***
Матвей не боится. Не страшно было умирать, прыгая в неизвестность, не страшно бежать в другую страну от закона. Поэтому он не боится никого. Только взгляд глаз этих чёрных по ночам пугает почему-то. Пришлось в скором времени конечно привыкнуть, но в первые дни ужас пробирал до костей. Тёмные глаза следили за парнем из темноты, и Мотя готов был кричать от сжимающего горло страха. Потом стал даже уже привычным ужас от чьего-то присутствия в комнате. Смерть не страшна, если только она не приходит к тебе лично, но такую смерть и ждать не грех. Он точно знает, чьи это глаза сверкают в лунном свете. Остаётся только молиться, чтобы это оказалось сном, прямо как сейчас, когда из темноты впервые за всё это долгое время к нему выходит человек, что следил за ним каждую ночь своим взглядом, и улыбается такой знакомой улыбкой, от которой ломается что-то внутри. — Ну здравствуй, Матвей. — Лёша… Нервный смешок слетает с губ мужчины. — Я искал тебя.***
Летели дни, месяца, может даже года, Матвей потерял счёт времени. Ему бы только ночи дождаться, ему бы счастье своё снова видеть. Алекс таким красивым кажется в лунном свете, с бледной кожей и глазами цвета ночи. Он больше не пугает, скорее… Манит. Так и хочется коснуться, чтобы холод от его тела ощутить и тепло груди себе разжечь такое забытое. Но Тарасов не подходит ближе. И Мотя сам в одну ночь тихо, чуть дрожащим голосом спрашивает, отвернув голову к окну: — Могу я… Взять тебя за руку? В ответ два шага навстречу к полосе лунного света и шёпот с нотками горечи: — Если после этого захочешь… Крылья за спиной. Точно сон, точно сошёл с ума. Рубашка белая чуть расстёгнута будто небрежно, а на груди прямо у сердца дыра. Матвей дышать перестаёт от подступившего к горлу кома из безнадёжности и осознания. Алекс умер. Его больше нет. Но вот он стоит, далёкий, страшный и такой… Родной? Знакомый? Или всё же чужой? Вздутые чёрные вены на шее такого дорогого когда-то человека. Перед глазами мутнеет, язык не слушается, но движения почти онемевших губ против воли складываются в одно слово. хочу — Я надеялся, что ты будешь разумнее — голос у Алексея слишком спокойный даже, и на лице ни тени улыбки. Их пальцы сплетаются, Тарасов садится рядом на кровать. Им не оторвать взгляд друг от друга, и вдруг холод огромной волной накрывает тело Матвея. Он снова будто оказывается в проруби, и дышать так трудно, а сердце эхом отдаётся в черепной коробке. Алекс мало говорил с ним до этого, а теперь и вовсе молчит. Разумнее?. Мотя терял голову при виде этого ловкого карманника тогда, в первый день их знакомства, а сейчас и вовсе всё пошло наперекосяк. Тишина пронзает сердце острыми стрелами, тревога пульсирует в висках и холод пробирается в организм ближе к самым важным органам. но рука в руке, но вот он рядом. Алекс. Или.? — Кто ты? — едва ворочая промёрзшим будто языком шепчет Матвей. Тарасов усмехается горько и в глаза пристально смотрит, руку крепче сжимает и придвигается ближе. А в зрачках блестят слёзы на свету. — Матюша… Ломается что-то внутри когда этот трепетный голос, что во снах снился, с такой любовью проговаривает именно эту форму его имени. — Лёша, прошу… Парень уже задыхается в собственных словах, но руку всё также не отпускает и словно под гипнозом ближе двигается к губам холодным когда-то самого близкого человека на всём земном шаре. А теперь он боится его больше смерти, больше пуль Аркадия и холодной проруби. Но всё же любит до ужаса, до мурашек, до ледяной корки на сердце. Кто срывается первым? Матвей был готов поклясться, что это было одновременно, словно встречные порывы северного и южного ветров. Но это было так внезапно, что прошло некоторое время, прежде чем он обнаружил себя целующего своё самое главное счастье и самый главный страх. Губы как снег белые и такие же холодные, руки шею сжимающие легонько как кусочки льда и внутри будто зима российская далеко от родины наступила, но ему всё равно сейчас. У него костёр в груди разгорелся таких масштабов, что кажется спалит всё вокруг, потому что как же приятно было целоваться с Алексом, и может поэтому он не может, не хочет вспоминать, что вообще-то тот парень с чудесными глазами мёртв уже как несколько лет, что этот монстр, так похожий на заветный образ, явился ровно год спустя, ровно в день смерти того Алекса. Сейчас будто он проиграл какое-то слишком важное для него сражение, но как сладок был вкус поражения! Алекс рукой по спине проводит и за воротник рубашки цепляется, а Мотя внезапно утыкается ему в шею и будто правда под гипнозом шепчет сам не понимая что: — Забери меня с собой. И ухмылка (точно как у Лёши!) выбивает почву из-под ног. — Так пойдём — раздаётся шёпот в ответ. А дальше уже в голове только стоп кадры. Руки в волосах, рубашка порванная, крылья за спиной, поцелуи ледяные на ключицах, бёдрах, ладонях, простынь смятая под пальцами, взгляд глаз этих чёрных и страх, страх, страх. И любовь, которая через боль всю проходит, и жажда чужого тела, чужих губ. И шёпот пугающий откуда-то из забытия: — Я за тобой пришёл, Матюша, забрать тебя навсегда. Теперь никуда не уйду, обещаю Матвей может только жалобно проскулить: — Не уходи, пожалуйста не уходи. И пробормотать как в приступе лихорадки заветное: — Я люблю тебя. Чтобы в ответ услышать тишину.