let's do it, let's fall in love

мягкой оранжевой волной фонари накрывают город, оживляя его лёгкие. улицы делают вдох вместе с тёплым светом и будто становятся больше. маленькие кучки людей вытягиваются из домов, поддаваясь вечернему перепаду давления. чжунли запирает бейджик в ящике стола, роняет ключ в карман чёрных брюк и аккуратно закрывает дверь. порог перемещает его между прошлым и настоящим. — не прошло и вечности! — саркастично с мягкой улыбкой кричит венти, счастливо сверкая щербинкой между зубов, и хлопает чжунли по спине. возможно, когда-нибудь он к этому привыкнет, но сейчас, как и во все прошлые разы, его лицо приобретает нелепо глупое выражение, и смех венти несётся по улицам лёгким звонким бризом, отскакивая от витрин, мотыльков, макушек людей и сыпется по мостовой гравием из-под колес. — если я верно помню, ты намеревался показать мне какое-то новое заведение, — чжунли ослабляет галстук, являя собой небрежную вежливость. — не говори как старик! — палец венти утыкается в его плечо, а брови странно прыгают, — но ты прав. тебе там точно понравится, развеешься хоть. венти хихикает и всю дорогу не перестает ухмыляться. тротуар ложится под ноги домашними коридорами. чжунли думает, что давно он не чувствовал себя как здесь, как дома. чжунли думает, что стоит задержаться здесь дольше, чем в предыдущих местах. чжунли думает, что со временем смог бы даже перестать думать и научился бы жить. дверной колокольчик звучит как смех венти. что ж, хороший знак. под янтарным светом неподвижно пляшут столики с редкими посетителями, стаканы касаются дерева в такт приятной мелодии из проигрывателя. — ты привёл меня в бар? — чжунли вскидывает брови и цепляет хитрый блеск голубых ветреных совершенно глаз. — как это? бар? а я думал музей антропологии. вот незадача! — венти откровенно веселится, падая на высокий стул перед барной стойкой, — не будь занудой, выпей со старым другом! чжунли предпочёл бы чай. он со вздохом закрывает глаза, и его сережка неодобрительно покачивается. — нам два виски, пожалуйста — нет, — чжунли перебивает гильотиной, — один виски и содовую с мятным сиропом, будьте добры. — как скажете, сэр, — венти перестаёт обиженно гипнотизировать друга, мгновенно переключаясь на бармена. — сегодня разве твоя смена? — разумеется, нет, — он драматично вздыхает, доставая лёд и сироп из тайных недр, скрытых от глаз простых смертных, и делает это по-фокуснически ловко, — вы можете сесть, мы не кладём на стулья кнопки, могу поручиться, — тянет сладко-розовой жвачкой бармен, и чжунли понимает, что до сих пор стоит. — ах, да. прошу простить мою рассеянность. — так что же заставило тебя пожертвовать выходным? или кто же? — венти крутит в пальцах стакан, заставляя лёд весело биться о стенки, и с тем самым намёком, с которым говорят о всем известных глубоко личных тайнах, поднимает брови. — дилюк сбежал решать какие-то проблемы с поставками на следующую неделю. так волнуется из-за этого праздника, будто на его плечи мир взвалили, — бармен вздыхает, — ваша содовая с мятным сиропом, — улыбка скользит по его лицу как гондола с заливисто смеющимися пассажирами по венецианскому каналу, и чжунли может лишь кивнуть. — ничего нового! в любом случае я рад тебя видеть! — а уж я-то как рад видеть тебя и твои деньги в нашей кассе, ты даже не представляешь. — я понимаю, почему дилюк хочет, чтобы ты съехал. — ауч, туше, — бармен поднимает руки, сдаваясь, и венти выглядит абсолютно удовлетворенным, распространяя лучи превосходства короткие полторы секунды, — может всё же представишь нас? должен же я знать, кому обязан зарплатой. венти чуть ли не вскакивает, его голос солнечно вихрится. — точно! ну, это чжунли. мой старый друг, ездит по всему миру, пытаясь найти идеальное место для своего антикварного магазинчика, — чжунли снова лишь сдержанно кивает, — а это кэйа, но мы зовём его бестолочь. кэйа закатывает глаза и протягивает чжунли руку. — рад знакомству, — ладонь у него узкая, сильная и горячая. — взаимно. вечер шаром для боулинга катится в бездну ночи, бар наполняется под самое горлышко, и венти предлагает отсесть в угол. им есть о чём поговорить, но