‌Хрустальные крылья

Круэлла совсем утратила сон. Постоянные приступы бессонницы уже вошли в дурную привычку, а изменять им девушка не любила. Второй привычкой была фон Хельман. Чёрт её дёрнул тогда задать тот злосчастный вопрос. "Ты любишь меня?" Как заезженно и глупо! Грёбаная Баронесса! Грёбаное её "конечно, замарашка"! Зачем было говорить это, зная, что станет только хуже? Или это был один из способов мести? Несса, будто миф, призрак, в которого верила только Де Виль, в то же мгновение рассыпалась на осколки битого стекла, которые до крови ранили нежные ладони, что всего секунду назад обнимали тёплую спину матери. "Конечно, замарашка" — настолько искренне, что хотелось взять одну из этих блестящих стекляшек и яростно провести по горлу, чтобы наконец хотя бы закричать, а не стоять в немом оцепенении. "Конечно, замарашка" — будто сначала целуют, а затем ножом по сердцу. Приятно и больно. Жестоко. Эти слова были последними, за что Круэлла хотела бороться. Что ей эти слава и богатства, поместье и наряды?! Отняли одно единственное, что давало смысл существовать, что приносило хоть какие-то эмоции. Эгоистичная, нарцисс, высокомерная. Сказала, что любит, чтобы вот так запросто умереть. Какой абсурд! Ради чего ты прошла всё это, Баронесса?! Разве ты не безжалостная тварь, которая убила бы любого на своём пути, чтобы выжить? Да, Круэлла не могла простить мать до последнего, но она, скрипя зубами, всё же решилась дать ей второй шанс. И как Баронесса его использовала?! Доказала ли свою любовь? Да. Но тем самым разрушила саму Де Виль. Разве здоро́во бродить по ночным улицам и разговаривать с умершей матерью, уже второй, сидя у обрыва, разве нормально мчаться по городу на мотоцикле со скоростью за сто пятьдесят без шлема и защиты, разве нормально опять рыдать без слёз и истерик? Закончились. Сорвала голос. Уже который день она жила на автомате. Рассудок утрачен вместе со всеми счастливыми и не очень моментами, вместе с улетевшей в море стеклянной пылью. Остались лишь она и вода, что в агонии била по высоким скалам, словно разъярённая Баронесса, которой снова принесли кофе со сливками вместо обычного чёрного. Она хотела бы, чтобы Круэлла продолжила её дело. Чтобы дочь стала великим модельером, чтобы её называли кутюрье всего мира номер один. Наследницей. Такой же, как её мать. А Круэлла хотела исчезнуть. Не видеть эту могилу под столетним безжизненным дубом, таким же, как и она; не слышать новости из-за каждого угла, что фон Хельман таинственно испарилась. "Она разбилась, разбилась, как вы не понимаете?!" - вопила потрёпанная жизнью замарашка вслед прохожим, которые с непонимающим подозрением смотрели на бывалую триумфаторшу. Кричала и Аните на весь офис, но та так и не смогла выдавить из подруги ни слова о пропаже женщины. Бесполезно. Она лишь сидела и пялилась в одну точку, изредка вдруг вскакивая с хриплым: "Мама!" Дошло до того, что Круэлла уже просто отключалась. Сидела утром на любимом фонтане в Риджентс-парке, и вот — уже закат на обрыве. "Сходить с ума" — слишком пафосная фраза, которую придумали детки, чтобы описывать свою невероятную драму. Вот что значит сходить с ума: не помнить себя, забыть, кто ты есть, снова и снова погружаться в воспоминания, где строгая Баронесса фон Хельман заставляла рисовать кучу эскизов, в тот день, когда она забрала её подвыпившую с витрины небольшого магазинчика, в момент, когда она учила дочь инстинктам выживания. И прокручивать одну и ту же фразу материнским голосом на повторе по пути в бездонное море: "Конечно, замарашка. Конечно, люблю." Только вот на хрустальных крыльях она уже не взлетит.