be my light

Мин Юнги — это мелкий, злобный и раздражительный ублюдок, от которого она нос воротит, а его, в свою очередь, выворачивает от неё. Это тонна желчи и язвительности, сарказм и неприкрытая враждебность, в её понимании, ничем не обусловленная. Это взгляд от которого пронизывает вплоть до костей, это голая правда, от которой хочется вскрыться. Юнги никогда не бывает груб в её отношении в очевидном смысле, он мастерски орудует словами-лезвиями, умело полосуя по изнеженному сердцу и доводя едва ли не до истерик. Его взгляд, угольно-чёрный иной раз, а иногда будто плавящийся янтарь, говорит громче любых слов, в нём Цзыюй с лёгкостью может прочесть о себе всё то, что он никогда не скажет во всеуслышание. — Бесхребетная. — Разбалованная. — Бесполезная. — Долго собираешься слёзы лить? Откуда в нём столько раздражения к ней, чем она это заслужила, так и не поймёт. Цзыюй всё ещё удивляется тому, что её клан и клан Мин каким-то образом не разорвали друг-другу глотки. Прознавшие о том, что Юнги относится пренебрежительно к их госпоже, люди из клана Чон взъелись, и с тех пор, на протяжении почти трёх месяцев эти нескончаемые словесные пикировки и мелкие стычки стали неотъемлемой рутиной для каждой из сторон. Особенно раздражался Чонгук, который едва ли с неё пылинки не сдувал. К нему Цзыюй была бесконечно нежна и трепетна, несмотря на то, что кровных уз их родство не имело. И всякий раз, когда Юнги уничтожал её своим взглядом, едва ли не сдирая кожу живьём, именно Чонгук вставал между ними и не позволял ей рассыпаться в прах. Несмотря на то, что Хосок в такие моменты так же не позволял Юнги переходить черту, именно широкая спина младшего Чона служила ей щитом и спасением. Он оберегал и окружал такой нежностью и лаской, от которой ей всякий раз хотелось плакать и молить, чтобы это всё никогда не заканчивалось. Чонгук и Хосок стали для неё семьёй, вырастили и воспитали так, как и полагается господам великих династий. Она была любима и окружена братской лаской, ни в чём не знала нужд. Объединённые общей потерей, они стали друг для друга настоящей семьей. И всё же, была одна единственная слабость у Мин Юнги. Слабость именно перед ней, что заставляла её не торжествовать, нет, но верить, что этот человек не так ужасен, как она себе вообразила. Юнги обожал её кота. Чёрный, с блестящей и лоснящейся шёрсткой, он был её любимцем с тех пор, как она стала жить с братьями. Это был их подарок и способ утешить. Шэдоу обладал удивительно своевольным нравом, был под стать здешним мужчинам, и только ей, вероятно, в виде поблажек, позволял себя тискать и обнимать, а ночью сам укладывался рядом, утыкаясь мокрым носом в щёку. Он был ей другом, с удивительно живыми и разумными зелёными глазами, он понимал всё, что она говорила. Или, ей хотелось в это верить. Неважно. Шэдоу всегда слушал её внимательно, мурчал, когда она была довольна и ластился, когда она грустила. С удивлением она обнаружила, что её кот совершенно не против поваляться на коленях Мин Юнги. Он с удовольствием подставлял свою спинку под ласки длинных и цепких пальцев, в которых ощущалась пугающая мощь. Иногда ей в голову вбирались совершенно пугающие мысли, что если ей вздумается ему нахамить или нагрубить, то он без раздумий одним щелчком своих же пальцев, переломает хребет её любимцу. Это всего лишь её бредни, но пугаться меньше она так и не стала. Хотя на самом деле, Мин Юнги обращался с животным весьма любовно, что она и вовсе всякий раз удивлялась тому, что он способен на такие чувства. — Что? — спросил он однажды, когда она молча наблюдала за тем, с какой лаской тот оглаживает кота. — Ничего, — пожав плечами и намереваясь исчезнуть с его поля зрения на время, она застыла, потому что услышала следующее: — Не верится, что я могу быть добрым и ласковым? — в его голосе сквозила очевидная насмешка и ехидство. К чему он спросил об этом и имеет ли смысл отвечать ему, всё это она тут же подзабыла, как только услышала оглушающий шёпот рядом с собой. Цзыюй даже моргнуть не успела, как он оказался рядом. Она могла поклясться, что до этого дня всегда потешалась над тем, что выше Юнги на пару сантиметров, но именно в этот момент её будто придавило. Она почувствовала себя хрупкой и слабой, маленькой и такой невесомой. Его запах, парфюм