I Told You That We Could Fly

Эдди его не видел. Он не видел его, но чувствовал, и это сводило его с ума. Поправка: язык Бака сводил его с ума. Эдди выгнулся, почувствовав, как язык Бака рисовал круги на его горле там, где он только что оставил то, что — как он был уверен — будет очень впечатляющим засосом. Чердак Бака обычно был отлично освещен днем, но ночью? То, как городские огни отражались на пятнистой поверхности голых кирпичных стен квартиры Бака, было почти ослепительно. В Лос-Анджелесе звезд не видно. Почти всегда ночью было слишком много смога и светового загрязнения, чтобы увидеть что-то большее, чем мерцающее пятнышко пролетающего самолета. В этом году порывы ветров Санта-Ана были довольно внушительны и выбили электричество половины города на большую часть недели. Это и привело к некоторым сумасшедшим звонкам и еще более сумасшедшим решениям проблем на работе. В конце концов все немного поутихло — как и всегда, — но потом Бак и Эдди очутились в тени посреди какой-то игры, названия которой Эдди даже не помнил. — Ну и что теперь? — спросил Бак, потому что Эдди остался на ночь, а спать им было еще рано. Честно говоря, просто чудо, что им удалось подняться по ступенькам. Итак, Эдди не мог видеть Бака, только его силуэт в тени чердака, но он чувствовал его. Бак провел дорожку мелких кошачьих поцелуев по впадинке шеи Эдди, прежде чем опуститься ниже, чтобы оставить линию горячих поцелуев открытым ртом на его груди. Он поднялся чуть выше и провел языком по его грудной клетке, где кровь Эдди бурлила под его слишком горячей кожей. Бак укусил это место, и Эдди выгнулся навстречу раскаленному приливу сладкой боли. Бак усмехнулся, дразня, над мокрой дорожкой, оставленной им. Так не пойдет. Эдди поднял руку с того места, где она лежала на плече Бака, провел пальцами по ложбинке на шее к волосам и сжал в кулак густые кудри, которые Бак только-только начал отращивать. Бак вздохнул, и его горячее дыхание, словно ураган, обдувало разгоряченную кожу Эдди, когда он потянул Бака вверх. Даже в кромешной тьме они знали друг друга, как свои собственные имена, и губы Эдди встретились с губами Бака с первого раза. Эдди крепко прижал Бака к себе и поцелуем вытряхнул из него все его самодовольство. Он провел языком по губам Бака, и тот издавал звуки, которыми Эдди не мог насытиться, прежде чем вцепиться в его верхнюю губу и перекатить ее между зубами. Чего бы Эдди только не отдал, чтобы свет вновь появился, и он смог хоть что-то увидеть. Увидеть, во что превратились эти губы, когда Бак был так пьян и податлив от поцелуев. Он целовал Бака до тех пор, пока тот не растаял, прижавшись всем телом к груди Эдди и превратившись в лужу. А когда они разошлись, в тишине обесточенного города было слышно прерывистое дыхание Бака. — Перестань дразнить, — сказал Эдди, снова прикусывая губу Бака и успокаивая жало поцелуем. Бак кивнул, прижимаясь губами к его губам, и наклонился, чтобы запечатлеть поцелуй за поцелуем на коже Эдди. Поцелуй над сердцем. Поцелуй на ребрах. Поцелуй на твердых линиях его живота. Чуть ниже.* На бедре. Эдди полностью чувствовал Бака на своей коже. Зачем вообще нужно электричество, когда поцелуи Бака могут так разжечь кровь Эдди? Бак сводил Эдди с ума, и он наслаждался каждой гребаной секундой. Бак сделал еще один любовный укус, над которым он работал на ключице Эдди, вращая языком, казалось, до одиннадцати оборотов. Он потянул Бака за волосы, чтобы тот не зашел слишком далеко. Эдди выгнулся навстречу этому чувству, гоняясь за жаром его рта, и Бак прижался к нему поцелуем. Эдди практически ощутил возвращение его самодовольства. К черту. В эту игру могут играть двое. Эдди обхватил Бака бедрами и перевернул его на спину с такой