После победы

— У нас нет времени, — говорит Укитаке. — Не мешай, надо это закончить. Он осунулся, взъерошен весь, у него напряженные плечи, а кисточка слишком крепко зажата в пальцах. Кёраку смотрит, как Укитаке рисует у себя на предплечье древние иероглифы, похожие на танцующих дикарей. Белая краска светится секунду-другую, а потом втягивается под кожу, и ничего уже не видно. Старые, очень старые заклинания, они теперь большей частью в списках запрещенных — смертельно опасные, пожирающие тех, кто их сотворяет. Одно такое дед Яма использовал, когда сражался с Айзеном. Где Укитаке откопал их, Кёраку не хочет знать. Как командующий он должен пресечь нарушение закона. Как друг — должен отговорить от этакого безумства. Но может — только стоять и смотреть, потому что холодный разум бойца и военачальника говорит: это хорошо, что в бою у нас будут такие сильные козыри. А сердце не говорит ничего. Наверно, онемело от страха. На пятом заклятии Кёраку не выдерживает: — Может, все-таки довольно? Ты все равно не сумеешь выпустить их все. — Одновременно — нет, — сквозь зубы бормочет Укитаке, тщательно выписывая белые закорючки. Чем-то они знакомы Кёраку, что-то смутно напоминают, но вот что?.. — Послушай. Даже одно едва не убило деда. Разве можно надеяться… — У меня свои отношения с энергиями, я знаю, что делаю, — обрывает его Укитаке. — А ты торопился в Мир живых, вот и поторопись, пока не началось… что-нибудь. У нас и правда нет времени. Они все ищут силу для нового боя с Ванденрейхом. Любую силу, какая только доступна. Вот и Укитаке нашел что-то себе по вкусу. Только находка его самоубийственна. Кёраку и хотел бы прекратить это — у него есть право отдать приказ; да не позволяет стратегическое мышление. Мощность каждого из древних заклинаний — с пол-Сокёку или около того. Даже если это будет стоить жизни одному капитану, польза может с лихвой перекрыть потерю. Он сам себе противен, думая такое. Но не думать не может. Не имеет права. — Я попрощаться зашел, — говорит он легким тоном. — А то, знаешь, я уйду, а тут начнется. И я, представляешь, так и не признаюсь словами, что я тебя… — Цыц, — внушительно говорит Укитаке, и Кёраку от неожиданности захлопывает рот, едва не прикусив язык. Укитаке откладывает кисточку и улыбается так светло, будто у них не война под дверью, а праздник какой. — С ума сошел, так прощаться? Нет уж, потом признаваться будешь. Когда все это закончится. — В шесть часов вечера после войны? — срывается с языка когда-то где-то услышанная фраза. Запомнилась детской наивностью, а теперь вот выходит, что это и не наивность вовсе, а самая настоящая мудрость. — На крыше Башни Раскаяния? — В чем каяться-то собрался? — подмигивает Укитаке. Он все еще взъерошен и утомлен, но напряжение отпустило, и вокруг постепенно становится спокойно и уютно — так, что не хочется никуда идти. Остаться хоть на полчаса, обнять за плечи, зарыться носом в длинные волосы… Непозволительная роскошь для командующего в дни смуты. — Ступай уже, не топчись, — понукает Укитаке. — Быстрее выйдешь — быстрее вернешься. Кёраку покорно идет к двери. Если Укитаке не в настроении для романтики, бесполезно ее разводить. Что ж, значит, и теперь не судьба признаться в любви. Сколько уже раз он собирался — десять? Больше? И все время выбирал неудачные моменты, надо же. Может, это знак, что даже пробовать не стоит? — Только не «после войны», — доносится серьезный голос. — «После победы». И никак иначе, понял? Кёраку останавливается. Чешет в затылке. Потом решительно возвращается, ухмыляется в ответ на вопросительный взгляд и целует Укитаке — от души, крепко и долго. — Только попробуй не явиться на свидание после победы, — сурово говорит он, а затем позорно сбегает. Иначе силы воли не хватит уйти хоть сколько-нибудь вовремя. Уже когда открываются врата в Мир живых, Кёраку вдруг вспоминает, откуда ему знакомы символы, что рисовал Укитаке. Такие же — на металлических пластинах, украшающих шнур его шикая. А ведь вполне может быть, что Укитаке и впрямь знает, что делает, и вовсе не намерен приносить себя в жертву. А раз так, свидание на крыше Башни Раскаяния вдруг становится намного более вероятным. Как там было? В шесть часов вечера после победы? — Интересно, как еще попасть-то на ту крышу, — вслух задумывается Кёраку. Прямо сейчас и еще секунд десять вопроса важнее для него не существует.