"Паутина"

Слепая беззвездная ночь, заполнившая пропахший гнилью квартал на окраине. Но я чую лишь запах предстоящей охоты. Иссиня-чёрное лакированное здание ночного клуба. Вывеска, сочащаяся жидким серебром из фасада, стекающие струи которой образуют надпись «Паутина». Средоточие порока и оторванных от реальности людских душ. Этот клуб – идеальное место для обитания Ледышки Герти, как прозвали её в Скотланд-Ярде. Эта женщина соблазнила и опоила семерых мужчин, а на утро они проснулись в собственной ванне, наполненной льдом, с запиской, гласящей, что у них вырезали почку. Преступница оказалась блестящим хирургом-самоучкой и начисто лишённой совести похотливой дьяволицей, но, в сущности, такой же заурядной, как и все. Она допустила просчёт в действиях с последней жертвой, и благодаря этому я и Джон сейчас проходим сквозь обтекаемые двери в душный полумрак клуба. Бегло оглядываюсь по сторонам, оценивая обстановку: сводчатый зал имеет форму восьмигранника, напротив каждого из углов на небольшом расстоянии находится колонна, что разделяет пространство зала на внутреннее и внешнее кольцо. Так же, как и фасад, стены и потолок представляют собой чёрную полированную поверхность. Колонны покрывают узоры в виде спиралей и паутин густо-белого цвета. Если периферия зала погружена в вязкий полумрак, то центр освещён гигантским шаром с шестьюдесятью прожекторами различных оттенков светофильтров. Хм, занятное решение: черно-белая периферия немого кино и кипящий люминесцентными красками центр. Занятно, но не интересно. – Как мы поймём, кто из них Герти? – Джон кивает на толпу извивающихся тел. – На танцполе почти все в масках. Я лишь ухмыляюсь в ответ и протискиваюсь сквозь примитивный водоворот танцующих, друг двигается следом. Притормозив на свободном пятачке, я оборачиваюсь к Джону, чтобы сообщить об особой примете преступницы, и в этот момент на лицо соседа падает свет от шара под потолком – полупрозрачные шифоновые лучи окрашивают его попеременно в аквамариновый, сиреневый, янтарный и алый. Странно, но у меня внезапно возникает стойкое ощущение, что подобный образ друга-хамелеона появлялся в моём сознании раньше. Маловероятно, ведь я уже давно не употребляю препаратов из своего тайника под половицей. Мотнув головой, натыкаюсь на недоуменный взгляд Джона, отворачиваюсь, чтобы, наконец, заняться поисками преступницы, и вздрагиваю от неожиданности: в паре дюймов от лица падают капли ядовито-оранжевого дождя. Через мгновение осознаю, что это лишь заурядное голографическое оформление ночного клуба, и ругаю себя за испуг. Однако в голову начинают упорно приходить ассоциации с пузырьками в апельсиновой шипучке, а кожа спины вспоминает то, чего никогда не должна была чувствовать в принципе – влажные мягкие прикосновения губ. Трясу головой, чтобы отогнать наваждение. Капли тем временем соединяются в непрерывные струи, которые текут всё медленнее, постепенно загустевают и колыхаются, превращаясь в занавеси из нитей оранжевой нуги. Ещё одна вспышка – ещё один образ: вязкое время, текущее убийственно медленно, и тянущие размеренные движения, распирающие тело изнутри. Что это? Наваждение? Дежавю? Игры разума, который никогда раньше не подводил меня? Пугающие воспоминания роем атакуют мой мозг. Откуда-то издалека, словно через толщу воды, слышу обеспокоенный голос: – Шерлок, с тобой всё в порядке? Нет, чёрт подери! Звук дружеского голоса вызывает во мне по непонятной причине резкую неприязнь. Замечаю, что музыка в зале утихла, и стемнело ещё больше. Глаза всех посетителей устремляются на куполообразный потолок. Там, на фиолетовом фоне, восходит огромная маслянистая луна с объёмными штрихами кратеров. Голографическое светило, будто подгоняемое фантомным ветром, по замысловатой траектории обрушивается на пол и разлетается