Жилы прогресса

      Среди тысяч микроскопических элементов, подвластных только самим себе, в череде бесконечной космической пыли затесались маленькие звёзды, ослепляющие своей красотой до безумия, до полного изнеможения. Удовлетворить жажду в самовыражении, которую могли даровать звёзды через скудное окно иллюминатора, получилось бы лишь в стихотворной форме. У меня не было ничего, кроме блокнота, карандаша и мыслей, ставших следствием всего того, что сейчас происходит. Я чувствую себя в клетке, в гипертрофированном изгнании, даже в каком-то смысле в ссылке. И я не о тех ссылках, ведущих через строки браузера к сотням и тысячам сайтов, а об одиноком странствии по космической пелене, наполненной безжизненностью и пустотой. Хотя тут уже зависит от того, как на это смотреть и как к этому подойти.       Всё началось не сейчас. Это долгая история, полная противоречий, столкновений. У неё плохой конец. Хотя нет, лучше сказать — несправедливый. Как для главного героя — меня, так и других второстепенных персонажей. Обитая в бесконечном железном баке, как я его называл, я раз за разом улавливал причинно-следственные связи, которые подтверждали то, что я был прав. Сколько бы мы ни смотрели на прошлое и на тот багаж, который оставили после себя люди за столь длительный временной промежуток, всё повторяется раз за разом, без намёка на решение этой проблемы. Казалось бы, технический прогресс мог бы стать отличной причиной стремительного развития человечества и многих государств, но, как мы знаем, у всего есть две стороны медали: если где-то мы сможем увидеть плюсы, то очевидная правда заключается в том, что обязательно там же обнаружим минусы. И, в отличие от математики, в жизни чётное количество минусов не даст плюс. Если вы посчитали, что это очередная история про технический прогресс, который стал причиной последующей смерти человечества, то вы правы, но лишь отчасти. Моя работа заключалась в разработке и проектировании роботов, каких-то максимально нелепых; некоторые проекты носили обозначение «секретно». Подобные пометки всегда вводили меня в оцепенение, ведь я не мог отказаться от работы над такими проектами; это был приказ, отданный сверху, насколько сверху — никто никогда не знал. А люди, будто бы эхом раздавшегося приказа, озвучивали это раз за разом, не давая внятных объяснений. И мне кажется, что проблема кроется даже несколько в неуверенности и собственном страхе властей и их представителей, хоть и не столько, сколько в непомерном желании и бесконечной жадности до ресурсов. Да-да, природных ресурсов. Может быть, вы знаете эту невероятную историю с учёным, который изобрёл водородную бомбу, но далеко не по причине ненависти ко всему сущему, а просто потому, что он был представителем сообщества учёных. Но кто я и кто те великие деятели, о которых ныне можно говорить только шёпотом, и то на кухне со слегка приглушённым светом? Мне всегда было страшно. Мне и сейчас страшно, и мне не стыдно в этом признаться. Быть учёным — это не то, на чём можно нажиться, и не то, чем можно заниматься лишь в спокойное время. Конечно, вы, как и я, сейчас думаете, что это безопасно и даже почётно, безусловно. Безусловно, но однажды придётся работать с документами и личными делами, на которых огромным красным штампом помечено «совершенно секретно», и тебя поставят в такую позу, что либо проще будет выстрелить себе в рот из револьвера, либо уехать в другую страну, позабыв забрать все свои вещи. Я тяжело выдохнул. На пару секунд я остался в кромешной тьме: все источники света погасли, но потом вновь всё заработало. Огромные записывающие ленты поехали дальше, а я продолжил говорить в небольшой микрофон всё то, что искренне хотелось скрыть. Но если всё это уже у вас есть — значит, я либо мертв, либо смог успешно эмигрировать, но вам уже не узнать об этом наверняка. Если я сам, конечно, не захочу. Главное — слушайте меня внимательно. Весь этот балаган устроил не я, а другой человек, его имя — Хэнк Полкс. Да, теперь мне совершенно не страшно говорить о таких вещах. Это он устроил весь кошмар, начиная отделом изучения вирусов и заканчивая моим отделом — робототехники, в котором я с недавнего времени стал руководителем, и под моим началом было выпущено несколько роботов линии «Жилы прогресса». Это было не финальное название, и оно пришло к нам не сразу, а лишь спустя пару месяцев после того, как нами был представлен один из образцов этих роботов. Они были до ужаса похожи на людей, мы собирали фокус-группы и проводили десятки исследований, чтобы сделать этих представителей машинного мира максимально приятными для визуального восприятия со стороны человека. Финальный итог достиг своего апогея — мы пришли к идеальному человеку, то есть к роботу, который до одурения был на него похож: он дышал, моргал, у него были ресницы. Мы сумели внедрить систему, что могла быстро и самостоятельно обучаться всему новому, что только увидит. И всё это исходило из тех функций, которые были прописаны.       