Чистый и невинный восторг ребёнка осветил мрачную атмосферу в палате, чего не происходило здесь уже многие годы. Субин нашёл это в высшей степени ироничным. — Но ты знаешь, как это началось? Девочка покачала головой, поднося бумажное сердце к утке, чтобы они вместе могли осмотреть его. Это тронуло Субина за живое. — Ну что ж, тогда я расскажу тебе историю, — он прочистил горло и девочка посмотрела на него самым ярким взглядом в мире, ожидая, когда он продолжит, сложив губы в идеальную «о». Я задаюсь вопросом, не ты ли послал мне её навстречу? Как знак. — Всё началось здесь, в этой палате. С мальчика, который складывал бумажное сердце каждый день ради своей потерянной любви, надеясь, что каждое из них приблизит его ко дню, когда те глаза откроются снова. — Но, к несчастью, для него этот день так никогда и не настал.***
— Хён, смотри сюда! Ёнджун спускался с дерева, зажав в зубах какое-то растение, когда обернулся, чтобы посмотреть. — Что ты делаешь, Бомгю? — Давай быстрее или всё сдует ветром! Смотри! — продолжал с восторгом восклицать мальчик, звуча слишком взволнованно, и, присев на корточки посреди поля, прикрыл что-то ладонями, словно защищая. Ёнджун издал тихий смешок, спрыгнул вниз с дерева и подошёл. В поле, полном высокой травы, таинственным образом Бомгю казался ещё меньше. — Что это? — спросил он, присаживаясь на корточки рядом с мальчиком. С яркой улыбкой мальчик, о котором идёт речь, раскрыл свои руки, показывая предмет, который он тщательно защищал от дневного весеннего ветерка. Это были два идеальных одуванчика — белые, как снег, и круглые, словно начерченые циркулем. Бомгю заметил, что Ёнджун тоже смотрел на них с благоговением, хихикнул и, осторожно сорвав цветы, протянул их. — Вот! Знаешь ли ты, что, когда видишь одуванчики, ты можешь загадать желание, прежде чем дунуть на них, и оно исполнится? Ёнджун выгнул бровь. Бомгю не выглядел, как человек, который интересуется подобными вещами. — Правда? Или ты всё придумал? — задумался Ёнджун, смотря на Бомгю наполовину вопросительным, наполовину дразнящим взглядом. — Нет! Мне дядя рассказывал. Быстрее, быстрее, закрой глаза и загадай желание. Давай сделаем это вместе, — Бомгю замахал свободной рукой, едва сдерживая волнение. С улыбкой, всё ещё не сходящей с его лица, он так сильно зажмурил глаза, что образовались морщинки. И даже если Ёнджун находил это милым, он ни за что не расскажет об этом. Он с нежной улыбкой смотрел на Бомгю всего секунду, прежде чем тоже закрыл глаза. Он предпочёл бы унести с собой в могилу своё желание, чем произнести его вслух. Я хочу всегда проводить все завтрашние дни вместе с тобой до самого конца вечности. Когда он открыл их, глаза Бомгю также больше не были закрытыми. Эти глаза лани теперь смотрели на него с предвкушением; словно он ждал, когда Ёнджун закончит загадывать своё желание, чтобы они могли сдуть их вместе. Ёнджун издал тихий смешок и кивнул, давая долгожданный зелёный свет Бомгю. Улыбка последнего стала намного ярче, и они оба одновременно подули на их одуванчики. — Что ты загадал? — Ёнджун толкнул его в плечо, остатки одуванчиков рассыпались вокруг них как миниатюрные снежинки. — Хён, я не могу рассказать тебе! Или оно не сбудется! — младший отвёл взгляд и надул губы. — Оу, но ты ведь всё рассказываешь хёну, — надавил Ёнджун, опрокидывая Бомгю на поле и зажимая его. Бомгю лишь заныл, но не предпринял попытки сбежать. Солнце возвышалось над ними. Ветер был тёплым и даже мягким. В отдалении Ёнджун мог слышать пение птиц. Их одежда намокла из-за капелек росы, когда они покатились по полю, но ни один из них, казалось, не обращал на это внимания. Их смешки заполнили тишину парка, словно в этом огромном, огромном мире были только они двое. Им было десять.***
Когда им исполнилось одиннадцать, Бомгю привёл их сюда снова, в прохладный вечер сентября, когда ветер не приносил уютного тепла, как это было бы мартовским днём. Ёнджун всё ещё помнил, как капли росы касались его щёк, когда они катались по полю в прошлый раз. Сейчас он лишь натянул свитер повыше, пока ветер безжалостно трепал его волосы. Бомгю был рядом, крепко держа его за руку; он был в ярко-жёлтой водолазке и белой шапочке. Ёнджун заметил, что на ней были кошачьи ушки, и хихикнул. Как очаровательно. — Давай скорее! — Бомгю потянул его за руку. Ёнджун только взвизгнул, пытаясь не отставать. На этот раз ветер был более безжалостным, и слегка дрожа, он мог чувствовать, как он задувает его собственные волосы ему в рот. Бомгю, наконец, остановился, когда они пришли к любимому месту Ёнджуна в парке — высокому клёну. Они сели, и, выпустив его руку из своей, Бомгю сразу же начал копаться в корзине, которую принёс. Ладони казались Ёнджуну странно пустыми в этом холоде, поэтому он засунул их под свитер, чтобы избавиться от прохлады. — Хён, ты знаешь, что они собираются перестроить вон ту часть парка в парк развлечений? — заговорил Бомгю, указывая своей крошечной рукой. Взгляд Ёнджуна последовал за ней, и, конечно же, он уже мог видеть колесо обозрения, возвышающееся среди жутких сумерек, с его яркими огнями, ярко контрастирующими с темнотой. — Бомгю хочет сходить туда? — заговорил он, подмечая лёгкий румянец на лице младшего при обращении к нему в третьем лице. Он всегда знал, что Бомгю нравилось, когда к нему обращаются так, ещё с тех пор, как они были детьми. Но он не осознавал, что это будет иметь такой же эффект и сейчас. — Перестань обращаться ко мне так, мне больше не пять! — возразил он, но его лицо всё равно было пунцовым. Мгновением позже, после того, как Ёнджун успокоил свой приступ смеха, он робко добавил: — Бомгю не нравятся высокие места. — Мм, — протянул Ёнджун, кладя руку на чужое плечо. — Хён знает. Тогда мы можем смотреть на него издалека. Бомгю молча кивнул. Спустя секунду в его руках оказалась маленькая коробочка, которую он вытащил из корзины. Любимая улыбка Ёнджуна снова появилась на его лице, когда он в ожидании смотрел на него. — Смотри, что у меня есть для тебя! — пропел младший, прежде, чем быстро положил коробку, и потянулся, чтобы вытащить другие вещи из корзины. — Что это? Бомгю лишь загадочно улыбнулся, не отвечая. Но теперь в его руках оказалась свеча, зажигалка и стопка пластиковой посуды; он шустро положил всё себе на колени и открыл коробку. Глаза Ёнджуна слегка расширились. — Твой именинный торт, глупыш, — игриво сказал Бомгю. Ёнджун даже не обратил внимания на неформальное обращение. Младший горделиво всучил ему в руки торт, который Ёнджун с польщением принял. — Морковный, твой любимый. Я попросил маму помочь мне его приготовить! Я проделал хорошую работу, не думаешь? — спросил Бомгю с торжественной улыбкой, ставя свечу в середину торта и поднося к ней зажигалку. В белой глазури Ёнджун едва мог разобрать написанное от руки «С днём рождения, Ёнджун хён». Обычно у Бомгю был хороший почерк, так что это могло указывать только на то, что эта надпись далась ему нелегко. Мысленный образ Бомгю, который прикладывает ради него столько усилий, вызвал у него нежную улыбку. — Ты правда сам сделал? Или ты мне врёшь? — прокомментировал Ёнджун с лукавой улыбкой на лице. Чего он не сказал Бомгю, так это то, что он надеялся, что смешки, которые они издавали, перекрывали звук его сердца, слишком быстро бьющегося о грудную клетку. — Это твой день рождения, я вложил в этот торт все свои силы! Как ты смеешь сомневаться в Бомгю! — он надул губы, намеренно ведя себя по-детски. Бомгю тоже знал, как сильно Ёнджун обожал, когда он сам обращался к себе в третьем лице. — Я, Чхве Ёнджун, клянусь больше никогда в своей жизни не подвергать сомнению Чхве Бомгю, — его голос драматично понизился, когда он заговорил. Бомгю лишь фыркнул, пытаясь на сильном вечернем ветру поджечь фитиль свечи. В перерывах между шутливым обменом репликами и приглушённым хихиканьем, мальчики вразнобой запели «С днём рождения тебя», не попадая в ноты. Позже Ёнджун поймет, что причина, по которой он сосредотачивался только на Бомгю — несмотря на то, что это был его день рождения — говорит о большем, чем он мог когда-либо подумать. — А теперь время загадать желание! — воскликнул Бомгю. Кошачьи уши на его шапочке развевались на ветру, ярчайшая улыбка озаряла его лицо. На секунду Ёнджун был убеждён в том, что яркое свечение между ними исходило от улыбки Бомгю, а не от горящей свечи на торте. Ёнджун закрыл глаза и сделал так, как ему велели. Я надеюсь всегда видеть твою яркую улыбку до самого конца вечности.***
В другой судьбоносный мартовский вечер Ёнджун был уже готов сдаться и перестать тащить Бомгю за руку. — Хён, я не хочу идти туда! Мама нас наругает, если узнает! — ныл Бомгю с дрожащей нижней губой. Он пытался затормозить пятками по траве, но от этого не было никакого толку. Ёнджун всегда был сильнее него. — Тогда мы просто должны убедиться, что она не узнает, так? — ответил Ёнджун с нахальной улыбкой на лице. Бомгю только лишь раздражённо застонал в ответ, но сопротивляться перестал. Когда они, наконец, остановились, все их взгляды занимало гигантское колесо обозрения на другой стороне парка, ставшего им вторым домом. Бомгю уже в каком-то роде ожидал того, что полуулыбка на лице Ёнджуна станет ещё шире, когда он втолкнёт его в кабину. Но Ёнджун лишь обернулся на него, сжимая его руку еще крепче. — Бомгю боится? И вот опять, его любимое обращение, и Бомгю был застигнут врасплох беспокойством в его голосе. Закусив нижнюю губу, он попытался поднять взгляд на самый верх колеса обозрения и представить их там. Нет нужды говорить, что разряд тока прошёлся по его позвоночнику. Но Ёнджун был здесь, и как только он почувствовал, что страх Бомгю усилился, он сжал его руку ещё крепче. — Не бойся, хён здесь. Именно так. Его хён здесь, и ему нечего бояться. Приняв окончательное решение, Бомгю протяжно выдохнул, набираясь храбрости, в которой он нуждался сильнее, чем мальчик рядом с ним. — Бомгю не боится, — хитрая улыбка снова появилась на лице Ёнджуна. Бомгю хотел сказать себе, что он ненавидит её, но он не был уверен, насколько сильно он бы поверил в эти слова. — Хорошо, — и на этом они зашли на колесо обозрения. Следующее, что Бомгю помнил, так это то, что он буквально приклеился к боку Ёнджуна. Всё его проявленное несколько секунд назад мужество испарилось, когда он вцепился в левую руку Ёнджуна. Ему было плевать, что он похож на коалу сейчас и что Ёнджун потом будет дразнить его до красных ушей из-за этого. Задыхаясь сквозь смех, Ёнджун, наконец, смог сформулировать своё предложение. — Ты такой милый! Разве ты не говорил, что не боишься? А, Чхве Бомгю? — Замолчи! Ты обманул меня! Ты просто ужасен, хён! — Бомгю мог лишь впустую угрожать и сомнительно обзываться, зажмурив глаза так сильно, что его голова начала болеть. Пол под его ногами дрожал. Его бы сейчас уже вырвало, если бы не успокаивающее тепло руки, за которую он держался. Но откуда-то сверху он слышал свой любимый воркующий голос. — Бомгю, всё в порядке, ты можешь открыть глаза. Я обещаю, — заговорил Ёнджун, неожиданно нежным голосом, абсолютно без сарказма. А потом кабина качнулась в сторону и движение прекратилось. — Уже всё? — Бомгю попытался приоткрыть глаза, заметно расслабившись. — Нет, мы на самом верху, — сказал Ёнджун, и Бомгю почти закричал. — Тогда почему ты сказал, что я могу открыть глаза? Лжец! Ты самый худший человек на Земле, Чхве Ёнджун! — он снова зажмурил глаза, ударяя Ёнджуна в грудь своими крошечными кулаками. Но смех Ёнджуна это всё равно не прекратило. — Сейчас можно увидеть закат, Бомгю. Он прекрасен. Посмотри, отсюда мы даже можем увидеть клён, — прошептал он, кладя другую руку на макушку Бомгю. Воцарилась тишина, когда Бомгю не ответил. Он думал, что уговоры закончились, но через мгновение рядом с его ухом раздался голос. — Ты можешь посмотреть. Всё будет в порядке, пока я рядом с тобой, глупыш. Бомгю сомневался, но Ёнджун знал его слишком хорошо, чтобы понимать, что он уже начал поддаваться, поэтому он попытался ещё раз. — Гю, я обещаю. Ещё мгновение глухой тишины, но потом раздался приглушённый голос Бомгю уткнувшегося в плечо Ёнджуна. — Лучше бы так оно и было. И потом, медленно, он отстранился. Ёнджун гордо улыбнулся, поворачивая Бомгю в сторону заката. — Я рядом, — прошептал он. — А теперь открой глаза. Рвано выдохнув, Бомгю сделал, как было сказано. Сначала Бомгю увидел лишь яркое оранжевое свечение, которое полностью охватило его зрение, что почти испугало его. Но немного проморгавшись, он привык к свету. От раскинувшегося вида у него почти перехватило дыхание. Золотой час, в который нежный отлив заката окрашивает всё, до чего может дотянуться, в потрясающий оранжевый цвет. На небе было идеальное сочетание красного, розового и жёлтого; цвета яркие и необычные, как на холсте какого-нибудь всемирно известного художника. Бомгю громко вздохнул. Он услышал тихий смешок от мальчика рядом с собой, но ему было всё равно. Бомгю едва мог разглядеть время на ближайшей часовой башне. Прищурившись он рассмотрел; 5:53 пополудни. Он никогда не видел солнце так близко, оно было почти багровым — протяни руку и ты сможешь коснуться его. — С-солнце всегда было таким красным? — выпалил он, и как только эти слова вылетели из его рта он почувствовал, как его лицо вспыхнуло от смущения. — Клёво, не правда ли? — Ёнджун улыбнулся и указал пальцем. — Смотри туда. Наш клён. Ёнджун с удовольствием наблюдал, как глаза Бомгю загорелись. — Вау! Он выглядит таким маленьким отсюда. Подожди, подожди. Хён, я даже твой дом отсюда вижу! Смотри! Но Ёнджун не смотрел. Он был слишком занят тем, что любовался мальчиком рядом с собой. И если бы только Бомгю не повернулся, так и не получив ответ, то не заметил бы любовь в этих глазах, — смотревших на него так, словно он зажигал звёзды — представляющую ему жизнь, что ждёт его впереди. И никто из них не был достаточно взрослым, чтобы понять, что этот момент влечёт за собой, или во что он выльется. Улыбки, полные нежности на их лицах, бабочки в животах и чувство, что они настолько высоко, что могут коснуться неба. С этого момента Бомгю больше не боялся высоты. — С днём рождения, Бомгю.***
С тех пор у них вошло в привычку посещать парк всякий раз, когда они отмечали свои дни рождения. Бомгю всегда использовал имя Ёнджуна как оправдание для своих родителей, говоря им «хён хорошо заботится обо мне, не беспокойтесь обо мне!» и «я не хочу гулять с другими детьми, хочу только с Ёнджун-хёном!». Каждый раз, когда Ёнджун показывался у него на пороге, не важно в какое время и при каких обстоятельствах; если на его лице была яркая улыбка, Бомгю без сомнений следовал за ним куда угодно. Это было холодное декабрьское утро, когда Ёнджун почти сломал его дверной звонок, безжалостно нажимая на него. — Чхве Бомгю, выходи! — Иду! — завопил Бомгю, поспешно наматывая шарф на шею и обувая зимние ботинки. Он выскочил за дверь в мгновение ока, столкнувшись лицом к лицу с ворчащим Ёнджуном у ворот своего дома. Ёнджун уже начал становиться выше него и теперь Бомгю приходилось привыкать поднимать взгляд каждый раз, когда они оказывались рядом. В каком-то смысле он завидовал ему. — Не заставляй меня ждать тебя на холоде снова, или ты хочешь быть ответственным за то, что я замёрзну насмерть? — Ёнджун закатил глаза, натягивая шапку на уши. Бомгю лишь усмехнулся, игриво пихая его локтем на пути в парк. Дороги были покрыты тонким слоем льда с небольшими горками снега на тротуарах. Они дошли до парка, успев шутливо поругаться дважды. Когда они шли до клёна, их ноги начали утопать в снегу ещё глубже, заставляя их тела выглядеть ещё более одинокими посреди некогда зеленого поля, полностью сейчас покрытого белоснежным покрывалом. Ёнджун бездумно шёл на пару шагов впереди, одно из преимуществ во владении более длинными ногами, и не обращал внимания на Бомгю, плетущегося позади. И это было его первой самой главной ошибкой, потому что когда он не остановился, чтобы обернуться назад, большой снежок влетел в него на полной скорости. Теряя равновесие, Ёнджун вскрикнул и упал лицом в снег. Даже лёжа в морозном снегу, он мог слышать дикий смех мальчишки. — О, Чхве Бомгю, ты пожалеешь об этом! — воскликнул он в ярости и настоящей, и одновременно с этим игривой, поднимаясь. Ёнджун даже не подумал о том, чтобы стряхнуть с себя снег, и со снежинками на носу бросился вперёд и схватил пригоршню снега. Мальчик, о котором шла речь, стоял недалеко от него, согнувшись пополам от смеха. Бомгю выглядел так, будто он уже был готов упасть в обморок от того, насколько смешно ему было, но он просто не мог перестать смеяться; не тогда, когда Ёнджун был настолько сильно разъярён. — Я? Ну тогда поймай меня! Ты не сможешь! Бу! — Мы ещё посмотрим! — крикнул Ёнджун, бросая, наконец, слепленный снежок. — Ты пошёл против игрока в баскетбол номер один нашей средней школы! Бомгю смеялся настолько сильно, что даже не услышал слов, адресованных ему; и в следующее мгновение снежок прилетел ему в лицо. С точки зрения Ёнджуна то, как Бомгю драматично упал на спину, было пиком комедии. И теперь он сам сгибался от смеха; их голоса были единственными звуками в спокойном спящем парке. — Чхве Ёнджун, ты труп! — закричал Бомгю, поднимая свою голову со снега. В своей белой шапочке он выглядел как полярный мишка. — Если я умру, кто будет играть с тобой? А? — заворковал Ёнджун. — Если я не убью тебя собственными руками, то я надеюсь, что ты проживёшь настолько скучную жизнь, что когда я умру, ты будешь жалеть, что сотворил со мной такое! — вопил Бомгю, пока в него не прилетел очередной снежок и его голова снова не погрузилась в снег. А затем ещё один, и прежде, чем он смог ответить, ещё один. Минуты перетекали в часы, и смех становился всё более усталым. Некогда нетронутая гладь снега теперь была испещрена их следами. Несмотря на то, что солнце лишь едва выглядывало, Ёнджуну и Бомгю казалось, будто наступила весна. Им было тринадцать.***