с нотками морской воды и его собственный природный аромат, нечто дикое и будоражащее сознание, ворвались в её мозг, поражая все клетки. Цзыюй застыла, на смея шевельнуться, ощутила осторожное касание холодных рук к своим. Юнги наклонился ближе, будто бы вдыхая её запах, краем глаза она видела в каком блаженстве его кошачьи глаза прикрылись. Его кадык дёрнулся и он подался вперёд, вплетая её тело в себя, и прошептал: — Я могу быть таким, если мне покориться и не зубоскалить. Минутная слабость исчезла так же как и появилась, стоило услышать эти слова. Будто это она издевается, ранит словами и брызжет ядом. Будто это она не может и дня не вести себя как… как… да у неё и слов не хватит, чтобы описать своё возмущение. — Ненормальный! — в сердцах выдаст она и оттолкнёт от себя. — Это я то зубоскалю?! Я то должна кому-то покориться и стать ручным животным?! — так сильно её задели его слова, так сильно она была зла на него. — Я ведь не сказал, что речь о тебе, — улыбнулся Юнги и его улыбка, впервые как ей кажется, не выглядела кривой ухмылкой. Он действительно ей улыбался обнажая чуть розоватые дёсна. Кажется, её постиг настоящий шок. Она ещё никогда не видела, чтобы улыбка кого-то преображала настолько. Настолько, что дух захватывало. Раньше она часто слышала, в каком восхищении шепчутся горничные и видела, какими взглядами женщины провожают Юнги. Весь его облик был соткан из манящей загадочности и тьмы. Его тонкие и мягкие черты лица удивительно контрастировали с тем, как он себя вёл. Темные волосы и выбритые бока придавали ему совсем уж мальчишеский вид, озорной и разбойный, но до одури очаровательный и притягательный, по словам тех же служанок. Цзыюй же считала его симпатичным, не более. Красивым она считала Хосока, с его благородными чертами лица, с пронзительным взглядом и поистине королевской выдержкой. Брат был эталоном красоты для неё. Как и Чонгук. Высокий, с широкими плечами и красивыми руками, с острыми скулами, она оба были олицетворением красоты разных мастей. Хосок — пугающая и благородная, пред которой гнутся колени даже у самых мужественных людей. Она ослепляла своим величием и заставляла склониться в благоговении. Тогда как Чонгук олицетворял собой свободу и ветер. Сносил всё вокруг себя, не признавая чужих авторитетов. Служил лишь себе и был верен себе же. От него сердце заходилось в быстротечном беге, внутри просыпалась свобода, исчезали границы и рамки. Юнги же был просто симпатичным, но сейчас, всё внутри вопило о том, что ещё никогда она не видела кого-то красивее чем он. — Тогда нечего подходить ко мне и шептать всякие глупости! — только и хватило её. Она выскочила из гостиной наружу, совсем не слыша тихий грудной смех и такое же тихое: — Глупая. Иногда, Цзыюй видела, как Юнги разговаривает с другими девушками. Служанки, секретарши или же помощницы братьев. Просто знакомые девушки и женщины на различных ужинах и приёмах. Ни с одной из них он не был так груб, каким бывал в гнетущей тишине рядом с ней. Быть может, всё дело в ней и она не умела читать между строк, но обиды это никак не убавляло, скорее наоборот. Особенно она хмурилась, когда поблизости возникала Чонён. Цзыюй не знала кем именно она являлась, но тот факт, что даже её братья порой засматривались на эту девушку иной раз раздражал. Чонён была высокой и изящной, с длинными и красивыми ногами, вероятно, поэтому она не смущалась носить юбки или шорты покороче. Её кожа была фарфоровой, сама она была похожа на статуэтку. Более всего, Цзыюй и нравилось, и раздражало то, как Чонён себя вела. В ней чувствовалась сталь, внутренний стержень. Её большие и серые глаза всегда были полны какой-то не высказанной печали. Она была умна и пронзительна в своих высказываниях, и всё-таки, при всей своей серьёзности, она была молодой девушкой. Яркой и красивой, с громким и заразительным смехом. Юнги никогда не обижал её, был добр и уступчив, даже нежен. И в такие моменты ей становилось до одури обидно, чем же она заслужила столько презрения в свой адрес? Тем, что была слишком высокой, иногда сутулилась, потому что стеснялась своего роста? Или быть может слишком широкими бёдрами и чуть смугловатой кожей? А быть может тем, что не умела смеяться громко и заливисто? Сколько бы она ни гадала, а ответа найти так