миллиардом ослепительных брызг, отблески которых пляшут по всему залу под восторженный рокот окуренной толпы. Тело вдруг прошивает судорога – сверкающие переливы вызывают во мне ассоциацию со вспышками острой и растекающейся боли. Дьявол! Невозможно сосредоточиться или хотя бы привести сознание в относительный порядок, справившись с его фокусами. В Чертогах всё стоит вверх дном! Блики тем временем отскакивают от стен, окрашиваясь в лучах многоцветного шара, и теперь это уже конфетти, витающее в душном воздухе, фрагменты которого слипаются, образуя разноцветных стрекоз. Те слетаются к центру танцпола и цилиндрическим роем возносятся вверх, формируя радужный фонтан, искрящийся прихотливой палитрой и блёстками. Мой мозг начинает вить цепочки из осколков воспоминаний и ассоциаций: Фейерверк… Сияние… Хамелеон… Боль… Джон… Эйфория тягучесть конфетти губы толчки Радугабликиджонспиральводоворотджонблаженствопик... Три слова убийственно-кристальной ясности воцаряются в Чертогах из хаоса: НАРКОТИК. ДЖОН. СЕКС. Я вспомнил всё. Вспомнил, как стоящий передо мной мужчина, друг и сосед, пользуясь временной доступностью, овладел моим телом. Буря гнева вскипает во мне, слепя и оглушая, и в этот миг рождается клокочущий огненный монстр, опаляющий мои рёбра изнутри. Разворачиваюсь лицом к предателю, хватаю за воротник и грубо толкаю в угол, частично прикрытый колонной. – Ты что творишь, твою мать! – вскрикивает он, припечатанный к стене. Вглядываясь в предателя, я пытаюсь понять природу того чувства, что сейчас дотла выжигает мне душу – ярость, отвращение или стыд? Пф, ничего подобного! Новорожденный монстр начинает распускать в моей груди пламенные лепестки. Видя в зрачках соседа отражение собственного дьявольского огня глаз, в котором ядовитыми испарениями плещется желание, я неожиданно чётко сознаю его природу – вожделение. Огненный монстр издаёт победный гортанный рык. И решение, что делать с подлецом, приходит само собой. Не отводя от него взгляда, я начинаю жестко шарить по его крепкому телу ладонями и тут же чувствую, как руки соседа смыкаются на моём горле. – Только попробуй, – угрожающе цедит тот сквозь зубы. – Не знаю, что ударило тебе в голову, Шерлок, но если это то, о чём я подумал, то я скорее придушу тебя, понял? Мне достаточно одного слова, чтобы остановить все его попытки к сопротивлению. С наслаждением полузадушено шепчу: – Белгравия… Джон вздрагивает и спустя миг ослабляет хватку. Помнишь, что сотворил со мной? Отодвинувшись, отмечаю в его лице ужасающее понимание и неотвратимость того, что сейчас должно произойти. Сопротивление подавлено, но Джон не покорён, и это возбуждает похлеще какой-то там охоты на заурядную маньячку. Его руки безвольно опускаются, но когда я возвращаю ладони на мужское тело, выражением лица Джона можно убить. Наклоняюсь к его горящим ненавистью глазам и впиваюсь до крови в тонкие губы. Я хорошо знаком с запахом этой жидкости – тошнотворным с матовым налётом приторной сладости. Но вкус окровавленных губ Джона – это что-то особенное, с оттенком спелых яблок, облитых расплавленным металлом и древним вином. Резко развожу полы его рубашки в стороны, с хрустом разрывая ткань. Провожу ногтями по крепкой загорелой груди, покрытой редкими светлыми волосками, перехожу на бока и скребу напряжённый живот, сшелушивая с Джона остатки строптивости и стыда. Как во сне, ощущаю в воздухе горьковатый терпкий привкус синильной кислоты, сочащийся из трещин сухого тела, будто из надломленных веток черёмухи. Спустя несколько мгновений осознаю, что это не плод моего воображения, а плод голографическо-параноических развлечений клуба. Полузасохшие, местами обуглившиеся ветви старых черёмух высовывают свои узловатые пальцы из пола, как восстающие из могилы покойники. Затем появляются зияющие глубокими дуплами