— Хён! Давай садись скорее! — Бомгю быстро похлопал по месту на кровати рядом с собой и, поджав под себя ноги, положил гитару себе на колени. Ёнджун спокойно закрыл дверь в комнату и подошёл к кровати, подняв бровь. Очевидно, он был слишком медленным, по мнению Бомгю, который начал хлопать по кровати ещё быстрее. — Почему ты всегда меня торопишь? К чему спешка? Ты вроде никуда не торопишься! — Просто заткнись и сядь, я хочу показать кое-что клёвое, — Бомгю гордо заулыбался и достал медиатор из кармана толстовки, когда Ёнджун, наконец, оказался там, где он хотел его видеть. — Ну, на самом деле, я узнал об одной песне. Я всю ночь учил её! Ёнджун весело засмеялся, опираясь рукой на кровать, и потом посмотрел на Бомгю, наклонив голову. — Ради меня? Это так мило. — Не ради тебя! Боже, не всегда всё сводится к тебе… — Бомгю раздражённо застонал, когда на самом деле его сердце пропустило удар от того, что его разоблачили. — Конечно, конечно. Неважно. Играй, музыка. Бомгю лишь бросил на него взгляд, после чего прочистил горло и расставил пальцы на грифе для первого аккорда. Тишина на мгновение окутала их, пока он мысленно готовился. Почему-то атмосфера вокруг них казалась более интимной, чем должна была быть. Расслабься, ты всего лишь сыграешь песню своему лучшему другу. В этом нет ничего такого. Но, когда он собирался запеть, ему показалось, что Ёнджун будто видит его насквозь. Бомгю казалось, что он обнажён под этим взглядом, будто вся его душа была выставлена напоказ. Румянец покрыл его с шеи до самых кончиков ушей. Он отвёл взгляд и уставился на струны гитары, низко опустив голову. Но в итоге он запел, потому что напряжение в этой тишине начало уносить его туда, где он не хотел бы находиться. Не тогда, когда Ёнджун был рядом с ним. Просто, что с ним не так? «Помнишь, как ты заставлял меня себя чувствовать?» Было ли это из-за того, они оба переживали переходный возраст, что у него неожиданно появились такие чувства к лучшему другу? Или это всегда было с ним, просто он был слишком равнодушен и наивен, чтобы заметить? «Такая юная любовь, но что-то внутри меня знало, что она настоящая» Было ли это из-за того, что они менялись? Или из-за того, что Ёнджун терял свой детский жирок и вытягивался? «Замершие в моей голове. Изображения, сквозь которые я живу сейчас» Он стал красивее? И как давно черты его лица стали такими ясными? Всегда ли у него были такие большие губы? «Пытаюсь вспомнить все хорошие времена. Наша жизнь проносится так громко» А потом Бомгю сделал то, о чём в будущем он будет жалеть. Он посмотрел. Последствия настигли его быстрее, чем он того бы хотел, потому что из-за взгляда в глазах Ёнджуна, с которым он встретился, у него почти произошло короткое замыкание. «Воспоминания проигрываются в моих мыслях, и я ненавижу это, бумажные сердца» Всегда ли он смотрел на него так? Даже когда он не смотрел на него в ответ? Мгновением позже Бомгю понял, что он не хотел бы знать ответа на этот вопрос. «И я держу часть тебя» Парень отвёл взгляд, внутренне ругая себя за то, что позволил своему голосу сорваться. Несмотря на это, пара глаз всё ещё прожигала дыры в его затылке. «Не думай, что я так просто об этом забуду» Почему взгляд Ёнджуна был таким напористым, что он буквально ощущал его? Или его воображение просто разыгралось? «Надеясь, что ты не забудешь» Он прерывисто вдохнул, когда его голос затих, а затем наступила тишина. Бомгю просто сидел, изо всех сил вцепившись в гитару, будто она могла помочь ему остановить его пролетающие без остановки в голове мысли. Он не смел поднять и взгляда, боясь, что он буквально взорвётся, если сделает это. Поэтому он просто ждал. И ждал. И ждал. До тех пор пока не перестал выносить тишину, потому что ему уже начинало казаться, будто он звучал настолько ужасно, что Ёнджун даже не мог заставить себя соврать. Но когда он, наконец, поднял голову, Ёнджун просто сидел, абсолютно обездвиженный. Бомгю же уже был готов воспламениться от разочарования. Он уже был готов бросить свою гитару в стену — или в Ёнджуна — просто чтобы получить хоть какую-нибудь реакцию от него. Но Ёнджун жадно смотрел на губы Бомгю. И когда Бомгю заметил это, его сердце застучало в ушах. Его непреодолимое желание ослабить напряжение вселило в него смелость заговорить. — Это было так плохо? И словно заклятие разрушилось, Ёнджун вышел из транса и, наконец, встретился с ним взглядом. — Что? Нет, нет. Всё было хорошо. Я даже не подозревал, что ты так хорошо поёшь. — А ты за кого меня принимал? За корову? — Бомгю изобразил раздраженный стон и, воспользовавшись возможностью, встал с кровати и убрал гитару. Он хотел отдалиться от Ёнджуна настолько, насколько это было возможно, потому что странное чувство расцветало в его груди, когда он был близко к нему. Бомгю было незнакомо это чувство, поэтому оно не нравилось ему по определению. — Я уверен, что коровы поют лучше, — протянул Ёнджун у него за спиной, и Бомгю недовольно замычал себе под нос. — Ладно, но ты хочешь послушать оригинал? — спросил он, потянувшись за альбомом, лежащим рядом с DVD-плеером. — Конечно. Как она называется? — Бумажные сердца, — ответил он, вставляя компакт-диск в дисковод проигрывателя. — Тори Келли. Это моя любимая песня сейчас. Я купил её альбом после того, как услышал её на СаундКлауде. Он нажал кнопку воспроизведения, после чего подошёл обратно к кровати. Это действие не должно было пугать его так сильно, потому что это была его кровать — та, в которой он спал каждый день. Ёнджун был гостем, а не он. Но сейчас, когда на ней сидел Ёнджун, его кровать казалась как никогда чужой. Не будь глупцом, Бомгю. Мы всю жизнь делили наши постели. Тем не менее, казалось, словно Чхве Ёнджуна послали в этот мир только для того, чтобы сделать жизнь Бомгю хуже; потому что старший лёг, устроился поудобнее и довольно дерзко похлопал по месту рядом с собой. — Ложись быстрее. Бомгю сразу понял, что его спародировали, и тут же пожалел, что делал так минутами ранее. Но Ёнджун выжидающе смотрел на него, и Бомгю понял, что проиграл и назад пути не было. Всё будет в порядке… В этом нет ничего необычного, ведь так? Я просто надумываю лишнего из-за бушующих гормонов. Бомгю плюхнулся на кровать рядом с Ёнджуном под музыку, раздающуюся на фоне. Сейчас, когда они стали выше, с их ростом было неудобно лежать на кровати, которая год назад идеально подходила им. Для него никогда не было проблемой находиться к Ёнджуну так близко, но почему ему становилось всё труднее дышать с каждой секундой? Его разум начал погружаться в хаос. Возможно, всё дело было в переходном возрасте, но он заметил, что Ёнджун перестал пахнуть по-детски. Почему от него пахнет мускусом? И всегда ли от него пахло сосной и сандаловым деревом? Бомгю больше не мог угнаться за собой. Его разум задавал миллионы вопросов в миллионах разных направлений, ответы на которые он знать не хотел. И всё же его мысли не хотели замедляться. Бомгю лежал, словно проглотил лом, сцепив руки на груди, как будто готовился лечь в гроб. Он уставился в потолок своей спальни, будто там была самая красивая фреска в мире, даже не пытаясь бросить взгляд на парня рядом с собой. Потому что если он снова поймает его на том, что он пялится, Бомгю не был уверен, чем это закончится на этот раз. А потом словно камешком, брошенным в окно, голос Ёнджуна нарушил полёт его мыслей. — Бомгю, тебе когда-нибудь было интересно, каково это — целовать кого-то? Грудь Бомгю сковало так сильно, что ему начало казаться, что он вот-вот задохнётся. — А что? У тебя есть на примете кто-то, кого ты хочешь поцеловать? В ответ он получил нечитаемый взгляд от старшего. Немного погодя, Ёнджун покачал головой и лёг себе на руку, используя её в качестве подушки. — Нет, не совсем. Мне просто интересно, как это ощущается. — Это странно, — подметил Бомгю, изо всех сил стараясь вернуть разговор в прежнее русло. Он подпёр голову рукой и лёг на бок, встречаясь взглядом с Ёнджуном. — Это потому что Тэхён впервые поцеловался на днях? На школьной площадке с, как его там, Хюнин Каем? Ёнджун усмехнулся из-за упоминания об этом. — Я слышал, что это была случайность. Затем это случилось снова; тот самый взгляд Ёнджуна, который Бомгю не был способен прочесть. Это расстраивало его, потому что вне зависимости от ситуации он обычно легко понимал его эмоции. Он начинал ненавидеть переходный возраст. Они были вместе на протяжении всей их жизни, что он мог не знать про Чхве Ёнджуна? — Типа, прикинь, твой первый поцелуй — случайность. Было бы грустно, — он изо всех сил старался отвечать так, словно ему было всё равно, потому что взгляд Ёнджуна начинал сводить с ума. И то, как у него закручивались все внутренности, не делало ему легче. — Как Бомгю представляет свой первый поцелуй? — спросил Ёнджун самодовольным тоном, тоже переворачиваясь на бок. Боже, всё, что угодно, только не это обращение. Не сейчас. — Хмм… Я бы хотел, чтобы он был значимым. С кем-то особенным. С тем, кто важен для меня, я думаю? — Оу, я не знал, что ты такой романтик, — с усмешкой подразнил его Ёнджун, на что Бомгю лишь закатил глаза. Бомгю не знал, показалось ли ему это, но после этой фразы взгляд Ёнджуна всего на мгновение скользнул к его губам. — А что насчёт тебя, хён? Усмешка Ёнджуна сменилась улыбкой. — Я бы просто хотел, чтобы он был с кем-то, о ком я потом не пожалею. Типа кого-то, с кем можно было просто поэкспериментировать впервые без всякого стеснения и с кем можно посмеяться после. Если всё станет слишком неловким, я умру прям на месте. Они оба начали смеяться. Что-то в ответе Ёнджуна зажгло в нём странную искру храбрости, потому что следующее, что он знал, это слова, которые уже соскользнули с его губ. — Разве тогда он не должен быть со мной? Всё вокруг замерло. Казалось, будто даже музыка растворилась в тишине. Взгляд, который он почувствовал на себе, заставил Бомгю желать, чтобы земля разверзлась и поглотила его. Явно паникуя, он попытался дать заднюю. — Э, ну типа, как бы… ну… Ёнджун просто безразлично пожал плечами. — На самом деле не то чтобы ты не прав, — и снова взгляд его глаз, на этот раз дополненный ухмылкой, заставил его сердце бешено колотиться. — Ты подходишь под все критерии. И они оба замолчали. Единственное, что удерживало эту комнату от погружения в очередную ужасную тишину — голос Тори Келли на заднем фоне. Бомгю чувствовал дрожь во всём теле, будто кровать вибрировала под ним. — Что ж… — Хочешь попробовать? — спросил Ёнджун. Бомгю почти рухнул лицом в подушку. — Мы можем просто… поэкспериментировать. Быть первыми друг у друга — и если всё пройдёт ужасно, мы просто посмеёмся над этим. По крайней мере с тобой это не будет неловко, да? Бомгю хотел бы вернуться в прошлое и исчезнуть насовсем, потому что то, что оставалось сделать следующим — обрекало его на пожизненное отчаяние, которое он не мог предвидеть. Но, конечно, тогда это были лишь любопытный он и любопытный его лучший друг — что могло пойти не так? — Верно, — он натянуто полуулыбнулся, не в силах сказать что-либо ещё из-за своего слишком быстро бьющегося сердца. Старший улыбнулся ему в ответ, а взгляд Бомгю остановился на губах Ёнджуна. Что-то в выражении его лица заставляло его выглядеть… счастливым. — Первый шаг за тобой, это было твоей просьбой. — Ладно. Если получится плохо, тебе придётся соврать ради моего эго, — сказал Ёнджун, придвигаясь ближе. «Бумажные сердца» всё ещё звучала на фоне — всегда ли Ёнджун был таким красивым? Их носы уже почти соприкасались, когда Бомгю, наконец, нашёл в себе силы язвительно ответить. — Нет, я буду смеяться над тобой до конца твоей жизни. Тихий смешок. Он всегда звучал так? — Тогда я просто буду целовать тебя до конца твоей жизни, чтобы ты не смог ничего сказать. Если бы нервозность могла материализоваться, вся комната была бы наполнена его собственным потом. — Ты так не сделаешь, — с вызовом сказал он, но его голос заметно дрожал. Он подумает о том, насколько это было неловко, позже. К большому сожалению для него, Ёнджун никогда не отступался от брошенного ему вызова. Если здесь и было что-то, о чём другие должны знать, так это то, что он был самым конкурентным человеком из всех, кого Бомгю знал. — На самом деле сделаю, — это было последним, что он услышал, прежде чем весь мир рухнул на него в виде чужих губ, прижимающихся к его собственным. Касание было столь нежным, и всё же Бомгю почувствовал себя так, словно на него обрушились тысячи кирпичей. Всегда ли его сердце билось настолько быстро, когда Ёнджун был так близко к нему? Всегда ли в его комнате было так душно? В итоге он сдался в попытках ответить себе на эти вопросы; потому что как только губы парня начали касаться его, единственное, на чём Бомгю мог фокусироваться, это напоминание себе о том, как дышать. Слово «взволнованный» даже близко не подошло бы, чтобы описать состояние, в котором находился Бомгю. Он был в растерянности, его тело было разорвано на тысячи кусочков, и всё из-за того, как двигались губы Чхве Ёнджуна. Как давно он лежит на спине? Ёнджун нависал над ним с самого начала? Его волосы, которые он перебирал, всегда были такими мягкими? Всегда ли его прикосновения были такими тёплыми? Уже прошло несколько часов или Ёнджун зашёл в его комнату лишь несколько минут назад? Он не мог сказать наверняка. Голос Тори Келли, поющий последний куплет песни, звучал так, словно она пела только для них двоих. Годами позже, Бомгю, оглядываясь назад, спросил себя, была ли эта песня началом чего-то большего или трауром по чему-то ушедшему. Когда Ёнджун отстранился, Бомгю казалось, что он перестал ощущать не только чужие губы, но и всего его. — Как это было? — Ужасно, — солгал он. Он молился, чтобы он звучал убедительно. Но наглая улыбка на губах Ёнджуна говорила о том, что это не так. — И? Рассмеёшься надо мной? От его слов Бомгю тихо засмеялся. Он предпочёл бы унести это с собой в могилу, чем рассказать Ёнджуну настоящую причину своего смеха. — Ах ты сопляк. — Не смей целовать меня снова, ты ужасен в этом! — он попытался отвернуться, отпихивая Ёнджуна от себя. Был ли Ёнджун раньше таким же сильным? Или он просто сам в мгновение ослабел от взгляда в его глазах? Ёнджун всегда смотрел на него так, словно он был центром его мира, или это была лишь иллюзия, играющая злую шутку с затуманенным разумом Бомгю? — Чхве Бомгю, я больше никогда не позволю тебе легко дышать, — мстительно прошептал он, с лёгкостью переворачивая их. Его руки были на бёдрах Бомгю, они всегда были такими большими? — и Бомгю был вынужден сесть сверху. У него не было даже шанса остроумно ответить, потому что его губы снова оказались занятыми, прежде чем он смог издать хотя бы один звук. Оглядываясь назад, Бомгю опасался того, что Ёнджун на самом деле имел это в виду. Быть четырнадцатилетними — непросто.***
— Иди сюда. — Что, ты хочешь, чтобы я разбился насмерть? — возразил Бомгю с тенью, пролёгшей на его лице. Этот вопрос вызвал у Ёнджуна смешок и понимающий взгляд в ответ. За прошедший год Бомгю научился расшифровывать это выражение его лица и понял, что уже принял своё поражение. Неохотно Бомгю подтянулся на руках и сел на ветку, прислонившись к стволу, рядом с Ёнджуном. Они были в паре метров над землёй, скрытые от чужих глаз широкой листвой клёна. Бомгю едва мог разглядеть траву под ними, и он не мог видеть дальше ярко-оранжевых кленовых листьев. Куда бы он ни посмотрел, он и Ёнджун были скрыты от остального парка, а следовательно, и от всего мира. Только мы вдвоём. Словно наша собственная маленькая вселенная. Эта мысль заставила Бомгю прикусить губу, чтобы не начать улыбаться. Но Ёнджун, к его большому разочарованию, всегда замечал малейшие изменения, и у него не было ни единого шанса скрыть что-либо от него. Иногда Бомгю задавался вопросом, всегда ли его было так легко прочитать. Ёнджун обхватил его рукой за талию и притянул вплотную к себе. — О чём ты думаешь? — Ничего такого, о чём тебе следовало бы знать, — усмехнулся он, смотря вдаль. На этот раз Бомгю отчаянно хотел, чтобы Ёнджун не продолжал разговор. Лучше бы они говорили об их обычной жизни, кленовых листьях, погоде, грязной обуви Ёнджуна — о чём угодно. Как он вообще мог сказать своему лучшему другу, что он думает о том, что хочет поцеловать его? Вместо этого он был вознаграждён тихим смешком и поцелуем в лоб. — Ты же знаешь, что каждый раз, когда ты думаешь обо мне, на твоём лице появляется ярко-жёлтая надпись? Бомгю несильно ударил его в грудь. — Заткнись, тебе просто нравится дразнить меня! После чего Ёнджун раздражающе поднял бровь и хитро ухмыльнулся, издав «хм?», когда прислонил их лбы друг к другу. Бомгю лишь сдавленно всхлипнул, и Ёнджун целомудренно поцеловал его в кончик носа. — Как бы то ни было, завтра наш первый день в старшей школе? При упоминании этого Бомгю ссутулился, и Ёнджун знал, что ему стало некомфортно. — Не то чтобы я с нетерпением жду этого, — пробормотал он, надув губы и опустив голову на плечо Ёнджуна, на что Ёнджун расположил свою поверх его. Это действие казалось таким естественным, что ни один из них не усомнился в нём. — У нас даже нет общих уроков. Однажды тебе придётся подружиться с кем-то, кто не я, понимаешь? Бомгю усмехнулся раньше, чем Ёнджун смог закончить своё предложение. — Это так тупо. Зачем мне вообще нужны новые друзья, если у меня есть ты? — он сморщил нос, демонстрируя своё недовольство, что показалось Ёнджуну очень милым. — Пока у меня есть ты, мне больше никто не нужен. — Гю, это не так работает, глупый, — рассмеялся Ёнджун, проводя рукой по его волосам. — Ты не можешь быть со мной до конца своей жизни. И эти слова заставили Бомгю резко выпрямиться. Он пристально посмотрел на старшего, и под его суровым взглядом Ёнджун заёрзал. — И почему это я не могу? Пока ты здесь и пока я здесь — и мы всё ещё есть друг у друга, мне плевать, если сегодня или завтра наступит конец света. А теперь перестань заставлять меня говорить с другими людьми, — он скрестил руки на груди как непослушный ребёнок — ну, он всё ещё им был. Он пробормотал на выдохе: — Если это не ты, то мне никто не нравится, — и после этого отвернулся. На какой-то момент Ёнджун не мог вымолвить ни слова. Уши Бомгю начали гореть, когда на его ребячество не последовало ответа. Зашёл ли я слишком далеко? Хотел ли Ёнджун хён завести новых друзей? Но если так, то мы бы не… И тогда Ёнджун притянул его обеими руками за талию сильнее, чем до этого, или это было скорее более отчаянно? Он уткнулся носом в изгиб его шеи, и Бомгю почувствовал, как старший сделал глубокий вдох, наслаждаясь его запахом. Он позволил себя обнять и не шевелился. Никто из них не произнёс ни слова. Если бы он даже моргнул, фокусируясь на чём-то другом, или позволил своему разуму задуматься о чём-то ещё, он бы совершенно не заметил этого; того, как губы Ёнджуна парят около его шеи, призрачно целуя, так нежно, что почти незаметно. Но он был внимателен, и, к несчастью для его бедного, запутанного сердца, он не пропустил бы этого ни за что на свете. — Я всегда буду с тобой, — прозвучали шёпотом слова у самой его шеи, словно он наносил их чернилами на его кожу — татуировка, которая навсегда запечатлелась на нём; на его теле, на его разуме, на его душе. Бомгю вздохнул и расслабился в его объятиях. — Никто и никогда не отнимет меня у тебя. Я буду рядом, — пауза, словно он сомневается. И потом, — до самого конца мира. Навсегда. Он никогда бы не стал просить о большем.***