легкостью, что у Бака вырвался один из тех сладких маленьких удивленных вздохов, которые он так любил. Эдди поцеловал его, крепко и грубо, с грязным щелчком языка во рту Бака, чтобы попробовать этот звук. Он мог чувствовать всего Бака под этим углом, и Эдди сдвинул бедра назад, чтобы тот издал еще один отчаянный стон, который прошел прямо через Эдди. Эдди обхватил подбородок и откинул голову Бака назад, чтобы он мог впитать все эти звуки, целуя Бака, пока тот не превратился в корчащееся месиво под ним, а затем целовал его еще немного, пока его легкие не загорелись и не начали молить о воздухе. Эдди оторвался от поцелуя, яростно дернув губу Бака зубами, отчего его скользкие губы стали покалывать. Но когда Бак поднялся за ним, Эдди снова двигал бедрами назад, чтобы потереться о нарастающий интерес Бака, и ухмыльнулся тому, как Бак практически приподнялся с матраса, запрокинув голову. — Черт, — закричал Бак, и Эдди воспользовался случаем, чтобы прижаться губами к молочной шее Бака. Он вцепился в слишком открытый высокий участок кожи, и у Эдди не было времени подумать, почему этот факт заставил его мурлыкать от гордости, перед тем как пососать. Он схватил Бака за запястья и прижал их к матрасу, прежде чем провести языком по отметине между стиснутыми зубами. Бак с криком выгнулся дугой, и Эдди застонал, когда это движение захлестнуло его, осветив его позвоночник яркими красками, которые почти ослепили его от желания. Но Эдди держал Бака на крючке и работал над меткой, которую все увидят утром, пока Бак не начал извиваться всем телом. Он отстранился с хлопком и поцеловал то место, которое, он был уверен, будет болеть позже, прежде чем откинуться и оседлать бедра Бака. Эдди ослабил хватку, убрал руки с запястий Бака, переплел их пальцы и поднес к губам. Бак тяжело дышал так, что у Эдди тоже перехватило дыхание. — Эдс… — ахнул Бак, его голос звучал восхитительно разбитым. Боже, знал бы он раньше, какие звуки издает Бак в таком состоянии, то, возможно, им не потребовалось бы так много времени, чтобы оказаться в таком положении. Эдди поцеловал каждый сустав пальцев Бака. Он поцеловал его ладони, точки пульса, кончики пальцев, прежде чем обхватить запястья Бака и поднести их к изголовью кровати. Бак без приказа обхватил руками металлический прут, оставив их в таком положении — изогнутыми и длинными, — и Эдди наклонился, чтобы поцеловать его в награду. — Хороший мальчик, — сказал он хриплым голосом, и Бак вздрогнул, словно эти слова были легким и нежным прикосновением его на коже. Эдди наклонился, чувствуя себя свободно, когда Бак вытянулся, и выдвинул ящик, где Бак хранил смазку и презервативы. Тепло Бака просачивалось в кожу Эдди, и он был уверен, что молочный цвет его лица стал восхитительно розовым. «Вечность» и «недостаточность» казались ничем, словно время остановилось только для того, чтобы быстро перемотать вперед во тьме. Свет был выключен достаточно долго, чтобы тепло их тел застыло в воздухе, но это также означало, что время идет, и по какой-то причине Эдди чувствовал, что он на грани. Он бросил презерватив на грудь Бака и почувствовал, как ребра Бака расширились от его бесстыдного тяжелого дыхания. Крышка смазки открылась, словно треск в темноте, и он мог поклясться, что звук превратился в тепловой разряд между ними. Бак вздрогнул, когда смазка соскользнула с пальцев Эдди на живот. Эдди шикнул, ласково поглаживая рукой и разводя еще больше беспорядка, когда он снова встал на колени и потянулся вниз. Он давно этого не делал: угол был совершенно неправильным, но Эдди достаточно раскрыл себя, зная, что он в порядке. Было бы лучше, если бы он попросил Бака сделать это, потому что он как раз бы дотянулся до его, а мысль о