и не смогла. — Я некрасивая, да? — спросила она однажды у Чонгука. Он почему-то посмотрел на неё как на ненормальную и затем так расхохотался, что даже старший брат вышел из своих покоев. — В чём дело? — спросил тогда Хосок, но Чонгук так сильно смеялся, что кроме как немо тыкать в неё пальцем, ничего толком сказать не смог. Тогда она спросила у него: — Брат, я настолько некрасивая что ни один парень на всех этих приёмах и вечерах не захотел со мной потанцевать, да? Хосок постоял молча пару секунд, а затем сев на диван, похлопал по месту рядом с собой. Цзыюй тут же умостилась рядом и доверительно посмотрела ему в глаза. — Юй, — начал он и ласково провёл рукой по щеке. — Тебя никто не приглашает не потому, что ты недостаточно красива, как ты думаешь, а потому, что ты наша сестра, — Хосок улыбался. — Никто не станет смотреть на тебя как на объект своего вожделения или своей похоти, никто не станет пачкать тебя своими грязными лапами, покуда мы рядом с тобой. Чонгук, наконец, успокоившись, уселся рядом с ними и активно закивал на эти слова брата. — Мы никому не позволим тебя обижать. Цзыюй улыбнулась, сердце её болезненно содрогнулось от того, что они пытаются её огородить от боли и разочарования. — Но как же я повстречаю того, кого буду любить? — усмехнулась она. — Того, кого ты будешь любить мы тут же вычислим и проверим, и если он нам понравится, то мы подумаем, — рассмеялся Хосок и растрепав ей волосы, вновь заговорил: — Цзыюй, не говори никогда таких глупостей. Прости, если из-за нас, из-за нашей чрезмерной опеки, ты думаешь, что недостаточно хороша, но ты должна понять нас. После того что случилось с нашими родителями, ты и сама прекрасно знаешь, что мы никому не можем доверять. Ты — наша радость, наш маленький цветок, который мы будем оберегать. Ты — наша семья. И мы никому не позволим тебе навредить. Мы — это всё что у нас осталось. Ни деньги, ни имя, ни клан, в котором куча предателей. Ничему из этого мы не можем верить. И она была полностью согласна с братом. Цзыюй так сильно зациклилась на себе, что совершенно перестала видеть угрозу в окружающих. Стала доверчивой и открытой. Настолько сильно её разбаловала ласка, что она вновь едва не позабыла, как и почему погибли их родители. — Но ты действительно глупая. Как ты могла подумать, что ты некрасивая?! Ты себя в зеркале видела?! Цзыюй смутившись, осторожно стукнула Чонгука по плечу.

***

Юнги повидал немало людей в своей жизни. Разные, они всегда вызывали в нём лишь глухое раздражение или недовольство. Управлять кланом Мин в 13 лет — непосильная ноша которую он смог осилить. И пусть в Китае могущество его клана слегка ограничивалось из-за Чонов, в Корее всё было совсем иначе. Жизнь превратила его в того, кто он сейчас. Суровый лидер и глава одного из древнейших восточных кланов Кореи, который прозябал на чужбине уж который месяц. И снова чертовы обстоятельства. Не то чтобы он скучал по дому, откровенно говоря, ему не хотелось уезжать отсюда. Отродясь не переносивший никаких привязанностей, он был ужасно удивлён, когда обнаружил, что привязался к этой чёртовой семейке. Быть может схожие жизни и условия, в которых они оказались, а быть может, всё это потому, что братья умеют привлекать к себе внимание. Он так и не разобрался, в чём причина, но факт остаётся фактом: ему нравился клан Чон, а точнее, глава клана и его брат с сестрой. В младших он и вовсе души не чаял, пусть и никогда этого открыто не демонстрировал. Ему нравился Чонгук, лёгкий на подъём, сообразительный и смелый. Верный и добрый, он вмиг мог поменяться, если того требовали обстоятельства. И всё же, большую часть времени он был собой, понимающим, разумным и добродушным. Озорной, он и вовсе становился взбалмошным, когда рядом оказывалась его сестра. Юнги не мог не умиляться и не радоваться тому, с какой нежностью и трогательностью тот опекает её и при этом, всегда веселит. Выросший в глухом одиночестве, без родных братьев и сестёр, Юнги был сродни одичавшему зверю. Двоюродная родня не раз пытавшаяся его убить не вызывала никакого доверия. И наверное, отчасти потому, он не смог остаться равнодушным к тем, кто любил искренне и по-настоящему. Ему нравилась Цзыюй. Настолько сильно, что порой его это даже пугало. Ему нравилось то, как она заботится о