Спрут

- Ещё вина, сударь? - Благодарю. И Робер Эпинэ в очередной раз отхлёбывает «Змеиную кровь». Змеи – те же спруты, только наземные. То же скользкое, гибкое тело, те же коварство и быстрота. Он пьёт и вертит в руках кубок. Старинное золото, старинная работа. Когда вместо новоявленной Раканы была Гальтара. А спруты были спрутами всегда. Щупальца морских тварей свиваются в кольца на выпуклых боках кубка, отделанных крупными, идеальной формы, жемчужинами. Кажется, что твари живые – льдисто-голубые гальбрийские аквамарины взблёскивают в их глазах, отражающих пламя камина и огни свечей. Что они видели? О чём поведали бы ему, Роберу Эпинэ? Может, ни о чём. Он чужак в этом доме. В Ракане. И, наверное, в целом мире. Он хотел уйти отсюда с четверть часа назад. Ему ненавистны лиловые портьеры, затканные золотом, крадущиеся на мягких лапах слуги, старинные кубки со старинными скользкими тварями, которые в неверном дрожании пламени кажутся живыми. Извивающимися. Подбирающимися всё ближе и ближе к нему, Роберу Эпинэ. И Робер вдруг спрашивает себя: если бы конкретно этот спрут, сидящий сейчас так неподвижно и даже в сером бархате выглядящий, будто в стальных доспехах, подобрался к нему - оказались бы его прикосновения такими же отвратительными, как у настоящего морского гада? Какие странные мысли. Это всё вино. Безусловно. Он отказался от ужина, а вино на пустой желудок и истомлённый ум действует престранно. А ведь он ещё планировал заехать к Альдо. Он поднимает голову и натыкается на шальной, цвета предштормового моря, взгляд Валентина Придда. Он не смотрел на него так несколько кубков назад. Это всё вино. Безусловно. Ходят слухи, что в «Змеиную кровь» оную и добавляют. Интересно тогда, что добавляют в «Слезы девственницы». Робер усмехается. - Мне пора, - резко говорит он и ставит кубок на стол. Встаёт из кресла. Валентин встаёт тоже. Меховая накидка падает на ковёр у его ног, будя в Робере совсем уж немыслимые ассоциации. - Я провожу вас. - Не стоит беспокойства, вам надо отдыхать. Серые глаза смотрят упрямо и твёрдо. - Вы мой гость. Я провожу. Если, конечно, не хотите остаться на ночь, - добавляет Придд. Робер Эпинэ хочет сказать, что его ждут дела государственной важности. Но вместо этого смотрит в бесстрастные, пьянящие, влекущие глаза Валентина Придда. - В гостевой комнате? – отчего-то спрашивает он. - Как вам будет угодно, - отвечает Придд, не отводя от него взгляда. – Вы мой гость. - Гостям принято предлагать самое лучшее, - невпопад замечает Робер. По губам Валентина скользит едва уловимая усмешка. - Я предложу. - Любовь по-гайифски? Губы Валентина сжимаются в тонкую линию. - Любовь одна. В конечном счёте, вопрос лишь в одном – хватит ли у человека смелости принять её. Робер Эпинэ не считает себя трусом. И когда он касается руки Валентина, он понимает, что тот прав. Вопрос лишь в том, хватит ли смелости. Он словно герой древности с истёсанных временем и стихиями гальтарских барельефов борется с древним чудищем, порождением морских глубин. И спрут овивается вокруг, в нём, под и над ним. Скользкий и гибкий, жадный и горячий, с разметавшимися по меховой накидке щупальцами волос, с отблёскивающими серебром полуприкрытыми глазами… Спрут так близко. Обвивает, стонет, шепчет, смотрит. Какая разница, как это называется? Какая разница, вино толкнуло их на это или нет? Владея им, сплетаясь и расплетаясь, познавая первозданный хаос и первозданную гармонию, Робер Эпинэ знает одно – он никогда и ни о чём не будет жалеть.