— Ты же знаешь, что я достаточно взрослый, чтобы идти домой самостоятельно? Такое ощущение, будто я без тебя не выживу, хён! — Хорошо, но если ставить вопрос так, то семейные посиделки могут подождать. Для начала я хочу проводить тебя до дома, — начал спорить Ёнджун, нахмурив брови. Они шли к выходу из парка как обычно препираясь из-за пустяков. Это уже вошло в привычку — пользоваться наименее людным выходом, наслаждаясь любым чувством уединения, которое они могли получить. — Хён, — протянул он, агрессивно тряся их переплетённые руки, чтобы выразить своё недовольство. — Бомгю будет в порядке, — по-детски залепетал он, дополнив это умоляющим взглядом. И он мог сказать, что это сработало, потому что выражение лица Ёнджуна моментально смягчилось. Но его челюсти до сих пор были крепко сжаты, поэтому он попытался снова. — Что, если ты придёшь домой поздно, получишь нагоняй от мамы, а в следующий раз она больше не позволит тебе тусоваться со мной. Мы же не хотим, чтобы это произошло, да? — с нажимом говорил он, стараясь звучать убедительно. В итоге его слова заставили Ёнджуна вздрогнуть. Они остановились перед выходом. Чтобы пойти домой, Ёнджуну надо было свернуть направо, а дом Бомгю находился слева. На этом их пути разойдутся. — Хён, мне пятнадцать! Я могу перейти дорогу сам! Когда я буду дома, я напишу тебе. Я обещаю, — Бомгю ободряюще ему улыбнулся, выставляя мизинец. Потребовалось мгновение, прежде чем скептическое выражение пропало с лица Ёнджуна, и он поддался на уговоры, покорно переплетая их пальцы. — Лучше бы так оно и было. Бомгю хихикнул и расцепил их руки. Он даже слегка подпрыгнул от радости. — А теперь иди и наслаждайся семейным ужином и помоги своей маме накрыть на стол, иначе она тебя выпорет. — Ты не звучишь расстроенным по этому поводу, Чхве Бомгю, — Ёнджун закатил глаза, пряча теперь уже пустующие руки в карманы худи. Тротуары были свободны от пешеходов, а солнце уже начинало садиться. — Поторопись, хён! Тик-так! — Ах, этот подлец просто хочет избавиться от меня, — с рыком он взял Бомгю в захват за шею, на что тот начал неистово вопить. Ёнджун бы отпустил его и они бы разошлись каждый своей дорогой, если бы не неизвестно откуда взявшаяся храбрость, позволившая ему принять одно из самых глупых решений за всю его недолгую жизнь. Взяв Бомгю за лицо обеими руками, он неожиданно притянул его к себе для поцелуя. Не было фейерверков или чувства будто время остановилось, только лишь ощущение губ Бомгю на его, наслаждение всей его жизни. Спустя секунды, казавшиеся минутами, Ёнджун отпустил его. Это мог быть золотой отблеск заката, обманывающий его зрение, или тот факт, что его лучший друг поцеловал его снова, во второй раз, когда никто из них даже не просил об этом, но он мог поклясться, что щёки Ёнджуна окрасились в алый. — Напиши хёну, когда придешь домой, хорошо? — прошептал он, звуча так, будто у него перехватило дыхание. Бомгю смог лишь кивнуть, слабо говоря: — Хорошо. Махнув рукой, Ёнджун посмотрел на свои часы. 5:53 после полудня. — Ухожу, — он отступил на шаг назад с довольной улыбкой на лице. Бомгю махнул ему рукой пару раз, на что Ёнджун с энтузиазмом помахал в ответ. После чего, развернувшись, направился в противоположную от него сторону. Бомгю пошёл своей дорогой. Казалось странным идти домой одному, не держа никого за руку и ни с кем не споря по пути, но он пытался приободрить себя: они взрослели, привычки менялись. Это должно было стать нормальным. Всё будет хорошо. Ты больше не ребёнок. Привыкай. Вздохнув, он вытащил наушники из кармана и воткнул их в уши. Через пару нажатий на экран «Бумажные сердца» начала играть, пока он шёл по пустынной улице. Его любимая песня. Он подошёл к перекрёстку, напевая себе под нос. Ощущение губ Ёнджуна на его всё ещё горело в его сознании как лесной пожар, чувство такое свежее, будто он до сих пор не отстранился. Он правда сделал это. Он правда поцеловал меня снова. Улыбаясь, он дотронулся до своих губ и сделал шаг на дорогу. Горел ли зелёный? Или это был красный? Это было не важно, потому что на улице даже ни одного мотоциклиста не было. «Бумажные сердца, и я держу часть тебя» Он легкомысленно улыбнулся про себя как влюблённая школьница, думающая о предмете своего обожания. Музыка была единственной вещью, которую он слышал, а горизонтальные полосы на пешеходном переходе единственной вещью, которую он видел. Он ничего не мог видеть или слышать или фокусироваться на чём-то ещё, когда единственным, что занимало его мысли, был Чхве Ёнджун. Даже ни горящий красным сигнал светофора. Ни оглушительный гудок, мчащегося на него на полной скорости пикапа, не успевающего затормозить. И к тому времени, когда Чхве Ёнджун не был единственной вещью в его мыслях, ко времени, когда Бомгю обратил внимание на источник шума, испуг на его лице дал ему знать, что уже слишком поздно. «Не думай, что я так просто забуду об этом» Не осознавая тогда, но Бомгю знал, что последним, что он увидит в своей жизни, будет пара ярко-горящих фар. Если он и кричал, он не слышал этого. Это всё произошло слишком быстро, слишком неожиданно, чтобы осознать, насколько сильным был удар, пока он не произошёл. Малейшее изменение предотвратило бы всё это, и если бы Бомгю сделал хоть одну вещь по-другому, он не мог не подумать об этом; он мог бы до сих пор быть на другой стороне дороги. Если бы он только посмотрел на светофор, прежде чем начал переходить дорогу. Если бы он не надевал наушники. Если бы он только обращал внимание на происходящее вокруг. Если бы он только позволил Ёнджуну проводить его домой. Ёнджун. Если бы только он не отпустил его. Бомгю почувствовал огорчение лишь на долю секунды, на ту долю, где казалось, что вся вселенная оказалась в его руках, разрывая его на части, перетягивая его словно канат, пока он не разорвётся на части. И он поддался. После этой мучительной доли секунды, он почувствовал резкое сочетание всего и ничего одновременно. Его жизнь даже не пронеслась у него перед глазами. «Надеясь, что ты не забудешь» На другой стороне квартала, Ёнджун с нетерпением ждал сообщения, без остановки бегая от кухни до обеденного стола, приветствуя всех своих двоюродных братьев и сестёр, попутно расставляя тарелки. Его телефон лежал в кармане джинсов, беззвучный; в ожидании сообщения. Сообщения, которое уже никогда не придёт. В пятнадцать, Бомгю должен был быть более опытен в том, как ходить домой в одиночку.***
— Доктор, пожалуйста, впустите меня. Пожалуйста! — прохрипел Ёнджун с высохшими дорожками от слёз на щеках. Он сразу же бросился к палате, как только дверь в неё открылась, но медсестра и медбрат, стоящие там, не пустили его. Врач, которого он упрашивал, стоял спиной к нему в палате, не удостаивая его даже и взгляда. Через крошечную щель приоткрытой двери он мог разглядеть две мрачные фигуры; родители Бомгю. Он мог видеть ещё несколько человек в белых халатах вокруг кровати, расположенной в центре палаты. Он мог разобрать голоса, бормочущие и шепчущие, некоторые пропитанные агонией, некоторые жалостью. Он слышал лишь куски из приглушенного разговора, слишком обрывистые — «кома», «слишком поздно», «низкие шансы», «пробуждение». Где-то в глубине своего подсознания Ёнджун уже понял контекст; но его сердце не хотело верить в это. Этого не может быть. Он будет в порядке. Ёнджун в истерике обречённо цеплялся за ручку двери, пытаясь открыть её. В больнице стоял сильный запах антисептиков, свет был слишком ярким, а голоса слишком тихими… или это его подсознание просто начало куда-то ускользать? Медперсонал, державший его, оттащили его ещё дальше, и было ли дело в том, что он плакал последние несколько часов, но сопротивляться их силе он не смог. Но бредящего и лишённого сна Ёнджуна было очень легко тащить. Он лишь поражённо всхлипнул, когда его небрежно бросили на стул в комнате ожидания. Когда медсестра ушла, медбрат наклонился, чтобы заглянуть ему в глаза. — Вы родственники? Ёнджун слегка покачал головой, вытирая слёзы. — Нет, но я его лучший друг. И только взглянув на него в ответ, он осознал, насколько молод был медбрат, подросток, едва старшеклассник, с большими и чистыми глазами, смотрящими на него вопросительно. Даже в середине истерики Ёнджун не мог не задать себе этот вопрос. Как подросток уже мог быть медбратом? — Тебе лучше пойти домой и немного отдохнуть, ты не очень хорошо выглядишь. Его родители присмотрят за ним, — медбрат с сочувствием улыбнулся ему, и Ёнджун заметил, что у него на щеках есть ямочки. — Ты ел? Я могу принести тебе что-нибудь. Я знаю, это сложно, но я уверен, что он хотел бы, чтобы ты позаботился о себе, а не плакал без остановки. Ёнджун не знал как медбрат подбирал нужные слова, но узел, стягивающий его грудь, начал ослабевать. Он чувствовал, как ему становится чуть легче дышать, его лёгкие расправились, когда он откинулся на спинку стула со смиренным кивком. Парень отошёл к ближайшему торговому автомату и вернулся обратно слишком быстро по ощущениям Ёнджуна, держа в руках сэндвич с тунцом и бутылку воды, которые он принял со стыдливым бормотанием благодарности. — Всё в порядке, — сказал медбрат. К его удивлению, он сел на стул рядом с ним, а не ушёл. Ёнджун посмотрел ему в глаза. — Меня зовут Субин. Я знаю, что ты, вероятно, задаёшься вопросом, почему медбрат так молодо выглядит. Я думаю, мы примерно ровесники, я просто помогаю моему отцу здесь после уроков, он хирург. Обычно я бегаю по мелким поручениям в педиатрическом отделении, но это всё произошло так внезапно, что у нас просто не хватило людей. — Так ты просто старшеклассник, который по совместительству подрабатывает медбратом? — спросил Ёнджун, кусая сэндвич и чувствуя, как терпкий привкус тунца царапает его язык. Из-за отсутствия аппетита он почти выплюнул откушенный кусок, но поборол в себе это, напоминая себе, что он должен быть вежливым за бесплатную еду. Медбрат по имени Субин кивнул. — Да, я только учусь в старшей школе. Странно, я знаю. Но я нахожу это очень забавным и интересным… А ты? — Я Ёнджун. Сегодня должен был быть первый день моей старшей школы, — с трудом сглотнув, будто он вспомнил кое-что ещё. Дрожащим, низким голосом, он продолжил. — Наш первый день. Выражение лица Субина изменилось. — Мне жаль слышать это. Ёнджун просто моргнул, не выказывая никаких эмоций на своём лице. Он чувствовал себя слишком опустошённым, чтобы придумать подходящий ответ. — Как он там? На этот раз лицо Субина ничего не выражало. — Удар пришёлся прямо на голову. Мой отец сказал, что у него серьёзное повреждение нервов в коре головного мозга и мозжечке. Его мозг сейчас почти не функционирует, но они смогли сохранить часть, ответственную за его сознание. Он жив. Он дышит. Ёнджун выдохнул, даже не осознавая, что всё это время задерживал дыхание. Облегчение было недолгим, потому что как только Субин продолжил говорить, у него снова перехватило дыхание. — Но его тело находится в постоянном вегетативном состоянии. Он не может двигаться, говорить, в принципе ничего не может. Мозговая активность практически отсутствует, и он не реагирует на раздражители. Хирург, мой отец, сказал, что здесь почти нет шансов на восстановление… Но им удалось спасти его слуховое восприятие. Он может слышать. Казалось, что мир замер, пока Ёнджун пытался осознать слова Субина. Сэндвич почти выпал из его рук на пол, если бы Субин не поймал его. — Другими словами… Твой друг в бессрочной коме, — Ёнджуну казалось, что весь воздух выбили из его лёгких. Как это всё произошло? Как за такое короткое время он каким-то образом смог потерять его? Что он сделал не так? А потом он понял. Я не должен был никогда отпускать его. Как только он получил звонок от родителей Бомгю, спрашивающих у него, где их сын, Ёнджун тут же покинул семейный ужин и побежал к парку. Сцена, которая предстала перед его глазами, будет с ним до конца его жизни, не важно как сильно он будет пытаться её забыть. К счастью, скорая уже была там, и Бомгю уже был на носилках. Бомгю никогда не казался Ёнджуну таким маленьким, буквально и фигурально, как тогда. Присутствие Бомгю всегда выражалось в громких карнавальных аттракционах и мягких шапочках. Но сейчас он, свернувшись калачиком, лежал на носилках, в его волосах была засохшая кровь, а нижнюю половину лица закрывала кислородная маска. Всё остальное казалось лихорадочным сном. Ёнджун даже не мог вспомнить, как он оказался в больнице, приехал ли он на скорой? Бежал ли за ней всю дорогу? Позвонил ли он родителям Бомгю, и они привезли его? Потому что последнее, что он помнил это то, как он несколько часов плакал перед дверями отделения неотложной помощи, пока не взошло солнце. Спал ли он? И если да, Ёнджун хотел бы проснуться в собственной кровати, взять телефон в руки и увидеть утреннее сообщение от Бомгю — их маленькая традиция. Что угодно, что скажет ему, что это всё было лишь ночным кошмаром. Его разочарование было безмерным, когда он поднял голову несколько часов спустя, а он всё ещё сидел на корточках на полу перед отделением неотложной помощи. — Ёнджун, — нежный голос медбрата вернул его к горькой реальности, вырывая Ёнджуна из его мыслей. — Доедай и отдохни. Его родители всё ещё внутри. Как только они закончат и мой отец уйдет, мы сможем зайти внутрь. Сама только мысль о том, что он, наконец, сможет увидеть Бомгю, заставила его проглотить остатки сэндвича, несмотря на ощутимый привкус желчи во рту. Но Субин был точно прав в одном, Бомгю хотел бы, чтобы он позаботился о себе. Поэтому именно так он и сделает. Не ради себя, ради Бомгю. * — Он слышит нас, да? Субин кивнул и открыл дверь пропуская его внутрь. По неизвестной причине сердце Ёнджуна бешено билось, отдавая стуком в его ушах, пока его нервы скручивались в один большой узел. Как только дверь открылась, первое, что сделал Ёнджун, это вздрогнул. Палата была слишком яркой, слишком белой и слишком простой для мальчика, который когда-то был настолько цветным. И всё же он был там, лежал в кровати вдвое больше него, одетый в белую сорочку, почти полностью поглощенный простынями. И вот он — Чхве Бомгю, его лучший друг. Его лучший друг, сейчас лежавший без сознания, стянутый бесконечными капельницами и кардиомониторами, с кислородной маской, всё ещё скрывающей половину его лица. Вид такого Бомгю навсегда сломал что-то внутри Ёнджуна, хоть он пока и не понимал, что конкретно это было. А может и понимал, но предпочёл не зацикливаться на этом, потому что единственное, о чём он мог думать сейчас это то, как жутко Бомгю выглядел, словно навечно прикованный к больничной койке. Видя, что Ёнджун не сделал больше и шага, Субин кивком головы пригласил его внутрь. Время тянулось мучительно медленно, когда он, наконец, подошел к Бомгю и рухнул в кресло около кровати. Когда Субин закрыл дверь, тишина оглушила его до головокружения. — Привет, Гю. Это хён, — заговорил он спустя пару мгновений, но хрипота в его голосе ясно указывала на то, как много он плакал. Он понял, что не хочет, чтобы Бомгю это заметил, поэтому прочистил горло и попытался снова. — Я здесь, — он резко замолчал, не будучи уверенным, в том, что стены, которые он выстроил вокруг себя, не дадут трещину, если он скажет что-то ещё. Ёнджун не знал, почему он ждал ответа, точно зная, что его не последует. Возможно, он ещё не привык к тому факту, что каждое его язвительное замечание не будет встречено остроумным ответом со стороны Бомгю. В его груди снова завязался узел, а слова застряли в глотке. Было ли это из-за боли? Сожаления? Вины? Он не хотел знать. Но почему, когда у него наконец появилась возможность поговорить с ним, он не мог вымолвить и слова? Так много мыслей и вопросов пролетали в его голове словно метеоритный дождь, и всё же Ёнджун не знал, с чего начать. Рассматривая Бомгю, он заметил, что тот выглядит ужасно серьёзным без своей яркой улыбки на лице. Его лицо было бесстрастным и бесцветным, более бледным, чем Ёнджун когда-либо видел его. Его глаза были закрыты, и Ёнджун мог детально разглядеть его изогнутые длинные ресницы, маленькими веерами отбрасывающие тень на его скулы. Он видел, как Бомгю спит лишь раз и это было слишком давно. Его сердце болело. Сейчас не было ничего, чего он желал бы больше, чем, чтобы эти глаза снова открылись, зная, что теперь у него есть неопределённое количество времени, чтобы смотреть на то, как он спит. Он не привык видеть Бомгю без легкомысленной улыбки или нахмуренного выражения на лице. Так он выглядит рядом с другими людьми, когда он не со мной? Задался он вопросом. После очередной затянувшейся тишины, он, наконец, решил, что хочет сказать в первую очередь. — Прости меня, — прошептал он тихим голосом. — Если бы я только не отпустил тебя, ты бы не был сейчас здесь. Если бы я только проводил тебя домой. Это моя вина. Если бы я только… — он замолчал, замечая, как дрогнул его голос, и то, как жалко звучал этот монолог. Хотел бы Бомгю, чтобы Ёнджун винил себя, когда он сам был тем, кто настаивал на том, чтобы пойти домой одному? Хоть он и знал, что Бомгю не посмотрит на него в ответ, Ёнджун всё равно не мог смотреть на него. Поэтому отвернувшись, он пытался успокоить свои беспокойные мысли. Субин стоял на деликатном расстоянии от них около двери. Хоть он и был юным, он выглядел ужасно зрелым для своего возраста в этом белом халате, что Ёнджун никогда бы не подумал, что он обычный девятиклассник. Субин заметил его взгляд, и вспышка жалости промелькнула на его лице. Ёнджун смог только изобразить полуулыбку в ответ. — По крайней мере, я рад, что ты всё ещё тут, — снова заговорил Ёнджун, беря безжизненно лежащую руку Бомгю на кровати в свою. Привычное тепло покинуло её, и его сердце болело, когда он говорил себе не обращать на это внимание. — Я так рад, что всё-таки не потерял тебя, — шептал он ему в руку. — Мне достаточно того, что ты меня слышишь. Я благодарен за это. И снова в ответ тишина. Ёнджуну пришлось мысленно отругать себя во второй раз за день за то, что он ждал ответа Бомгю. Он знал, что надежды мало, но насколько тщеславным надо быть, чтобы осмелиться надеяться на невозможное, наименьшую переменную от общего знаменателя, даже в ситуации, когда уже всё решено? Тем не менее, Ёнджун позволил себе цепляться за эту мимолетную искру надежды. — Я всегда с тобой, и в этот раз по-настоящему. Я больше никогда не уйду. Никогда, до конца моей жизни. Ты говорил, что до тех пор, пока у тебя есть я, всё остальное не важно, — пробормотал он, нахмурившись. — Ведь так, Чхве Бомгю? Будь человеком слова. Ты уже нарушил своё обещание, но я припомню тебе об этом позже, раз уж я такой добрый, — смешок, который он издал был пустым и полным жалости к себе, но всё же он боялся, что если он осознает это, его маска треснет. Бомгю бы это не понравилось. Он всегда говорил Ёнджуну, какая у него красивая улыбка и как хорошо звучит его смех. Поэтому Ёнджун решил, что с этого момента именно это он и будет делать. Может быть однажды, когда он уже будет по горло сыт этими монологами, Бомгю, наконец, решит встать с этой проклятой кровати, чтобы язвительно ответить ему. Это срабатывало множество раз до этого, может быть сработает и в этот? Терпение Бомгю было толщиной с нитку, естественно он не сможет сдерживать себя долго, и всё, что Ёнджуну остаётся делать, это приходить к нему каждый день и действовать на нервы, ведь так? Словно ничего и не изменилось, и Бомгю просто уснул. Однажды, его глаза откроются снова, и его первыми словами окажутся язвительные комментарии Ёнджуну о том, какой он ужасный хён, за то, что приставал к нему, когда он не мог ответить… Верно? Мерцающая искра надежды в глазах Ёнджуна была такой мимолётной, что, если бы кто-то моргнул в этот момент, он бы её не заметил. Но он лишь сжал руку Бомгю в своей, проглатывая слёзы и оставляя поцелуй на тыльной стороне его ладони. Искра — это всё, что ему надо. Никто не предупреждал Ёнджуна, что быть пятнадцатилетним будет так трудно.***