стволы с расслаивающейся тёмной корой. А в воздухе действительно разносится запах горького миндаля*. Чувствую на затылке ехидные взгляды танцующих, но мне глубоко плевать. С каждым движением моё возбуждение нарастает, пока не доходит до того, что я готов рвать собственную плоть ногтями, лишь бы только выпустить наружу огненно-кровавую лаву, бегущую по венам под тлеющей кожей. Концы ветвей с угрожающим треском лопаются, и каждая из древесных лент, образовавшихся на расщепленных концах, изнутри оказывается выстлана бордовыми лепестками. Древесные кудри выворачиваются сильнее, лепестки покрываются экзотическими пятнами, и вскоре тигровые лилии и орхидеи покачиваются на концах ветвей в такт поклоняющейся им толпе человеческих существ. Джон стискивает кулаки до побеления. В чертах его каменного лица читается желание сломать мне челюсть, однако по мужчине, помимо воли, уже пробегает рябь скрытого возбуждения, подстёгиваемого опасностью. Начинающая набухать выпуклость на джинсах подтверждает мой вывод и выдаёт потаённое желание продолжить «пытку». Концы лепестков оформляются в шипы, с которых слюной капает обманчивый, словно песни сирен, нектар - и теперь уже не орхидеи и лилии, а скалистые пасти хищных тропических цветов колыхаются на толстых стеблях, роняя приторный вязкий сок в надежде, что кто-то из новичков попадётся в их слащаво-липкий капкан. Сжимаю сквозь ткань полувставший член Джона, а затем одним рывком стягиваю с него джинсы с бельём. Тот зло сопит, хотя зрачки уже превратили его глаза с радужками цвета морской волны в два огромных блестящих похотью агата. Лепестковые пасти на длинных стеблях начинают ритмично вибрировать в такт низкочастотной электрической музыке, имитирующей звуки церковного органа, сбрасывая при линьке зелёные чешуйки и ядовито-яркие пятна, и вот уже головы египетских кобр и песчаных эф шатаются, высовываясь из клубка сплетённых змеиных хвостов. Словно два ядовитых зуба, я смачиваю слюной средний и указательный пальцы. Другой рукой оттягиваю в сторону упругую ягодицу и, не разрывая зрительного контакта, проталкиваю пальцы в сопротивляющееся кольцо мышц. Это ты вытворял со мной в прошлый раз? Теперь моя очередь. Джон вздрагивает и с отчаянием заглядывает мне за спину: – Нас же видят! – нарушает он молчание надтреснутым голосом. Спохватился... Пусть наблюдают, плевать. Мой собственный член ломится от вожделения, и в нетерпении я вдавливаю в Джона третий и сразу четвёртый пальцы. Из-под плотно сжатых ресниц его стекает единственная скупая капля серебристой ртути. Его губы закушены до цвета слоновой кости, а щёки полыхают багрянцем стыда и безысходности. Сгибаю пальцы под разными углами - от одного наиболее удачного движения по телу Джона пробегает мелкая дрожь, как по раскалённому воздуху пустыни. И вдруг ощущаю, как чужие пальцы вцепляются мне в кудри, стараясь откинуть голову назад. На секунду полагаю, что Джон собирается свернуть мне шею, но через мгновение убеждаюсь в обратном: влажный рот забывшегося соседа впивается в мой кадык, и я срываюсь окончательно. Отрываю его от себя, грубо разворачиваю спиной и швыряю на стену. Тот едва успевает упереться ладонями в полировку, с рваным выдохом прогибаясь в спине. Досадливо шипит, когда я расталкиваю коленом его ноги пошире, и, спустив, наконец, свои брюки, вцепляюсь ему в бедра. Провожу смоченной в слюне ладонью по члену, размазывая обильный предъэякулянт, раздвигаю мясистые половинки, приставляю головку к отверстию и резко надавливаю. Кончик члена попадает в узкую раскалённую ловушку. Сквозь туман мгновенной эйфории отмечаю болезненный всхлип Джона и судорожное сжатие стенок. Одна из кобр захватывает в ненасытную пасть хвост другой - последнюю начинает пожирать песчаная эфа со шрамом на морде. Теперь уже ряды змеиных голов