А что, так можно было?

      Почти добрался.       Григорий вёл машину по пустому шоссе, всматриваясь в мертвенно-бледное небо. Небо цвета зимы, которое Григорий ненавидел, и которое он наблюдал уже третий час. Зима почти кончилась, но всё-таки успела напоследок нагадить ему в душу. Григорий терпеть не мог эту весеннюю влагу в воздухе, а оголившиеся уродливые ветви молодого леса вокруг дороги его сильно напрягали. Ещё и этот сезонный насморк. Григорию часто приходилось вытирать красный, уже жгучий от раздражения нос, из-за чего он болезненно морщился.       Ничего, осталось недолго.       …       Вечереет понемногу.       …       А не забыл ли я, чем отплатить?       Григорий сбросил скорость и посмотрел на заднее сидение. Между скомканными шерстяными одеялами лежал облезлый рюкзак. Григорий остановился совсем и, движимый каким-то параноидальным чувством, оттянул карман, чтобы содержимое было видно. Оттуда на него блеснули металлом консервные банки. Он выдохнул. Мир снова понёсся вокруг старого Москвича.       Григорий в поездке иногда думал о том, как всё началось. Давно он перестал удивляться этой истории, ему оставалось только принять её, как данность. Всё началось пять, может, шесть лет назад. Точно сразу не сказать, потому что… а зачем? Точность во времени давно растеряла свой вес. Но тогда ещё точно все запомнили и записали, что произошло это двенадцатого августа 2016-го года. Потому что тогда произошло кое-что поистине волшебное. По крайней мере, тогда нам всем так казалось.       В тот пасмурный день в небе Омска впервые увидели человека, плывущего по воздуху. Не верите? Тогда тоже никто не верил. Ни чужим словам, ни своим глазам. Свидетели с открытыми ртами смотрели в небо, а дети тыкали в человеческую фигуру пальцами. Где-то на расстоянии пяти этажей над землёй в вертикальном положении парил молодой парень, ничем не примечательный. Закрытые во сне глаза. Лёгкая умиротворённая улыбка. Шорты, мятая футболка, домашние тапочки. Точнее, один тапок, при пролёте над Космическим проспектом второй свалился на проезжую часть. В таком виде аномалия, поразившая весь мир, попала в газеты.       Должно быть, газетчики ту неделю назвали «Великим недоверием». Ну, по крайней мере, Григорию казалось это разумным. В «желтизне» народ обвинял буквально все информационные агентства, попутно изучая фото- и видеоматериалы на предмет подделок и придумывая конспирологические теории. Но, в конце концов, поверить пришлось всем: правительство выступило с официальным заявлением перед всей мировой общественностью, чтобы авторитетно заявить, что люди умеют летать. Как же Григорию хотелось, чтобы это было концом истории.       Но нет, это было только… чёрт. Поворот пропустил. Чего-то я уж слишком задумался.       Развернёмся. Не проблема. Не то чтобы вокруг в принципе были ещё машины.       Григорий свернул с асфальтированной трассы, теперь он, качаясь и тихо матерясь на больших кочках, ехал к маленькому домику на горизонте. Пара успокоенных висела над пустым полем, придавая и так не сказочной местности ещё более жуткий вид. Сейчас где-то середина апреля. Снег почти растаял, остаются только редкие белые островки под особенно массивными тенями. Скоро земля прогреется, и на голом поле начнут работу дядя Миша и тётя Маргарита. Перекопают всё под новый урожай и начнут сажать пшеницу и картошку, пугаясь размытых человеческих теней каждый раз, как в первый.       Да, сейчас апрель. Скорее всего. Григорий был рад использовать неважность времени, чтобы не запоминать, какое сегодня число, месяц, год. Но в апреле ему приходилось брать себя в руки, чтобы не пропустить, как мимо него прокрадётся семнадцатое. Казалось, это была единственная важная для него дата в жизни, ради которой он готов был считать все остальные маловажные, совершенно ненужные дни. Но он мог положиться на Алису и её любовь к порядку, так что Григорий обычно не обременял себя такой мелочью, как даты.       Почти добрался. Из пятна на краешке горизонта уже вырос знакомый самодельный чёрный домик, а рядом с ним и светло-серый амбар. По другую сторону дома у дровника, забитого доверху берёзой, неуютно жалась беседка. Там на скамье человек уже долгое время глядел в сторону Григория, не выпуская из рук книгу.       