— Субин! Ты ел? — О. Привет, хён, — парень наклонил голову и слегка улыбнулся, сидя на краю больничной койки и делая пометки в своей записной книжке. Ёнджун закрыл за собой дверь, бросив пакет с едой на ближайший кофейный столик. Подойдя к нему, он встал рядом и посмотрел на парня, лежащего на кровати. — Как он? Субин никогда не мог подобрать правильного ответа на этот вопрос. Ёнджун задавал его каждый божий день на протяжении года, каждый раз, когда он приходил, — а Субину приходилось каждый день придумывать новые ответы. Хорошо, но никаких признаков улучшения? Он жив, но это хуже смерти? — Хорошо, как обычно. Ему не стало хуже, так что это хорошие новости, — он попытался сказать это так, чтобы Ёнджуну стало хоть немного легче. Слова подействовали моментально, и Ёнджун облегчённо вздохнул. — Это хорошо. Бомгю, ты слышал это? Тебе нельзя умирать при мне. Даже сам Бог запрещает. Ты застрял со мной до конца своей жизни, помнишь? Ты первый сказал это, не я. Без остановки болтая, Ёнджун плюхнулся в кресло у кровати и бросил рюкзак себе под ноги. Он всё ещё был в школьной форме, что означало, что он пришёл сюда сразу после занятий — как происходило каждый день до этого, подметил Субин. Ёнджун выдвинул прикроватный столик и, развернув его к себе, положил на него тетрадь. — Я снова принёс свою домашку по математике. Ты всегда понимал её лучше чем я, так что в этот раз опять мне поможешь, хорошо? Я получил тройку в прошлый раз. А ты всё такой же грубиян, Чхве Бомгю. Боишься, что я получу оценку выше? Пфф. Субин уже привык к подобным разговорам Ёнджуна, но они причиняли ему боль каждый раз, как в первый. Он понятия не имел, как Ёнджун всё ещё находил в себе силы быть таким позитивным на протяжении целого года. Они, должно быть, были очень близки. Болтая по пути, Ёнджун начал делать свою домашнюю работу, пока Субин заканчивал менять капельницы Бомгю. — Субин, разве у тебя нет домашней работы? — спросил Ёнджун, когда Субин собирался выйти из палаты, заставляя его обернуться. — Есть, на самом деле, — Субин робко ответил. Яркая улыбка озарила лицо Ёнджуна. — Приноси её сюда, давай вместе делать! Кроме того, эта еда, которую я принёс, для тебя, так что лучше бы тебе съесть её, пока она не остыла. Или я разозлюсь. Субин мог только мягко улыбнуться ему и покорно кивнуть. — Спасибо, хён. Тогда я сейчас вернусь. Следующие пару часов прошли под разозлённые рычания Ёнджуна на алгебраические уравнения; с мягко посмеивающимся Субином, который предлагал ему минимальную помощь, пока ел томатный суп, и бессвязными рассказами Ёнджуна для Бомгю о его скучных школьных буднях. Субин давно закончил свою домашнюю работу по истории, у него никогда не было проблем с учёбой, на что Ёнджун с завистью простонал: «Ты слишком умный, так нечестно». — Бомгю, я должен дать тебе знать, что ко времени, когда ты проснёшься, ты будешь всю оставшуюся жизнь делать пропущенную домашку. Боже, Мисс Ким — худшая учительница по математике в моей жизни. Кто вообще так много задаёт? О, и кстати, Тэхён и Кай встречаются. Ты можешь в это поверить? Оказывается, их первый поцелуй не был случайностью. Тэхён пригласил Кая на свидание, и они буквально такие милые и влюблённые, что аж блевать хочется! — украв немного томатного супа у Субина, он продолжил. — Ты просто счастливчик, что тебе не приходится наблюдать их каждый день на уроках географии, потому что буэ, — он изобразил будто его тошнит, на что Субин засмеялся. И если молчание, которое послужило ему ответом, и укололо его, он этого не показал. Они оба старались игнорировать тот факт, что ответом на все их слова была тишина. Этот парень в кровати, утонувший в простынях, мог только слышать и не мог отвечать. Тем не менее, если он больше обращал внимание на факт, что Бомгю его слышит, и меньше на то, что он не способен ответить, и что, составляя ему компанию, словно он был обычным старшеклассником, они были счастливы — это было достаточно для Ёнджуна. Этого должно быть достаточно. Но почему с каждым днём Ёнджуну всё труднее было притворяться? Сложнее держаться за эту искру надежды; словно чем дальше он тянет свои руки, тем дальше она от него улетает, и как бы сильно он ни старался догнать, он никогда не был достаточно быстр, чтобы удержать её в своих руках. Сидевший рядом с ним Субин был свидетелем этой сцены множество раз, чтобы понять, что произойдёт дальше. Поэтому прежде чем Ёнджун потерял свою выдержку, он достал цветную бумажку из стопки в шкафу и протянул её ему. Ёнджун повернулся, чтобы посмотреть, и Субин слегка улыбнулся ему. — Ты чуть не забыл про свою ежедневную обязанность, — сказал он, сунув бумажку в руки Ёнджуна. Они оба просто ободряюще улыбнулись друг другу, ничего более не говоря. Субин договорился с Ёнджуном никому не рассказывать об их маленьком сюрпризе, которые они готовят к моменту, когда Бомгю очнётся. Если Бомгю очнётся. Но они оба не позволяли своим мыслям зайти так далеко. Рядом с ним Ёнджун ушёл в свой оригами транс, нахмурив брови и закусив нижнюю губу, он аккуратно складывал бумагу в руках. Он сделал их уже достаточно много, чтобы проделывать весь процесс с закрытыми глазами, но что-то внутри него требовало совершенства. Он хотел, чтобы каждое из них было безупречным, потому что он делал их для Бомгю, а Бомгю не заслуживал ничего, кроме совершенства. Не прошло и минуты, как готовое оригами лежало у него на ладони, и он с гордостью показывал его Субину. Тот показал ему поднятые большие пальцы. Это было сердце, сложенное из розовой бумаги. Края были так аккуратно сложены, что в нём не было никаких изъянов. Улыбаясь, Ёнджун положил бумажное сердце на подушку Бомгю. Розовый оттенок выделялся на явном контрасте с белой простынёй, в сочетании с желтыми, красными, синими и фиолетовыми и множеством других сердец, аккуратно разложенных там же. Очередное сердечко в коллекцию. Бомгю больше не утопал в белых простынях, множество цветов вокруг него ослабляли напряжение в плечах Ёнджуна. Цветные бумажные сердца для мальчика, который когда-то взрывался цветом. Образ парня, лежащего в море оригами сердец, аккуратно разбросанных вокруг него, был таким же захватывающим зрелищем, как и душераздирающим. И если кто-то из них почувствовал, как при этом внутри образовалась пустота, никто не показал этого. Бумажные сердца были не только на кровати Бомгю; они также были и по всей палате, их было настолько много, что некогда унылая больничная палата выглядела так, будто была украшена для каждодневного празднования дня рождения. Субин без остановки умолял отца оставить палату такой, какой она была, и не избавляться от оригами, чтобы Ёнджун мог найти в них утешение. И после множества попыток ему это удалось. — «Бумажные сердца» была его любимой песней. Поэтому я буду складывать по бумажному сердцу каждый день, пока он не проснётся. Это словно таймер, или отсчёт — не знаю, на самом деле. Мне просто нужно что-то, чтобы следить за временем, или я почувствую, что теряюсь, — сказал ему однажды Ёнджун. — Я также хочу сказать ему кое-что, когда он проснётся и увидит все эти сердца. Это просто безнадёжно романтичный жест с моей стороны, на самом деле — он мне нравился с тех пор, как мы были детьми. Но это будет наш с тобой секрет, он пока не должен знать об этом. Хорошо? Я хочу, чтобы он сам всё увидел, когда проснётся. Это будет приветственным сюрпризом, — краснея, он добавил, — и тогда я хочу рассказать ему о своих чувствах. В то время у Субина не хватило смелости сказать Ёнджуну, что этого скорее всего не произойдёт, потому что как он мог сказать это, когда Ёнджун выглядел таким счастливым, говоря об этом. Таким, каким Субин его никогда не видел. Поэтому он согласился. Он даже согласился приклеить их на стену, когда у них начало заканчиваться место для размещения. Краем глаза он увидел, как Ёнджун потянулся за ручкой и написал что-то на сердце, которое он только что сложил. Когда он вернул его на прежнее место около подушки Бомгю, Субин смог прочитать то, что было написано чёрными чернилами. 365. Я скучаю по тебе. Прошло уже триста шестьдесят пять дней с тех пор, как Бомгю без движения лежал на своей кровати. Когда Субин взглянул на Ёнджуна, он заметил, как тот быстро вытирает единственную выкатившуюся слезу, его улыбка показывала трещины в маске, которую он так отчаянно носил, скорее для себя, чем для кого-либо другого в этой комнате. — Отдохни немного, болван. Я вернусь позже, чтобы понадоедать тебе, тебе будут нужны силы для этого. Быть шестнадцатилетним было бы намного проще, если бы у Ёнджуна был рядом его лучший друг. * С тех самых пор, без Бомгю, проходящее время начало значить для Ёнджуна всё меньше и меньше. Прошли ли уже годы с тех пор, как Бомгю улыбался ему в последний раз? Это был год, или два, или три? Или прошло всего несколько месяцев? И произошёл ли их поцелуй только лишь вчера? Потому что Ёнджуну казалось именно так. Он привык считать дни до их с Бомгю очередного совместного похода в парк; но сейчас для него не существовало времени. Дни сливались в один, месяцы казались вечностью. Если бы какое-то сверхъестественное существо сейчас пришло к нему и сказало, что Ёнджун просто застрял в личном аду, он бы с лёгкостью поверил ему. Он помнил всё меньше и меньше о своей школьной жизни. Он обращал всё меньше и меньше внимания на вещи вокруг себя, не относящиеся к Бомгю. Он часто ловил себя на том, что подсознательно сравнивает людей, с которыми знакомился, с Бомгю, ругая себя при этом. Он знал, что должен как-то продолжать жить своей жизнью без Бомгю, потому что это то, чего бы тот хотел. Но было проще сказать, чем сделать; и с тем, как Ёнджун всё ещё думал о Бомгю в каждое мгновение своего бодрствования, он знал, что справляется с этим не очень хорошо, особенно учитывая ежедневные визиты в больницу и бумажные сердца. Если подумать, если бы Бомгю и правда проснулся во всех этих сложенных им бумажных сердцах, Ёнджун бы скорее всего упал в обморок от смущения прямо на месте. В его голове всё это выглядело лучше. И снова, если Бомгю проснулся бы. Ёнджун остановил себя, прежде чем рой его мыслей унёсся хоть немного дальше. В этот раз, когда Ёнджун открыл уже такую знакомую дверь в палату, к его удивлению, Субина там не было. Возможно, впервые за всё время. Обычно он всегда здесь. И почему отсутствие Субина заставляло его тревожиться сильнее, чем обычно? Неужели пребывание наедине с Бомгю всегда так действовало на нервы? Или дело было конкретно в этой ситуации, о чём Ёнджун отказывался думать? Не произнося ни слова, он закрыл дверь позади себя, смотря на единственного человека в комнате, хоть и называть его человеком сейчас казалось преувеличением, неподвижное тело, лежащее на кровати, которая неожиданно казалась слишком огромной для его миниатюрной фигуры. Бомгю всегда был худощавой комплекции, но похудел ли он с годами ещё сильнее? Это был первый раз, когда Ёнджун посмотрел на него честным взглядом, принял его таким, каким он был, без оптимизма, затуманивающего его мысли. Подойдя ближе, он заметил, как кожа Бомгю была почти такой же призрачно белой, как и простыни под ним. Похудевшие пальцы. Его ключицы были так чётко очерчены, что каждая впадинка на них была видна. Глубокие и тёмные круги под глазами, впалые скулы, словно он не спал несколько дней, хоть это и было единственным, что он делал всё это время. Ёнджун нашёл это ироничным. Его мягкие щёки персикового цвета теперь были пепельно-лиловые. Сердце Ёнджуна сжалось. Бомгю выглядел таким болезненным; слишком бледным по его мнению. Словно жизнь непрерывно покидала его через все эти бесчисленные трубки и провода, прикреплённые к его телу, когда они должны были делать обратное. Даже его обычно мягкие волосы потеряли свой блеск и объём, истончились и посеклись. Единственное, что вообще свидетельствовало о его жизни — это то, как его кислородная маска запотевала при каждом едва заметном подъеме и опускании груди. Это было единственное, что успокаивало хрупкое сердце Ёнджуна, но даже это уже переставало спасать его. Именно тогда он это осознал. Бомгю жил на одолженное время. Будет ли жизнь вообще правильным словом, когда он даже не жил, а лишь выживал? Его жизнь едва держалась на волоске, как будто он сидел на вершине скалы, готовый в любой момент встать на цыпочки и отправиться в свободный полёт? И в этом случае не была ли жизнь хуже смерти? Реальность обрушилась на Ёнджуна, как свирепые океанские волны, её приливы и отливы расплёскивали остатки его рассудка, дразня его призраком его собственного отчаяния с каждой проходящей секундой. За последние пару лет, Ёнджун поймал себя на том, что с пустым взглядом смотрит на глаза Бомгю, на его любимую часть его лица, в надежде, что он моргнёт или подвигает ими или что угодно ещё; ему бы хватило едва заметного шевеления ресниц. Но его надежда оканчивалась тупиком, потому что ничего из этого не происходило. Обычно Ёнджун кричал во всю глотку о своём прибытии, чтобы Бомгю знал, но в этот раз он был болезненно молчалив, когда взял руку Бомгю в свою. Было ли это из-за того, что Субина здесь не было, из-за того, что у него не хватало сил прятаться за своей маской? Каждый день после того момента, как он впервые его увидел, Ёнджун говорил себе, что он будет заходить в палату с улыбкой. Что он будет говорить только радостные вещи и будет настолько обычным, насколько это возможно, чтобы принести чувство нормальности Бомгю, словно ничего не изменилось. Только сейчас он осознал, что ничего из этого не было нормальным. Он задавался вопросом, понимал ли это Бомгю, и просто жалел его всё это время. От этой мысли у него защипало глаза от непролитых слёз. С дрожащим вздохом он сжал руку Бомгю и прижал её к своей щеке. Взгляд в глазах Ёнджуна, когда он смотрел на Бомгю, был пронизан агонией и отчаянием. На него было больно смотреть. — Я скучаю по тебе, — слабо прошептал он, пока первая слеза скатывалась по его щеке, прямо на указательный палец Бомгю. — Я так сильно скучаю по тебе, Бомгю, — он оставил нежный поцелуй на его пальцах, не замечая того, как поток слёз хлынул из его глаз. — Вернись ко мне. Ты слишком долго притворялся недоступным, тебе не кажется? Ты заставляешь хёна грустить… Что насчёт похода в парк на каждый день рождения? Я всё ещё должен отвести тебя на колесо обозрения снова, они перестроили его. Мой день рождения в этом году был не весёлым без тебя. Мне семнадцать сейчас… Можешь в это поверить? Нам буквально вчера было десять. Тишина. Не то чтобы он ожидал чего-то другого; но этот мучительный остаток надежды гноился в нём как паразит, отказываясь покидать его разум. — Ты так много пропускаешь. Ты правда хочешь провести остаток своей жизни в этой палате? Никогда бы не подумал, что ты такой скучный, — он изо всех сил пытался говорить сквозь слёзы. Это был его защитный механизм. Все эти слова были сказаны скорее для того, чтобы успокоить его самого, а не Бомгю. Он задавался вопросом, понимал ли это Бомгю. — Господи, как это жалко, — застонал он, вытирая второй рукой слёзы. Всё ещё крепко держа руку Бомгю, словно он исчезнет, если Ёнджун его отпустит. — Я не плакал перед тобой с тех пор, как нам было, сколько, двенадцать? Ты должен пообещать, что не будешь смеяться надо мной из-за этого, когда проснёшься, хорошо? Не будь таким противным, — он усмехнулся про себя, пытаясь вернуть своё самообладание, не то чтобы это было даже важно, учитывая, что Бомгю не видит его. Но он всё равно пытался. Пока он пытался успокоить свои эмоции, он взял знакомую бумажку пастельного цвета из шкафа и начал складывать её, даже не задумываясь о действиях. — В любом случае, сегодняшний