том, чтобы сжать свою руку в кулак в волосах Бака, когда нетерпеливые пальцы Бака растягивали его, была почти невыносимой. Это заставило Эдди изнывать от желания, когда его пульс бешено бился, как гулкий звук, который затопил его тело. Но Бак продолжал крепко сжимать руками изголовье кровати, где Эдди и оставил их держать, и тот факт, что он держал только потому что Эдди велел ему сводил его с ума. Что-то горячее и первобытное зарычало в груди Эдди, и он был слишком нетерпелив, чтобы думать об этом. Эдди наградил Бака греховным стоном, когда он просунул еще один палец, и Бак громко и бесстыдно заскулил. — И кто теперь дразнит? — огрызнулся Бак, но в его голосе не было жара. Он всегда мог оторвать руки от изголовья. Но он этого не сделал. И это едва не стало концом для Эдди. Для них все так было ново, и было столько всего, что Эдди хотел исследовать и узнать. В следующий раз они не будут торопиться, и Эдди тут же поклялся, что в следующий раз разорвет Бака на части и покажет ему, каким он может быть на самом деле. Руку Эдди начало сводить судорогой, и он поспешил выдернуть ее, пока ощущение не превратилось в онемение. Он позволил ногтям слегка поцарапать живот Бака, пока искал презерватив, и наклонился, чтобы поцеловать его в грудь. Маленькие сладкие поцелуи, которые, как Эдди знал, мучительно дразнили кожу Бака, когда он оставлял за собой след, останавливаясь, чтобы прижаться губами к синяку на его горле, выше, чтобы поцеловать его за ухом, прежде чем он остановился на губах Бака. Бак выгнулся от его вкуса и раскрылся, когда язык Эдди дразнил его рот. Эдди мог бы счастливо заблудиться в темноте с Баком, целуя его до тех пор, пока они не будут знать, где север, а где юг, потому что каждый поцелуй зажигал новую Полярную Звезду между ними. Эдди маневрировал языком, чтобы поймать губу Бака, когда тот отстранился, но остался достаточно близко, чтобы воздух, который они разделяли, был похож на два грозовых фронта, сталкивающихся друг с другом, и оставил их опьяненными эхом раската грома. — Держи руки там, — напомнил ему Эдди, разорвав зубами презерватив, прежде чем снова опуститься и сесть между ног Бака. — Ради меня. Ты можешь это сделать. Я знаю, что можешь. — Что… — начал было Бак, но тут же откинулся назад, когда Эдди раскатал презерватив ртом. — Черт! Черт! Черт! Эдди что-то промычал, потому что на это он и рассчитывал, и прижал бедра Бака, чтобы тот не задушил его. Он почувствовал, как Бак пульсирует под его языком, и спинка кровати заскрипела от того, как крепко Бак держался. Но он продолжал держать руки там, и Эдди в награду стал долго и лениво сосать, прежде чем отстраниться. Теперь звуки свободно вырывались из Бака, всхлипы, как капли дождя, и он прогнулся в том месте, где был рот Эдди, ища трения, а Эдди ведь обычный человек. Как он мог сказать «нет»? Эдди сел, быстро смазав Бака еще большим количеством смазки, прежде чем оседлать его бедра. Бак сдвинул ноги, чтобы упереться пятками в матрас, и придвинул бедра к спине Эдди, чтобы тот мог опереться на него всем своим весом. Эдди откинулся назад и сделал глубокий вдох, который он крепко держал в груди, опускаясь так медленно, что все вначале горело самым лучшим, самым ошеломляющим образом. Он потянулся, прижимая руку к груди Бака, и просто позволил себе привыкнуть к этому ощущению. Бак дрожал под ним, и Эдди не нужно было видеть его, чтобы понять, что он кусает губы, пытаясь не шевелиться — он слышал слабые вздохи. Эдди не мог остановить сдавленный стон, который сжался в его груди и ударился о ребра, когда он опустился полностью, потому что, черт возьми! Эдди положил обе руки на живот Бака и остановился. — П… подожди секунду, — сказал Эдди, потому что напряжение искрило