Я сделал это

Я сделал это. Волдеморт овладел мною, и я попытался убить Артура Уизли — человека, который стал для меня самым близким к понятию «Отец». Даже Сириус больше похож на дядю. Может быть, даже на весёлого старшего брата.        Неважно. Я сделал это. Скварррк! Клювокрылу не нравится, когда я его игнорирую. Этот здоровенный гиппогриф, на самом деле, очень ласковый. Поднимая свою усталую, грязную задницу с покрытого навозом и соломой пола, я роюсь в мешке из рогожи в поисках ещё одного припасённого хорька. Хорёк. Хотел бы я, чтобы один из них был белым. Это сделало бы мой день — бросить этого придурка Клювику. Решит пару проблем. Может, и жабу тоже. Чёртову грёбаную жабу с розовым бантиком на макушке. Хруст, который раздаётся от Клювокрыла, в то время как он разжёвывает хорька, приносит мне странное удовольствие. Перенос? Это так называется? Гермиона бы знала. Гермиона. Это ещё кое-что. Боже, как я могу думать о ней, когда я брожу вокруг, убивая людей? Чжоу красивая и все дела, но на днях Гермиона спустилась по лестнице из спальни девочек, так же как и в сотни других дней, и я чуть не упал со своего стула. Она была так потрясающе красива. Да, она назойлива. Она может быть снисходительной, когда она в режиме «Всезнайки». Хотя обычно это происходит, когда её подстёгивает Рон. Почему он так на неё давит? Он знает, что это просто выводит её из себя. Меня бы это разозлило, если бы он давил на меня на Защите или на Квиддиче. Почему он к ней так пристаёт?        Не имеет значения. Я сделал это — и Артур Уизли чуть не умер.        Но она была такой красивой.        Она мой друг. Не больше и не меньше. Ну, может быть, мой лучший друг. Кроме того, Рон полностью увлечён ею. Но она же не идиотка, она должна знать, что она ему нравится. Так почему же она ничего не сделает с этим?        Не будь идиотом, Поттер. Она ничего не делает, потому что он ей не нравится в этом смысле. Да! Когда Гермиона хоть раз удерживала себя от того, чего она действительно хотела? Хоть единожды?        Ни разу — вот когда. Она лучший гриффиндорец, чем я когда-либо буду или мог бы быть.        О, Боже. Что мне теперь делать? Я сделал это.        Тук-тук.        Я проигнорирую их — и они уйдут. Как обычно. Хотелось бы, чтобы Рон понял чёртов намёк.        — Гарри?        Ошеломлённый, я ответил:        — Гермиона? Это ты?        — Да, глупышка. Теперь открой эту дверь, пока я не прокляла её.        Я пробираюсь к двери, затем касаюсь ручки своей палочкой, отпирая её. Я возвращаюсь обратно в свой угол, пока она проворно открывает дверь. Я даже не услышал её приближения, пока она не обняла меня сзади. О, Боже. Я не заслуживаю её.        Моя грудь вздымается, и я чуть не рыдаю прямо здесь и сейчас. Было так тяжело последние несколько дней. Всё, что она делает — это обнимает меня, и мне становится легче.        — Расскажи мне.        И я рассказываю. История льётся из меня, как вода из кувшина. Вскоре я не могу сдержать эмоции и плачу, рассказывая ей мои страхи о том, что Волдеморт использует меня. Использует, чтобы убить или причинить людям боль. Может быть, однажды даже ей.        Я не сразу понял, что мы сползли на пол. Я также не понял, что она сбросила пальто и теперь прижимает меня к своей груди. К своей очень большой груди, вдруг понял я.        Вот чёрт. Я не должен заглядываться на неё, когда она пытается помочь мне почувствовать себя лучше.        Но, чёрт возьми, у неё красивая грудь.        Возьми себя в руки, Поттер.        Стоп. Почему она здесь?        — Гермиона, разве ты не должна кататься на лыжах со своими родителями?        Она прекращает поглаживать мою спину и отвечает:        — Ты важнее.        Я высвобождаюсь из её объятий и недоверчиво смотрю на неё. Её лицо пылает бледно-розовым цветом, и она не смотрит на меня. Скорее, она рассматривает довольно большую гиппогрифью кучу, лежащую в нескольких футах от нас.        — Гермиона, ты не видела своих родителей большую часть лета. Ты должна быть с ними.        С нарочитой медлительностью она прекращает рассматривать кучу и смотрит мне в глаза. Очень серьёзным тоном она говорит мне:        — Ты важнее.        Мой мозг в состоянии блокировки.        Пункт 1. Гермиона самый логичный человек на планете Земля. Если бы существовали вулканцы (а я не убеждён, что их нет), тогда Гермиона была бы главным вулканцем. Или вулканессой, без разницы.        Пункт 2. Гермиона никогда не делает что-то без причины. Если следовать пункту 1, то причина обычно очень веская. Если только это не то самое время месяца — тогда все ставки отменяются. В эти пять дней она настоящая фурия.        Пункт 3. Она здесь, со мной, а не со своими родителями. Родителями, которых она любит больше всего на свете.        Это должно означать…        Признаю, что теория и запоминание фактов не моя сильная сторона. Лучше всего у меня получается действовать. Думать на ходу, реагировать на стимулы и извлекать лучшее из плохой ситуации — вот в чём преуспевает Гарри Поттер.        Три вышеуказанных пункта промелькнули в моей голове как пролетевшее заклинание, и я начал действовать.        Потянувшись вверх, я нежно беру свою подругу за затылок, притягиваю к себе и начинаю её целовать.        И, надо же, она целует меня в ответ.        