Вера в ничто

Юнги не из тех, кого называют серой мышью, хоть и имеет для этого звания полноценный стартовый пакет: пестрящее отметками «отлично» личное дело, один единственный друг-товарищ-брат и девственность. Юнги после расставания с альфой, отношения с которым тянулись добрые полтора года, по рукам почти идет, мечась между предложениями встречаться, да за ручки держаться и просто перепихнуться в школьном туалете в окружении антисанитарии и грязи. На последние, не отличающиеся галантностью, требования почти омега только нос морщит и на хуй шлет, не думая ни секунды. Юнги, пусть и в любовь не верит, надеется перешагнуть последний порог, отделяющий от всех прелестей жизни, как-то особенно, волшебно. Чтобы звезды в глазах и удовольствие через край. Юнги попадает в капкан глупо и по переписке, в человека вляпывается, с фото профиля которого на него смотрит взрослый альфа, лет на пяток старше, подмигивая и улыбаясь приветливо. Чимин-хен: Встретимся завтра? Я: Хен, я не уверен. Чимин-хен: Давай. Только на улице прохладно, завтра снег обещают. Предлагаю просто поехать ко мне домой. И Юнги, сам не зная почему, соглашается. Соглашается, хотя всегда отказывался, игнорировал и отправлял в черный список. Чимину, с которым общение длится уже больше месяца, переходя обнаженными фотографиями грани дружбы. Омега по пиксельным изображениям в плохом качестве, снятым на мыльную камеру старенького на вид телефона, выучил тело альфы, изгибы мышц и бугры пресса. Татуировки узоры смог рассмотреть. Юнги соглашается, видя в коротком тексте неприкрытый намек, и весь вечер ноги набривает, успевая порезаться несколько раз в тех местах, где под бледной тонкой кожей выпирают косточки. А потом смотрит, как розовеющая вода исчезает в сливе, а из царапин вытекают капли теплой крови, не планируя останавливаться, уж очень острое лезвие на новой бритве. Юнги соглашается, чтобы утром следующего дня стучать каблуками сапожек по тонкому слою льда, покрывающему дороги и тротуары, а потом греть замерзшие без ненавистных перчаток пальчики в салоне прогретого автомобиля, разглядывая впервые увиденного воочию альфу. — Красивый, — отвечает на его взгляд альфа, улыбку натягивая на пухлые мягкие с виду губы, — лучше, чем на фото. Юнги соглашается и надевает юбку покороче, ту, что едва задницу прикрывает, наплевав на холод и опускающиеся с небес мелкие хлопья снега, чтобы точно мужчине понравиться. Юнги соглашается и стыдливым румянцем потом покрывается, кажется, краснея до самых кончиков ушей, когда большая ладонь скользит по открытой коже, спрятанной лишь за крупной сеткой колготок. — Вина, шампанского? Пива? А потом они пьют дешевый алкоголь, слушая треск лопающихся пузырьков газа в пластиковых стаканчиках, пока Юнги во все глаза разглядывает темную квартиру, окутанную пеленой мрака, и не находит ничего волшебного в холостяцкой халупе, не заправленной кровати, усыпанной крошками и разбросанными коробками, в которых еще лежат иссохшие корочки старой пиццы. Ничего прекрасного и чудесного, кроме плесени, начавшей уже свою увлекательную жизнь, покрывающей кусок черствого хлеба, который альфа предлагает намазать маслом и использовать, как закуску к шампанскому. Тогда Юнги порывается уйти в первый раз. Второй раз желание вырваться и убежать появляется у омеги, когда мягкие губы совсем не трепетно впиваются в его проспиртованный рот, а чужие зубы кусают язык болезненно и тянут, будто вырвать его их владелец желает. Ладонь альфы скользит под юбку почти сразу, сдергивая белье рваным движением. Юнги явственно слышит треск рвущегося кружева и чувствует прохладу обнаженными теперь молочными ягодицами, которые не трогал до Чимина так откровенно никто. Так быть не должно. Где мягкие поцелуи и просьбы разрешить коснуться? Где долгая прелюдия, за которую омега успел бы расслабиться и поплыть по постели, растекаясь по ней лужицей возбуждения? Где бабочки в животе? Юнги конкретно решается бежать, когда видит, что и альфа сдергивает с себя штаны, все еще насилуя языком открытый рот, игнорируя удары маленьких кулаков, покрывающие мускулистую спину и широкую грудь. Омега понимает, насколько он беззащитен, что сопротивляться не может, что уходить ему безмерно поздно. Слезы выступают на ресницах, а воздух затапливает запах соли, без каких-либо примесей сладкого аромата самого омеги. Он сухой совершенно, страх заглушает возбуждение, которое и зародиться то не успело. Но альфе, очевидно, плевать. Это на его лице, покрасневшем, но лишенном всех эмоций, кроме неприкрытой похоти, видно. Юнги в ужасе, он вырывается и кричит, но только ударяется головой об батарею, чугунную и твердую, слыша звон в ушах и шум чужого дыхания. Чимин зажимает его запястья одной ладонью, с силой, и омега уверен, синяки точно останутся, нальются яркостью и болеть будут долго. — Отпусти, — хрипит он, обнажая зубы, пытаясь зарычать, но выходит хрипло и безумно жалко. Чимин не слушает, наглаживает член свободной рукой, размазывая выступившую на крупной головке смазку по перевитому венами стволу. Юнги никогда не думал, что тошнота подберется к горлу при виде альфьего, большого и толстого, члена, но горький вкус жгучей желчи во рту говорит об обратном. Так быть не должно. Не должно быть так больно, но Чимин входит просто так, не пробуя даже пальцами протолкнуться внутрь, а Юнги сковывает судорога, острая и болезненная. Она ползет по бедрам, цепляет позвоночник и простреливает основание шеи. Омеге кажется, что он чувствует запах крови, снова дергается, зная, что никто его не отпустит, и бьется о твердый металл, видя вспышки боли перед глазами. Как иронично, он же хотел звезды. — Хватит, — просит он, когда размашистые толчки, разрывающие изнутри, переходят на быстрый темп, а спинка скрипучей кровати беспрестанно встречается со стеной, стесывая и так слезающую краску. Крошки засохшей пищи царапают ягодицы, добавляя к ощущениям, в которых отсутствует и капля приятного, новые порции боли. Постель смятая, грязная вся и пропахшая потом. Юнги хватается взглядом за мелкие детали, отвлечься только бы, но сиплые стоны альфы то и дело возвращают в реальность. Омега отключиться от нее хочет, а его назад выдергивают, вгрызаясь в мягкую плоть шеи острыми зубами, игнорируя очередной, сдавленный уже, крик, и удар крохотной ладони по искаженному удовольствием лицу. Юнги остается лежать в чужой сперме и крови, своей, не в силах шевелить затекшими ногами и истерзанным телом, каждая мышца которого скрипит натужно. Синяки украшают запястья уроком, а затылок нещадно гудит, потому что с чугуном встретился несколько раз. Слезы текут по щекам, высыхая и снова набегая на ресницы, а альфа просит выметаться и протягивает рюкзачок, в котором шоколадка вкусная лежит. Омега наивно планировал разделить ее после. Юнги не может спорить, доказывать хоть что-то, горло жжет и тянет, а в голове вакуум образуется абсолютный. С таким в полицию не пойдешь, пусть и украли у Юнги нечто важное: возможность доверять альфам в постели. Не девственность, нет. Этот умирающий социальный конструкт омегу не интересовал совсем, а шанс на нормальные здоровые взаимодействия с партнером, без страха и мелкой дрожи, охватывающей все тело. Так быть не должно.