чжунли будто примерзает взглядом к бармену. венти хочется его пнуть, но он сдерживается, прекрасно понимая, что на кэйю сложно в первый раз среагировать по-другому. в конце концов им даже удаётся слепить полупродуктивный разговор и поделиться главными из новостей, но тут время разворачивает колесо — колокола в часовой башне бьют полночь. кэйа лавирует между столиками, собирая чеки, меню и стаканы с удивительной уверенной грацией. он подплывает к ним, оставляя счёт, и возвращается как раз к тому моменту, когда венти предлагает решить кто платит камень-ножницы-бумагой. бармен тихо смеётся. чжунли замирает. — вы можете заплатить за себя по отдельности, — предлагает он. венти с чжунли переглядываются и кивают, — что ж, тогда, наличные или чек? чжунли видит лишь один его глаз, сверкающий ледяной синевой, и чувствует, что вопрос пропитан цветочными духами и следами помады на зеркалах. он вспоминает, что забыл кошелёк дома. — чек, — слово срывается самостоятельно, и голос еле успевает за ним, окрашивая в неловкую хрипотцу. кэйа жмёт плечами, и всё цветочно-обнадёживающее вдруг пропадает. — а мне не предложишь? — венти сплошное лукавство на подсолнечных полях, кэйа вдруг показывает ему язык. — обойдёшься. венти надувает щёки, как маленькие ангелочки, олицетворяющие ветра на старых-старых картах, лежащих в магазинчике чжунли под толстыми-толстыми стёклами. чжунли чувствует себя обманутым и расправляет плечи, выписывая чек ровными чистыми буквами.

***

следующая неделя накрывает город топленым молоком дождей и пенкой тумана. чжунли в тысячный раз перекладывает документы с одного стола на другой, чтобы занять руки и голову и не мечтать о морозных глазах. он ещё не в том возрасте, в котором нужно врать себе, но уже не может себе позволить каменно-прямые и ветрено-открытые признания. чжунли вмешивался в слишком многие жизни, чтобы считать себя малозначительной переменной. иногда ему снится кровь, капающая с рук вишнёвым соком. её ни разу не удалось смыть. музыка ветра над стеклянной потёртой дверью нарушает дождевой ритм. воздух искрится снежинками, чжунли приветствует клиента и только потом поднимает голову. кэйа стоит на коврике, тянет губы в подрагивающей улыбке и ждёт, когда водопад дождевой воды превратится хотя бы в маленькие ручейки. — может, полотенце? — в янтарных глазах зажигается почему-то веселье, когда кэйа трясёт головой и улыбается шире. — было бы неплохо, — он непринужденно жмёт плечами, будто и не замерз совсем. чжунли кивает понимающе и предлагает ему сесть. кэйа снова смешно трясёт головой и усмехается. — не хотелось бы намочить ваши колени, — чжунли благодарит богов за то, что успел отвернуться в этот момент и красных пятен смущения, накрывших скулы, кэйа не увидел. табличка «открыто» на три часа раньше положенного поворачивается обратной стороной, лавку окутывает паром жасминового чая, кэйю окутывает тёплым пушистым полотенцем. он смотрит на тонкие в чёрных перчатках пальцы чжунли, обнимающие кружку песочного — как пирожные люмин — цвета. кэйа спрашивает почти о каждом предмете в лавке, пропуская разве что стулья, и с прикрытыми глазами слушает, стараясь запомнить каждое слово, но отвлекается вечно на любовь, с которой чжунли говорит о вещах. кэйа им немного завидует. — господин чжунли, — начинает мягко кэйа, когда чжунли замолкает, — у меня есть одна небольшая просьба. — за ваш талант слушателя можно даже большую, — чжунли сдержанно улыбается, в ожидании приподнимая брови и отставляя пустую чашку. — недавно я встретил человека, и мне хотелось бы подарить ему что-нибудь необычное. мне кажется, ваша лавка единственное место, где можно найти это «что-нибудь», — он с улыбкой щурится, делая наконец первый глоток, и с нескрываемым удовольствием наблюдает за задумчивым лицом собеседника. с чжунли спокойно. это осознание камнем упало на кэйю ещё в первую их встречу, но только сейчас он смог почувствовать это спокойствие полностью, окунуться в него с головой и обменяться с ним дружеским рукопожатием. расставаться с ним не хочется совершенно. кэйа ловит себя на мысли, что он тянет время и, возможно, чжунли уже устал от