Хотя он и мог существовать, он отсутствует, и потому - это всего лишь случайный промежуток

*** Он собирается было что-то сказать — может быть; или же нет — когда Тим шумно вздыхает, заталкивая пачку сигарет обратно в карман, задевая его плечом. — Блядь, — бормочет Тим, поворачиваясь к нему. Джинджер отвечает ему слабой улыбкой. Тим оглядывает его с головы до ног, и взгляд его задерживается на шее. Джинджер переминается на месте, вздрагивая, и пытается скрыть обнаженную кожу в воротнике куртки, которая явно не подходит для такой погоды. Снег сыплется, не переставая, и дует ветер. — Ты уверен, что не хочешь, чтобы я тебе что-нибудь дал? — спрашивает Тим. — Ну, чтобы вот это все прикрыть. Тим это уже спрашивал. И Джинджер отказался, так как что Тим может ему дать? Тим сказал, что футболку, но… Снег сыплется, не переставая, и дует ветер, и воздух совсем ледяной, и просто подумать о том, как Тим снимет с себя куртку, которая очень даже подходит для такой погоды, а потом футболку, когда на нем больше ничего нет, просто подумать об этом… — Нет, правда, спасибо, — мотает головой Джинджер и снова поводит плечами, хотя это вообще никак не помогает его промерзшей насквозь шее. — Они все равно уже скоро приедут, так что… Тим молча смотрит на него еще несколько секунд, подняв брови. — Так, ладно, иди сюда, — говорит он, снова запихивая пачку сигарет, которая появилась в его руках, в карман. Джинджер моргает. — Иди сюда, — с нажимом повторяет Тим, подходя ближе к нему, заходя за спину. — Ты и твоя синяя шея. Ты вообще в курсе, что она реально, блядь, синяя? Типа как кобальт. Или ебучее индиго. Его руки оказываются у Джинджера на шее, которая вряд ли на самом деле посинела. Ему всего лишь холодно. Руки Тима вполне теплые. Джинджер вздрагивает, переступая с ноги на ногу, подаваясь вперед. — Давай уже, — говорит Тим, словно немного раздраженно. Может быть. Или же нет. — Иди сюда. Ладно? Джинджер медлит, а затем кивает, откидываясь назад. Тим издает низкий, довольный звук и начинает растирать его кожу и мышцы, накрывая его шею и горло своими широкими ладонями. И это ощущается… Джинджер не ожидал, что руки Тима будут ощущаться именно так. Джинджер смотрит вдаль, пытаясь увидеть, не показался ли наконец их автобус. И, возможно, он вполне показался, да только Джинджер ничего не может разглядеть. Сумерки сгустились, а с таким снегопадом ему и вовсе кажется, что он полностью ослеп. — Так лучше? — неожиданно выдыхает Тим прямо ему в ухо. Так и правда лучше. Так ему и правда лучше, и пальцы Тима, рисующие круги на его коже, делают это очень приятно, и шея у него больше не напоминает кобальт, чего с ней никогда и не было, но… Порывы ветра и снег, которые кусали его, все еще на месте, они не пропали, но они больше не захлестывают его. Порывы ветра и снег больше не занимают весь его разум, теперь он может думать про что-либо еще. Теперь, когда теплые руки Тима лежат на его шее. Когда льдистые снежинки царапают его, он этого почти не замечает, и они моментально тают под пальцами Тима. — Да, — отвечает Джинджер, немного слишком тихо. — Да, лучше. Спасибо. Тим снова издает тот низкий звук, улыбаясь — может быть — и не убирает руки. Джинджер облизывает губы. Он пытается сместиться, отойти хотя бы на шаг, чтобы Тим понял, что во всем этом нет никакой необходимости, что с ним уже все в порядке, а автобус скоро приедет, чтобы Тим перестал, чтобы они просто стояли друг рядом с другом у стены, как они и делали чуть ранее. Он пытается было сместиться, но Тим только подается ближе, когда он дергается, и его руки продолжают растирать ему мышцы, шею, затылок и… Тим надавливает на позвонки, словно перекатывая их под пальцами, забираясь