Москвич, покашливая, остановился, и наблюдатель с усилием встал. Григорий вышел и приветственно поднял руку.       – Здравствуйте, Михаил Семёныч!       – Ох, Гриша, здорóво! – До сих пор угрюмый и задумчивый мужчина в ватной куртке добродушно улыбнулся, – То-то я думаю, кого это к нам занесло. Где ж это ты такого красавца отыскал?       – Да чистая удача, Михаил Семёныч, – Григорий захлопнул дверь Москвича, о котором и шла речь, – Недели две назад в город поход устроил, наткнулся. Правда, и на нём долго кататься не выйдет, бензин уже почти весь выдохся. А жаль, в детстве сильно своего Москвича хотел иметь. Как сами поживаете-то?       – Да так, потихоньку перебиваемся. Скоро уж время посадки начнётся, а руки всё не знают, куда деться, – дядя Миша поправил свои массивные очки. Всегда он был крепким дядькой, но Григорий с горечью заметил уже погасший взгляд и устало опущенные плечи. – Ну ты ж не просто нас проведать приехал, правильно?       – Честно говоря, да. Помните, Алиса у вас оставляла зайчика плюшевого, чтоб Маргарита Ивановна ему лапу заштопала? Когда его Рекс ещё чуть не разорвал.       – Что-то припоминаю. Ты ещё тогда мне помогал с ремонтом, да?       – Да чего там, помогал, инструменты разве что подавал, – отмахнулся Григорий.       – Ты тут мне не юли, – строго наказал дядя Миша, – Сам мне полкрыши заколотил. Ладно, пойду спрошу у Марго зайца твоего. Да ты заходи пока, чаю хоть выпей.       – Я бы с радостью, но не хочется домой по темноте ехать.       Дядя Миша пожал плечами и ушёл в дом, а Григорий нервно глянул на двух успокоенных над полем. Опять он вспомнил того, самого первого. Не знаю, как к нему теперь относиться. С одной стороны, не найди он способа стать успокоенным, всё было бы как прежде, и никто бы не взлетел в небо, бросив нас бродить по земле. С другой, он лишь показал путь, а весь мир, уставший и несчастный, последовал за ним. Сложно кого-либо винить в случившемся.       А ведь пока даже не все верили в существование летающего человека, его уже как-то схватили и спустили, что называется, с небес на землю, и изучили вдоль и поперёк. Кто знает, какие тесты там с ним делали, но в итоге пришли к выводу, что он находится в коме, а сознание испытывает лёгкую, непрекращающуюся эйфорию. В конце концов, его отпустили, чтобы понаблюдать, отчего он летит, и уже навсегда он забыл про всё земное и материальное, чтобы оказаться опять в нирване в десяти метрах над землёй.       Забавно. А ведь миру буквально за день до первого успокоения было плевать на какого-то там парня по имени Николай. Было плевать на то, что он в пятнадцать осиротел из-за автокатастрофы. Плевать было на его странные увлечения буддизмом и спиритуализмом. Его как будто и не было. Просто мальчонка, пытавшийся справиться с болью утраты с помощью каких-то старых сказок. Но спустя несколько лет усердных поисков и жизни отщепенцем он нашёл и расшифровал очень необычный ритуал. Простой, как пять копеек, но не совсем очевидный. Он оставил миру бумажку с простым планом из пяти пунктов:       1. Простить всех, на кого держите обиду.       2. Отвлечься от всех проблем, что вас гложут.       3. Вдохнуть.       4. Два раза моргнуть левым глазом, три раза моргнуть правым, и ещё один раз – левым, затем закрыть глаза.       5. Выдохнуть.       Новость о том, что у «летающего человека» обнаружены признаки состояния эйфории, натолкнула людей на мысль, что он действительно нашёл способ попасть куда-то… В лучшее место. Но до абсурдного простой метод попадания в то место казался смешным. Тогда-то везде и всплыла эта дурацкая фраза: «А что, так можно было?» И тогда, когда эти пять пунктов попали в руки мировой общественности, в небо взмыли первые люди.       Резкий хлопок по плечу.       – Что, Гришань, задумался? – в руке дядя Миша держал розовую ушастую игрушку.       – Да, немного. Спасибо большое, что вернули. Постойте минутку, я вам сейчас кое-что достану.       Григорий выудил с заднего сидения рюкзак цвета хаки и протянул дяде Мише.       – С заброшенного склада осталось ещё немного консервов, тут на двоих дней на десять хватит. Знаю, немного, но что есть…       – Гриш, бог с тобой! – дядя Миша чуть не разозлился, – У тебя ж ребёнок растёт! Мы тут как-нибудь прокормимся, запасов ещё хватает. О своей семье лучше думай, пока время есть.       В итоге Григорий остался с рюкзаком в одной руке и плюшевым зайцем в другой. Он только и выдал виноватое:       – Спасибо…       – Да было бы за что, сынок.       Григорий легко улыбнулся и кивнул, дядя Миша ответил тем же. Они попрощались, и Григорий опять вцепился в руль промёрзшими пальцами. Ещё полчасика, и я буду дома.       Надвигающийся вечер дал небу уже голубоватый оттенок, но было ещё достаточно светло. Молодые леса то прижимались к дороге, вызывая лёгкую клаустрофобию, то отступали, не давая Григорию расслабиться. О, парочка успокоенных висит. И ещё через сто метров. Как-то они зачастили.       В какой-то момент, который Григорий сам не смог уловить, над головой оказались десятки человеческих фигур, мирно плывущих в воздухе. Он остановился. Ему захотелось полностью оценить масштаб небесного шествия.       – Надо покурить.       Он вышагнул из машины, но дверь не закрыл. Чёрт с ним, с холодом, недолго осталось. Озябшая ладонь бережно оградило пламя зажигалки от ветра, и на конце сигареты ожил огонёк. Затянувшись, Григорий поднял голову к небу и выдохнул. Сверху за ним наблюдали успокоенные с закрытыми глазами.       Не знаю, почему успокоенные. Когда это только началось, таких людей называли «хай». Очередной англицизм, принесённый интернетом, а их Григорий не любил. Пусть он не разбирался в языке, но помнил, что «хай» значит не только «привет», но ещё и «высоко». Но слово «успокоенный» ему нравилось больше – Григорий видел в нём больше смысла.       Затяжка.       Выдох.       Они медленно движутся по небу. Постоянно. Еле заметно, но постоянно. Никто не знает, почему. Казалось бы, просто ветер. Но какое дело им до ветра, если даже земля не в силах их удержать.       Затяжка.       Выдох.       А ведь всего этого можно было избежать. Стоило всего лишь те пять пунктов никому не открывать. Многие ведь говорили, что их близкие ушли случайно, из интереса проверив байку из интернета. Все настойчиво повторяли это «А что, так можно было?», что создавало ощущение очередной недальновидной шуточки. Но когда в небе оказывался тот, без кого ты жить не можешь, проще было отправиться в лучший мир вместе с ним. Так и пошла цепная реакция. За детьми взмыли матери. За матерями – отцы. За отцами – ещё больше детей.       Затяжка.       Выдох.       Но можно было и не «так», а по-другому. Некоторые всё-таки остались. Очень, очень немногие решились жить в опустошённом мире. Говорили, некоторые государства пытались ввести штрафы родственникам, если кто-то из семейства уйдёт на небо, но от этого становилось только хуже. Наверное, там, наверху (не в небе, разумеется), люди впервые почувствовали себя беспомощными. Не запретить же народу моргать.       Глубокая затяжка.       Выдох.       Сначала нас было сравнительно много. Да, не семь с лишним миллиардов, но всё же, общество как-то функционировало. Это казалось нам возможностью построить что-нибудь лучшее, чем было до. Что-нибудь… более правильное. Но в очень скором времени все опять переругались, споря, как должен выглядеть «новый» мир. Кто-то говорил об очередной попытке сделать всё общим, ведь меньше людей нуждались в ресурсах. Кто-то говорил, что мир работал прекрасно и раньше, осталось лишь адаптировать жизнь под нынешние реалии. В общем, свершилось чудо, нам был дан второй шанс, но люди им не воспользовались и остались такими же, какими и были.       Сигарета прогорела где-то до середины.       Затяжка.       Выдох.       То было первые два года. Но через год несколько тысяч человек, оставшиеся от нашего города, превратились в несколько сотен. Сейчас от них осталось не больше пятидесяти. Может, где-то сейчас и процветают новые страны, пережившие этот кризис. Может, полсотни человек – это всё, что осталось от человечества. Но, скорее всего, правда где-то посередине.       Затяжка.       Выдох.       