S + A

      Холодные губы исступлённо касались разгорячённой шеи на фоне ледяного и безжалостно оглушающего зимнего ветра за стеклом. Впрочем, Самюэль его завывания не слушал — собственное сердце сейчас сходило с ума куда громче. Последовало примеру своего обладателя. Правда, Сэму кажется, что обладателем его сейчас был вовсе не он, да и не жаль уже совершенно: пока Александр его так целовал, ничто не имело значения. Даже липкий, шипящий страх, охвативший его сегодня ночью — страх за жизни людей, в кратчайшие сроки ставших ему второй семьёй, не за себя. Они выжили, ценой искалеченного тела, будущих панических атак перед сном и длительных сессий психотерапии, но не сдались ради друг друга. Когда Сэм сидел на снегу у машины, коченея от холода и отчаянно пытаясь разогнать кровь, его подстёгивали воспоминания: о едких шутках от Евы, о безграничной жертвенности Рейчел, о неуклюжей заботе Эллиа, о вдохновляющей решительности Агаты, об Александре. Бросить бороться за свою жизнь означало бы бросить их.       Но в настоящий момент, когда эти кошмары наяву остались позади и все в разбитом состоянии разошлись по номерам, и в дверь японца спустя десятые доли секунды постучался Александр, впустив которого, Сэм оказался заключён в самые крепкие объятия в своей жизни, а после, ощутив на своих пухлых дрожащих от пережитого губах другие, тонкие и твёрдые, напористо углублявшие поцелуй, сдавался. Сдавался на волю ещё несколько месяцев назад абсолютно чужого и неприятного ему человека с насмешливым, высокомерным взглядом голубых глаз. Макото из прошлого пошёл бы по пути самураев, узнай он, что нынешний Самюэль, открывая рот лишь для того, чтобы впустить в него чей-то острый язык, позволял делать с собой в отеле одной из многих японских деревушек с красивыми пейзажами. От ненависти до любви одним прыжком в пропасть, чтобы в процессе падения почувствовать себя живым.       Сегодня Александру разрешено всё и даже больше, и Сэм был чертовски рад, что они не разговаривали: за стеной английского вокабуляра всегда было легко спрятаться, но этой ночью он страшно хотел быть найденным, как затерявшийся в неудачной северной экспедиции путешественник. И когда его аккуратно подталкивали к совсем не предназначенной для двоих прилежно застеленной кровати и свитер больше не скрывал смуглую, желтоватую кожу живота, которая тут же оказалась осыпана горячими поцелуями, Самюэль каждой клеточкой тела ощущал, что его нашли.       Ладонь с длинными пальцами с нажимом проводила по его левой ключице, в то время как правую очерчивали всё ещё не потеплевшие губы, что внезапно нарушили звук тишины, перемежавшейся рваными вдохами-выдохами, восхищённо-нетерпеливым и вовсе не романтичным «Herregud!»*. И любые другие слова в этот момент отравили бы его фальшью.

***

      Стокгольм — город утешений. Если ты потерян, сломлен, разбит, добро пожаловать сюда: в обитель спокойствия, окутанной неспокойной балтийской погодой. Находясь здесь впервые, Сэм слишком мало успел увидеть и рассмотреть, но сейчас, сидя в кафе на набережной (ему кажется, в этом городе какое направление для прогулки ни выбери — везде набережная), он недоумевает, почему об этой столице так мало говорят в кино и песнях. Макото отнюдь не склонен что-то и кого-то романтизировать, но это место даже не спрашивая его мнения пробивается в ряд исключений. Вслед за тем, с кем оно ассоциируется.       Стокгольм — он такой же как Александр, точь-в-точь. Сперва ледяным морским ветром резко бьющий прямо в лицо, а затем, не давая времени на то, чтобы опомниться, тянущий за собой вглубь сквозь модные, элитного вида дорогие новострои к самому сердцу — уютному, пряничного вида старому городу, влюбляющего в себя однажды и навсегда. Гуляя с Александром по закоулкам, разделяющим дома, стоящие здесь ещё с восемнадцатого (семнадцатого? он плохо запоминает информацию, произносимую голосом собеседника-друга-любовника) века, Сэм задумывается о том, что готов остаться здесь. Вот просто бросить всё — работу, жильё, знакомых, и сидеть на скамейке в Хумлегордене (удивительно, что запомнил это название — возможно, он не настолько безнадёжен), потягивать кофе, взятое навынос в кафе неподалёку, поедать знаменитую шведскую булочку с корицей, размеренно отламывая от неё по кусочку и пытаться читать новости на новом для себя языке, чтобы иметь смелость на нём говорить не только с тем, кто показал сюда дорогу. В Стокгольме и его жителеях Макото находит умиротворение.       Александр Нильсен — это загадка, к которой не пишут «Ответы находятся внизу страницы»; это промозглые дожди и дымящаяся картошка на ужин в каждом доме королевства; это непостижимая постороннему умеренность во всём, золотая середина, которую без устали ищут вслепую все вокруг. И Сэм думает, что никогда так и не найдёт ключ к разгадке, пока вдруг не слышит следующий за невесомым поцелуем в запястье и перекрывающий воющий за окном почти (а может, и уже) штормовой ветер тихий голос: — Arigatō.       Невольная улыбка предвосхищает осознание: некоторые замки никогда и не были закрыты.