своих братьях, как старается дать им то семейное тепло, которого все они были лишены слишком рано. Цзыюй окутывала собой всё пространство, делала его уютным и мягким. С ней становилось тепло и радостно. Он всё ещё слишком отчётливо помнит тот день, когда Чонгук и Цзыюй уехали на два дня в другой город. Минуты тогда были сродни тяжёлым часам ожидания. Мир вокруг поблек, стал пресным и серым, скучным. Они тогда долго разговаривали с Хосоком не заметив, как высушили не одну бутылку хорошего поила. — Видишь, каким мой мир может стать без тех двоих, — грустно усмехнулся в тот момент Хосок. — Всё такое тошное и скучное, не имеющее смысла. Понимаешь, о чём я? И Юнги вдруг понял, о чем он. Потому что и его мир, как оказалось, раньше не имел цветов и запахов, был однообразен и скуден на жизнь. Ему нравилась Цзыюй. До ужаса и немой дрожи. И его пугала эта привязанность. Что с ним станется, если вдруг её не станет, как не стало когда-то его родителей? Как он сможет жить, если вдруг она исчезнет и заберёт с собой все краски мира? Что с ней станется, если этот мир, жестокий и коварный, сломает её и не пощадит? — Тебе ведь нравится моя сестра? — одна из причин, почему Юнги нравился Хосок — его прямолинейность. Хосок не любил ходить вокруг да около, он предпочитал решать вопросы здесь и сейчас, выкладывая всё как есть. Было ли ему неловко? Нисколько. Наверное, стоило бы задуматься в ином случае, если бы Цзыюй ему не понравилась. — Да, — честность на честность. Хосок понимающе кивнул и чуть усмехнулся, отпив виски, повернулся к нему всем корпусом и спросил: — Тогда зачем? Зачем издеваешься? Злишь? Чего ты этим добиваешься? Это был хороший вопрос: зачем? Соврать, сказав типичное «нравится её злить»? Враньё от корки до корки. Юнги боялся. Боялся, что однажды она сломается. Несмотря на то, рядом с кем она всё это время жила, кем были её родители. Несмотря на то, что её всегда окружал хаос и грязь, Цзыюй выросла совсем другой. Он никогда не видел таких людей, женщин. Мир в котором они живут наполнен страхом и болью, пронизан пороками и сокрытыми грязными желаниями. Дети растут в жестких рамках и условиях, а иначе, дай хоть малейшую ошибку и слабину, тебя сожрут с потрохами, тебя низвергнет собственный отец, если почует угрозу для себя. Дети превращаются в убийц и ищеек, придумывают все более изощренные способы достижения своих целей. Будто бы впитанное с молоком матери, коварство становится для них не выбором, но самым важным приоритетом. За каждой фразой, жестом или взглядом таятся иные смыслы и значения. Юнги, просто напросто, забыл что где-то в мире люди могут жить по-другому. Он забыл, что люди могут любить просто так. И видеть её, Цзыюй, такой простой и добродушной, наивной и открытой всему миру… было страшно. Этот мир мог проглотить её и выплюнуть обглоданные кости. Малодушно, но стоит признаться, он хотел попытаться закалить её. И только сейчас осознал, что это была большая ошибка. Разве не в этом вся ценность человека? В том, какой он на самом деле. Разве не поэтому она так влекла его самого? И какое он право имел? У неё есть семья, братья. Они не слепцы и не глупцы. — Я был глуп и самонадеян. Я испугался, потому что она слишком мягкая, — признался он в итоге. Хосок ничего не ответил, но позже, когда они расходились по своим комнатам, он вдруг застыл в центре коридора и посмотрев ему в глаза, тихо сказал: — Ты просто не знаешь Цзыюй. Внешность обманчива. Мы живы как семья лишь благодаря ей. Юнги нахмурился, не совсем понимая что Хосок имел ввиду. — Думаешь, у нас не бывало ссор? Думаешь, мы не хотели убить друг друга? Мы были детьми, подростками. Ненавидели друг-друга и корили за ошибки. Чёрт, серьёзно, у нас было достаточно дерьма, — едва слышный смешок разрезал тишину. — Но Цзыюй, пусть и была ребёнком, заставляла нас говорить друг с другом, слушать и слышать, принимать и понимать. Она будто бы заранее была готова к такому исходу и вложила все свои силы на то, чтобы мы смогли стать одним целым. Семьёй. И поверь, — на этот раз Хосок громко хохотнул. — Когда понадобится, её рука не дрогнет над чужой головой. Напевая себе под нос, Хосок уйдёт в свои покои, оставляя Юнги наедине со своими оглушающими мыслями. Он нисколько не сомневался в правдивости только что услышанных слов.

