///
Первое — они должны были доверять друг другу как герои. Взаимное уважение зародилось ещё во времена их учебы в UA, но как для строящих карьеру про-героев несколько совместных миссий требовали, чтобы оно превратилось в нечто иное. Чаще всего на кону стояли их жизни, как и жизни других людей; работать бок о бок означало идти на компромиссы, учиться иногда молчать и доверять плану другого. Потребовалось время, но они научились. В какой-то момент Тодороки с удивлением осознал, что ему действительно нравится работать с Бакуго. Никто не мог отрицать, что они были хорошей командой.///
— Тодороки-кун, ты ходил сегодня домой? Требуется мгновение, чтобы обратить внимание на обеспокоенный голос, прорывающийся сквозь его дежурство. — На тебе всё ещё геройский костюм, — говорит Мидория. Тодороки не может собраться с силами, чтобы пожать плечами. Его глаза не отрываются от Бакуго, большой палец ритмично выводит круги на тыльной стороне руки, рядом с одной из трубок капельницы. Он ненавидит их — они выглядят так уродливо и чужеродно на фоне кожи Бакуго — и всё же он любит их, потому что они помогают сохранить ему жизнь. Он абсолютно уверен, что Бакуго просто возненавидит их. — Тодороки-кун. Тодороки понимает, что ему следовало бы принять душ или хотя бы переодеться, прежде чем приходить в больницу прямо с работы, но это кажется слишком большой проблемой. Он продолжает ходить на патрули, сражаться со злодеями и спасать людей, потому что Бакуго возненавидит его, если он не сделает этого, и он возненавидит себя, если не сделает этого. Каждая минута, которую он проводит вдали от Бакуго, может стать минутой, когда тот проснётся. — Тодороки-кун, тебе нужно отдохнуть. Он ждёт той минуты, когда Бакуго проснётся.///
Второе — они должны были доверять друг другу как любовники. Во всяком случае, это был самый сложный шаг из всех. Они были людьми, которые упорно работали над тем, чтобы возвести стены вокруг себя, и убрать их, обнажить свою уязвимость — было нелегко. Потребовалось много часов, чтобы открыть каждый сантиметр тела друг друга, научиться озвучивать желания и нежелания, «делать» и «не делать», отказаться от контроля и отдаться теплу, прикосновениям и чувствам, которые пришли вместе с этим. Но у них получилось.///
Что-то мягкое касается его щеки. Когда Тодороки открывает глаза, его встречает тускло-белое покрывало больничной койки. У него потекли слюни там, где его голова лежала на руках, и он бездумно вытирает рот, пока в сознании сохраняется туман. Он слышит голоса за дверью, но ни один из них не тот, который он хочет услышать. — Я волнуюсь за него. Он… я понимаю, что ему не всё равно, но это нездорово. — Я знаю. Прошло уже две недели. — Разве персонал больницы не может что-то сделать? — Они пытались. Думаю, они упоминали об ограничении часов посещения, но он не хочет слушать, поэтому они разрешают ему остаться. Привилегии героя номер 2. Тодороки благодарен за последовавший момент молчания. Он может снова сосредоточиться на тихом звуке дыхания Бакуго — таком знакомом. Он почти может представить, что это просто еще одно утро в их постели, он просыпается раньше и зарывается в уютные объятия Бакуго, пока тот продолжает спать. Вот только он сидит на неудобном стуле в больничной палате, и последний раз, когда он был в объятиях Бакуго, кажется не более чем далёким воспоминанием. — Мы должны что-то сделать, Яойорозу-сан. Я не хочу об этом думать, но что если… что если Каччан никогда не проснётся? Он слишком устал для этого. Мидория, Яойорозу — они не знают, о чём говорят. Они не знают, что сказал Бакуго. Тодороки нащупывает запястье Бакуго, кладет большой палец на точку пульса и позволяет равномерному биению убаюкать его.///
Последнее — они должны были просто… доверять друг другу. Тодороки не помнит, когда появилась эта привычка или кто её начал, но слова всегда были одни и те же. Как для про-героев любая миссия могла быть их последней; и хотя они смирились с этим давным-давно, это не означало, что семя страха не зарождалось каждый раз, когда им приходилось наблюдать, как другой выходит за дверь. Этот день ничем не отличался. — Возвращайся, — сказал Тодороки, когда Бакуго уходил, получив срочный вызов. Бакуго остановился у двери, в несколько шагов преодолел расстояние до Тодороки и притянул его к себе в обжигающем поцелуе, который обещал что-то грядущее. Напоследок он ухмыльнулся в своей самодовольной манере и отпустил Тодороки. — Ты ведь знаешь, что я вернусь.///
Трепет век. Тодороки мог бы не заметить этого, если бы не наблюдал за Бакуго с абсолютным вниманием в течение последнего месяца. Вспышка красного цвета появляется и исчезает в мгновение ока, но за ней следует слабое подергивание руки, которую Тодороки держит; и холодный металл его стула, и шум больницы, и усталость, которая давит на его кости, внезапно теряют смысл, когда он просыпается. Бакуго просыпается. — Кацуки. Голос Тодороки хриплый, когда он произносит это имя, но оно словно мёд на языке — сладкое и успокаивающее — поэтому он повторяет его. — Кацуки. Бакуго отвечает не сразу, глаза изо всех сил стараются оставаться открытыми. Кажется, он всё воспринимает — трубки в его руках, пищащий аппарат рядом с ним, больничную палату, в которой он находится. Его взгляд, наконец, останавливается на Тодороки, уголки его рта дергаются вверх. — Выглядишь как дерьмо, — говорит он. Его едва слышно, его горло всё ещё болит от заживающих ран и непривычки, но Тодороки ещё никогда не был так счастлив слышать ругательства Бакуго. Он смеется — звук кажется чужим для его собственных ушей, становится водянистым из-за всхлипа облегчения, который он сдерживает. — Ты тоже, — произносит он. Он слегка сжимает руку Бакуго, и впервые с тех пор, как Тодороки в первый раз сел на больничный стул, Бакуго сжимает её в ответ. — Ты долго не возвращался. — Я же сказал, что вернусь, так ведь? — Да, — соглашается Тодороки. — Поэтому я ждал. Выражение лица Бакуго смягчается. Тодороки замечает, как тот снова смотрит на него, и понимает, что он, должно быть, видит — его грязные волосы, помятую одежду, мешки под глазами. — Спасибо. Тодороки может сосчитать по пальцам одной руки, сколько раз он слышал, как Бакуго произносил эти слова вслух — чаще всего они скрыты за его действиями. Однако сейчас он даже не колеблется, прежде чем произнести их, та сила, которую Тодороки так хорошо знает, медленно возвращается в его голос. — Спасибо, что дождался меня. Бакуго всё ещё бледен, его глаза покраснели от угрожающих слёз, но он проснулся, он говорит и, что более важно, он по-прежнему жив. Он никогда ещё не был так красив.