в воздухе, и Эдди не думал, что сможет вспомнить, как дышать в этот момент. Эдди почувствовал, как Бак дернулся, чтобы не поддаться порыву пошевелиться, и Эдди прикусил губу, чтобы не дать стону выскользнуть. — Ты в порядке? — спросил Бак, и Эдди успокаивающе провел рукой по блестящей от пота коже. — Нормально, — сказал Эдди и слегка скривил губы. Ощущение было такое, будто острое лезвие бритвы ударило по кремню. Тепло просочилось в каждый мускул Эдди, и напряжение внутри него превратилось во что-то похожее на мед. Эдди сделал это еще раз, и Бак откинул голову со сдавленным стоном. Но Эдди хотел его слышать. Эти звуки были его навязчивой идеей, и если он не мог видеть, то хотел слышать. Эдди снова откинулся назад и провел ногтями по груди Бака, слегка поддразнивая, и крик Бака можно было услышать за много миль. Эдди сделал это снова. И снова, прежде чем он уперся руками в пылающую грудь Бака и приподнялся только для того, чтобы опуститься обратно в промежутке между ударами сердца. Потому что это было все, что он мог услышать. Его сердцебиение смешалось с сердцебиением Бака, когда его кожа зашипела, как статика, на каждой отметине, которую Бак оставил на нем. Щекочущее поддразнивание теперь исчезло и сменилось волной электрических звуков их соединения, которые будут смыты в темноте, когда Эдди откатится назад, чтобы встретить каждый из толчков Бака. Искра жара, сверкнувшая в глазах Эдди, вернулась с удвоенной силой, и даже если бы он мог видеть, он бы все равно ослеп. Он обхватил руками ребра Бака, не останавливая легкость ритма, который они установили, и потянул Бака вверх. — Иди сюда! — Эдди чуть не зарычал, потому что его руки больше не чувствовали себя привязанными к нему, но кожа Бака была такой твердой и реальной под ним, что это было все, что он мог чувствовать. Он не знал, где заканчивался он и начался Бак, но ему хотелось большего. Спинка кровати снова заскрипела, когда Бак отпустил ее, и он сел так быстро, что Эдди был уверен, что у Бака закружится голова. Отлично. Руки Бака обхватили его за талию, и и новая поза заставила их замедлить шаг, но изменил угол так, что казалось, будто все струны Эдди были перерезаны, когда каждый дюйм его тела был заполнен. Смесь ощущений поглотила его; словно они были были одним целым. Эдди обвил рукой шею Бака, запустив пальцы в его волосы, и прижался губами к его губам для грубого, грязного поцелуя, который состоял из языка, зубов и отчаянных судорожных вздохов. Они качались вместе в новом ритме, который был одновременно невесомым и приземленным во всех лучших отношениях. Кончики пальцев Бака на спине Эдди были нежными, потому что по-другому просто невозможно. Несмотря на свою силу, Бак всегда был нежен, и тот факт, что Эдди потерял счет тому, сколько раз он эту нежность ощущал, ошеломлял его. Бака было слишком много, и он полностью принадлежал Эдди. Нарастание было слишком быстрым, чтобы поймать его, и Эдди ускорил шаг, чтобы не просчитаться и успеть, когда спиральная пружина его самообладания полностью соскользнула. Лезвие ударило в кремень самообладания Эдди как раз вовремя и зажгло пламя, которое охватило все внутри него. Он сжал его, вероятно, слишком сильно, слишком жестоко, но он был потерян во внезапном свете перед глазами, когда он проносился через шторм, который они создали. Бак уткнулся лицом в горло Эдди и, задыхаясь, бросился за ним, а Эдди выпрямился и потащил его за собой. Чтобы столкнуться друг с другом, чтобы они могли летать вместе. Пылающее пламя исчезло из глаз Эдди, и он увидел вспышки в все еще слишком темном пространстве чердака. Но когда одно из его чувств исчезло, остальные вспыхнули, как факелы, пока все, что он мог слышать — это стук его сердца и