глубже, ниже, под ворот его футболки, разогревая, разминая плечи, и по его телу словно пробегают электрические разряды, вниз, по рукам, до самых ладоней, до кончиков пальцев, которыми он трогает изнанку собственных карманов, и вверх, по шее, затылку, макушке и даже вискам, щекоча его кожу под волосами. Он издает какой-то звук. — Нравится? — спрашивает Тим, уверенно повторяя движение. Очень. — Да, — кивает Джинджер. — Да, это приятно. Ты… У тебя очень приятные руки. Тим усмехается, выдыхая свой смешок ему в ухо, и продолжает скользить по его коже пальцами, и холод, распространявшийся по его телу, исчезает, он давно исчез, Тим же осторожно растирает сведенные мышцы, которые, оказывается, были такими, разминает болезненные места, и каждое движение его источает тепло и уверенность, каждое движение его приятно, он водит по его плечам ладонями, просто поглаживая его. Джинджер сглатывает, открывает было рот. — Я… — Да? Я не слишком сильно давлю, ведь нет? Нет. Тим делает все просто идеально, и именно об этом он и пытался его спросить. Кажется. — Нет, нет. Очень здорово. Я… Я просто хотел… — Да? Джинджер облизывает губы, на секунду отвлекаясь и задумываясь, найдет ли он в своей сумке гигиеническую помаду, когда они наконец попадут в автобус. — Ты… Ну. Ты очень хорошо это делаешь. Ты… Ты умеешь? Тим ничего не отвечает, так что теперь Джинджер задумывается, понял ли он его вопрос. Он переступает с ноги на ногу, пытаясь оглянуться на Тима через плечо и, может быть, объяснить, что он такое имел в виду. — Типа, профессионально, что ли? — произносит Тим, неожиданно и слишком громко, так, что Джинджер даже подпрыгивает. — Нет, не умею. В смысле, я, может, пару статеек каких-нибудь читал про это, но больше ничего такого. Массажистом я точно никогда не был. Джинджер смущенно смеется. Теперь, когда Тим ответил, его вопрос кажется ему совершенно нелепым. — Да, я… — начинает было он, собираясь извиниться. — Но, наверное, у меня было много практики, — добавляет Тим, перебивая его, потому что он, скорее всего, даже не услышал, что Джинджер тоже порывался что-то сказать. — Я, если честно, постоянно распускаю руки. Все время трогаю всех подряд. Так что… Лучше бы мне хотя бы делать это хорошо, понимаешь? Джинджер снова смеется, и плечи его вздрагивают под руками Тима. — Ты… Ты правда хорошо это делаешь. Очень приятно. Тим отвечает ему низким звуком, проводя большими пальцами по его шее, накрыв горло ладонями. Когда Джинджер произносит свою фразу, он чувствует, как вибрации его собственного голоса отражаются от них. — Спасибо, — говорит Тим. — Никто обычно не жалуется, так что, наверное, и правда хорошо. И еще это полезно. Знаешь, вечером сделаешь массаж, а утром притащишь в постель завтрак, и вот уже твои гости настолько тебя обожают, что готовы рекламировать, и их друзья навещают тебя следом. — Тим говорит заговорщическим, нарочито доверительным тоном, и голос его становится еще ниже. Потом он усмехается. — Извини. Кажется, я немного заболтался. Джинджер улыбается и смотрит себе под ноги, надеясь, что не покраснел. А если покраснел — что Тим этого не заметил. — Ничего страшного, — отзывается он. — Я не… — Ну ладно тогда, — говорит Тим, и пальцы его задевают мочки ушей Джинджера, Тим перехватывает их, потирая, слегка потягивая, а затем проводит ногтями по затылку, почесывая кожу под волосами. — Я рад, что тебе нравится. Ему и правда нравится. Ему уже не холодно, ему теперь очень тепло, даже жарко под курткой, и все это действительно приятно, но он никогда не ожидал, что это произойдет, и это странно, пожалуй, еще это просто странно, хотя и не плохо, и он уверен, что Тим остановится с секунды на секунду, ведь