него. тот будто чувствует скачок настроения кэйи и удивительно тепло улыбается. а может, это всего лишь свет, мигающий в такт редким молниям. — расскажите мне про него. уверен, мы сможем подобрать что-нибудь, — кэйа не до конца понимает, что именно меняется, но чжунли будто переключает режим на продавца. — о, ну. дайте минутку подумать, — он щурится, подбирая слова, и ни на секунду не отрывает взгляда от чайных глаз, пропитанных солнцем и золотом, — он на первый взгляд кажется чопорным и заносчивым, возможно, даже высокомерным. правда, потом выясняется, что ничего общего ни с одной из этих черт у него нет. он, знаете, человек-дом. — оу, — непроизвольно вырывается у чжунли, он неловко на секунду отводит глаза и жестом просит гостя продолжать. в его голове выстраивается весь ассортимент магазина, но ничего подходящего пока не находится. — я имею в виду, что с ним чувствуешь себя в доме. не просто в здании, разумеется, а в родном доме. даже если такого у тебя никогда не было. и этот дом полон тайн, загадок, аккуратно починенных книг, которым по несколько десятков лет, и разных других древностей. там хочется провести вечность, потому что это будет самая спокойная и тёплая вечность на свете, — кэйа замолкает. его льдистый взгляд искрится праздничным фейерверком. чжунли прикрывает глаза и качает головой. — боюсь, я не смогу вам помочь. это слишком, — дождь становится оглушительным на несколько секунд молчания, — личное, я полагаю. могу вам лишь дать совет. приходите сюда вместе, и сможете выбрать то, что ему гарантировано понравится. чжунли вежливо улыбается, но золото в его глазах чуть тускнеет, подергиваясь дымкой упущенных воспоминаний и людей. что ж, он снова проиграл лотерею с шансом пятьдесят на пятьдесят. воздух становится гуще и тяжелее, переполняясь медленно странным тоскливым чувством, которое в обычное время можно встретить лишь в самый тёмный час перед рассветом в одиночестве. — и что же вам нравится, господин чжунли? чжунли застывает зефирной статуей. ему? задушенный хриплый кашель гасит готовый появиться румянец неверия, потому что кэйа смотрит насмешливо сверкающе счастливо. если бы ему заменить глаз на голубой топаз и осветить его звёздами, то ничего бы не изменилось. — простите, я не до конца понимаю. что вы подразумеваете? — нет, вы понимаете всё правильно, господин чжунли, — его улыбкой можно заряжать молнии, чжунли сдаётся. — наличные. мне нравятся наличные, — говорит он спокойно настолько, что кэйа понимает: в нём тревоги больше, чем воды во всех океанах и звёзд на небе. кэйа наблюдает долгое мгновение за движением янтарных отблесков в глазах — ему тоже страшно ошибиться, страшно быть выкинутым из так недавно обретённого дома. губы у чжунли сухие и на вкус как книга, прочитанная вечером за чашкой чая. кэйа целует осторожно, будто любовно страницы перелистывая, в нем ледники оглушительно трескаются, волны поднимаются и топят беззащитную лодку разума в медовых водах. чжунли чувствует мяту и букеты в прохладных цветочных. он целует так, словно всё время этого мира в его распоряжении, наслаждается искренне и неторопливо, как городской турист, попавший по воле судьбы в горы и теперь, кажется, впервые за всю жизнь дышащий чистым до блеска воздухом. — полагаю, вашему человеку подарок понравился, — констатирует чжунли, накрывая дрожащие ладони кэйи. — о, вы так считаете? — он ждёт утвердительного кивка, — тогда я безумно счастлив и готов дарить ему сколько угодно таких же. ну или во всяком случае настолько же приятных. чжунли мягко смеётся, и кэйю накрывает тёплым закатным солнцем. — уверяю вас, он примет их все и ответит вам тем же. кэйа вспыхивает улыбкой, решительно намереваясь заключить себя на добровольных началах в янтарной клетке. чжунли отвечает такой же, обещая себе не пытаться вырваться из горячих льдов, которые заново научили его дышать. они понимают, что пропали и нашлись одновременно. дождь счастливо бежит по земле, не позволяя любопытным звёздам заглянуть в лавку, в которой свет не гаснет до полуночи, и только тонкий месяц, пробившийся сквозь лохматые тучи, свидетельствует тихим разговорам со сплетёнными руками.