***

Цзыюй была капризной любимицей своих братьев. Один хмурый взгляд, чуть прикусанные и надутые губы, или же недовольная моська, а иначе и не назовёшь, и эти двое были готовы положить весь мир к её ногам. Особенно его веселило то, какой раздражительной она становилась, когда рядом появлялась Чонён. Она старалась проявлять великодушное благоразумие, и всё же, то каким взглядом она провожала девушку или как смотрела на братьев, а иногда и на него самого, выдавало. Её глаза, тёмные и большие, будто его личная пропасть, опасно поблёскивали, взгляд становился игривым, точно хищник почуявший добычу, и лишь из последних сил она сдерживала себя. Ему до одури нравилась такая Цзыюй. Метившая свои владения и своих людей, ревнивая до своих близких. И тот факт, что и его она тоже ревновала, буквально вдохновлял. — Что? — спросил он на одном из дурацких приёмов для очередных буржуев. Цзыюй скривила губы и нахмурившись, отпила немного сока. А затем, словно невзначай бросила: — Так вот какой ты покладистый бываешь, когда люди тебе нравятся. Едва сдержав ухмылку, он поглядел на неё исподлобья и спросил: — Что ты имеешь ввиду? Её чёрные и блестящие волосы отдавали переливом в свете вечерних софитов. Шелковистые на вид, к ним хотелось притронуться и ощутить холод этого шелка меж пальцев. Красная помада, так некстати подчёркивающая пухлость и сочность манящих губ. Широкий вырез платья, прикрывавший плотно и всё-таки, оголивший слишком много карамельной кожи. С этого расстояния он мог отчётливо видеть как бьется тоненькая жилка на девичьей шее. Ближе к уху расположилась звёздная россыпь из маленьких родинок. Острые ключицы и едва проглядывающие, сквозь тонкую кожу, дорожки вен, делали её настолько хрупкой и прекрасной, что ему скулы свело от желания хотя бы притронуться к ней. Она была великолепна. И он настолько сильно отвлёкся, что прослушал о чём она говорит. — Ты слышишь меня? — спросила Цзыюй, заглядывая к нему в глаза и невольно оказываясь ближе. Тонкий аромат цветочных духов тут же окутал его. — Не совсем. Повтори-ка, что ты только что сказала, — едва найдя в себе силы, он поспешил высушить остатки алкоголя в своём бокале одним глотком. — Говорю, с Чонён отлично смотритесь вместе, — кривая ухмылка как нельзя лучше отразила её скверное настроение. — Благодарю, но не до конца понимаю, к чему ты клонишь. На одно мгновение мир словно застыл. Она посмотрела ему в глаза с затаённой обидой и непониманием. Лишь в этот момент он понял, насколько был груб и отвратителен в своём отношении к ней. Если подумать, то стоило ей заговорить в его присутствии и он постоянно делал ремарки, перебивал и насмехался. Почти с самого первого дня своего прибывания в их доме, он вёл себя отвратительно. Смущал её своими взглядами, выводил и раздражал. — Я всегда старалась относиться к тебе с должным уважением. Несмотря на то, каким было твоё отношение ко мне. Я не понимаю, чем это обусловлено. Но знаешь, — она горько улыбнулась. — Мне чертовски обидно, что прожив со мной под одной крышей не один месяц, всё что я получаю — твоё молчаливое порицание моего существования. Но к совершенной чужой женщине ты относишься с большим уважением. Да черт! — прикусив губу, Цзыюй перевела взгляд в сторону. — Серьёзно, даже горничные, и к тем ты относишься иначе, чем ко мне. Я что, твоего кота ненароком убила? Порвала твою любимую куртку? Отобрала последний хлеб? — вновь переведя на него свой пристальный взгляд, она ждала ответа. Но ему нечего было ответить. Не сейчас и не здесь. Он не был готов. — Всё не так, — начал было он, но осекся, не зная что сказать. — Цзыюй, — в итоге произнёс Юнги. — Поговорим об этом позже? Она ничего не ответила, поглядела странным образом и растворилась в толпе. Он устало потёр лицо двумя руками, желая провалиться сквозь землю. Позади мелькнула знакомая тень. — Что такое, Тэхён? — не оборачиваясь спросил он, всё больше раздражаясь от какофонии звуков. — Мне здесь не нравится, — тихий голос его помощника прошелестел подобно успокоительному. — Представляешь, мне тоже, — раздражение внутри никак не унималось и искало выхода. — Не тупи, Юнги. Я говорю, заметил непонятное мельтешение среди охраны. Некоторых сменили, кто-то оставил свои посты, — сердито