Не надо этого, дорогой, хороший..

      Первое, что уловил Саске сквозь отключку, был дым.       Много дыма.       Серые жгучие лапы с привкусом гари пытались заполнить лёгкие до отказа, забраться под веки, пропитать всю одежду едким, удушливым запахом чего-то горелого. Когда глаза, заплывшие слезами, уже, казалось, лопнут от жжения, а лёгкие иссохнут, накаченные пеплом, Учиха с рваным кашлем разлепил веки. Всё плыло, сворачивалось в один тугой свинцово-лиловый сгусток. От такой картины страшно мутило. Глотая обезвоженной глоткой сухой колючий воздух, Саске только сильнее начал задыхаться и кашлять, давясь пеплом и жмурясь от коротких спазмов в груди.       Безжизненное до этого момента тело вернуло себе частичную чувствительность. Уняв очередной приступ перхоты, Учиха прикусил кончик языка, чтобы окончательно привести себя в чувства. По языку растёкся металлический привкус крови. Тугой ком, расплывшийся до этого перед глазами, обрёл чёткую форму красно-фиолетовой тучи, напоминающей пропитанную кровью вату. В ушах загудел ветер, послышался шорох сухой листвы и травы. Всё вокруг так или иначе ожило, наполнилось звуками.       Но полная картина в голове не выстраивалась, как бы Саске не пытался. Воспоминания были похожи на забившуюся плёнку в сломанной кассете: размытые, выцветшие, местами рваные, с непонятными грохочущими звуками на фоне человеческих криков.       За неимением сил подняться, Саске решил пока на ощупь понять, где он находится. Водя вокруг себя подрагивающей рукой – левая рука до самого предплечья, как выяснилось, отсутствовала – ощущались острые камни, песок, ломкая трава, и самое удивительное – грубые кусочки ткани и какие-то склизкие ошмётки. Это уже было чем-то вон выходящим, если не наводящим на мысль. Учиха нахмурился, правой рукой упёрся в землю и перекатился на бок.       На него смотрела окровавленная голова с остекленевшими глазами, отсутствующей нижней челюстью и разорванной гортанью.       В воздухе запахло стылой кровью.       Учиха осоловело смотрел в мёртвые глаза напротив. В каждом его движении глаз, подрагивании руки сквозил первобытный страх, сковавший мозг ледяными тисками. Со стороны Саске напоминал дикого зверя, наблюдающего за своим самым страшным врагом – смертью, притаившейся в мутных глазах. Зрачки сжались до точки и застыли, рука, поднятая над землёй, зависла с растопыренными пальцами.       Этот зрительный контакт продолжался около минуты, если не больше, и длился ровно до того момента, пока Учиха не встал на подрагивающие ноги.       Только сейчас он смог оглядеться вокруг, рассмотреть остатки хаоса.       Земля и воздух, казалось, были пропитаны кровью насквозь, и каждый сантиметр покрывали гниющие, изуродованные, обугленные до чёрна трупы с безмолвным отпечатком смерти в каждом из увядших глаз. Под дрожащими ногами хрустели кости и ветки, шуршала выжженная трава, хлюпала лужа крови вперемешку с вытекшими мозгами и остатками ещё каких-то внутренностей. Не единой живой души. Выл ветер, впитавший в себя запах мора, шелестели голые ветки, изрубленные катанами, но не было слышно даже крика дикого зверя, почуявшего кровь и нечеловеческую битву.       На Земле разверзся Ад, и все живое кануло в нём. Без остатка.       Саске испуганно озирался по сторонам. Ноги стали предательски подгибаться от шока, через приоткрытые губы с шумом вырывались рваные выдохи. А на ладони и рукаве подсыхала кровь. Рядом, почти у самых ног, лежала окровавленная катана. В лезвии отражался сокрушенный Учиха, глаза которого просто не хотели верить в увиденное. В голову закралась одна мысль, за ней ещё две, потом уже целый поток истерично верещащих мыслей роился в голове, сотрясая мозг своими криками.       