извиваются на гладких упругих длинных туловищах под высокие звуки синтезатора. Какой кайф! На внутренней стороне век, в абсолютной черноте, мерцают тела и отростки нейронов. Разряды наслаждения в мозгу визуализируют густую сеть нервных окончаний на плоти век под электрическую клубную музыку. Изогнутые обтекаемые туловища свиваются в спирали, затем делают петлю вверх и пересекают спираль по прямой, загибаясь на конце, образуя многочисленные скрипичные ключи. Но затем отмечаю, когда туман первого кайфа проходит, что внутри слишком туго, отчего должно быть больно Джону, и кожа на моём, ставшим сверхчувствительным, члене, неприятно натянулась. В полировке отражается искажённое мукой лицо, что заставляет в моём сердце шевельнуться чему-то, похожему на сочувствие. Искривлённые скрипичные ключи заполоняют пространство клуба, прошивая насквозь танцующих и изгибаясь под жалобный вой динамиков. Давлю снизу вверх, продвигаясь мелкими резкими рывками, Джон пытается впустить меня, но безуспешно. Войдя чуть глубже, я покачиваюсь на пробу и одной рукой поддрачиваю член Джона, но тот лишь конвульсивно стискивает меня, сдавленно хрипя и матерясь. Приостанавливаюсь, совершая круговые движения, чтобы раскрепостить мышцы. Вроде бы двигаться стало чуть полегче. Продолжаю пробиваться вглубь и тут попадаю в точку, от которой ощутимо Джона встряхивает, и раздаётся стон облегчения - при этом я вошёл едва наполовину. Запрокинув голову, начинаю методично долбиться в эту точку под глухие вскрики удовольствия, мешающиеся с собственными, и замечаю встречное движение. Не так быстро, Джон. Бросаю его член, и, хватая за бёдра, не даю насаживаться полностью. Тот в ответ зло шипит от бессилья. Нутро Джона обволакивает жаром похлеще кондитерской печи, готовое в любой момент растопить мой член до похотливого месива. Скрипичные ключи белого и кофейного оттенка, переплетённые в единый лабиринт, плавятся и превращаются в обжигающую шоколадную глазурь с молочными спиралями. Джон помогает себе рукой, а сам я держусь из последних сил, чтобы раньше времени не скатиться в пропасть оргазма, хотя в голове взрываются громовые аккорды. Глазурь, прямоугольно стекая, затвердевает, оформляется в лакированную крышку с плавными углами, чёрно-белые клавиши и ножки рояля. Массивные инструменты, исполняя аллегро, ощетиниваются крышками, от которых с удивительной чёткостью отражается пространство. Джон испуганно вздрагивает, глядя в стену. Я с трудом фокусирую взгляд, пытаясь разглядеть, что напугало соседа. В полировке стены отражаются издевающиеся лица-маски танцующих. Крышки роялей отрываются и отлетают на бешеной скорости во все направления, превращаясь в тонкие, как лезвия, прямоугольные зеркала. В них отражаются людские маски всех мастей – полоски синего бархата, фалды лимонной парчи, изгибы чёрной лайкры и стрелы кораллового атласа - делающие зеркала похожими на причудливую колоду карт. Джон срывается на хаотичный сумасшедший ритм рывков, дыхания и криков. В одно мгновение он с силой стискивает меня и с безумным воплем содрогается мощными волнами, оставляя следы ногтей на полировке и кровавые полосы в моих глазах раскалённой пульсацией своего тела. Под масками скрываются отвратительные жвалы, из прорезей на нас уставились десятки любопытных фасеточных глаз. Сжимаю основание члена, чтобы не кончить следом. Джон постепенно обмякает, и я хватаю его за мягкие бока, не давая сползти. Растягивая прелесть момента, я погружаюсь, наконец, в податливое, как пластилин, нутро. Великолепно! Вдавливаюсь, на сколько хватает длины, плотно притискивая обессилевшего Джона. Зеркала плавятся в такт моему блаженству. Металлическое отражающее напыление испаряется, и образовавшиеся изогнутые зеркала скручиваются в стенки высоких бокалов. Словно окуренный усыпляющими испарениями