Ветер холодный, собака. Вечерний. Григорий сначала поёжился, но потом что-то в нём ёкнуло, и он попытался выпрямиться, пропитаться холодом, дать ему пройти сквозь своё тело. В этот момент он почувствовал себя немного живее, немного сильнее. Холод показался ему чем-то внешним, что спокойно можно было игнорировать. Глубокий вдох холодного воздуха. До сих пор закрытые глаза вновь упёрлись в десятки призраков.       Затяжка.       Выдох.       Они всегда казались Григорию какими-то грустными. Одинокими. Да, на лице у них у всех полное удовлетворение. Но почему они двигаются? У всех свои теории, но Григорий видел в их скитаниях над землёй какой-то поиск. Поиск чего? Не знаю. Чего-нибудь. Или кого-нибудь. Да, кого-нибудь. Наверное, они от этого сбиваются в кучки, как здесь. Если бы они двигались как-то случайно, скорее всего, сложно было бы найти даже троих рядом. Земля очень велика. Но нет, они собрались именно здесь, и, кажется, только больше сюда собирается. Ничего, скоро им и тут наскучит, и они отправятся искать где-нибудь ещё.       Затяжка.       …       Григорий подозрительно задумался.       Он вновь бросил взгляд на серый асфальт, на котором стоял, на полуживого Москвича, на низкорослый скучающий лес.       Потом опять глянул вверх.       Два раза моргнуть левым.       Раз.       Два.       Три раза моргнуть правым.       Раз.       Два.       Три.       И ещё один раз левым.       Призраки ожидающе смотрели на Григория. Мир замер. Даже ветер решил остановиться. Просто посмотреть, что будет дальше.       Один. Раз. Левым.       …       – Тьфу ты, что это на меня нашло, – закашлялся Григорий и резко выкинул сигарету, словно та оказалась надкусанным им червивым яблоком.       Всякое философское настроение мигом покинуло его. Григория выдернуло обратно в жизнь. Депрессивный пейзаж надоел, и ему только и хотелось, что оказаться дома. Григорий влез обратно в машину и газанул. Дома меня ждут.       Завернув за густое семейство елей, Григорий увидел примерно в километре уже ставшую родной деревушку. Многоглазый маяк смотрел огнями из окон и звал к себе. Генераторы худо-бедно работают, но скоро придётся и от них отказаться. Запасы бензина выдыхаются. И не похоже, что в нашем захолустье кто-то нашёл нефть для нового топлива. Солнечные батареи были бы выходом, но Григорию слабо верилось в возможность найти их в округе. Человечество буквально угасало.       Григорий остановился около домика с краю деревушки. Автомобиль облегчённо замолчал и погасил фары, впадая в сон. Григорий закинул розового зайца на заднее сидение и спрятал под одеялом. Как оказалось, вовремя. Как только он вышел, из засады на него набросилось его родное хохочущее чудо.       – Папа! Папа приехал! Мама, иди сюда скорее, я поймала папу!       – Ишь ты, – Григорий, изобразив удивление от резкого объятия со спины, обернулся и подхватил непоседливую девчонку на руки, – А теперь кто кого поймал, а?       Она хохотала ещё живее, пока отец крутил её и немного подбрасывал на руках. В конце концов, он спустил дочь на землю.       – Где ж это ты меня поджидала?       – Я во дворе играла, – начала Леночка, через раз произнося чёткое «р», – машину услышала и захотела тебя испугать. Страшно было?       – Очень.       Дверь дома открылась, оттуда вышла Алиса.       – Привет, дорогой! – она быстро спустилась и поцеловала Григория, – Как съездил?       – Жуть. Холодно и скучно. Лучше бы дома сидел, – потом он обратился к дочери, – Котёнок, не зайдёшь домой пока? Нам тут с мамой кое-что взрослое обсудить надо.       Девочка вздохнула и отправилась к себе, и, как только дверь захлопнулась, Григорий посерьёзнел.       – Сегодня ведь шестнадцатое, так?       Жена ему кивнула.       – Ты яйца с молоком у Фили забрал?       – На переднем сидении в пакете, но надо бы в холод переложить. Он взял всего-то три банки горбуши.       – Ты же мой хороший, не забыл! – Алиса потрепала мужа за волосы, а тот стыдливо закатил глаза, – С этим я разберусь, иди пока Ленку отвлеки, а я для торта заготовку устрою. Тем более что она соскучилась ужасно, с утра только с Марком погуляла полчасика и всё.       