Подобное не мог сотворить один человек. Что может один ниндзя против целой армии? Что, черт возьми?! Почему среди этой кучи трупов остался лишь один живой человек?       Прости, Саске, но это был ты. Веришь ты в это или нет. Ты один их всех убил. – томный шепот, почти у самого уха, перекрыл истошный гомон мыслей.       Учиха наконец оглядел уже себя: вся одежда практически бордового цвета, нельзя разглядеть ран на теле, свободный рукав, похожий на дохлого удава, изодран, волосы на затылке слиплись и напоминали жёсткую щётку; от былой статности не осталось и следа. Не осталось сомнений – было сражение. Но ничего в этом кровавом месиве не возбуждало и толики воспоминаний. Как и веры.       Не было доказательств, чтобы верить. Не было сил, чтобы верить.       Ноги подкосились, и Учиха с глухим стуком рухнул на колени. Ничего, кроме пустоты в голове, не ощущалось, даже боли в затылке. Кровь из раны текла тёплой струёй, стекала с волос на затылке на шею и спину, впитываясь в одежду. Всё тело трясло от судорог.       Саске смотрел уже куда-то в землю, зарылся пальцами в волосы и зарычал. Долго, протяжно, как обезумевший от горя зверь, пока голос не сорвался на хрип, а потом на обессиленный скулёж.       Столько крови Учиха видел только в ночь убийства клана. Но тогда кровь была на руках брата, а не на его собственных.       История имеет свойство повторятся, дружок. Это у вас в крови – убивать во имя спасения.       Щёлк.       В голове сверкнула мысль, пронеслась перед самыми глазами, вильнула хвостом у самой груди и застыла на острие катаны. И смотрела так соблазнительно, что хотелось дать самому себе пощёчину. Настолько сильную, чтобы снесло голову.       Учиха решил умереть. Здесь и сейчас. Закончить порочный круг.       Монстр должен умереть.       Окровавленная рука сжала рукоять меча и поднесла лезвие к горлу. Тонкий металл упёрся в кадык, стекла первая струйка крови, застыла на ключице и скользнула в ложбинку на груди, скрываясь под одеждой. Пустые, спокойные угольно-черные глаза смотрели сквозь похолодевший свинцовый воздух. Ещё секунда – и мир померкнет, выключится, расщепится на белые искры-фантомы и застынет в кроваво-лиловом цвете.       — Не смей этого делать!       Голос раздался внезапно. Разбил своими требовательно-высокими нотками напряжённую тишину. Оторопевший Саске замер, затаив дыхание. Рука, сжимающая рукоять катаны, вздрогнула, лезвие мазнуло по горлу, и из свежей царапины выступила кровь. Больно.       — Я сказал, не смей этого делать! – настойчиво повторил обладатель голоса за спиной.       Послышались торопливые шаги, на грани бега; мелькнула смуглая кисть и кромка чёрного рукава; послышался звон металла о камни. Тонкие руки сомкнулись на шее, мягкая грудь прижалась к спине. Холодно. Не слышно ничего, только стук собственного сердца. В нос ударил запах солнца.       — Если тебе станет легче, убей меня, – ухо Учихи обожгла прохлада. – Нам обоим станет легче. Ты и сам это понимаешь, теме.       Сердце пробило последний рубеж – из глаз Саске хлынули слёзы, дрожащие пальцы вцепились в тонкое запястье. Медленно повернув голову, он с болью взглянул в голубые радужки глаз, окаймленные чёрными белками.       — Ты всё такой же шумный.       Наруто хихикнул, уголки губ разъехались в улыбке, обнажая белые зубы. Он смотрел на Саске теми же глазами – до одури искренними, живыми, со смешинкой у зрачка. Большим пальцем он стёр слёзы со щеки Учихи.       — А ты всё такой же вредный, Саске!       Говорят, когда умираешь, на том Свете твоя душа отражает самый яркий и счастливый период твоей жизни.       