ему уже не холодно, и Тим точно должен это чувствовать, и вообще это давно не массаж, Тим водит ладонями и пальцами по его шее, плечам и горлу, прослеживает касаниями линию челюсти, потирает мочки ушей, аккуратно почесывает кожу под волосами на затылке, перебирает пряди. Тим делает все это и даже не думает прекращать. Автобус тоже даже не думает показываться, не то чтобы Джинджер видел хоть что-нибудь, даже дорогу, на обочине которой они стоят, ее он тоже уже почти не видит. Стемнело, а снег все еще идет. Ему кажется, что с тех пор, как он в последний раз что-нибудь сказал, прошло несколько лет. Тим проводит костяшками пальцев по его позвонкам, немного надавливая, и он вздрагивает, и та щекотная, наэлектризованная волна снова прокатывается по его телу. — Я… — говорит он. Тим резко двигается позади него, как будто подпрыгивая, и издает звук, и Джинджер гадает, не напугал ли он его. — Да? Что? Тим притягивает его к себе, еще ближе, кладет подбородок ему на плечо, и руки его прижимаются к его спине. — А там… — начинает он, не зная, что же он такое пытается сказать. Что-нибудь. — Ну. — Он сглатывает и кашляет пару раз, прочищая горло. — Там зимой холодно? В Швеции, в смысле. Тим в ответ хохочет, низким, густым смехом. — Господи, да расслабься же ты, — говорит он, немного отступая назад, и движения его рук на шее Джинджера снова становятся более намеренными, его ладони скользят вниз и вверх. — Все нормально. Праздные разговоры о погоде мне не требуются. Джинджер выдыхает короткий смешок, чувствуя, как напряжено его собственное тело, и поворачивает голову, чтобы взглянуть на Тима. — Хорошо, — говорит он, пока ладони Тима спускаются по его шее, вниз, к ключицам. — Я просто… Мне правда интересно. В смысле, как там все и… — А, — говорит Тим и на секунду полностью убирает руки. — Ну, например, мы там редко ведем подобные беседы. — Он водит кончиками пальцев по шее Джинджера, сзади, рисуя линии, круги. — Мы запираем наши мусорные баки, с готовностью платим налоги и напиваемся до беспамятства в Дании, которую мы страстно ненавидим. Не знаю. Что-то в этом духе. — Тим обхватывает его шею ладонями, растирая большими пальцами затылок. — А, и зимой там… Уныло, в основном. Темно. В смысле, море-то недалеко, а еще Гольфстрим и все такое, так что такого, как сейчас, там обычно не случается. Ну, знаешь, как морской это климат или континентальный. — А, — кивает Джинджер. — Я… Ну да, понятно. — Не то чтобы ему на самом деле было хоть что-то понятно. Ему кажется, что несколько секунд назад он увидел проблески света вдалеке, но теперь вокруг них только хлопья снега на ветру — и больше ничего. Хлопья снега на ветру — и ладони Тима на его обнаженной коже. — А ты… Тебе нравится? Когда холодно. Тим задумчиво мычит, растопыривая пальцы на его горле. — По-разному. Холодно никогда не бывает одинаково. Джинджер сглатывает и улыбается. — А, ну да, разумеется… — Но, типа, сейчас нормально. Я бы загорать в такую погоду не стал, конечно, но мне нормально. — Джинджер смеется, вздрагивая, когда пальцы Тима снова потягивают мочки его ушей. — Но знаешь, что я просто ненавижу? — Джинджер издает какой-то звук в ответ. Тим подается ближе, прижимаясь к его спине. — Когда температура держится чуть выше нуля и мокро. И серо. И ветрено. И не так, как сейчас, ветрено, а подло. Сейчас ветрено по-честному. Как кулаком в лицо. Что я по крайней мере уважаю. А когда ветрено подло, то этот ветер забирается просто, блядь, везде, даже в лобковые волосы, даже в волосы в носу, и это… Как будто ты спал, а тебе лопату колотого льда в пижамные штаны засунули. Блядь. Я пиздец как это ненавижу, — Тим смеется над собственными словами, и его тело, которое