тяжелое дыхание Бака. Он чувствовал только запах их смешанного пота и шампуня Бака. Он чувствовал только тяжесть собственного тела и силу рук Бака. Он ощущал лишь губы Бака, пока целовал его. Целовал его в висок, в лоб, в щеку, в родимое пятно, которое он узнал бы где угодно, обвил руками шею Бака и прижал его к себе. Бак приподнял лицо и поцеловал Эдди под подбородком с тем самым сладким прикосновением губ, из-за которого Эдди чувствовал лишь легкость и мягкость. Но внутренности Эдди уже расплавились, так что все, что он мог сделать, это крепко держаться за Бака. Бедра Эдди горели, колени ныли, и он был уверен, что им придется убирать беспорядок, но он не мог двигаться. И Бак тоже, судя по тому, как крепко он прижимался к Эдди. Но Бака пробирала крупная дрожь, а Эдди не хотел портить вечер, пытаясь залатать расколотую голову, потому что тело Бака не выдержало, и он ударился бы о металлическую раму, за которую так хорошо держался, потому что Эдди сказал ему. Бак снова вздрогнул, и Эдди даже не понял, что сказал это вслух, пока Бак не уткнулся носом в его горло, словно ему было неловко. Они наверняка заговорят об этом позже. Эдди отодвинулся достаточно и поморщился. Он откинулся на бок и позволил мягкости постели Бака окружить свое разгоряченное тело. Как только Эдди позволил Баку навести порядок, он тут же притянул его к себе. Бак легко свернулся рядом с ним, прижавшись так, что его нос был скрыт под челюстью Эдди, и Эдди расслабился под тяжестью Бака. На чердаке становилось слишком жарко, чтобы находиться так близко, но Эдди было все равно. Его это нисколько не волновало, да и Бака, похоже, тоже, потому что он прижался к нему как можно ближе и просунул ногу между ног Эдди, чтобы снова прижаться к нему. Эдди уткнулся носом в волосы Бака и поцеловал его в макушку, прежде чем обнять его и поиграть с мягкими прядями. Они оставались так некоторое время, пока их дыхание выравнивалось, подстраиваясь; довольные тем, что держатся друг за друга в тишине темноты. Эдди почувствовал, как нос Бака сморщился на точке его пульса. — Знаешь, — сказал Бак хриплым, низким голосом. — Это немного забавно. Эдди хмыкнул так, чтобы Бак знал, что он слушает, и вздрогнул, когда почувствовал трепетание ресниц Бака на своей коже, которая покрылась мурашками, и он чувствовал мелкую дрожь от крошечных импульсов энергии там, где Бак поцеловал его. — Раньше я боялся темноты, — признался Бак, прежде чем опустил голову и прижался ближе к Эдди. — И иногда все еще побаиваюсь. Эдди не удивился. Бак провел так много времени в одиночестве, что удивился бы еще больше, если бы тот не боялся. Страх темноты — значит бояться неизвестности, а Бак вырос в доме с призраком. Он не знал, что сам был призраком, пока не узнал о своем брате, но это не означало, что тяжесть этого чувства просто растворилась. — Нет ничего смешного в том, чтобы бояться темноты, — сказал Эдди, накручивая на палец один из локонов Бака. Бак пожал плечами, что, как узнал Эдди, означало ни «да», ни «нет», когда речь шла о нем самом. Эдди легонько потянул его за волосы, но не стал настаивать. Это был разговор для другого дня. Желательно, когда они смогут видеть друг друга и Эдди снова сможет чувствовать свои ноги. Он провел пальцами по голове Бака, чтобы успокоить боль. — Мне всегда нравилось быть в темноте, — сказал Эдди, и Бак задрожал, когда Эдди продолжил гладить его по волосам. — Еще давно, когда я был ребенком. Это было… мое время, чтобы быть тем, кто я есть. Меня не видели, за мной не следили, меня не трогали. Потом, когда я завербовался… Все говорят о том, как в пустыне жарко, сухо и пусто, но звезды были как алмазы. Я не знал, что в темноте видно так много цветов. Иногда ему этого не