TMI, — он прочистил горло, его голос уже вернулся к состоянию, которое он любил называть «полебезить перед директором». — Я заканчиваю одиннадцатый класс. В следующем году я уже окончу школу, можешь себе представить? Школа предложила мне стипендию, чтобы уехать в следующем году в Америку по обмену. Видишь? Твой лучший друг такой умный. Я практически гений в английском, к твоему сведению. А после он замолчал, ожидая «и ты согласился?», которое так и не прозвучало. Он должен был уже привыкнуть к этому, но почему молчание всё ещё оставляло его с уколом разочарования, с каждым разом всё более усиливающимся? — Я знаю, что тебе интересно, поэтому не буду тянуть. Я сказал нет. Не злись на меня, ладно? Можешь накричать на меня за это позже, — он оправдывался, хоть здесь и не было никого, кто мог отругать его. — Знаю, знаю. Я глупый. Боже, я почти могу слышать твой ворчливый голос. Так раздражает, — он невесело усмехнулся, внезапно задавшись вопросом, как давно он в последний раз слышал смех Бомгю. Страх никогда больше его не услышать внезапно возник в нём. Он положил новое бумажное сердечко на прикроватный столик, пытаясь сформулировать своё предложение не заикаясь. — Ты знаешь, между мной и тобой… что… — начал он, чтобы через секунду замолчать и убедиться, что его голос не дрожит. — Что если бы я принял предложение и оставил тебя? Я бы тогда не знал, что делать с самим собой. Я не могу… — он вцепился в край больничной койки до побелевших костяшек, безуспешно стараясь удержать себя на ногах. — Я бы не смог простить себя, если бы я так сделал. — Я просто, — начал он, сглотнув. Нервозность вернулась в его голос, и он молился, чтобы Бомгю не заметил этого. Но всё же если он и заметил, то этого не показал. Ну, не то чтобы он мог. — Я не могу заставить себя оставить тебя. Не снова. Однажды я уже совершил эту ошибку, и это стоило нам… всего этого. Мне невыносимо думать о том, каково это быть через полмира от тебя, без возможности навещать тебя каждый день… Что если что-то случится, и в этот момент я буду не рядом с тобой? — его ресницы затрепетали, когда он пытался сморгнуть слёзы, с силой прикусывая свою нижнюю губу, чтобы удержать её от дрожи. — Что если, когда ты очнёшься, первым лицом, которое ты увидишь, будет не моё? Я не смогу этого выдержать, — он слегка тряхнул головой, пытаясь избавиться от мыслей. Он лучше, чем кто-либо другой, знал, что размышления о «что если» не принесут ему никакой пользы, но всё же он почему-то не мог перестать. — Я пообещал быть рядом с тобой до конца твоей жизни. Когда мы были на том дереве, помнишь? И я сказал, что я всегда буду с тобой. И знаешь что? Твой хён — человек слова, — а затем, подумав, прижал губы к бледной руке Бомгю, оставляя поцелуи на каждой костяшке. — Он никогда не оставит тебя. Что Ёнджун не учёл в то время — то, что он узнает позже — так это то, что он думал только о возможности того, что это он может оставить Бомгю, и никогда не думал о том, что это может быть наоборот. Поэтому, естественно, он ни в малейшей степени не был готов, когда этот сценарий начал становиться все более и более правдоподобным — слишком правдоподобным, чем ему хотелось бы. Однажды это всё рухнет на его плечи как метеорит, поглощая целиком, пока от него не останется ничего, кроме кожи и костей; даже тлеющей искры надежды, за которую он так отчаянно цеплялся. Он даже не представлял, что этот день наступит так скоро.***
— Ёнджун, проходи. — Добрый день, тётушка. О, дядя Чхве, вы тоже тут, — Ёнджун вежливо поклонился и, сняв обувь, поставил её на обувную полку рядом со входной дверью. Однажды, когда Ёнджун уже собирался уходить из школы, он получил сообщение от родителей Бомгю. Они приглашали его зайти к ним домой, сообщая, что есть кое-что, что они хотели бы обсудить. Конечно, Ёнджун согласился. Естественно, они заботились о нём ещё с тех пор, как он был малышом. Практически взрослея вместе, семья Бомгю стала ему как родная. Поэтому у него не было причин испытывать такой страх и тревогу от простого приглашения в гости. Но узел, завязывающийся в его животе, сигнализировал ему о том, что то, что они собирались сказать, не было хорошей новостью. — Ёнджун, присаживайся, — сказал отец Бомгю, указывая ему на диван напротив того места, где сидел он с женой. Ёнджун лишь слегка улыбнулся и сел, поставив рюкзак себе в ноги. — Как ты? — спросила миссис Чхве с заботливой улыбкой, которая нравилась Ёнджуну с самого детства. — Всё хорошо, тётушка. Я как раз собирался навестить Бомгю в больнице. При упоминании этого он заметил, как одновременно у них двоих изменились лица. Его сердце оборвалось. Повисла тишина, слишком тяжёлая, чем следовало, пока мистер Чхве не решил нарушить её. Следующее, что он сказал, нарушило не только тишину. — Говоря об этом… — начал он, смотря на Ёнджуна с неуверенностью, которую он никогда прежде в нём не видел. — Мы решили, после долгих раздумий, наконец, отключить Бомгю. В повисшей тишине можно было бы услышать звук упавшей на пол булавки, тишине, разрушающей последнее, что у него было. Ёнджун почувствовал, как его раковина треснула. Если вся его жизнь с тех пор, как он потерял Бомгю, была сном, то он бы очень хотел проснуться прямо сейчас. — Что? — выдохнул он, повернувшись к миссис Чхве, сидящей рядом с мужем. Тёплая улыбка, которая была на её лице до этого, полностью пропала и сменилась нахмуренными бровями и опущенной головой, чтобы избежать его взгляда. И тогда Ёнджун осознал, что это не сон. Скорее это начинало походить на ночной кошмар. — Но как вы решились сделать это? Он же ваш сын, дядя! Он скоро проснётся. Поверьте мне. Е-ему становится лучше, — выпалил он, и тон его голоса становился всё менее уверенным с каждым сказанным словом. Он даже не был уверен, верит ли он сам в свои слова хоть немного. Но всё же он настаивал. — Мы не можем бросить его! — Ёнджун, — со спокойным лицом сказал мистер Чхве. Ёнджун увидел, как он взял свою жену за руку и сжал её. — Именно потому что он наш сын, мы приняли это решение. Ёнджун просто не мог понять логику взрослых. Как они могут быть так жестоки к собственной плоти и крови, когда он сам изо дня в день пытался смириться с этим? Неужели они вдруг стали бессердечными? Гнев, клокотавший в его груди, должно быть, отразился на его лице, потому что выражение лица миссис Чхве изменилось. — Но… — Ёнджун, пожалуйста. Это наше решение. Мы его родители. Он… — она говорила с паузами, чтобы сделать вдох. — Он наш единственный ребёнок. Это было сложно для тебя, но это было… намного сложнее для нас. Может быть, потому что она была права, но Ёнджун не мог придумать внятного ответа. И потом, словно несколько часов спустя, он заговорил. — Мы точно ничего не можем сделать? Что-нибудь чем я могу помочь? Пожалуйста, что угодно… — Прошло три года, — заговорил мистер Чхве строгим, но надломленным голосом. Его челюсти были крепко стиснуты, а на лице пролегла тень. Он всё больше раздражался от того, что Ёнджун не мог понять. — Мы ждали три года. Счета всё растут. Его лечение очень дорогое, это не потому что мы хотим сдаться, Ёнджун. Мы просто больше не можем себе это позволить, — он сделал паузу, пристально смотря Ёнджуну в глаза. Решительность в них вернула его в реальность. — И финансово, и эмоционально. — Так будет лучше для него, — тихо добавила миссис Чхве. Судя по всему это ему не совсем понравилось, потому что следующее, что он помнил, как он вскочил с дивана. — Как это может быть лучше для него? Если вам нужна помощь, чтобы оплатить лечение, то я помогу. Моя зарплата в магазине не такая большая, но я отдам вам всё, что у меня есть. Я могу бросить пару курсов и взять больше смен на работе. Я даже могу помогать другим ученикам с домашней работой, чтобы заработать больше денег, если это хоть как-то поможет… Ёнджуна прервал удар ладони о кофейный столик. — И всё ради того, чтобы жить в большей боли, чем умереть; если бы мой сын мог говорить, ты думаешь он хотел бы продолжать жить? — взорвался мистер Чхве, тоже вставая на ноги. В его голосе больше не было сдержанности, он словно, наконец, выпускал на волю все свои эмоции. — Будь честен с собой, Ёнджун. Ты знал его также хорошо, как и мы. Если бы Бомгю мог решать, ты правда думаешь, что он выбрал не то, что выбрали мы? Продлить его страдания и просто смотреть, как всё рушится, потому что врачи не могут ничего сделать, предоставляя всё судьбе? Ёнджун застыл с раскрытым ртом, не зная, что сказать. Он так сильно хотел отрицать всё, что ему сказали, сказать, что надежда всё ещё есть, что Бомгю проснётся или что он всё ещё хочет бороться. Но прошло уже три года. Ёнджун уже не мог полагаться на ту тлеющую искру надежды… было ли это всё ещё искрой? Или это уже просто почти погасшая вспышка? Тогда как он мог убедить других в своей вере? Взгляды на их лицах говорили Ёнджуну о том, что не важно, что он чувствовал по этому поводу, они уже давно смирились с этим. Поэтому он прикусил губу, неуверенно садясь обратно. Он никогда бы не признал этого, даже с ножом, приставленным к его горлу, но в глубине своего подсознания он знал. И, возможно, он знал это всегда. Факт, что родители правы. Ёнджун не мог найти в себе сил отрицать всего того, что они сказали. Потому что это всё было правдой, и Ёнджун больше не мог и секунду ложно убеждать себя в обратном. Пока он провёл последние три года, запирая себя в собственной фантазии, родители Бомгю провели их, сражаясь с жестокой реальностью. О, как бы он хотел, чтобы он был достаточно силён, чтобы поступить также. Осознание того, что он просто отвлекал себя, закрывая глаза на неизбежное, что его Бомгю не проснётся в ближайшее время, неважно, как много бумажных сердец он сложит для него. Оно словно ударило его по голове тупым предметом. Это открытие окатило его холодным ужасом, его сердце наполнилось болью, и тяжесть появилась в лёгких. Он моргнул, и искра надежды полностью погрузилась во тьму. Его Бомгю больше никогда не вернётся, и он ничего не мог сделать с этим. Тишина в комнате была слишком осязаемой. Никто из них не говорил и очень долго; казалось, будто все они забыли, как дышать. Словно вечность спустя он заговорил. — Сколько?.. — он даже не смог закончить вопрос, надламывающимся голосом спросил он, смотря на пару расплывчатым взглядом. — Месяц, в лучшем случае, — сказал мистер Чхве, садясь обратно на место и снова беря жену за руку. Его голос снова был спокойный, и в этот раз Ёнджун почти мог услышать в нём каплю вины. — Его день рождения, — тихо произнёс он, чем заработал два вопросительных взгляда, брошенных на него. — Его восемнадцатый день рождения. Разрешите мне отметить его с ним, — голос Ёнджуна становился тише с каждым произнесённым словом. Ко времени, когда он договаривал, его уже почти не было слышно. — Пожалуйста… в последний раз. Затем наступила тишина, когда на лицах пары появилось задумчивое выражение. Они смотрели друг на друга, казалось, несколько минут, ведя мысленную дискуссию. — Хорошо. Но мы боимся, что это также станет его последним днём, — неохотно заговорила миссис Чхве. Ёнджун виновато улыбнулся про себя и кивнул. — Всё в порядке, — он глубоко вдохнул, пытаясь успокоить трясущиеся руки, сцепив их вместе. — Этого достаточно. Этого не было достаточно и вероятно достаточно не будет никогда, но чего ещё Ёнджун мог просить? Кто мог дать ему больше? Они жили на одолженное время. Время, предоставленное им деньгами и долгами, лекарствами и оборудованием. Ёнджун всегда знал это, но сейчас впервые он позволил себе свыкнуться с жестокостью этого осознания. Этого не было достаточно, но каким-то образом должно стать достаточным.***
— Помнишь, что он может слышать нас, так что вы должны притворяться, что всё в порядке, ладно? — прошептал он в последний раз, прикрывая рукой пламя свечи, чтобы оно не погасло. Этот день, наконец, настал. Ёнджуну казалось, что он настал слишком быстро и что он наступал слишком долго одновременно. Его последний день с Бомгю. Это был март, и по особому случаю он попросил Тэхёна и Хюнин Кая навестить Бомгю, чтобы отметить его день рождения вместе. Они оба были далеко не так близки к Бомгю, как был Ёнджун, но они были единственными, кого он хоть как-то мог назвать друзьями. — Хорошо, — кивая, ответили они в унисон. Стоя рядом с ними, Субин слегка улыбнулся и открыл дверь. Словно маска, радостное выражение в ту же секунду появилось на его лице, хоть он и знал, что Бомгю не увидит этого, его губы всё равно изогнулись в улыбке, не достающей до его глаз. Каким-то образом после всех этих лет это стало естественным для него. Чего он не показывал, так это того, что эта улыбка была скорее для того, чтобы одурачивать самого себя, а не Бомгю. Следуя прямо за ним, Тэхён и Кай восприняли это как сигнал, чтобы начать петь очень громкую и не синхронизированную версию «С днём рождения тебя». С Субином, подпевающим себе под нос, они захлопали, когда Ёнджун обошёл кровать и подошёл к Бомгю. Мысленно он попытался представить себе удивлённое и радостное лицо Бомгю, которое бы он сделал, если бы мог. Он представил, как его глаза загораются, а щёки краснеют, как в ту ветреную ночь под клёном. Эта мысль успокоила его. — С днём рождения тебя! — допели они под такие же нескладные аплодисменты. Ёнджун поставил на выдвижной столик матча торт, не забыв выбрать любимый вкус Бомгю. Не то чтобы Бомгю сможет попробовать его или увидеть, но был важен сам факт. Ведь именно это имело значение, да? Страх начал зарождаться у него в животе, когда он посмотрел на Бомгю. Это был последний день, когда он мог так сидеть рядом с ним, последний раз, когда он видит его лежащим на этой кровати. Последний раз, когда он его видит. Настолько эгоистично, насколько возможно, Ёнджун хотел просто заморозить этот момент в своей голове, запечатлеть образ единственного человека, которого он когда-либо видел перед собой, и сохранить в глубинах своего разума, и, вероятнее всего, единственного, кого он когда-либо увидит. До самого конца вечности. Настолько долго, насколько вечность может длиться. — Бомгю, у тебя гости, — провозгласил он, стараясь звучать настолько беспечно, насколько возможно. Позади него «гости» сделали шаг вперёд. — Привет, хён, — заговорили они одновременно. — Узнаёшь? Это Тэхён и Кай. Я говорил тебе, что однажды приведу их. Они так влюблены, ужасно, — пошутил он, чем заслужил небольшой смех от Кая и небольшой тычок в плечо от Тэхёна. — Бомгю хён, мы принесли тебе подарки! — прощебетал Кай и положил вышеупомянутый подарок на колени Бомгю. Это был букет с гипсофилами и красными астрами, аккуратно завёрнутый в лиловую бумагу. — Что мы должны принести Бомгю, когда придём? — размышлял Тэхён однажды днём во время ланча. — Хм, как насчёт цветов? Ёнджун хён, ему нравятся цветы? — спросил Хюнин Кай, ставя своё банановое молоко на стол и смотря на него. При упоминании своего имени Ёнджун вернулся в реальность из своих мыслей. — Я думаю, ему понравится всё, что вы ему принесёте, — нерешительно ответил Ёнджун. — Тогда какие цветы мы должны принести? Розы? — спросил Тэхён, подпирая подбородок рукой, задумчиво смотря вдаль. Спустя несколько мгновений Ёнджун заговорил. — Красные астры. — Почему красные астры? — спросил Хюнин Кай с полунабитым ртом. — Красные астры означают вечную преданность, — сказал Ёнджун, без интереса натыкая свой обед на вилку. Они оба сразу всё поняли и больше не задавали никаких вопросов. Но, конечно, Бомгю не обязательно знать об этом всём. — Они принесли букет красных астр, как заботливо, — заговорил Ёнджун, располагая руки Бомгю, так будто он держит букет. — Не смотри на меня так. Я сам по себе уже подарок. О чём ты ещё можешь просить? — поддразнил он, с полуулыбкой гладя его по волосам. — У Субина для тебя тоже кое-что есть. При упоминании его имени, Субин подошёл к кровати с другой стороны. Слегка прочистив горло, он вытащил что-то из-за спины и положил на голову Бомгю. — Это не что-то особенное, но я надеюсь, что тебе нравится. Это была цветочная корона, сплетённая из кленовых листьев разных оттенков рыжего. — Мы с Ёнджуном вместе ходили собирать листья под твоим любимым деревом, — добавил он каким-то робким и застенчивым голосом. Одетый в белое, лежащий в океане бумажных сердец с букетом красных астр и кленовой короне на голове — Бомгю был похож на лесного принца. Он был так прекрасен, что сердце Ёнджуна наполнилось бабочками, которые тут же обращались в пепел. Если он должен был уйти, это было лучшим, что они могли сделать, чтобы почтить его красоту. — Тебе сегодня восемнадцать, Гю, — тихо заговорил Ёнджун. Свеча на торте уже на половину прогорела, и осознание того, что именинник даже не мог задуть её, разрывало всех четверых на части. — Ты уже загадал желание? Я задую её за тебя, — сказал он, больше себе, чем Бомгю, прежде чем потушил огонь своим дыханием. Торт выглядел роскошно, Ёнджун специально заказал его в лучшей кондитерской города, но ни у одного из них не было аппетита. Поэтому Тэхён убрал торт на ближайшую полку. А потом Ёнджун краем глаза увидел медсестёр, смотрящих в палату через жалюзи на окне. Он увидел, как Субин в ту же секунду повернулся к ним, подавая знак оставаться снаружи. Ёнджуну казалось, будто его грубо разбудили ото сна, всё его тело застыло. Они пришли, чтобы убрать все трубки из Бомгю? Время уже пришло? Он встретился взглядом с Субином; и сердце Ёнджуна сжалось от того, как много горя и опустошения было в его глазах. Но никто из них не проронил и слова. Что ещё можно было сказать? Стоило ли говорить, что всё хорошо, говорить, что скоро ему станет лучше; или говорить о его будущей жизни за пределами больницы, когда все из них знают, что этого не произойдёт? Стоило ли сейчас притворяться? И в этот момент Ёнджун решил. Словно по щелчку выключателя, маска жизнерадостности соскользнула с лица Ёнджуна, обнажая под собой несчастного парня, который вот-вот потеряет всё. Он не успел сказать и слова, когда его глаза начали наполняться горячими слезами. Позади него Тэхён и Кай в утешении положили руки ему на плечи. Он сделал глубокий вдох, поднимая взгляд к потолку, чтобы сдержать слёзы. — Бомгю, — начал он. Глаза Субина слегка расширились от тона его голоса, он слышал это имя из его уст бесконечное