Её руки мгновенно обхватили мою спину, а мои обхватили её.        Я перешел от плаксивого признания к полноценному поцелую за 7 секунд. Мне кажется, что я мог бы прямо сейчас сразиться с самим Волдемортом, и ещё его приспешникам по мелочи досталось бы.        Чёрт, она хороша в этом. Я в раю.        Её вздохи и стоны, похоже, указывают на то, что, возможно, она тоже наслаждается процессом.        Я заканчиваю поцелуй, мои глаза закрыты. Прислонившись лбом к её лбу, я задыхаюсь от эмоций: желания, похоти… и любви?        — Гарри, открой глаза.        Открыв их, я вижу её прямо перед собой, её тёплые карие глаза полны эмоций. Пожалуйста, не дай мне всё испортить.        — Я люблю тебя, Гарри.        Закрыв глаза от облегчения, я притягиваю её к себе и крепко обнимаю. Никто мне этого ещё не говорил, и я не знаю, что делать. Разве что никогда не отпускать её.        — Я люблю тебя, Гермиона.        Я даже не осознавал, что говорю, но я сказал это. В шоке и удивлении от своего заявления, я понимаю, что это правда. Она всегда была рядом со мной. Всегда заботилась обо мне по пустякам и по-крупному. Поощряла, била по рукам, держала, плакала, ухаживала — все то, что, как я теперь знаю, являлось способами показать мне, что она любит меня.        Она единственная, кого я бы всегда хотел видеть рядом с собой. Я жил без Рона. Да, мне не хватало «пацанских штучек» на четвёртом курсе, но я бы был полностью опустошён, если бы роли поменялись, и Гермиона оказалась бы той, кто не поверил мне.        Я могу разговаривать о Квиддиче хоть с кем. Она нужна мне.        Теперь она плачет.        Чёрт. Хорошая работа, Поттер.        — Эй, ну-ка. Не плачь, Гермиона.        Стремительно, как вспышка, она оказывается на мне, и её язык уже наполовину в моём горле. Кто я такой, чтобы спорить с леди?        Как она великолепно целуется. Блин.        Я понятия не имею, сколько времени прошло, но мы лежим на единственном чистом участке пола. Я расчистил его, кажется, вечность назад, но прошло всего несколько часов. Клювокрыл — это здорово, но сидеть на дерьме гиппогрифа не моё представление о веселье.        Играя с каймой моей футболки, она говорит:        — Ты не причинял вреда мистеру Уизли.        Я немного озадачен нелогичностью заключения, но быстро прихожу в себя.        — С чего ты взяла?        Это Гермиона, она никогда не ошибается в важных вещах.        — Ты не покидал своей кровати. Кроме того, в Хогвартсе нельзя трансгрессировать. Как бы ты мог добраться до здания Министерства и обратно за такой короткий промежуток времени?        Облегчение. Даже радость. Я чуть не начинаю снова плакать, но решаю притянуть её ближе. Целуя макушку её пышных волос, я говорю ей:        — Ты лучшая, ты ведь знаешь это, да?        Я чувствую, как она улыбается мне в грудь.        Некоторое время мы валяемся, наслаждаясь прекрасным ощущением от того, что лежим вместе. Наша любовь ещё так нова, что напоминает игрушку на Рождество. Не сказать, что у меня их было много, но я понимаю суть.        Она перемещается в полусидячее положение и смотрит мне в глаза. После долго мгновения она ласкает мою щёку и говорит мне:        — Ты мой, а я твоя.        Широко улыбаясь, я соглашаюсь.        — О, да. Я твой, а ты моя.        — Я больше не позволю этой жабоподобной сучке причинить тебе боль. Мы расскажем об этом Сириусу и всем остальным, кто будет слушать.        На её лице появляется коварная улыбка:        — Никто не обидит моего мужчину.        Это заслуживает пятиминутного поцелуя, который я с радостью предоставляю.        Наши желудки урчат, заставляя нас усмехнуться.        — Сильно голодна? — спрашиваю я.        Она слегка бьёт меня по руке и бормочет:        — Дурак. Я пришла сюда первым делом. Я сегодня только позавтракала, и всё.        Я поворачиваю её левую руку и вижу, что сейчас полпятого. Встав, я подаю ей руку. С улыбкой, которая, надеюсь, скорее озорная, чем извращённая, я смахиваю с неё солому. Полностью. Её ответная улыбка даёт ей ещё один пятиминутный поцелуй, после которого она счищает солому с меня. Целиком.        Я поднимаю её пальто, и в моей голове мелькает тревожная мысль.        — А как же Рон? — спрашиваю я её.        Она делает паузу, корчит рожицы, как всегда, когда глубоко задумывается, и отвечает:        — Поначалу ему будет трудно с этим справляться. Скорее всего, именно так и будет. Я знаю, что он давно испытывал чувства ко мне, но ведь… — вглядываясь в моё лицо, она продолжает. — Я и правда хочу оставаться его другом, но ты… ты моё всё.        — Я понятия не имел.        Но как только я это говорю, то понимаю, что это ложь. Я всегда знал, но никогда не осознавал, что происходит.        Быстро покачав головой, я говорю ей:        — Это не совсем правда. Я знал. Просто я не понимал того, что знаю, — я немного нахмурился, от того, что сказал. — Если это имеет хоть какой-то смысл.        Как ни странно, но её глаза слезятся, и она нежно берет моё лицо в свои руки:        — Имеет, и это даёт мне ещё одну причину ненавидеть твоих родственников.        Я понимаю, что она готова на всё ради меня. Одновременно с этим я понимаю, что я готов на всё ради неё. Я не думаю, что смогу жить без неё.        — Я люблю тебя, Гермиона. Всем своим сердцем.        Я сделал это. Слава Богу, я сказал ей и сделал это.