И, казалось бы, общая концепция этих железных людей была понятна: облегчить нашу жизнь. Долгие семь лет мы разрабатывали этот образец, и лишь спустя ещё три года сумели представить его публике с разрешения государства. Сказать, что он произвел фурор — ничего не сказать. Робот стал для граждан настоящим чудом, мечтой, домашним помощником, о котором мечтали все те, у кого не было сил и мотивации помыть тарелку или приготовить ужин самостоятельно. Мы долго не решались пустить образец на конвейер — до последнего боялись, что что-то пойдёт не так. Казалось, у нашей тревоги нет смысла и логического обоснования, а потому с руки государства мы всё-таки решились на это. Не сразу, конечно, не сразу, но в обыденную жизнь начали внедрять роботов в качестве эксперимента.       Кто-то из них стоял на кассах в магазинах, кто-то умел подбирать краску к определённой цветовой палитре. Казалось бы, у нас получилось совершить техническую революцию, мы смогли сделать то, о чём раньше только читали в книгах про недалёкое будущее.       Но самое страшное началось именно тогда, когда повеяло запахом холодной войны. По телевизору всё чаще говорили про вооружённый переворот; тогда же к нам пришли, в наш же отдел. У нас спросили, можем ли мы в долгосрочной перспективе производить боевых роботов, способных на штурм и использование военной техники и оружия. И самое главное — можем ли мы дать роботам цель убивать. Я, недолго думая, сразу же выпалил, что мы такого делать не будем, что наша цель — это миролюбивое и доброе сожительство представителей искусственного интеллекта и живых людей, которые и так, несмотря на все наши усилия очеловечить эти машины, относились к ним с долей презрения, в какой-то мере с их стороны даже проявлялась ксенофобия. На мой взгляд, это могло бы стать началом нового и до ужаса интересного витка в жизни человечества: другие учёные начали бы изучать отношение людей к роботам и другие немаловажные процессы, возникающие в обществе. Но меня никто не слушал. Я замолчал. Голос больше не записывался. Я потянулся за сигаретой в свой кожаный портфель, купленный за деньги, полученные с самого первого проекта; он был разработан ещё в стенах гаража. Может быть, об этом тоже напишу отдельную историю, но уже как-нибудь потом. Я видел, слышал и чувствовал, как зрел конфликт между мной и представителями государства. Ведь я не шёл на уступки, был категоричен в своём высказывании; им никогда не нравились принципиальные люди. Они искренне не понимали, почему я не соглашаюсь на производство подобных моделей. Мне было морально тяжело об этом думать, я не мог ни с кем это обсудить, кроме себя самого у себя же в голове, в которой и без того было бесконечное решето из мыслей, и далеко не все из них были доступны для озвучивания или реализации.       Дополнительную тяжесть накладывала ответственность перед пометкой «совершенно секретно». «Может быть, вы и не поймёте моего состояния сейчас, — проговорил я и, не сдержавшись, начал истерически смеяться, время от времени переходя на кашель. — Но сейчас я листаю эти документы и готов вам их озвучить. Интересно?» Я поднёс сигарету ко рту, чуть вдохнул и выдохнул пар, лёгким движением руки перевернув страницу. «В документах, — продолжил я, — были указаны требования к тем идеальным солдатам: полное повиновение, всякое отсутствие критического мышления, навыки, способные повлиять на исход вооружённого конфликта. Особенно меня смешит пункт про критическое мышление и отсутствие сострадания. Чувства и мысли у машин, вы понимаете?» Я докурил сигарету, стряхнув оставшийся пепел, и положил окурок в пепельницу красноватого оттенка. Нажал на кнопку «стоп», и запись остановилась. Я достал небольшой клочок бумаги, написал единицу и, приклеив лист к катушке, бросил ту в коробку. Моё желание рассказать историю не окончилось этим, ведь героем этого момента стал не только я, но и ряд других личностей, чьи имена и адреса я желал озвучить далее.