бросил Тэхён и нахмурился. Едва он успел оборонить эти слова, как в зале гул стал набирать обороты. Юнги, следом за ним и Тэхён, ринулись туда, где скопилась толпа народу. Сквозь плотное скопление людей ему удалось рассмотреть чьё-то тело, бездыханно лежавшее на холодном полу. Подходя ближе, он заметил знакомый пиджак с узором на рукаве. Сердце дрогнуло от непрошеной мысли. — Как такое могло случится? — Что теперь будет? — Это немыслимо. Чужие перешёптывания подобно змеиному шипению отражались эхом от стен и потолков. Он хотел, жаждал увидеть, что ошибся в своей догадке, потому ускорил шаг. Но вместе с тем, нутро подсказывало, что после увиденного ничего уже не будет как прежде. Они оба лежали там. Хосок и Чонгук. Рядом разбитые осколки от бокалов, белоснежные рубашки сквозь которые проглядывают алые пятна. Два точных выстрела. В сердце. — Юнги? — послышалось позади. И как бы он ни желал в этот момент отмотать время или назад или вперёд, чтобы изменить ситуацию или же пережить её скорее, он лишь молча наблюдал за тем, как она оказывается впереди него и застывает. Он не видит лица Цзыюй, но ему это и не нужно. Ему не хочется видеть как оно исказилось в муках. Ему не хочется видеть полные слёз глаза. В какой-то миг очевидная вещь скользит в сознании. — Он может быть ещё здесь! Защищайте Цзыюй! — его приказ звучит как никогда вовремя. Тэхён успевает прижать застывшую девушку к себе и опрокинуть ближайший стол, прячась за ним, когда очередная пуля прошибает воздух там, где они только что находились. Беззвучный выстрел не даёт шанса найти место стрелка сразу, но его это мало заботит. Он бежит вместе со своими ребятами, выслеживая траекторию пули. Сквозь купол на котором висит огромная хрустальная люстра, все что он успевает ухватить — чужое оружие, которое всё ещё хранит в себе тепло от недавнего прикосновения.

***

Она обнимает их молча, не рыдает и не бьется в истерике. Лишь холодные слёзы безостановочно катятся из глаз. Юнги знает, что возвращаться в дом сейчас опасно, но лишить её и этого кажется настолько кощунственным и бесчеловечным. К счастью, они успевают проверить поместье, сообщить оставшейся охране о случившемся и добраться до дома без происшествий. Всё проходит как в тумане. Похороны, на которые не пригласили никого. Замученное и заплаканное лицо Цзыюй, и вечный холод в стенах некогда светлого дома. Всё на что его хватает, молчаливо опекать Цзыюй и быть рядом с ней, хотя она так и ни разу с ним не заговорила. На пятый день он решается заговорить с ней сам. Она сидит на холодной энгаве, обняв собственные колени. Смотрит на резвящихся в небольшом пруду рыбок. Когда он садится рядом, переводит свой тоскливый взгляд на него. — Твой брат завещал мне кое-что, — на третий день после похорон, ему пришёл небольшой конверт который Хосок и Чонгук предварительно подготовили. У него тоже есть своё завещание, правда там нет ни одного доброго слова для других. Лишь скупые распоряжения. Юнги знает, что и к Цзыюй пришёл похожий конверт. — Я должен забрать тебя с собой. — Я не поеду. — У тебя нет выбора. — Есть. Я просто не поеду. Хосок просил его не оставлять Цзыюй одну. Как будто это возможно, не теперь уж точно. Юнги не просто проникся к ней, он не видел своей жизни без неё. Ему было достаточно жить с ней рядом, вот так вот, на расстоянии вытянутой руки. И всё же, быть вдали от неё отныне не представлялось возможным. Он изведёт себя и сожрет заживо. Как бы он того не хотел, но встреча с этим кланом сильно изменила его. Встреча с этими тремя повлияла на него и многое привнесла в его жизнь. — Твой брат завещал мне часть своей корейской недвижимости, взамен на то, чтобы я забрал тебя с собой. Я же хочу, чтобы ты поехала со мной не из-за сранной высотки. Если ты останешься здесь одна, тебя убьют. Он планировал поговорить с ней и решить этот вопрос мирно. Однако и был готов к тому, что она не согласится, и тогда, ничего другого кроме похищения ему не остаётся. — Пусть убивают. Зачем мне теперь жить? В чём смысл? Поеду с тобой, и что потом? Там тоже найдётся кучка ублюдков, которые захотят меня вытравить. Решат, что я целюсь на богатства великого клана Мин! — вырвалось из неё. — Глупая, — усмехнулся Юнги, пальцем подхватывая одну прядку