было напряжено последние несколько секунд, расслабляется. — А ведь и правда, кажется, ненавижу. Больше, чем Данию. Джинджер тоже смеется, и через некоторое время руки Тима снова начинают гладить ему шею. — Вот эта хуйня происходила там просто постоянно, — добавляет Тим, водя пальцами по его ключицам. — Два, три, четыре месяца внезапного колотого льда в штанах. Джинджер прикусывает губу и молчит несколько секунд, вглядываясь в темноту дороги, и снег колко бьет его в лицо, и тает на пальцах Тима. — Тебе там не нравилось? В… — он сбивается, понимая, что забыл название города. — Ну, в твоем… — В моей ебаной деревне? — переспрашивает Тим и кладет руку ему на затылок, сползая ею вниз, а потом поднимаясь вверх, запуская пальцы ему в волосы. — Ну, это обычная деревня. — Джинджер чувствует, как Тим пожимает плечами. — Типа, унылые дома и все такое. Церковь, в которую никто не ходит, школа, в которой ты торчишь, и магазинчик, куда набились оставшиеся восемь жителей, чтобы посплетничать и выдуть пару литров кофе. И двое из них играют в твоей убогой группе. — Джинджер тоже начинает смеяться, услышав, как усмехается Тим. Тим притягивает его к себе поближе. — Обычная деревня. Как жилые пригороды, только отдельно. А в город все катаются работать, а потом возвращаются, чтобы насладиться спокойствием и тишиной, сидя в доме, который выглядит точно так же, как дом соседа. В смысле, не то чтобы Шевде был шведским Вегасом или что-то в этом роде, но… Наверное, еще мы жить не можем без спокойствия и тишины, хотя, вообще говоря, там везде довольно мирно. Джинджер переступает ногами, а Тим зарывается пальцами ему в волосы, слегка потягивая за них, другой рукой поглаживая его горло. — Мне кажется… — начинает было Джинджер, но не договаривает, смотрит себе под ноги. — Тебе не хотелось там жить? Или… Он порывается было оглянуться на Тима через плечо, но замирает, так и не оглянувшись. — Да нет, нормально было, — отзывается Тим, опуская руку и обводя пальцами позвонки. — Шевде неплохой город. Маленький, но неплохой. А деревня обычная. Просто дома и все. И вообще, я же… В смысле, я тогда ребенком был, так что… В общем, Шевде нормальный. И ты в любом случае туда ездишь по пять раз на неделе. Обычный город. Я не особо против был. Разве что… — Да? — Там как-то тесно? — немного неуверенно произносит Тим. — Звучит, правда, немного странно, там кругом ебаные поля с лесами, и живут там только восемь человек. Но да, как-то тесно. Как будто меня… заперли. Знаешь, типа как на маленькой сцене? Типа на совсем маленькой, крохотной сцене. Где только ты попробовал повернуться со своей гитарой, как уже снес ударную установку и несчастного барабанщика вместе с ней. Джинджер смеется, и его плечи трясутся под ладонями Тима. Тим тоже издает смешок и подается ближе, обнимая его. — То есть, ты… — говорит Джинджер, чувствуя, как висок Тима прижимается к его щеке. — Тебе нравится, когда сцена большая? — Ага, — отвечает Тим, едва ощутимо кивая, упираясь подбородком ему в плечо. — Не прямо-таки огромная, но… Ну, у Мэнсона обычно отличная сцена. В смысле, я по ней вполне ходить могу, так что и вот. Маленькая сцена тоже может быть прикольной, но только когда я там один. А с целой группой… Ага, лучше бы побольше. — А, — выдыхает Джинджер. — А тебе? — спрашивает Тим, отстраняясь, собирая пряди его волос в ладонь, а затем отпуская, забираясь пальцами под них. — Большая или маленькая? Джинджер пожимает плечами. — Наверное… Наверное, мне маленькие больше нравятся. Я… — он запинается, облизывает губы. Он слышит, как щелкает зажигалка Тима, и запах табака щекочет ему ноздри, а Тим выдыхает дым. — Да? — переспрашивает Тим и снова кладет обе руки ему на