исключение

Имир с детства не переносит всю эту возню вокруг соулмейтов . Слушает, как всё вокруг болтают об этом и только хмурится. Как будто вокруг родственных душ весь мир вертится. Хмурится, но слушает. Все легенды о пяти жизнях на поиски нужного человека, предназначении судьбы, воспоминаниях о прошлой жизни — всё остаётся в памяти, сколько бы она не делала вид, что не обращает внимания. Имир смотрит на свою руку каждый день в одиночестве своей комнаты, когда никто не видит. Четыре шрама чуть ниже запястья, они у неё с рождения. Первый и последний в форме ровных прямых линий, словно выведены по линейке. Два посередине похожи на крестики, такие же ровные линии перечёркивают друг друга. Две жизни она знала свою родственную душу, и не в одной их общая история не закончилась счастливо. Их должно было ждать спокойное долго и счастливо, а потом смерть в один день. Но всё пошло не так, и теперь надо начинать всё заново и надеятся, что в этот раз ни одну из них не убьют. Злится и раздражённо задёргивает рукав очередной мешковатой кофты, скрывая линии. Думает о том, что время уходит. Имир слушает, как Бертольд, с котором она сидит рядом на биологии, рассказывает про своего соулмейта . Фыркает на очередной душераздирающей истории про Райнера и советует забить, словно это так просто. Бертольд как-то виновато кивает и соглашается с ней. Они, кажется, помнят друг друга, да и придурка Райнера Имир тоже припоминает. В той жизни тоже был придурком. Какой же мир тесный. Воспоминания путаются, многое забывается. Но некоторые вещи в её памяти остаются живыми и яркими навсегда. Ужасная война, огромные чудовища, кровь людей, близких ей и незнакомых, крики, слёзы и вечный страх, разрывающий всё внутри на части. И в противовес всему этому ужасу, светлые волосы, развевающиеся на ветру, глубокие голубые глаза, смотрящие прямо на неё, нежные прикосновения рук, и чувство невероятной влюблённости, окрыляющее её на несколько мгновений от битвы до битвы. Она пала жертвой войны, так и не смогла взять в жёны свою Хисторию. Имир сожалеет каждый день, бессмысленно выискивает её глазами в каждой толпе и никогда не находит. Мир ведь тесный, правда? Тогда где она? Мыслей в голове слишком много. О Хистории , о родителях, о ненавистной школе и о том, что в кошельке пусто. Устраивается в какую-то забегаловку, то ли чтобы заработать хоть немного карманных, то ли чтобы окончательно не свихнуться в бесконечном круговороте дом-школа-дом. Дивится, как Леви, хмурый хозяин кафе, вообще решил взять её на работу и мысленно благодарит Марко, который свято клялся начальнику, что Имир надёжная сотрудница. Лица перед глазами теперь меняются, иногда даже чаще, чем хочется, и времени на самокопание не остаётся, его хватает лишь на то, чтобы обслужить очередную семью и третий раз за вечер протереть невидимую пыль, которую слишком чистоплотный начальник смог каким-то образом увидеть. В перерывах откидывается на спинку пластикового стула и слушает жалобы от Аккермана на то, что не такой жизни он хотел, и только молчит. Она тоже не об этом мечтала. Начинается лето. Теперь она не смотрит на надоедливые лица в школе, зато на работе их хватает. Провожает насмешливым взглядом какого-то высокого блондина и своего начальника, которые снова куда-то уходят посреди обеда. В жару Леви закатывает рукава своей неизменной чёрной рубашки, и Имир смотрит на пятый крестик на чужой руке. Понимает всё сразу же и чертовски завидует. Даже этот ворчливый карлик смог найти свою судьбу, а она всё ещё не может. Переписывается с Сашей, уехавшей в самую задницу мира со своими родителями. Ей тоже повезло, на одном из сайтов знакомств нашлась её соулмейтка, и теперь половина их разговоров заканчиваются обсуждением Сашиной ненаглядной Микасы. Имир старается радоваться за них как можно искреннее . В конце концов скачивает несчастное приложение и теперь всё свободное время листает однотипные анкеты. Ни в одной фотографии в очередном профиле она не узнаёт Хисторию. Имир не высыпается настолько, что Марко начинает волноваться за её синяки под глазами. Она только отмахивается и зевает, молясь, чтобы этим утром клиентов не было. Колокольчик на двери звенит, словно издеваясь. Не тут то было. Бодт ещё раз оглядывает чужое лицо и, улыбаясь, идёт сам принимать заказ. Имир только пялится в экран телефона, свет от которого противно режет глаза. Бодт возвращается быстро и возится с чайником на кухне. — Кто вообще приходит в места типо этого ради какой-то чайной бурды в семь утра? — Имир без особого стеснения отпивает глоток и морщится. — Гадость. Марко отбирает у неё чашку и небольно бьёт по рукам. Она только усмехается и смотрит, как тот возвращается в зал к столику у окна. Рассматривает миниатюрную фигуру за столом, пусть ей и видны только голые плечи и копна светлых волос, наблюдает, как та неловко пытается сфотографировать свою чашку. Имир улыбается, когда девушка поворачивается к ней и отвечает на её улыбку. И замирает, не слыша, о чем говорит Марко у неё над ухом. Удивительно, как можно оставаться одинаково прекрасной, сидя в кафе и фотографируя свой напиток или выживая в жестокую войну. Но Хистория улыбается так, как улыбалась ей тогда, и Имир понимает, что можно. Не отводит взгляд, и начинает всем своим телом ощущать то, насколько всё это реально. Что она впервые настоящая и не где-то далеко в обрывках памяти, а здесь. Их разделяют десять шагов, и в любой момент Имир сорвётся и пройдёт их наконец. А пока ей надо только собраться, надо выдохнуть, надо принять, что Хистория больше не сон, что та, в которой она нуждалась сильнее, чем во всех остальных людях, теперь здесь. Руки покрываются мурашкам, и, сжав ладони в кулаки, Имир бросается вперёд. Не объясняет ничего, это наверно грубо и некрасиво, но сейчас совсем не до этого. Появляется перед лицом Хистории и накрывает чужую руку своей. Смотрит, как непонимание в глазах сменяется удивлением, и слышит, как собственное имя срывается с чужих губ. Впервые за семнадцать лет её жизни кто-то произносит его так ласково. Хистория стискивает её руку как можно крепче, они обе молчат. Всё чувствуется так, как никогда до этого они не чувствовали. Всё правильно, и они это знают. Да, Имир ненавидит возню вокруг соулмейтов, но у неё определённо есть исключение. Четвёртая линия на запястье каждой превращается в крест.