хватало. Эдди не мог по-настоящему оценить то время, когда он был там, слишком занятый тем, чтобы быть начеку все время, чтобы не потеряться в нарисованных полосах от арок Млечного Пути и смывающих акварельные краски солнца слишком далеко на горизонте, что небо было фиолетовым, и Эдди этого никогда раньше не видел. и не замечал — Когда я вернулся, — сказал Эдди, пытаясь справиться со стыдом, который уже появлялся машинально, и он не знал, как иногда остановить его. — Темнота была единственным местом, где я мог позволить себе сломаться. Никто не видел, когда я разваливался на части. Потому что темнота была для него шансом побыть одному. Когда напряжение в отношениях с Шеннон становилось слишком сильным, когда тяжесть родительских взглядов становилась слишком невыносимой, Эдди выходил во двор и просто сидел там, позволяя себе сломаться. Темнота давала ему укрытие, где он мог отпустить себя. Бак протянул руку и коснулся его лица. Эдди улыбнулся, пока знакомые пальцы касались его губ, и вздохнул, когда они скользнули по его подбородку, скуле и по твердой линии щеки. Бак щелкнул его по носу, а Эдди фыркнул и в отместку дернул Бака за волосы. Горячий смех Бака у его горла снова послал волну мурашек, но, возможно, это был сам Бак. Но затем пальцы Бака двинулись вверх по склону его носа и сняли напряжение, которое, казалось, всегда оставалось на его лбу. Он рисовал узоры на лбу Эдди, и его прикосновение из искрящегося превратилось во что-то… другое. Что-то благоговейное, и Эдди почувствовал комок в горле. Эдди сглотнул, и это движение, казалось, только придвинуло лицо Бака еще ближе, пока его дыхание не стало покрывать пульс Эдди, как паровая машина. Эдди повернул голову к нему так, чтобы Бак мог видеть другую сторону его лица, и он продолжал рисовать созвездия своих прикосновений на коже Эдди. Это было похоже на то, что Бак посвящал его в память, и со всем тем багажом, который Эдди носил с собой, он никогда бы не думал, что станет кем-то, кого стоит помнить. Не в этом смысле. Глаза Эдди начали гореть от давящих на него горячих слез. Когда большой палец Бака снова нашел его губы, Эдди открыл рот и прикусил, чтобы удержать руку, прежде чем обхватить пальцами запястье Бака и поцеловать его ладонь. Его теплая, сильная, мозолистая ладонь. — Не сломайся, — сказал Бак, наклонившись, чтобы поцеловать Эдди под подбородком и задержаться там губами. — Не сорвись.** Такого не случится. Он знал это. Не тогда, когда он с Баком. Потому что быть с Баком означало быть самим собой. Быть просто Эдди, что бы это ни значило. Бак положил руку на подбородок Эдди и вылез из своего укрытия на его шее. — Но ты можешь сломаться вместе со мной, если тебе нужна компания, — сказал Бак так серьезно, что Эдди чуть не заплакал, потому что ему не нужно было видеть его, чтобы понять выражение лица Бака. Глаза у него были большие, голубые и открытые, а рот маленький, почти надутый. Он честный, чистый и такой искренний, что на него было больно смотреть, но Эдди просто не мог оторваться. Но он видел только очертания головы Бака. Эдди провел рукой по волосам Бака и крепче прижал его к себе, чтобы тот наклонился и поцеловал мягко и сладко, но все так же возбуждающе, что у него перехватило дыхание по совершенно другой причине, которую он пока не был готов понять. Бак растаял в его объятиях и откинул голову назад, чтобы Эдди мог насытиться. Так что Эдди крепко прижал его к себе и впитывал Бака. Потому что Эдди жаждал уединения в темноте, а Бак боялся его. Но, может быть, они могли бы поселиться в темноте, как они делали почти все: вместе, даже будучи тенью, чтобы создать свой собственный свет. Они вдвоем подбрасывали кремень в пламя, так что даже ночью они могли видеть свет.