шею. — Ну, я… На большой сцене мне кажется, что… Боже, это бред какой-то. — Ну и что? — говорит Тим, невнятно произнося слова. Джинджер понимает, что он держит сигарету зубами. — Я только что шесть часов подряд пиздел про кофе и лопаты колотого льда. Давай. Расскажи. Он отпускает его шею, чтобы затянуться, и одной рукой растирает позвонки, разогревает мышцы, осторожно потягивая за кожу. — Ладно, — говорит Джинджер. — Ну, я… Мне просто кажется… Знаешь, когда сцена реально большая, мне кажется, что… Не знаю, что обо мне все забыли? Потому что я сзади сижу. И никто даже не помнит, что я там. — Он мотает головой, чувствуя запах дыма. Тим протягивает ему сигарету и держит ее возле его губ, пока он затягивается. — В смысле… Я не хочу, конечно, чтобы меня все окружили или что-то такое, я ничего такого не хочу, мне кажется. — Он нервно смеется, и обе руки Тима приземляются на его плечи. — Но… Иногда сцена просто слишком широкая, а я торчу там позади за установкой, и никто ко мне даже близко не подходит. Ну, если только это не Мэнсон. Он вечно в меня что-нибудь кинуть норовит. — Тим усмехается, делает затяжку, играя пальцами с прядями его волос. — Так что да, если сцена слишком большая, мне как-то не по себе. Как будто меня там вообще нет. Боже, какой идиотизм. — Ничего не идиотизм, — возражает Тим, протягивая ему сигарету. — Я за ударной установкой сижу, — говорит Джинджер, сжимая сигарету пальцами, пока пальцы Тима поглаживают его шею. — Она громкая. Все знают, что я там есть. — Все знают, что там кто-то есть, — говорит Тим, обводя большим пальцем его позвонки, продвигаясь вниз, а потом вверх. — Это не одно и то же. Джинджер затягивается и возвращает сигарету Тиму. — Наверное, — говорит он. — Хочешь, я буду к тебе подходить, когда мы на огромных сценах играем? — предлагает Тим, делая последнюю затяжку и выбрасывая бычок. — Типа, повернусь к тебе и возле установки поиграю. Чтобы ты на что-то, кроме наших задниц, посмотреть хотя бы мог. Джинджер смеется, мотая головой из стороны в сторону. Тим снова притягивает его к себе, обнимая. — Спасибо, — говорит Джинджер. — Хорошо. Это… Боже, все равно тупость полная. — Ничего не тупость, — говорит Тим, поднимая руку и накрывая ладонью его горло. — Это просто ощущение такое. Просто чувство. И это нормально. Знаешь, это как… Ты про хюгге слышал? — О, эмм… Не знаю. Это на шведском? — На датском, — отвечает Тим, ухмыляясь. — Но ага, у нас тоже есть похожая хуйня. И в немецком тоже, и в голландском есть… Боже, вечно забываю это слово. Гез-что-то там. Они его еще про людей говорят. — Он замолкает на секунду, переступая ногами за спиной у Джинджера, обхватывает обеими руками его шею, отводит в сторону волосы. — Ну да неважно, датская чушь среди них всех самая известная, по-моему. Она типа… про уют. Но как про целую идею. И туда еще куча всякой ерунды привязана. Место, например, и знакомые твои, и погода, освещение, даже количество подушек на ебаном диване. — А, — говорит Джинджер, чувствуя как Тим водит большими пальцами по его шее, по плечам. — Нет, я не… Я про такое не слышал. — Ну ладно, — говорит Тим. — В общем, как я и сказал, это про идею уюта. И такое обычно в холодных странах есть. И везде разное, типа, в одной стране там одни вещи, а в другой… Ну, то есть, обычно везде есть что-нибудь про то, что тебе должно быть тепло, потому что какому ебанату понравится мерзнуть и все такое. Но некоторые вещи разные. Типа, бывает, что должен быть камин и что-нибудь пушистое, и всякое старье, не знаю, стулья там, часы, а в некоторых странах это вообще про уединение, вроде как тебе надо немного спрятаться, и иногда еще суть в том, чтобы слишком много всего вокруг тебя