количество раз, но оно ни разу не было сказано с таким отчаянием. Слишком больно. — Скоро мы отключим тебя. Это был лучший способ, которым он мог объяснить всё Бомгю, не говоря при этом, что через пару минут он будет мёртв. Ёнджун никогда бы не смог это сказать. Всё его тело будто потяжелело, руки на его плечах казались такими тяжелыми, что он не смог бы даже скинуть их с себя. — Я так много хочу сказать тебе. Субин сделал небольшой жест, и в следующую секунду он с Тэхёном и Каем отступили в ближайший угол палаты. Ёнджун понял, что они давали ему пространство, чтобы попрощаться. Поэтому он глубоко вздохнул и, посмотрев на лесного принца перед собой, заговорил. — Я разговаривал с тобой каждый день, но всё ещё я чувствую, что неважно, как долго я делаю это, этого никогда не будет достаточно, — его сердце сжалось в груди от того, что он собирался сказать дальше, словно его пронзили тысячи кинжалов. — Знаешь что? Твой хён — трус. Он всегда был трусом, даже сейчас он не может заставить себя перестать им быть, — он невесело усмехнулся, пытаясь сморгнуть слёзы. Он низко опустил голову, чувствуя, как его грудь снова прихватывает. Бабочки, которых он игнорировал все эти годы, вернулись к нему, только вместо чувства тепла в груди он чувствовал пульсацию, будто все они превратились в вирусы, атакующие его изнутри. Его сердце пылало к парню перед ним, к его Бомгю, которого он так лелеял, жизнь которого была так жестоко отнята, когда он не сделал ничего плохого, чтобы заслужить это. И всё же Ёнджун не мог выразить, как много Бомгю значил для него. Тогда он осознал, что никакие слова никогда не смогут описать то, что он хочет сказать. — Бомгю, ты хочешь знать, почему я трус? — он поднял голову, и улыбка на его лице стала грустной. — Потому что было так много вещей, которые я хотел сказать тебе, но не смог, — пауза. Единственный звук, наполняющий комнату, исходил от кардиомонитора Бомгю. — Потому что я боялся, что ты подумаешь обо мне, если я скажу, — наконец признался он голосом таким уязвимым и грубым, что застал всех остальных в палате врасплох. Он не чувствовал себя таким беззащитным никогда раньше, его эмоции вырывались наружу, словно волны сквозь прорванную плотину. В тот же момент он забыл, что в палате был кто-то ещё, в попытке продолжить свою речь. — Страх потерять тебя преследовал меня, а я не мог потерять тебя. Ты единственное, что у меня было. Мы были единственным, что у нас есть, и я не мог быть таким эгоистом. Я был напуган изменить мельчайшие детали между нами, если ты не чувствовал того же. И знаешь что? Хотел бы я воспользоваться той возможностью, — он даже не смог закончить предложение, прежде чем его голос надломился, хоть он того и не заметил. Боль из его груди подкатывала к горлу, а вина заставляла чувствовать вкус желчи. — Тогда, в парке… когда я поцеловал тебя, и взгляд на твоём лице… я почти сказал это, — прошептал он, поворачиваясь, чтобы посмотреть в слишком спокойное лицо Бомгю на его признание. Он выглядел таким безмятежным в окружении этих белых простыней, с единственным цветом, исходящим не от его лица, а от бумажных сердец, окружающих его. Ёнджун подумал о том, что, какими бы яркими ни были цветы, они никогда не сравнятся с тем, насколько ярким был Бомгю. Никакие букеты, цветочные короны и бумажные сердца во всём мире не воздадут должное такому уникальному явлению как Чхве Бомгю. Он с трудом сглотнул, прежде чем вспомнил, что должен продолжить. — Я так сильно хотел сказать это, но часть меня боялась последствий, того, что твои глаза больше не будут с искрами смотреть на меня, но с отвращением. Что ты отдалишься от меня, отпихнёшь меня, потому что я всё разрушил. — Но всё же это был второй мой самый счастливый момент в жизни. Хотел бы я сказать тебе это тогда, но я не был достаточно смел, — он сжал кулаки до побелевших костяшек. — Даже сейчас у меня не хватает храбрости. Я врал себе годами, кормил своё сердце ложной надеждой вместо того, чтобы подготовить себя к этому моменту, который я знал, что настанет. Я знал, что так и будет, но я был слишком глуп, чтобы думать, что этого не произойдёт. До тех пор пока этот день не сегодня, я всё ещё рядом с тобой. Будто каким-то образом это предотвратило бы неизбежное. Что за идиот мог думать так? — он снова сухо засмеялся, давая слезам свободно течь по щекам, пока его сердце медленно осыпалось в груди. Тихо, он вытащил бумажное сердце из кармана своей джинсовки и вложил в руки Бомгю. — Бумажные сердца. В конце концов, это твоя любимая песня, да? Помнишь, как ты спел мне её в первый раз, подыгрывая на гитаре в твоей спальне? Нам едва было пятнадцать. Я до сих пор помню, как красиво ты звучал тогда, но я был слишком труслив, чтобы сказать тебе об этом. Я дразнил тебя, говоря, что ты звучишь как корова, когда на самом деле я так отвлёкся на стук своего сердца, что едва слышал тебя. Ему было интересно, слышал ли Бомгю тогда, как громко билось его сердце. Такое сложно было не заметить. — Если бы ты спросил меня, когда и как это началось, я бы даже не смог честно тебе ответить. Мне интересно, всегда ли я чувствовал это и просто был слишком юным и тупым, чтобы понять это. — Я думал, что все имеют такие чувства по отношению к их лучшим друзьям, потому что я просто не знал другого, — он радостно усмехнулся воспоминанию более юного себя. — Я помню, как спрашивал себя, нормально ли это чувствовать себя беспричинно взволнованным, когда видишь чью-то улыбку? Чувствовать улыбку на лице, когда держишь кого-то за руку? Нормально ли, не моргая смотреть на тебя каждый раз, когда ты не видишь, и каждый раз, когда ты говоришь, не иметь сил отвести свой взгляд с твоих губ? — это всё звучало так болезненно очевидно, когда он произнёс всё вслух, и он задавался вопросом, как он мог быть таким тупым. Он взглянул на теперь бледные губы Бомгю, и острая боль пронзила его. — Всю свою жизнь я убеждал себя, что это нормально. Кто знал, что я был таким дураком? — Может быть сейчас уже немного поздно, но тогда на твоей кровати, когда я спросил, каким ты представляешь свой первый поцелуй… Да, это был я, придумывающий наиболее тупой предлог в своей жизни, чтобы поцеловать тебя. Я был в таком отчаянии, что был готов оправдать любую ложь, — он всё говорил и говорил, годы сдерживаемых эмоций, наконец, нашли выход. И они не собирались останавливаться. — Просто чтобы тогда почувствовать твои губы на моих. Я не понимал, что за чувство это было, но я просто знал, что если не поцелую тебя, то взорвусь. Ах, как молоды и глупы они были. И он помнит, как спрашивал себя, что может пойти не так. Он точно не подготавливал себя к тому, что ответом на это будет — всё. — Я не думал, что ты купишься. На какую-то долю секунды я задумался, думаем ли мы об одном и том же, а потом я отстранился и увидел то, как ты смотришь на меня, — он никогда не забудет этот взгляд Бомгю, полный чего-то, чего он не мог распознать после того, как их взгляды встретились после их первого поцелуя. — Тогда я был слишком напуган, чтобы узнать ответ. Но тогда… Тогда я скорее всего испытал самое счастливое мгновение своей жизни. И он изливал и изливал своё сердце человеку, лежащему перед ним, чувствуя, что задохнётся, если остановится. Весь остальной мир стал черно-белым для него в тот момент. Для Ёнджуна Бомгю стал единственной цветной вещью. Больше ничего не было важно. — Ты делаешь меня таким счастливым, Чхве Бомгю. Каждый день, проведённый с тобой, я считал данностью, потому что был дураком, неспособным распознать того, как моё сердце бьётся каждый раз, когда я смотрел на тебя. Когда ты не рядом, я просто лежу в кровати, отсчитывая дни, часы, минуты и секунды до тех пор, пока я не смогу увидеть тебя снова, — в этот момент Ёнджун рассказывал Бомгю обо всём, что накопилось в его сердце. — Это не было нормальным, и я должен был это знать, но у меня заняло несколько лет без твоего присутствия рядом, чтобы понять, что это не так. — Эти сердца. Если бы ты только мог открыть глаза снова. Я складывал по одному для тебя на каждый день, в который ты не очнулся, — он вспомнил вихрь размытых прошедших дней, где единственным ярким моментом было держать знакомое цветное сердце, убеждаясь, что оно идеально сложено. — Это было единственным, что успокаивало меня, когда я обманывал себя, думая, что ты проснёшься окруженный ими. Я никогда не забуду, как складывал каждое из них, потому что это было единственным, чего я ждал от грядущего дня. Это было моей единственной целью. — В своей голове, я зациклился на том, каким широким этот жест был бы. То, как ты просыпаешься и видишь количество сердец, которое я сложил для тебя. Я думал, это будет так романтично, чтобы, наконец, признаться или пригласить тебя на свидание, — он смеётся, но печаль в его голосе говорит о том, как он всё ещё верит в эту фантазию. — Это было единственным, из-за чего я продолжал держаться. Рай в моей голове не имел ничего общего с реальностью, в которой мы сейчас. — Грустно осознавать, что этот день никогда не настанет. Я считал и нумеровал каждое из этих сердец, чтобы не потерять счёт дням, которые я провёл без тебя, — он провёл большим пальцем по костяшкам на руке Бомгю. — Это я сложил перед приходом сюда. Сердце номер 1313, — он выдохнул. — Одна тысяча триста тринадцать дней, проведённых без тебя. И сейчас мне больше не надо считать, потому что, начиная с завтрашнего дня, я до самого конца своей жизни буду без тебя, — сказал он, стараясь, чтобы это прозвучало как нечто само собой разумеющееся. Он с треском провалился, когда больше не смог держать себя на ногах. — Если бы ты только мог видеть… если бы ты только мог посмотреть на меня сейчас и увидеть того, кем я на самом деле являюсь; не друга детства, который клялся защищать тебя, но парня, который был безнадёжно влюблён в тебя с тех самых пор, как впервые встретил тебя, — он поднял взгляд, чтобы осмотреть Бомгю ещё раз, чтобы запомнить его как можно лучше, от наклона его скул до губ, теперь скрытых за запотевшей кислородной маской. — Это ты, Бомгю. Это всегда был ты… Я клянусь все эти разы, когда я тайно смотрел на тебя на детской площадке в начальной школе, все разы, когда я придумывал глупые предлоги, чтобы подержать тебя за руку… Это всегда был ты, — наконец, сказав всё это, Ёнджун почувствовал, словно огромное бремя сошло с его груди, поэтому он продолжил, отчаянно пытаясь поймать это чувство облегчения. Он знал, что, если не будет осторожен, то оно навсегда ускользнёт от него. — И это всегда будешь ты. На каждый день рождения с тех самых пор, как я встретил тебя, всё, чего я желал, был ты, — Ёнджун накрыл лицо рукой и разразился жалким смехом. — Мир несправедлив, — он всхлипнул. — Ты не сделал ничего, чтобы заслужить всё это. Ты был лучшим, что произошло со мной… единственное хорошее, что когда-либо у меня было. Как я должен продолжать жить? Ты так жесток, Бомгю. Что случилось с нашей вечностью? Увижу ли я тебя когда-нибудь снова? — он рыдал во весь голос, дорожки слёз исполосовали всё его лицо, но он даже не пытался их стереть. Бомгю всё равно их не увидит, и в этот раз он даже не хотел пытаться. — Если рай существует… Встретимся ли мы снова? Найду ли я тебя там? — прошептал он, всё ещё жадно надеясь, прижимаясь губами к ледяным костяшкам Бомгю. Его слёзы были даже на руках Бомгю. — Если он существует, Чхве Бомгю, ты должен в последний раз пообещать мне. С надрывом молил он. — Пожалуйста, подожди меня у ворот. Неважно, как много времени это займёт, я найду тебя снова. Я всегда нахожу. В этот раз дай мне возможность защищать тебя до конца вечности, — он поцеловал каждый его палец. Было в этом что-то окончательное и завершённое, словно прощание становилось всё ближе. Боль в его груди цвела бушующим огнём, пожирая его изнутри и вырываясь наружу со словами, слетающими с его языка. И каждое последующее слово было тяжелее предыдущего. — И когда я скажу, что люблю тебя… лучше бы тебе ответить, — он поцеловал его руку в последний раз и отодвинулся. Он чувствовал себя разбитым и заново склеенным засохшим клеем фарфором, близким к тому, чтобы развалиться снова, но по какой-то причине всё ещё остающимся целым. Это было одной из худших вещей, которые Ёнджун когда-либо ощущал. В комнате стояла мёртвая тишина, когда он закончил говорить. Он отвёл взгляд в сторону и был удивлён увидеть всех своих трёх друзей заплаканными. Хюнин Кай рыдал в плечо Тэхёна, пока тот утешительно его обнимал. Субин вытер одинокую слезу тыльной стороной ладони, хоть его нос и полностью покраснел. Если его друзья так плакали, Ёнджун даже не хотел представлять, как он сам выглядел в этот момент. — А теперь… мой подарок, — он сделал глубокий вдох, пытаясь вернуть себе самообладание, ну или по крайней мере то, что от него осталось. — Я знаю, я говорил, что ничего не приготовил, но я хотел бы сделать тебе последний сюрприз. Субин подошёл из угла комнаты и протянул ему акустическую гитару. Она была сделана из дерева бордового оттенка и покрыта лаком. Струны были потрёпаны, а между ними был спрятан медиатор. На поверхности были вырезаны неровные полосы, складывающиеся в «БГ». Его инициалы. Это была гитара Бомгю, которую он так умолял его родителей оставить себе. Ёнджун не умел играть на гитаре. Ему никогда не было интересно научиться, хоть Бомгю и предлагал ему пару раз научить его. Сейчас он бы хотел, чтобы он тогда принял это предложение. Но за последний год, из-за него, он учился — ради того, чтобы однажды суметь сыграть ему эту песню, пусть и не так, как он себе это представлял. Но, был ли у него выбор? Медленно перебирая струны пальцами, он сыграл начало песни. «Помнишь, как ты заставлял меня себя чувствовать? Такая юная любовь, но что-то внутри меня знало, что она настоящая. Замершее в сердце.» Говорят, что, когда ты счастлив, ты наслаждаешься музыкой; но когда тебе грустно, ты начинаешь понимать текст. Ничто и никогда не откликалось в нём так сильно, как слова песни в данный момент. Мысленно он спросил у Бога, была ли это дурацкая шутка. Субин, Тэхён и Хюнин Кай не издавали ни звука, стоя в стороне и слушая то, как поёт Ёнджун. У него был неотразимо красивый голос, песня звучала так заманчиво, когда каждая нота слетала с его губ. Меланхоличная мелодия была бы идеальной колыбельной, если бы не мучительные обстоятельства, в которых они находились. Ёнджуну было больно осознавать, что это был первый и последний раз, когда он пел для Бомгю. «Воспоминания проносятся в моём онемевшем разуме, и я ненавижу это. Бумажные сердца, и я держу частичку твоего» В голове Ёнджун мог почти идеально представить эхо голоса Бомгю, поющего ту же самую строчку несколько лет назад. Если он закроет сейчас глаза, он был убеждён, что, когда откроет их, он вернётся в тот судьбоносный день, где он сидит на кровати Бомгю, пока тот стеснительно поёт ему, красный как помидор. Его сердце утонуло в отчаянии, когда он открыл глаза и увидел, что он всё ещё находится в больничной палате. После нескольких спокойных минут, когда его голос и звуковой сигнал кардиомонитора были единственными звуками в комнате, он сыграл последнюю ноту на гитаре, позволив ей затихнуть, закончив петь. Медленно он убрал гитару и встал. В углу палаты три пары глаз слегка расширились, когда Ёнджун наклонился, наполовину нависая над парнем в кровати. «Не думай, что я забуду об этом». Одинокая слеза соскользнула с его щеки на щёку Бомгю. Обычно Ёнджун отругал бы себя за такую беспечность, но прямо сейчас его больше не волновало ничего в мире. Он замер на секунду, смотря на Бомгю в последний раз. «Надеясь, ты не забудешь тоже». Он протянул заметно дрожащую руку и осторожно снял кислородную маску с лица Бомгю. Он мог слышать позади себя, как Субин издал громкий вздох. Но Ёнджуну было всё равно, когда он наклонился и положил свои ладони на ледяные щёки Бомгю, прижимая свои губы к его. В последний раз. — Чхве Бомгю, я люблю тебя так сильно, что мне больно. Поцелуй был сухим и спокойным; просто мягкое прикосновение губ Ёнджуна к губам Бомгю. Его губы стали холоднее, бледнее и грубее с момента, когда он чувствовал их в последний раз, но Ёнджун не жаловался. В теле Бомгю больше не было и грамма тепла, оно было безжизненно холодным. Краем уха Ёнджун мог слышать шуршание и приглушённые голоса, но ему было плевать. Это было его последнее мгновение с Бомгю, поэтому он хотел сфокусироваться на нём и только на нём. Он отрешённо слышал, как размеренный звук кардиомонитора Бомгю перешёл на резкие скачки. Его собственное сердце оборвалось в груди, но он всё равно не отстранился. Он лишь прижался ещё сильнее, углубляя поцелуй. В тот момент до Ёнджуна дошло, что это, наконец, происходит. Но даже тогда часть него всё ещё надеялась. Он надеялся, что в самую последнюю секунду, прежде чем всё навсегда ускользнёт от него, что Бомгю хотя бы вздрогнет. Поэтому, когда кардиомонитор Бомгю начал издавать ровный и монотонный звук вместо сбитых гудков, Ёнджун выпустил самый поражённый всхлип в своей жизни. Когда он отстранился, он едва ли мог посмотреть на Бомгю снова. Его взгляд стал размытым из-за слёз, а дыхание было прерывистым. Он не осознавал, когда палата начала заполняться бесчисленным количеством людей в белых халатах, но следующее, что он знал так это, что его резко оттащили. Осознание не приходило к нему до тех пор, пока Тэхён и Хюнин Кай не начали уводить его за плечи, пока Субин и остальной медперсонал накрывали тело Бомгю белой тканью, и только тогда он сломался. Шаги медперсонала, входящего и выходящего из палаты, были быстрыми и торопливыми, и Ёнджуну казалось, что его сердце было полом, по которому они топтали. Ему хотелось кричать, плакать, орать — что угодно, что позволило бы ему выразить ту агонию, разрывающую его на части. Если он и кричал, он не слышал этого. Пытался ли он бежать за каталкой, которую медленно выкатили через дверь? Поэтому Субин неожиданно встал перед ним, закрыв лицо руками, а Тэхён и Кай держали его? Ёнджун точно не помнил. Когда проклятая больничная койка исчезла из его поля зрения, ноги Ёнджуна неожиданно подкосились. Ему казалось, что его сердце выскользнет из его горла от того, как сильно он всхлипывал, но сам же он ничего не слышал. Тишина в его голове была оглушительной. Была ли это тишина? Или ровный звук кардиомонитора, повторяющийся снова и снова в его голове, так оглушительно громко, что он не мог услышать ничего, кроме него. Говорят, что когда ты любишь кого-то, иногда лучшее, что ты можешь сделать для этого человека — это отпустить. Чхве Бомгю умер в свой восемнадцатый день рождения. И в этот момент вместе с ним умерла частичка Ёнджуна, которую он больше не сможет вернуть. И начиная с этого момента, Ёнджуну придётся жить лишь с половиной сердца до самого конца своей жизни, как бы долго она не продлилась. Однако чего никто из них не заметил, это одинокую слезу, скатившуюся из закрытых глаз Бомгю, за мгновение до того, как его накрыли белой тканью. Неважно, сколько времени это займёт, я найду тебя снова.***