её волос. — Мой клан у меня в узде. — В узде? Хах! Наш клан тоже был в узде, и что? Это не помешало им убить наших родителей! — зло бросила Цзыюй. — Я уверена, что и братьев убил кто-то из клана, — уже чуть тише и более устало добавила она. Юнги смотрел на неё пристально и внимательно. Сравнивал то, какой она была всего неделю назад. Улыбка не сходила с её лица, взгляд озорной и игривый, балованная девочка с открытым и чистым сердцем. Всё что осталось от неё сейчас — разбитая оболочка. Залёгшие тени под глазами, бледная кожа и потухший взгляд. Она будто посерела, таяла на глазах и истончалась, словно заразилась неизлечимой болезнью. Скулы стали ещё острее, впалые щеки и костлявые пальцы. Он никогда не думал, что боль от потери может кого-то настолько сильно изменить не только внутренне, но и внешне. — Я не хочу, чтобы ты умирала, — вышло совершенно откровенно и настолько надломленно, что она перевела свой взор на него. — Только не ты. — Ты ведь хочешь узнать кто это сделал? Хочешь отомстить? — будто бы хватаясь за последнюю соломинку, он лихорадочно соображал, чем сможет удержать её рядом добровольно. — Хочу, — кивнула Цзыюй. — Хочу посмотреть на тех, кто лишил меня семьи. Не хочу крови, я просто хочу узнать причину. За что и почему? Он видел в её глазах. Она задавалась этими вопросами, за что и почему? — Неужели они настолько мешали? Неужели нужно было убить обоих? Почему он сразу не убил и меня? — спросив, она не ждала ответа. — Давай улетим завтра? Он лишь молча кивнул, улыбаясь ей. — Завтра.

***

Тихий гул моторов убаюкал Цзыюй, которая укутавшись в одеяло, крепко спала. Юнги бросил на неё задумчивый взгляд и отпил немного кофе. Было страшно везти её в Корею, говоря откровенно. Они оба понимали, что клан Мин не менее опасное место, чем клан Чон. И всё-таки, ещё страшнее было оставлять её одну. Удивительно, как всего лишь за одну неделю не только его жизнь перевернулась с ног на голову, но и её. Хотя нет, его жизнь изменилась в тот момент, когда он переступил порог Чоновского поместья. Он тогда понятия не имел, как привяжется к чужим, совершенно странным и непонятным людям. Да ему даже во сне не приснилось бы, что за такой короткий срок он вдруг переосмыслит всю свою жизнь и многое переиначит. Быть может, если он станет чуть более человечным, то и в клане обстановка немного изменится, кто знает. В любом случае, внутри него появились перемены и эти перемены требовали действий. Пришла пора менять кодекс древних кланов Востока. — Юнги? — он не сразу заметил, как завозилась рядом Цзыюй. Она нахмурилась и сонно потёрла глаза, глянула в окно иллюминатора и чуть хрипловатым голосом спросила: — Скоро посадка? — Да, немного осталось, — он попытался улыбнуться, однако вышло скверно. Все попытки быть рядом с ней чуть более проще терпели сокрушительный крах. Он старался, Цзыюй тоже это видела. Старался быть мягче и делать голос ласковее, старался быть типичным, галантным парнем, за спиной которого не тянулся шлейф смертей и убийств. Старался быть обычным. Но все его старания и попытки были обречены. Он будто бы был не создан для нормального и такого, как у всех. Чтобы без налёта молчания, чтобы весело и ярко. Он просто напросто не умел. До самого Сеула они так и не проронили ни слова. Сеул же встретил свинцовыми тучами и промёрзлым холодом. Цзыюй как заворожённая наблюдала за змейками капель от дождя на окне иллюминатора, Юнги наблюдал за ней подперев голову рукой. — Не нужно пытаться себя изменить. Я ведь не прошу, — вдруг заговорила она, когда самолёт почти приземлился. Звук раскрывающихся шасси всколыхнул внутри глухое отчаяние, которое напомнило ему о том, что он больше никогда не сможет увидеть братьев Чон. Не сможет к ним прилететь и вернуться, не сможет вновь окунуться в то безмятежное спокойствие, которым они его окутывали. Он зажмурил глаза и надавил пальцами на веки, пытаясь отогнать непрошеные мысли и сосредоточиться на словах Цзыюй. — Разве не ты была обижена? — поинтересовался Юнги, всматриваясь в её осунувшееся лицо. — Я лишь просила относиться ко мне с чуть более должным уважением, которое я, надеюсь, заслуживаю. А не лицемерить, — она поджала губы и отвернулась от него, накидывая на себя пальто и поправляя