не было, вещей, в смысле, чтобы их было в самый раз. Это, наверное, шведская будет поебень. И еще часто бывает, что у тебя должны быть гости, друзья или родственники, и чтобы вещи тоже были знакомые. И иногда надо, чтобы было темно и все такое, чтобы шторы были задернуты и чтобы свечи были, а иногда наоборот, чем больше света — тем лучше, чтобы штор вообще не было и ты мог сидеть, укутавшись в свое одеяло, с чашкой ебучего теплого молока, и таращиться на полудурков, которые идут по улице по уши в снегу и тоже на тебя смотрят и, не знаю, типа как завидуют тебе? — Тим замолкает на несколько секунд, и его пальцы больше не танцуют по коже Джинджера, Тим убирает их, а потом проводит ими вниз по позвоночнику, обхватывает ладонями шею, подаваясь ближе. — Блядь, я хотя бы немного понятно рассказал? Джинджер кивает. — Да, да, конечно. Я все понял. Тим усмехается. — Ладно. Я что хотел сказать — это, знаешь, просто чувство? А чувства — они обычно странные и все разные, и все… связаны со всем подряд, с вещами, которые вообще ни к чему отношения не имеют. Типа как с тем, сколько у тебя тефтелек на тарелке. — Он обнимает Джинджера и снова кладет подбородок ему на плечо, и обе его руки гладят ему шею. — Любая чепуха может тебя радовать. И ничего в этом тупого нет. Это просто чувство. Они оба ничего не говорят какое-то время. Джинджер вглядывается в темноту и хлопья снега, вздрагивая, когда он замечает огни где-то вдалеке. — А этот шведский уют… — начинает он, слишком неожиданно и слишком быстро, пытаясь повернуть голову и посмотреть на Тима. — Лагом. — Он тебя… Ну, он тебе нравится? Когда Джинджер переводит взгляд на дорогу, огней уже не видно. Есть только снег и ветер, только темнота. И теплые ладони Тима на его коже. Тим пожимает плечами. — Нет, наверное, не особо, — задумывается он. Он проводит пальцами по ключицам, накрывает ладонью горло. — Знаешь, по-моему, дело вообще не в освещении и не в том, как там все в комнате расставлено, и не в ебучих шторах, по-моему, вообще не в этом. Ну, чтобы тебе было хорошо, чтобы ты… на своем месте себя чувствовал. Вся эта ерунда с этим никак не связана. В смысле, у меня мочевой пузырь скоро лопнет, а еще я ног уже не чувствую, и мы сколько тут уже торчим, месяц, наверное, целый, и я пиздец устал, и никакого теплого молока здесь нет. Но… Мне хорошо. Я такой дерьмовой погоды лет десять не видел, но я себя чувствую очень даже хорошо. Вполне уютно. Так что нахуй лагом. Нахуй хюгге. Просто… — Тим подается вперед, прижимаясь к нему всем телом, обхватывая руками его грудь и шею, упираясь подбородком ему в плечо, зарываясь носом в волосы. — Просто надо самому этот уют устраивать. И пытаться быть счастливым, где бы ты ни был. И что-нибудь придумать, чтобы и другим людям тоже было хорошо. Не знаю. Может, это тоже чушь полная. — Он мягко усмехается. — Но я… Мне сейчас очень здорово с тобой. Это я точно знаю. Так что и вот. Только это и важно. Тим замолкает, и Джинджер чувствует его теплое, мерное дыхание на своем лице. Джинджер не отвечает, закрывая глаза. *** Когда в разгар лета, много месяцев спустя, автобус наконец-то подбирает их, открывая им свои двери и спасая их от удивительно снежного, ветреного, холодного июньского вечера, Джинджер сонно покачивается, поднимаясь по ступенькам, моргая на яркий свет и вздрагивая от громких звуков, вдыхая носом воздух, полный разных запахов, и чувствует, как ладонь Тима ложится ему на спину, уверенно и мягко, так же, как она ложилась ему на шею, плечи, он чувствует, как Тим касается его, Тим касается его, и он чувствует… У Тима действительно очень приятные руки. И он их чувствует. __________________________________________________________