Григорий нахмурился.       – С Марком?       – Ой, вот не надо опять. Должна же она хоть с кем-то общаться своего возраста.       – Не нравится мне этот Марк, он больно агрессивный. С Лизой-то что стало? Они же вроде неплохо общались.       – Ну сколько можно повторять, то была случайность! – По тону было понятно, что фраза произнесена была далеко не в первый раз, – Марк очень хороший мальчик. А с Лизой она поссорилась, но почему – мне пока не рассказывает. Давай уже домой, околеешь, куртку-то совсем лёгкую взял.       Григорий, не переставая хмуриться, зашёл в дом. Наконец-то можно было выдохнуть, этот дурацкий день позади. Хотел он уже привычно плюхнуться в кресло, но домашние дела сами напомнили о себе.       – Па-ап! Иди глянь, тут тако-ое! – загадочно протянула Леночка из своей комнаты. Ну, куда деваться. Григорий вялым шагом дошёл до детской, а оттуда за руку его чуть не потащили к окну, – Вон они, видишь? Летают!       Окна из комнаты Лены были направлены в сторону дороги, по которой не так давно ехал Григорий. Это были те же успокоенные, но различить их на уже потемневшем небе стало сложнее.       – Ничего себе, как их много.       – Пап, ты обещал, что расскажешь, что это за летающие дядьки, когда я стану постарше.       – Ну?       – В смысле «Ну»!? Мне скоро вообще-то семь лет исполняется! Куда уж старше!       Григорий невольно бросил взгляд в сторону стола Лены, на котором кучей лежали цветастые рисунки и где-то тысяча карандашей. Над ним висели двенадцать листов календаря, разлинованные аккуратной и строгой рукой Алисы. Большая часть квадратиков уже была заполнена кривоватыми крестиками разных цветов. Только сейчас Григорий заметил, как к февралю в конец был пририсован кривой зелёной линией ещё один день. Какие-то квадратики оказались без крестика внутри, какие-то вмещали в себя аж по два. В итоге последний зачёркнутый в апреле квадрат имел в углу цифру девять.       Григорий сдержал смешок и тихо порадовался: дочь пошла в отца. Но вопрос был для него сложным. Она часто спрашивала про то, как мы жили раньше, и Григорий отвечал без стеснения. Всё ей казалось байками или сказками, далёкими от реальности. Но страшно почему-то было рассказывать, отчего люди взмыли в небо. Разумеется, нельзя говорить ей, как именно туда отправиться, наверняка ведь попробует. Но, может быть, действительно пора.       – Когда-то давно, – сказочно начал Григорий, собравшись с силами, – жил мальчик по имени Коля. Коле трудно жилось, потому что он рано потерял маму и папу. Поэтому он нашёл способ погрузиться в такой сон, где ему всегда будет тепло, и никто чужой его не потревожит. И когда он смог так заснуть, очень много людей повторили за ним. Всем тоже хотелось, чтобы им было хорошо, потому что, наверное, раньше им было плохо. Знаешь, сколько раньше было людей таких, как мы?       – Тысяча? Сто тысяч? – Леночка осторожно искала нужную цифру, – Миллион?       – Гораздо больше. Семь миллиардов. Миллиард это как миллион, но только справа ещё три ноля. Сейчас остался лишь маленький кусочек от всех, кто был раньше.       – А сколько сейчас людей есть?       – Ну… Кто знает. Мне кажется, где-то пара тысяч таких же упорных, как мы, наберётся.       – Но ведь это же много? Мама говорила, что тысяча – это большое число.       – Мама не неправа. Леночка крепко задумалась.       – А ты знаешь, как тоже научиться летать?       – Да. – Григорий не считал ложь хорошей воспитательной практикой.       – А что, мне можно так же?       Григорий посмотрел на Леночку внимательно. Эти простые, весёлые глаза. Вечная улыбочка и ямочка на щеке от мамы. Но волосы не рыжие, не мамины, такие же тёмные и прямые, как у него. Он вспомнил её первые шаги. Вспомнил, как искал ей велосипед и учил кататься. Вспомнил, как учил её играть на фортепиано, как показывал на полуживом ноутбуке мультфильмы, как учил её плавать и нырять в воду. И почему-то только после он вспомнил, как ещё до того, как мир перевернулся с ног на голову, он впервые услышал от неё слово «Папа».        Григорий не заметил, как глаза его стали влажными.       – Можно, котёнок, – Он крепко обнял свою дочь. – Но не нужно.