болот, я тону в густой неге, впитывая её каждой клеткой. Взор подёргивает поволока, когда пластичная плоть Джона, как вторая кожа, обтягивает мой член, а в мозгу перетекает блаженно-счастливое беспамятсво. Ведьмино зелье заполняет бокалы, и, клубясь одурманивающими парами, переливается через край. Капли разъедают на полу силуэты, словно через трафарет. Из пола поднимаются кости и древние окаменелости в виде диких зверей со страшными потёкшими мордами и темными впадинами вместо глаз. Размазанным, едва воспринимающим окружающее, взором отмечаю, как Джон вгрызается зубами в кулак и коротко подвывает, едва держась на ногах. Я натягиваю его на себя с ни с чем не сравнимыми ощущениями, захлёбываясь в неземной истоме. Белые звери выстраиваются вдоль тёмных стен и начинают двигаться по кругу, напоминая детскую игрушку, в которой свечу или лампу окружает крутящийся цилиндр из чёрной бумаги с вырезанными в нём силуэтами сказочных персонажей. Шар под потолком придает костяным зверям псевдоцвета, и теперь весь клуб превращается в гигантскую карусель из комнаты ужасов. Шоу подходит к своей кульминации, и незаметно для себя я из томного забытья перехожу на беспощадные удары по податливой плоти, и, стоная, надрываю связки от того, что тело искрится, как глубоководная медуза. Мохнатая многопалая тень поочерёдно подбирается к каждому зверю из бешено вертящейся карусели, и те, захваченные липкой петлёй паутины, исчезают в темноте потолочных углов, унесённые в закрома ненасытного членистоногого. Зверей с каждым оборотом карусели становится всё меньше, и вскоре возле стены остаёмся только мы с Джоном, слитые воедино. И вот седые липкие петли кокона постепенно обхватывают наши тела, мой мозг лишается всех органов чувств, пока не остаётся только осязание, но я продолжаю бесконтрольно вбиваться в друга. Наконец, последний виток накрывает голову, тело сводят конвульсии сладострастия, и над всем воцаряется ослепительно белая мгла.

***

Блёклый рассвет окрашивает прокопчённое небо над многоэтажками. Полицейская машина припаркована на обочине возле ночного клуба. Ледышка Герти, злобно озираясь по сторонам, сидит в салоне в наручниках. Лестрейд отдаёт последние указания сотрудникам. Ночной клуб, подобно летучей мыши, погружается в дневной сон. Я поворачиваю голову: Джон с безучастным видом стоит в стороне. После случившегося этой ночью мы едва перебросились парой скупых фраз. Пыл угас, мозг и тело изнурены до последней степени, внутри царит пустота, и лишь под рёбрами копошатся пепельные останки сгоревшего новорожденного монстра. Последний час я пытаюсь поймать взгляд Джона, гадая, что именно увижу в ответ на свой жестокий поступок: злость, стыд, презрение или прощение? Луч вялого утреннего солнца отражается от черной полировки «Паутины», проскальзывает по русым волосам друга, и тот наконец-то устремляет на меня открытый, как будто равнодушный льдисто-голубой взгляд. Время замедляется, секунды застывают в колючие кристаллы вечной мерзлоты. Возня вокруг вдруг становится беззвучной, пустой и неважной. Не отрывая друг от друга взгляда, мы оба ясно и чётко сознаём: "Не важно, будет ли у нашего совместного плотского безумия продолжение, или же оно останется погребено в этой сюрреалистической дыре. (Меня, по крайней мере, подобные сентиментальности волнуют меньше, чем открытие нового спутника Юпитера.) Важно то, что теперь, когда границы между нашими телами и разумами стёрлись до микрона, должно возникнуть одно из двух взаимоисключающих явлений: либо лютая ненависть, либо полное абсолютное доверие". Ненависти в его взгляде, как и у себя в сердце, я не увидел. ___________________________________ *в ветках черёмухи содержится большое количество синильной кислоты, из-за чего на разломе они издают специфических запах горького миндаля.