волосы. — Я, по твоему, лицемерю? — он был удивлён тем, как это выглядело для неё со стороны. — Послушай, Цзыюй, — кажется, он впервые обратился к ней по имени. Юнги действительно хотелось признаться ей во всем. Облегчить себе жизнь и дать ей с этим что-нибудь сделать. Решить. И всё же, он понимал что это опрометчивое решение, ещё слишком рано. — Я просто стараюсь наладить наши отношения, хорошо? Давай мы поможем в этом друг-другу? — он правда старался, ему хотелось все начать иначе. Цзыюй смотрела на него с сомнениями несколько секунд и всё же неуверенно кивнула. — Шэдоу и наши вещи уже отвезли? — поинтересовалась она, застегивая последнюю пуговицу пальто. — Да, Тэхён всё устроил, не переживай. — Спасибо, — слабо улыбнувшись, она вновь уселась на своё место. В её голосе чувствовалась искренняя благодарность. И он гадал, за что именно она благодарила его? Уже на пути в особняк он поделился с ней своим мнением: — Я удивлён что тебе позволили уехать из Китая. Возможно, они думают, что ты не представляешь угрозы. — Нам ведь это только на руку, разве нет? — отчего-то, после этих её слов в голове всплыли слова Хосока о том, что в нужный момент её рука не дрогнет. Теперь он это знал и видел отчётливо, и понимал, что в корне ошибался в своих представлениях по поводу неё. — Ты ведь знаешь, что нас ждёт много работы? — вдруг спрашивает он у неё. Цзыюй смотрит в ответ и молча кивает. — Я хочу, чтобы ты мне помогла. — Помогла? С чем? — любопытствует она. Юнги думается, что возможно, это пойдёт ей на пользу. Они оба не исцелятся, но смогут как-то пережить эти дни. — Я собираюсь изменить клановую систему, — он загадочно улыбнётся и сделается по-настоящему счастливым, когда в немом предвкушении засияют и её глаза. — Мы сделаем это вместе.

***

Он будто беспомощный котёнок, что впрочем, недалеко от истины. Едва ли не лапки к верху и пузико почесать. Но чёрт возьми, разве есть возможность противостоять, когда она восседает на нём? Их мир погряз в хаосе, обуглился на пепелищах из останков прошлого. Перемены всегда даются слишком больно новому поколению. А уж какой кровавый след ведёт эта война за собой, не сосчитать. Потери равнозначны. Коварство на коварстве, все более продуманные и изощрённые планы и цели. Ни минуты покоя. И любить её посреди этого апокалипсиса — единственный свящённый долг, который он теперь чтит. Нежная и сладкая, будто соткана из сладкой ваты. Карамелью ложится на язык, стоит провести им по коже. Иногда его накрывает неконтролируемыми порывами, и он кусается, она тихо хнычет, несильно толкает его ладонями. Ему мало, хочется вбить под кожу её запах, испить до дна и насытится. Пустить по венам, чтобы бродила в нём и всегда была там. Он никогда не думал, что может любить. Безумно и яростно, до помутнения рассудка. До затаённого страха где-то под коркой, что она может исчезнуть, раствориться. Никогда не думал, что умеет быть таким, ласковым и любящим. Готовым на всё. И те попытки стать к ней ближе в действительности кажутся ему теперь лицемерными. Потому что, Цзыюй научила быть настоящим, не стыдится своего прошлого и не стесняться того, что не как у всех. Она показала, что «как у всех» не равно настоящее. В нём бурлила нежность граничащая с животным желанием быть в ней, быть с ней и знать, что они всегда лишь только для друг-друга. — Хватит, — он нетерпеливо тянет её за руку, прерывает мокрые поцелуи у основания своей шеи и меняется местами. Когда она под ним — мир взрывается на тысячи сверхновые. Её глаза, два чёрных омута, поблёскивают и зазывают. И его накрывает. Будто ласковый зверь, он терзает её пока она не сорвёт голос. Цзыюй извивается под ним, точно змея. Губы истерзаны, но на них блуждает лукавая улыбка. Она точно так же ненасытна как и он сам, и это сводит с ума. Он приподнимает её за бёдра, насаживая на себя, вылизывает грудь и оставляет отметины зубов по всему телу. А когда они сливаются в оргазмической феерии, будто после оргии в грехопадении, Юнги сыто улыбается и бережно обнимает её, прижимая к себе. — Нам ещё столько предстоит, — сонно подметит Цзыюй. — Но мне ничего не страшно, — чуть приоткроет один глаз и глянет на него ласково. — Улыбнись для меня, Юнги? — попросит. И он улыбнётся, искренне и счастливо.