Смерть запечатлела Наруто шестнадцатилетним. Он был безумно счастлив, когда Саске вернулся в деревню; его распирало от счастья, когда на его чувства ответили взаимностью. В тот год Узумаки познал, что значит блаженство во всех его красках. Нельзя сказать, что не было трудно – отнюдь, ровно как и счастья, прибавилось и забот, но и те приносили радость. Рядом Саске, не так часто, конечно, но даже так, его отлучки из-за миссий не могли омрачить их общего счастья. И счастливы были оба. Саске начал улыбаться чаще, целовать увереннее, обнимать крепче, научился делиться своими переживаниями. Проще говоря, начал просто жить. Наруто радовался данному факту также сильно, как и в тот момент, когда Учиха признался в ответ. Неловко, шипя по-кошачьи, но искренне. Этот момент был выгравирован где-то у самого основания сердца, там, где от этого воспоминания разливалось тепло.       И сейчас, стоя перед Саске, Узумаки прокручивал момент его признания в голове. Тонкие пальцы скользнули вверх по мокрому подбородку, затем по щеке, пока не остановились на скуле. Хотелось поцеловать. В губы, щёки, нос, шею, исцеловать запястья и пальцы, залезть руками под рёбра и поцеловать в самое сердце, как раньше. Ничего лучше поцелуев, как выяснил Наруто за несколько лет, проведённых с Саске под одной крышей, не успокаивало разбушевавшиеся чувства. Мягкие губы слепо опустились на уголке глаза. Солёные. От глаза, выцеловывая дорожку влажными губами, спустился к губам и остановился на них. Этот поцелуй вышел долгим – бледные губы Саске с секунду были неподвижными, но потом с жаром и неприятным ударом зубов впились в солёные уста. Укусы, шипение, языки, сплетающиеся между собой, слюна, скопившаяся на уголках губ. Когда запас воздуха в лёгких у Учихи закончился, он прикусил опухшую нижнюю губу Наруто и отстранился.       — Больно вообще-то, даттебайо, – выдохнул Узумаки и плюхнулся рядом с Саске, слизывая кровь с губы.       — Прости, не удержался. – рука легла на светлую макушку и растрепала мягкие волосы.       Личное солнце, с небом вместо глаз.       — Всегда таким был – вредным и несдержанным. – А Наруто бурчит, смешно дергая носом. Внезапно он замолчал, поднял взгляд на Учиху и почти шепотом произнёс, – а раньше и простого взгляда не допросишься.       Это не прозвучало как укор. Узумаки любил сравнивать и рассуждать вполголоса, даже если Саске рядом. Он делал это сравнение для себя, словно делая очередную пометку.       Саске уже открыл было рот, чтобы выдать какое-нибудь оправдание, но Наруто продолжил:       — И глаза у тебя такие же были – одинокие и пустые, как сейчас. Будто опять заглянул в прошлое, где ты бежишь от меня снова и снова. Только, видимо, теме забыл, что земля круглая и рано или поздно мы бы встретились.       — У меня были на то свои причины, – слова глухо вырвались из горла, словно песка наглотался. Обрубком руки он чувствовал почти немую спину – сердце не билось, но голос шёл. Даже сквозь ткань чувствовался холод кожи.       На подбородке пошла первая трещинка.       — Причины? – Наруто отодвинулся, чтобы заглянуть Учихе в глаза было удобнее. – Всю жизнь я задаю тебе этот чёртов вопрос: разве месть родному брату стоила тех "причин"? Отвечу сразу – вообще нисколько. И так полегло много людей, зачем дальше-то убивать, а?! Ведь в один прекрасный момент и с тобой могло что-то случится! А я и не знаю, где ты и с кем, чтобы помочь! Любой бы на моём месте давно бы сам тебя убил за такое! Или руки наложил от безумия! – дыхание сбилось, зрачки от злости увеличились, почти заполнив радужку, на лбу проступила новая трещина. Наруто казалось, что Саске не слышал его в тот момент, как в ступор впал. Неужели трудно понять до чего доводит любовь? – А я не смог ни того, ни другого сделать! Я ждал, когда ты сам сможешь вернуться, взять себя в руки и вернуться! Ты слушаешь меня или нет?!       