— И всё? — Да, — ответил Субин, слегка поглаживая девочку по голове. Она, свернувшись калачиком, прильнула к его боку, прижимая к себе плюшевую утку. Она начала клевать носом из-за утомительно долгого рассказа Субина, и он сам удивлялся тому, как она смогла высидеть. — А что случилось потом, дядя медбрат? Что случилось со старшим мальчиком? — спросила девочка, посмотрев на него ещё раз этими широкими и любопытными глазами, которым Субин не мог сопротивляться. Это было довольно странно для ребенка её возраста — наслаждаться такой печальной историей. Разве детям обычно не нравятся сказки со счастливым концом? — Старший мальчик изо всех сил пытался жить без младшего, — продолжил он, нежно щипая девочку за щёку, на что она радостно захихикала. — Но иногда даже это было сложно. — Дядя медбрат, я не понимаю, — перебила она, нахмурив брови, как будто только что пришла к неприятному осознанию. — Разве у историй обычно не счастливый конец? Почему у этой он грустный? Они влюблены, но почему не могут жить долго и счастливо, как принцы и принцессы в моих книжках? Субин улыбнулся. Вот она, детская наивность. — Потому что это сказки, малышка. А это жизнь, — он замолчал, неуверенный должен ли он договаривать предложение. Секундой позже он продолжил. — Жизнь не всегда счастливая. Когда ты вырастешь, ты узнаешь. — Я знаю, дядя медбрат. Всякий раз, когда я падаю в саду и мои колени покрываются мелкими ссадинами, они сильно болят, и это не делает меня счастливой, — ответила она, надув губы, и легла обратно на подушку. Субин мог только улыбнуться. — Правда? Тогда я прослежу, чтобы землю в саду заменили на поролоновые маты, чтобы тебе больше не было больно. Его слова были встречены возбужденным восклицанием. — Но расскажи мне, расскажи. Что было дальше? Улыбка Субина слегка дрогнула, но стала вдвое шире, прежде чем маленькая девочка смогла это заметить. — То, что произошло дальше, было жизнью.***
— Я не могу пойти сегодня, Субин. Извини. Очередное пустое оправдание, и он убрал телефон от своего уха и повесил трубку. Ёнджун вздохнул про себя, прислонился обратно к дереву и, выбрав первое имя в списке контактов, нажал кнопку вызова. Один гудок. Два. Три. Ёнджун раздражался. Он привык ненавидеть пищащие звуки, и эти гудки излишне действовали ему на нервы. И всё же он думал, что в ближайшее время это закончится. — Набранный вами номер недоступен, пожалуйста, перезвоните позднее. Автоматический голос перенаправил его на голосовую почту. Ёнджуна это не беспокоило, потому что именно за этим он и звонил. — Гю, это снова я. У меня сегодня был ужасный день, — вздохнул он, поднося телефон ближе ко рту. Это уже стало привычкой для него, приходить в парк и оставлять сообщение на голосовой почте Бомгю в конце каждого дня. Это был очередной трудный год для Ёнджуна. Он выпустился со школы и искал возможность начать работать учителем танцев. Он так долго мечтал о том, как он будет отмечать свой выпускной с Бомгю, стоящим рядом с ним в такой же мантии и шапочке и смотрящим на него с самой гордой улыбкой в мире. И когда его там не оказалось, у Ёнджуна было чувство, что он стоит на сцене совершенно один, хоть там и были сотни других людей рядом с ним. Чувствовать себя одиноким в комнате полной людей было, наверное, вторым худшим чувством, которое он когда-либо испытывал. Только Тэхён, Хюнин Кай и Субин праздновали вместе с ним. Тогда он говорил себе, что этого достаточно. С тех пор, как Бомгю ушёл, Субин старался проводить с ним как можно больше времени. Однажды они встретились за пределами больницы, и Ёнджун был вынужден осознать, каким обыкновенным был Субин без своего белого халата. В одинокие ночи, когда тишина его собственной комнаты душила его, Субин был рядом, чтобы успокоить его неровное дыхание. В дни, когда улыбка Ёнджуна не касалась его глаз, Субин первым протягивал ему руку. Когда он отвечал на сообщение дольше обычного, Субин почти всегда звонил ему потом ещё на протяжении полутора часов. Он всегда был настороже. И этот раз не стал исключением. За исключением того, что Ёнджун соврал ещё раз. Сегодня был одним из таких дней, но как ни странно, Ёнджун не смог найти в себе сил, чтобы изобразить притворную улыбку перед Субином. Ёнджун знал, что Субин никогда не скажет ему это в лицо, но глубоко в душе он знал, насколько хлопотно с ним было. Именно то, чем он являлся: Чхве Ёнджун — обуза. Ошибка. Он никогда не был пациентом в той больнице, но каким-то образом медбрат заботился о нём больше и дольше, чем того требовали его профессиональные обязанности. И боже, Ёнджун чувствовал себя полным подонком за то, что он так зависел от него. Ёнджун был старшим из них двоих, но почему Субин больше походил на эту роль? Когда он, наконец, сможет жить самостоятельно? Пока он не понял, что он не сможет, что и привело его в парк — пузырёк с таблетками в одном кармане пальто, телефон в другом. Поэтому сейчас он сидел под клёном, притянув колени к груди и оставляя голосовое сообщение на номер, за который он отдавал половину месячной зарплаты, чтобы оставить его открытым. — Прошло ли достаточно времени? Потому что я больше не выдерживаю, Гю. Это становится слишком выматывающим, и я не знаю, есть ли ещё причины, чтобы продолжать. Ты больше не здесь, и я просто…. — он заставил себя замолчать, пока он не начал задыхаться. — Я… я сдаюсь. Другой рукой он залез в карман и, нащупав знакомый предмет, крепко сжал его. — Мне жаль. Мне так, так жаль. Я всё ещё трус, — продолжил он безрадостным голосом. — Теперь тебе больше не придётся ждать меня. Мы скоро увидимся. На этих словах он повесил трубку и отбросил телефон в сторону. Глубоко вдохнув, Ёнджун позволил себе посмотреть на небо в последний раз, доставая из кармана запечатанный пузырёк. Небо было прекрасным. Это был красивый градиент из лилового, оранжевого и розового — невероятный вид, особенно если наблюдать его из парка, где здания ничего не загораживают. Небо было таким широким, что Ёнджун задумался, не был ли Бомгю где-то там наверху, наблюдающий за ним. Это напомнило ему о том, когда они в первый раз пришли на колесо обозрения, в первый раз увидели небо так близко. Он бы сделал, что угодно, чтобы пережить это снова. Он подумал о том, что скоро увидит своё любимое лицо снова, и несчастная улыбка появилась на его губах. Ёнджун планировал это уже некоторое время, как бы стыдно ему ни было это признать. Он провёл исследование в поисках правильных таблеток и точной дозы, которая сможет перевести его через черту. Он украдкой задавал Субину вопросы, когда приходил к нему в больницу, на что получал в ответ странный взгляд, но ничего больше. Субин. Он боялся, что ему придётся оставить единственного человека, который хоть отчасти значил для него то же самое, что и Бомгю. Но он больше не мог быть смелым, или эгоистичным будет более правильным определением? Он должен был перестать использовать Субина как замену. В глубине души он знал, что рану, которую оставил после себя Бомгю, никто не сможет залечить. Даже Субин. И боже, он пытался доказать себе, что он ошибается. Он пытался и пытался, но всё было бестолку. Недостающая часть, которую он искал, ускользнула от него давным-давно, когда ускользнул от него последний вздох Бомгю. Было нечестно продолжать использовать Субина ради своей трусости. Ёнджун судорожно вдохнул. Он убеждал себя, что поступает правильно. Он огляделся. Эта часть парка всегда была более уединённой в это время. Он подождал, когда последняя парочка уйдёт, и поднёс пузырёк к своему лицу. Сейчас он собирался бросить всё, как и планировал. Всё, что для этого требовалось — проглотить всё содержимое за раз. А потом просто лечь и закрыть глаза. Через пять минут всё закончится, всё остальное зависело от вселенной. Его страдания тогда бы закончились. Однако, когда он откупорил пузырёк, его глаза мельком взглянули на башню с часами в парке. Почему он решил проверить время сейчас, он понятия не имел. 5:53 пополудни. Солнце собиралось садиться, окрашивая всё на своём пути в потрясающий оттенок обожжённого золота. Закат всегда был любимым временем суток Ёнджуна. Возможно, сделать это сейчас было лучшим способом покончить со всем. Он вздохнул про себя, высыпая содержимое пузырька на ладонь, которая дрожала сильнее, чем он хотел бы признать. Ему даже не нужна была вода, чтобы запить таблетки, он даже не позаботился о том, чтобы принести её. И в тот момент, когда он собирался закинуть их себе в рот, громкий треск раздался над его головой. Ёнджуну едва хватило времени поднять взгляд, чтобы определить источник шума, и потом увернуться от ветки, которая обломилась над его головой. Она упала на расстоянии волоска от него, но теперь его таблетки были разбросаны по грязной траве. Пузырёк, который он держал в руках, теперь валялся в нескольких метрах от него. Разозлившись, Ёнджун выругался себе под нос. И обязательно ли Господу быть таким жестоким даже в последнее мгновение его жизни? Зарычав, он поднялся на ноги и начал идти к месту, где лежал пузырёк. Солнце горело ярко красным, погружаясь за горизонт. Яркий свет, ударивший ему в глаза, заставил его вздрогнуть и прикрыть лицо рукой. Но убрав руку от лица, он заметил то, чего не замечал ранее. Точно по центру сияющего заката впереди него стояла фигура. Ёнджуну было сложно понять, кто это был. Поначалу он подумал, что это еще один запоздалый посетитель парка, и продолжил идти к своему пузырьку, лежащему на траве. Но потом, медленно, фигура начала двигаться. И она двигалась по направлению к нему. С каждым новым шагом сердце Ёнджуна начинало всё сильнее вырываться из его грудной клетки. Его мозг закоротило, когда его зрение стало ясным, привыкнув к свету. Надо бы постараться разглядеть этого незнакомца, подумал Ёнджун. Возможно, ему удастся уговорить его уйти в другую часть парка, позволяя Ёнджуну завершить начатое. Но когда он, наконец, увидел его, громкий вздох сорвался с его губ. Это был человек, которого он знал слишком хорошо — он проводил свой каждый день, смотря на него. Этого не может быть. Парень был одет в белое, но это был не тот резкий белый больничных одеяний, в которых он видел его в последний раз. Его волосы снова стали мягкими и выглядели такими, какими Ёнджун всегда любил. Его фигура начала казаться более отчетливой с каждым проделанным шагом, и Ёнджун понял, что подсознательно тоже идёт навстречу. Я сплю. Это не по-настоящему. Когда Ёнджун смог точно понять, кто стоит перед ним, его сердце перестало биться. В его фигуре не было ничего впечатляющего; он всегда был худощавым, что вы, наверняка, даже не заметили бы его в толпе. Но Ёнджун мог заметить его где угодно. Этого не может быть. Он ушёл. Это галлюцинация. Это должна быть она. Молил Ёнджун про себя, пока его глаза всё расширялись. Но он стоял прямо перед ним, почему он не хотел поверить себе, хоть немного? После, казалось, вечности, таинственная фигура вышла из ослепляющего света. Его лицо стало более чётким наравне со всем остальным, Ёнджун даже не смел моргнуть, боясь, что идеальная иллюзия разрушится. Когда Бомгю, наконец, остановился в пару метрах от него, он улыбался. Его улыбка была такой искренней и безмятежной, словно все страдания, через которые он прошёл в своей жизни, были платой за этот момент. Неожиданно Ёнджун не мог больше жаловаться на свои трудности. Бомгю казался ему более взрослым и абсолютно здоровым, с румянцем, вернувшимся на его щёки. Его глаза были широко раскрыты, колени Ёнджуна задрожали, когда он, наконец, посмотрел в них, ясные и яркие как день, как будто все возможности мира были заключены в этом обсидиане, и всё, что требовалось Ёнджуну — лишь посмотреть. Возможно, он даже стал немного выше, но Ёнджуну было трудно это понять, потому что, когда он видел его в последний раз, он был прикован к больничной койке. Тем не менее, Бомгю сейчас выглядел так, как Ёнджун себе и представлял, если бы они росли вместе. Немного более зрелый, ставший немного выше и красивее. Словно он никогда и не уходил. Это было самой прекрасной вещью, которую Ёнджун когда-либо видел в своей жизни. Он был самым прекрасным, что Ёнджун когда-либо видел в своей жизни. Парень перед ним первым нарушил тишину. — Хён. Ёнджун никогда не думал, что его так легко сломить, но стоило ему снова услышать этот голос, как слёзы полились из его глаз. Парень напротив заговорил первым. Несмотря ни на что, он был, как всегда, таким сообразительным. Его Бомгю. Именно таким, каким Ёнджун его запомнил. — Мой глупый хён. Не плачь, — усмехнулся Бомгю, подходя ближе. Его глупый хён. Ёнджун почти забыл, как дышать, когда почувствовал руку, вытирающую его слёзы. — Я всё слышал. Ёнджуну было сложно понять, что он имел в виду под словом «всё», стоя в ошеломлении, имел ли он в виду его признание в больнице, или сообщения на голосовую почту, или вообще всё? Бомгю не дал ему времени на размышления, начав говорить мягким голосом. — Я всегда слышал тебя. Я слышал всё, что ты говорил, — а потом его яркая улыбка померкла. — Даже сейчас. Сердце Ёнджуна сжалось. Он знал. — Что ты вообще говорил о том, что я оставил тебя? Я никогда не бросал тебя, идиот, — Бомгю продолжал говорить слегка укоризненным тоном, положив обе руки на заплаканное лицо Ёнджуна. — Я всегда был рядом с тобой, — продолжил он мягким голосом, поглаживая щёки Ёнджуна большими пальцами. — И Бомгю будет ждать тебя. У Ёнджуна перехватило дыхание из-за нежного обращения в третьем лице; словно у них был свой тайный язык любви. Он до сих пор не мог произнести и слова. — Я буду ждать тебя столько, сколько потребуется. У нас есть целая вечность, чтобы провести её вместе. У тебя не будет возможности сбежать от меня, я ещё успею тебе надоесть, — Бомгю попытался пошутить, как они всегда делали, и с облегчением выдохнул, когда маленькая улыбка появилась на лице Ёнджуна. — А до тех пор сделай мне одолжение, — и улыбка исчезла с лица Ёнджуна. — Живи. Легче сказать, чем сделать, хотелось ему возразить, но почему-то он не мог сказать и слова. — Живи на полную катушку, как только можешь. Наверстай упущенное в больничной палате время. Живи так ярко, насколько это возможно, сделай это ради себя, но что более важно, сделай это и ради меня. И если Бомгю сказал ему жить, Ёнджун внезапно осознал, то это единственное, что он будет делать до конца своих дней. — Если у тебя нет причины жить, то живи ради меня. Потому что, когда время придёт, ты увидишь меня у ворот, — наконец, мягкий голос озвучил ответ на его просьбу, сказанную на смертном одре. Бомгю смотрел на него с нежностью в глазах, словно Ёнджун был целым миром для него. Он из прошлого подумал бы, что это совершенно нормально, но сейчас он знал наверняка, он сразу же узнал этот взгляд. Это был взгляд, которым Ёнджун всегда смотрел на Бомгю. Впервые за долгое время в его груди появилось тепло. — В этот раз я никуда не уйду. Я сдержу наше обещание, — прошептал он, приближаясь к Ёнджуну. Ёнджун заметил, что сейчас он был совсем немного выше Бомгю, когда раньше он намного больше опережал его в росте. Он хотел притянуть его в объятия, но его тело отказывалось двигаться. Ему потребовалось много времени, чтобы понять, что он был связан каким-то обездвиживающим заклинанием. Но произошедшее дальше не оставляло ему возможности пожаловаться, потому что Бомгю приблизился и оставил нежный поцелуй на его губах. Он был быстрым и целомудренным, и Ёнджун едва ли мог почувствовать что-то большее, чем просто покалывание, но и этого было достаточно. Это было больше, чем достаточно. Когда Бомгю отстранился, Ёнджун мог бы провести остаток жизни, вспоминая выражение чистого блаженства на его лице. — И пригласи меня потом нормально на свидание, чтобы я мог сказать «да», трус. Ёнджун смог, наконец, моргнуть. Он, наконец, мог двигаться. Но когда он потянулся, чтобы притянуть Бомгю к себе с сердцем, наполненным вещами, которые он хотел сказать — Бомгю уже исчез. Солнце перед ним зашло за горизонт; оставляя весь мир во мраке. Он мельком взглянул на часы на башне; 5:54 вечера. Прошла всего минута. Ёнджун тяжело вздохнул, его колени, наконец, подкосились. У него больше не было сил держать себя, поэтому он позволил себе рухнуть на землю, готовясь к удару от падения. Разве что этого не произошло. Затем он почувствовал, как пара сильных, больших рук обвилась вокруг его талии — поймав его как раз вовремя, чтобы его голова врезалась в мягкие знакомые бёдра. Посмотрев вверх, он встретился взглядом с большими обеспокенными глазами паникующего Субина. — Хён, что, чёрт возьми, ты делаешь? — заговорил он, повышая голос от тревоги, но всё же его действия были такими нежными, когда он укладывал голову Ёнджуна себе на колени. — Ты плохо звучал, когда вешал трубку, поэтому я сразу же побежал, чтобы проверить тебя. Слава Богу я решил сначала прийти сюда, — его тон смягчился, пронизанный заботой, когда он продолжил прожигать взглядом дыру во лбу Ёнджуна. Ёнджун мог лишь слабо улыбнуться. — Ты плакал? У меня со вчера было не спокойно на душе, когда я увидел тебя в больничной аптеке и… Боже мой, это что Оксикодон и Фентанил? Это смертельное сочетание. Целая упаковка? Хён, чем ты думал? — голос Субина начал надламываться, с паникой, написанной у него на лице, когда он схватил Ёнджуна за плечи. — Хён, это не может… ты хотел?.. — Извини меня, — удалось ему прохрипеть с виноватым выражением лица, встречаясь взглядом с Субином, на что черты лица младшего сразу же смягчились. Не говоря ни слова, Субин подавил всхлип и притянул Ёнджуна в крепкие объятия. Ёнджун молчаливо зарылся лицом в широкое плечо, обнимая его в ответ. — Этого не повторится, Субин. Я обещаю. Субин ничего не ответил, лишь продолжил крепко его обнимать. Впервые за четыре года Ёнджун почувствовал комфорт. Бомгю был прав. Наконец, пришло время для него жить той жизнью, которую он потерял. И он не собирался жить только ради себя, или только ради Бомгю; потому что он забыл одну важную составляющую уравнения. Как он мог забыть, когда Субин был лишь только с ним в течение последних нескольких лет? Он собирался жить ради Субина тоже, словно это был единственный способ отплатить ему за его доброту. В тени, скрытой клёном, стояла призрачная фигура Бомгю и наблюдала за происходящим со спокойной улыбкой на лице. Живи. И Ёнджун начал жить.***