Учиха слышал, но не слушал. Звук шёл словно через толщу воды. Он сосредоточенно рассматривал лицо Узумаки, которое с каждой минутой покрывалось тонкими трещинками. Время уже шло на минуты и Саске это понимал, а Наруто, как всегда, беспечно использовал его, словно у него было ещё жизней пять в кармане.       Только сейчас Саске задался странным вопросом: а почему вообще Наруто мёртв? Ведь, уходя из деревни, он был ещё жив, сидел в своём кабинете Хокаге, как и мечтал (и получил кучу бумажной волокиты в придачу, но это на данный момент не имеет значения), и собственноручно дал Учихе последнее задание.       — Помолчи минутку, – указательный палец лёг на холодные губы, призывая к молчанию. – Что с тобой произошло? Тебя здесь быть не должно. Не в таком виде...       Наруто небрежно скинул руку Саске и поджал губы. Он долго и молча смотрел куда-то в живот Учихи, будто рассмотрел там что-то интересное. Пальцы быстро и нервно перебирали край спортивной куртки. Стыдно. О таком говорить стыдно. Только недавно ты кричал о том, что ради своей любви держался, а сейчас тебя поймали на таком жутком лицемерии. Трус. И болтун, который только и может, что языком чесать.       — Когда вернёшься, может, всё и узнаешь, – на ноги резко поднялся, пряча глаза, и голос дрожит.       — Нет, скажи сейчас, пока есть время! – следом Учиха сорвался, одной рукой пытаясь развернуть к себе. Тон приказной сам из груди рвётся через глотку, срываясь с губ криком. – Мы столько лет вместе прожили, а теперь тебе помолчать захотелось? Вот уж дудки! Если говоришь всё, значит, всё, уяснил?!       Юное мёртвое тело разворачивается лицом, тонкие пальцы с силой сжимают горячую кисть. Глаза всё с той же смешинкой, но только стали глубже, ярче, в пару раз больше. И влажными стали. Упала первая чешуйка пепла. Смуглая кисть двинулась вверх, пока не коснулась смоляной чёлки. Как раньше. Когда был живой. С горячим сердцем в клетке рёбер. Губы, дрожаще-изломанной линией, сложились в улыбку.       — Я люблю тебя, Саске. Но мне больно. Больно, как тогда. Поэтому, прошу, отпусти меня сейчас. Раз и навсегда. – переливаясь через веки, полились первые слезы, а Учиха стоит немой, обдаваемый жаром слов. – Мне стыдно смотреть тебе в глаза. После того, что я сказал.       Слова и слёзы лились тихо, без единого крика. Наруто был прекрасно-бесподобен в своём стыде, который можно было понять без лишних объяснений.       Просто однажды ему стало больно. Просто он замолчал, испугавшись. Просто он сломался, не выдержав.       Слишком. Много. Просто!       Учиха, читая подтекст, таящийся между строк на автомате, наклонился и приложился лбом. Обожгло холодом. А потом солью из собственных глаз. Под рёбрами закололо, мёртвые пальцы в немом желании сжались сильнее. "Лишь один последний поцелуй на прощанье!" – молили они, белея под ноготками. Склонившись ниже, заставив встать на носочки, Саске целует губы со вкусом пепла, вырывает единственную руку и зарывается ею в светлый затылок. Чтобы запомнить мягкость волос. Запах солнца. И близость неба.       Минуты, делясь судорожно на секунды, сочились слезами сквозь губы и ветром сквозь пальцы. Отсчитывали время, отведённое на прощание длиною в вечность. По крайней мере, так показалось Саске. Пока не осыпался разом пепел и слезящиеся глаза не обдало потоком света.       — Я люблю тебя, – сорваный голос прошептал это уже почти в пустоту. Голубые глаза, мелькнув на фоне, лилового облака, радостно подмигнули и растворились в алом мареве. Но уже навсегда.

***

      Саске вернулся в деревню – побитый, пустой, в крови и неуверенный в своей живости. Первое, что он услышал – Наруто Узумаки умер. И теперь ему с этим жить.