— И так всё закончилось? — спросила девочка, подавляя лёгкий зевок. Наступал вечер, и небо за окном начинало медленно темнеть. — Не совсем, но да. На некоторое время, но он был счастлив, — Субин сдержал лёгкую улыбку. Мы были счастливы, не договорил он. Но она словно знала, потому что спросила сразу же, как он договорил: — С тобой, дядя медбрат? Намёк на румянец проступил на его лице, когда его застали врасплох; трёхлетка. — Можно сказать и так. Девочка приподнялась со своего места, явно взволнованная. — Тогда где он сейчас? Улыбка соскользнула с лица Субина. — Он сейчас со своим долго и счастливо. Это заставило девочку нахмуриться, будто она не ожидала, что история примет такой оборот. — Он с мальчиком ангелом? Вздохнув, Субин потрепал девочку по волосам. — Он сейчас не просто с ангелами. Он один из них. Девочка недовольно закричала. — Но как? Но как? Субин отчетливо помнит, как задавал себе тот же самый вопрос, когда это только произошло. Он помнит, как бежал в парк, когда услышал в новостях, что в город пришли сезонные пожары. Он молился и молился, чтобы Ёнджун не был там, когда его длинные ноги несли его к месту его опасений. Субин никогда в жизни так быстро не бегал. Он надеялся, что он ошибается, и что Ёнджун сейчас в душе или что-то ещё, когда он три раза подряд не ответил на звонок. Он едва мог отдышаться, когда наконец остановился, держась за столб уличного фонаря, чтобы не упасть. Единственное, что он видел — краснота. Красный заполонил весь его взгляд. Красный отражался в его напуганных глазах. Краснота, быстро и яростно поглощающая всё, до чего коснётся, растекалась, как лужа ядовитой крови. Она окрашивала всё — деревья, траву, колесо обозрения, которое он видел издалека, башню с часами, поднимая клубы чёрного дыма в небо. Пешеходы разбегались крича, пытаясь уйти как можно дальше от горящего парка. Субин был единственным, кто совершал обратное. Вид перед ним был ужасающим, но не таким ужасным, как когда все его внутренности скрутило. Сумерки едва наступали и солнечный свет исчезал от них. Но весь парк горел ярким, словно он был солнцем; пожар не щадил ничего на своём пути. Отчаянно пытаясь заглянуть через ворота, которые теперь тоже были охвачены пламенем, он молился и молился. Пожалуйста, пусть он не будет под тем клёном. У Субина чуть не остановилось сердце, когда он спешно подбежал к месту, откуда он смутно мог увидеть гигантский клён. Возможно, он должен больше уделять времени спорту в будущем. Тем не менее все его мысли были стёрты в тот момент, когда он заметил знакомого розоволосого парня, стоящего именно там, где Субин меньше всего хотел бы его видеть. Ёнджун стоял там, с телефоном в руках смотря на то, как последний звонок Субина перенаправляется на его голосовую почту. Как много времени прошло? Ёнджун никогда не умел следить за временем. Он помнил только, как пришёл в парк, после последнего урока танцев в академии, с гитарой за спиной, направляясь в своё любимое место. Он планировал лишь провести немного времени в одиночестве, сыграть себе песню и, может быть, посмотреть на закат прежде, чем отправиться ужинать с Субином. Это должен был быть обычный день. Тринадцатое марта. Ёнджун знал, что он не должен так волноваться из-за обычной даты, но что-то ныло внутри него. И это что-то привело его сюда, под клён, где они всегда отмечали день рождения Бомгю. Это должно было стать небольшим возвращением в прошлое. Небольшая прогулка по дорожке воспоминаний. Кто знал, что то воспоминание исчезло, и теперь вместо него был лишь след яркого пламени? Небольшая прогулка Ёнджуна оказалась чем-то гораздо более сложным, чем он того ожидал. Пожар начался с другой стороны парка. Он понятия не имел как, и в принципе не обращал на это внимания; Ёнджун был занят изучением аккордов к новой песне Тори Келли, но удушающий запах дыма достиг его, и он сразу же встревожился. Это была гонка между ним и пламенем. Оно распространялось так быстро, начиная с углов и подбираясь всё ближе к нему, к тому моменту, когда он встал. Вдалеке он в шоке наблюдал, как оно поглотило колесо обозрения — то, что когда-то освещалось разноцветными флуоресцентными лампами, теперь светилось оранжевым цветом Матери-природы. Он сделал всего пару шагов, когда огонь настиг часовую башню, поднимаясь по старинным стенам. Оглядываясь назад, он должен был подумать о том, чтобы не ходить парк, когда он так безлюден. Повернувшись, он осознал, что он снова был единственным человеком в этом месте. Обычно он бы обрадовался этому чувству уединения, но сейчас? Он не был так уверен. У него заняло всего секунду, чтобы осознать иронию. А потом вместо того, чтобы впадать в паранойю, он слегка усмехнулся. Сейчас он мог полностью видеть развернувшуюся перед ним сцену. Ему было интересно, была ли это карма. Для Ёнджуна не должно было стать сюрпризом, что его смерть постучится к нему в дверь, когда он меньше всего этого ожидает. Когда придёт время. Слабый голос эхом в отдалении раздавался в его голове. Странно, но плечи Ёнджуна почему-то расслабились. И, как по часам, то, что Ёнджун ожидал увидеть, уже ждало его. Когда он повернулся ещё раз, он заметил знакомую фигуру за воротами, фигуру, которую он видел почти каждый день за последние пять лет и которую мог узнать всегда. Он не мог ясно разглядеть выражение лица Субина, когда между ними плясали языки пламени, но он представлял, что он паниковал, как обычно. По какой-то причине у Ёнджуна внезапно возникло желание взглянуть на разрушающуюся башню с часами. Как раз перед тем, как стрелки превратились в тлеющие угли, он едва успел прочитать время. 5:53 пополудни. Синий час, момент времени между сумерками и закатом, мост, который не был ни днём, ни ночью, время, в которое происходят все сверхъестественные вещи. Ёнджун помнил, как читал об этом явлении в одну своих бессонных ночей. Он длится лишь минуту, и это было границей, в которую возможно всё. Если бы это не происходило с ним лично, Ёнджун бы никогда не поверил в такой глупый миф. И отвернувшись обратно, он посмотрел на когда-то зеленое поле, сейчас превратившееся в смертельное кольцо пламени. Ёнджун надеялся лишь половиной своего сердца, но моргнув он увидел то, что он искал. Кого он искал. Стоящий в центре поля, пока языки пламени касались их ног, и он смотрел на него с улыбкой на лице, будто огонь совершенно его не волновал. Ёнджун улыбнулся ему в ответ. Это была, наверное, самая широкая улыбка, что когда-либо касалась его лица. Как будто не боясь ничего на свете, он ступил прямо в огонь и приблизился к единственному человеку, которого он когда-либо желал. «Когда придёт время», — эхом шептал голос в его голове. Теперь он звучал яснее, и Ёнджун отчётливо понял, кому он принадлежит. По другую сторону ворот, Субин мог только с ужасом наблюдать, как Ёнджун входит в яркий огонь, позволяя ему поглотить себя целиком, пока он не исчезнет в нём полностью. Это было самым сокрушительным, что он когда-либо видел, воздух выбился из его лёгких, а сердце рухнуло на землю. Видеть единственного человека, к которому Субин чувствовал хоть что-то близкое к нежности, отворачивающимся от него, после недолгого взгляда в глаза, словно это было прощание — это действительно было самым несправедливым и душераздирающим зрелищем. Но для Ёнджуна это было одной из самых лучших вещей, на которую он только мог надеяться. Ничто и никогда не казалось ему более справедливым. — Ты, наконец, пришёл чтобы забрать меня, ангел? Бомгю лишь радостно улыбнулся ему. — Если что, это всё устроил не я, ладно? Идя прямо навстречу смерти, приветствуя её в чёрном дыме и бесконечных следах яркого пламени, с любовью всей его жизни, стоящей рядом с ним, Ёнджун не мог просить большего. И всё же, то, что Ёнджуну казалось спасением, для Субина было падением в отчаяние. Ему было двадцать два. Какой поэтичный способ умереть.***
— Теперь это точно конец, — сказал Субин, жестами словно захлопывая книгу. Девочка надула губы, а её личико очаровательно сморщилось. — Так они оба бросили тебя, чтобы быть счастливыми вместе? Дядя медбрат, это так не честно по отношению к тебе! — она недовольно заскулила, пиная простыни. Субин лишь рассмеялся, останавливая её. Смех перешёл в маленькую сочувственную улыбку, которая не коснулась его глаз. — Всё в порядке. Я знал своё место, — он замолчал, неуверенный должен ли он продолжить. Но всё равно продолжил. — Я знал, во что ввязываюсь. Это было правдой. Ёнджун был наиболее близким к определению лучший друг из всех людей, кого он знал. Естественно, к собственной безнадёжности, он начал замечать то, чего не замечал даже сам Ёнджун. То какими яркими были его улыбки, когда они были настоящими. То, как он смеялся над шутками и сжимал его руки. Какими тёплыми были его объятия, когда они бессонными ночами лежали в кровати, и Субин жертвовал своими утренними сменами, чтобы Ёнджун мог отдохнуть. Для Ёнджуна Субин был просто хорошим другом в трудную для него минуту. Но для Субина, который в жизни не знал, каково это быть близко к кому-то, не то, что быть влюбленным в кого-то — это было чем-то большим. Чем-то большим, что с самого начала, он знал, не будет встречено взаимностью. И всё же чувства цвели в нём. Чувства, такие же безнадёжные, как его наблюдения за Ёнджуном, не желающим открывать глаза по утрам, тоскуя по тому, кто ушёл уже давно. По тому, кто не он. Субин иногда проклинал то, что мир устроен таким таинственным и жестоким образом. Как безжалостна была судьба, позволившая им всем встретиться, только для того, чтобы они оказались съеденными пешками в шахматах жизни. — Дядя медбрат, тебе нравился старший мальчик? — заговорила девочка. О, как такой невинный голос мог нанести такой урон, когда её слова пронзили его в самое сердце. Улыбка на его лице стала опечаленной. — Да, он мне нравился, — нравится. Но это уже не важно. — А он знал об этом? Субин покачал головой. — Нет, не знал. Мы были просто друзьями, — лицо Субина помрачнело. — По крайней мере, для него. И меня это вполне устраивало. Девочка снова надула губы, сжав кулачки от злобы. По крайней мере, она ничего не сказала. — Жизнь слишком плохая, мне больше нравятся мои сказки. Субин засмеялся на это. — Если бы я только мог сказать то же самое, — он нежно погладил девочку по голове, на что она удовлетворённо вздохнула. Он не обращал поначалу внимания, но что-то в девочке начало становиться всё более и более знакомым с каждой проходящей секундой. Он был так уверен, что никогда раньше не встречал ребенка, похожего на нее, за последние десять или около того лет работы в этой больнице. Но почему? Встав, он решительно хлопнул в ладоши. — История окончена, давай отведём тебя в твою палату. Уже почти время ужина, — при упоминании времени, он повернулся, чтобы бросить взгляд на часы, висящие на стене. 5:53 вечера. У них было семь минут на всё, чтобы он потом успел прийти в кафетерий к ужину. Как ни странно, Субин почувствовал, как будто что-то промелькнуло у него перед глазами в ту долю секунды, когда он моргнул. Когда он открыл глаза, всё казалось было на своих местах. Но почему ему казалось, что что-то изменилось? Должно быть он заработался. Я должен выпить кофе потом. Нахмурив брови от внезапного замешательства, Субин потряс головой и постарался не придавать этому большого значения. Он не заметил загадочной перемены в некогда невинном лице девочки; теперь она смотрела на него так, словно видела его насквозь, когда он снова повернулся к ней. Волосы встали дыбом у него на затылке. — Привет, Субин хён, — заговорила девочка, всё таким же высоким голосом, но что-то в нём теперь было пронизано совершенно другими нотками. У него заняло немного времени, чтобы осознать, что здесь было самым странным. Она назвала его хёном. Субин попытался открыть рот, чтобы задать вопрос. Но ни одного слова не соскользнуло с его языка. — Я никогда не говорил с тобой. Не здоровался, не благодарил, — продолжила девочка, с нечитаемой улыбкой и таким же нечитаемым взглядом. Субин прирос к своему месту около кровати, продолжая всё также в шоке смотреть на неё. — Прошло уже много времени, как ты поживал? Я так многим тебе обязан, но мы даже так и не стали друзьями, — девочка вздохнула, касаясь нескольких бумажных сердец, лежащих рядом с ней. — Мне кажется странным снова быть тут. Ах, они. Наконец-то, я могу увидеть их. Ёнджун хён не соврал, когда сказал, что сложил одну тысячу триста тринадцать. В этот момент Субин осознал, кто сейчас был вместо девочки. Так ты правда отправил её ко мне. Как знак. — Пожалуйста, не сходи с ума, всё закончится через минуту. Ну, не совсем, так как я остановил время. Именно поэтому ты не можешь сейчас двигаться, — девочка, Бомгю, успокоила его. Субин всё ещё был потрясен до глубины души, но всё его тело было заколдовано, и у него не оставалось особого выбора, не так ли? — Я просто хотел поблагодарить тебя за заботу о нём… и обо мне, когда я не был способен сделать это. За то, что показал ему жизнь, которую он потерял. Это было моим желанием на последний день рождения; чтобы он жил полной жизнью и был счастлив. Даже если я не буду рядом, — девочка вздохнула, откладывая бумажное сердце на место. — Когда я лежал здесь, я слышал всё, что он говорил. Он пытался скрыть это от меня, но я знал, как трудно ему было каждый день. Я клялся себе, что как только у меня появится возможность заговорить с ним, я скажу ему продолжать жить. Она замолчала на секунду, смотря на свои колени. — Он хотел, чтобы я пришёл к тебе, и нормально поблагодарил. Он видел, в каком отчаянии ты был, когда он ушёл… мы оба видели. Он сказал, что не хочет, чтобы ты жил в скорби, как жил он, понимаешь? И что, если бы был способ, помочь тебе должным образом закрыть эту главу в твоей жизни, он бы сделал что угодно. Но я попросил его позволить мне сделать это, потому что я хотел, наконец, поговорить с тобой, — она ещё раз улыбнулась и, потянувшись, взяла Субина за руку. Её маленькие пальчики едва сомкнулись на мизинце Субина, но всё же она держала его крепко. — Ты такой хороший человек, хён. В мире так много всего, чего ты заслуживаешь увидеть. Так много всего, чего ты заслуживаешь испытать. Ты потратил свою юность на нас, не теряй на нас и свою зрелость, — девочка выдохнула и посмотрела на стену. Видеть, как крошечный ребенок ведет себя так по-взрослому, было поистине потрясающим зрелищем. — Я никогда не знал, какого это иметь шанс на жизнь, так что будет ли это эгоистично попросить жить тебя? Хоть мы и не были близки, ты хорошо позаботился обо мне. Пауза, и затем: — Я бы хотел, чтобы ты сделал то же самое сейчас, но для себя. Субин молчал. Он заметил, как минутная стрелка часов начала двигаться снова, пусть и мучительно медленно. Их время подходило к концу. — Хён, ты заслуживаешь того, кто будет смотреть на тебя также, как ты смотрел на него, пока он был слишком занят тем, что смотрел на меня. Сердце Субина разбилось в то же мгновение. Он знал. — Прошло три года с тех пор, как он ушёл, и шесть с тех пор, как ушёл я. Пришло время как следует попрощаться с нами и отпустить, чтобы ты, наконец, смог начать жить своей жизнью. Минутная стрелка набирала скорость, почти возвращаясь к нормальной. За окном остатки света начали исчезать. — Говорят, когда любишь кого-то, иногда лучшее, что ты можешь сделать для этого человека, — это отпустить. Субин сглотнул, его дыхание перехватило, а ресницы затрепетали. — Ты можешь отпустить нас. Спасибо тебе за всё. Когда к Субину, наконец, вернулся контроль над его телом и когда детская наивность вновь появилась на лице девочки, он осознал кое-что, что не осознавал до этого. Может быть, потому что девочка казалась знакомой ему, особенно из-за этих больших глаз лани, ясных как день, потому что несколько лет назад он проводил каждый день, видя их. Разве что он никогда не видел их открытыми. Девочка оживленно спрыгнула с кровати и повисла на его руке, когда они выходили из палаты. — Я забыл спросить, — заговорил Субин, останавливаясь как вкопанный. — Как тебя зовут, малышка? Девочка моргнула на него. — Чхве… — загадочно произнесла она. Субин поднял бровь. — А имя? Лёгкий смешок. — Ханыль. Небо. Конечно. Несколькими секундами позднее, когда они уже вышли из палаты и шли по коридору, телефон Субина завибрировал у него в кармане. Он быстро поднял трубку. — Да, Джин хён? — Субин, у нас новый пациент, но педиатрическое отделение переполнено. У вас случайно нет свободных палат? Это немного срочно, — Субин перестал идти и повернулся к двери, из которой они только что вышли, с телефоном, прижатым к его уху. Ты можешь отпустить нас. — Есть одна, на самом деле, — ответил он, не отводя взгляда от номера палаты над дверью. — Отлично, какой номер у палаты? Доля секунды тишины, прежде чем он ответил с новообретённой решимостью. — 553. — Но… — прозвучал неуверенный голос на другом конце провода. Субин лишь сухо усмехнулся. — Всё в порядке, хён. Прошло уже несколько лет. Время пришло, — сделав глубокий вдох, он продолжил. — Скажи санитарам убрать там. Он почти мог представить себе нахмуренные брови своего коллеги, когда тот ответил спустя несколько секунд. — Ладно, как скажешь. Конец звонка. Когда Субин и девочка заворачивали за угол коридора, две прозрачные фигуры стояли, незамеченные всем остальным миром, с переплётенными руками и улыбками на лицах, и наблюдали, как спина их любимого медбрата исчезает на горизонте.