Пар

Иноске мрачной тучей выплывает из подъезда, тяжёлая металлическая дверь закрывается с протяжным лязгом, захлопывается с гулким ударом. Настроение прескверное, — уши всё ещё жжёт, а в груди мерзким и липким пятном растёт разочарование. Разочарование в самом себе. Иноске уже не в первый раз попадается, Котоха впервые узнала о его вредной привычке ещё месяца четыре назад. Она тогда не ругалась даже, говорила тихо и грустно, но столько осуждения было в её голосе, что у Иноске тошнота подступала к горлу. Хашибира решил, что расстраивать мать он больше не будет. Он правда старался — сигареты прятал, вроде, тщательно, да даже под окнами не курил. Да только Котоха всё равно узнала — учуяла, каким-то образом. Словами на этот раз женщина не обошлась — оттаскала сына за уши и пригрозила лишить карманных денег. Подумаешь. Иноске давно не боится подобных угроз. Захочет — заработает, верно же? Не маленький давно. Да только дело не в этом. Хашибира в принципе ругаться с матерью не любит. Пожалуй, нет человека на Земле, которого Иноске любит, и главное, уважает так же, как Котоху. Она является единственным и непоколебимым авторитетом для парнишки. А потому, каждый раз, когда Иноске умудряется расстроить мать, он потом места себе найти не может. Винит себя, даже если знает, что прав. А если не прав, то и вовсе чувствует себя самым паршивым человеком и худшим сыном. Вот и сейчас так же. Иноске знает, что проебался. Иноске даже прощения попросит. Потом, когда они оба остынут. Сейчас он тупо плетётся по полупустой улице, пиная камушки носками потёртых кроссовок. На небе облака плывут редкими вкраплениями, как будто ватное решето. Мобильник разрядится вот-вот, а наушники вообще дома остались. Хашибира хохлится как побитый воробей, пинает камушек особенно сильно, — тот, отскочив от тротуарного бортика прилетает обратно — и топает по изученному маршруту через дворы, в спальный район, что кварталах в трёх от его дома. Обшарпанные панельные девятиэтажки с пятиэтажками плавно сменяются на частные дома. Облака густеют и собираются в отдельные кучки, свинцом нависая над головой. Хоть бы не ливануло. Иноске добирается до нужного места довольно быстро, минут за двадцать, а может и меньше. Аккуратный домик с осыпавшейся побелкой и небольшим участком, оборудованным хозяином дома под маленький огородик, смотрит на Хашибиру слегка мутными окнами с пластиковой рамой. Иноске гадает, дома ли сейчас хозяин, так уж вышло, что старик его рядом со своим внуком не жалует. Телефон совсем разряжен, и теперь Хашибире никак не связаться с тем, за кем он, собственно, сюда и явился. Но вот за забором слышатся неторопливые лёгкие шаги, с протяжным скрипом открывается калитка. — Дедуль, я ушёл! — мальчишка вылетает из двора, захлопывая деревянную дверцу и тут же врезаясь в гостя, — Ой. Зеницу смотрит снизу вверх, хлопает ресницами и молчит. Видать, подвис немного. Иноске и сам слишком долго молчит, глядя то в карие глаза, то куда-то повыше. Присутствие этого пацана почему-то успокаивает Хашибиру. Зеницу часто бывает раздражающим, плаксивым или надоедливым, но с ним отчего-то всё равно хорошо. Собственно, поэтому Иноске пришёл. Увидеть, поговорить о чём угодно, возможно, даже потрогать. Внезапно пришедшая в голову мысль кажется уж слишком привлекательной, Иноске зарывается пальцами в светлые пряди, треплет волосы, взлохмачивая и без того не особо причёсанную макушку. — Эй, Иноске, ты че... — Ну и чучело, у тебя листья какие-то в волосах, — бессовестно врёт, продолжая ерошить чужие волосы. Мягкие. — А, ну так я дедуле помогал там, во дворе... Да и вообще, людям при встрече здороваться положено, — Агацума дуется, но только совсем чуть-чуть. Чужая ладонь так и бродит в волосах. Приятно. Наконец, Хашибира убирает руку. Ему кажется, будто Зеницу слегка поддаётся вперёд, тянется за ускользающей ладонью, то ли на прощанье, то ли не желая прерывать тактильный контакт. Конечно, ему только кажется. — Пошли, — Иноске тянет друга за запястье и кивает куда-то вперёд, — Покачаемся чуток. Они идут не спеша, Хашибира лишь немного резко вскидывает ноги, вышагивая, а Агацума неторопливо плетётся следом, украдкой поглядывая на чужую руку, сжимающую запястье. Они всегда так ходят, когда Иноске ведёт их куда-то. Помнится, по началу Зеницу ворчал, в первый раз даже руку пытался одёрнуть. Сейчас это уже своеобразная традиция. Для обоих это что-то привычное, возможно, даже нужное. Агацума смотрит на чужие пальцы, обвитые вокруг его запястья. У Хашибиры хватка чуть ослабевает, Зеницу не даёт себе думать слишком долго, — дёргает руку чуть назад и вверх. Запястье выскальзывает из пальцев, её место теперь занимает ладонь. Рефлекторно или намеренно, но их пальцы переплетаются. Зеницу тупит взгляд куда-то в землю, Иноске даже в лице не меняется, словно ничего не случилось, словно так и должно быть. — У тебя случилось чего? — тихонько спрашивает Агацума, только чтоб не молчать. Тишина кажется ему сейчас какой-то напряжённой и отчего-то смущающей. Иноске не хочет трепаться о своих проблемах, о переживаниях — тем более. Но это же Зеницу, ему можно и рассказать, раз он спрашивает, верно? — Да, матушка отпетушила. Почувствовала, что от меня сигаретами воняет, хотя я как покурил, ещё двадцать минут на улице проветривался! — непонятно, восклицает Хашибира от негодования на саму ситуацию или на себя. — Понятно, — Агацума смотрит на чужой профиль исподтишка. Иноске хмурится. — Это, вроде, не в первый раз? — Не в первый. — И что же теперь? — А чего? — Ты говорил, расстраивать её не любишь? — Не люблю. — Так что, курить бросишь? Иноске останавливается резко, Зеницу чуть не влетает в него. Рук они не разжимают. — Ты что, сдурел? Ты думаешь, я чего к тебе припёрся? Буду переходить на эти твои дуделки-парилки. Как их там? — Иноске возобновляет шаг, продолжая говорить. — Электронки курить буду. Вот. Они подходят к пятиэтажкам и сворачивают во дворы. Иноске выпускает чужую руку так же непринуждённо, как недавно схватил. Бежит вперёд, к детской площадке, кричит другу: — Качельки свободны! Давай быстрее, пока не пришёл никто. Хашибира в три прыжка добирается до заветной качели, прыгает на пыльную деревянную сидушку с разбега и тут же толкается ногами о землю, пачкая в песке кроссовки. Зеницу смотрит на него как на малое дитя, прячет улыбку. Он садится на соседнюю качельку и легонько толкается одной ногой, конструкция жалобно скрипит, раскачивая парнишку вперёд-назад. Иноске раскачивает качели чуть ли не "солнышком", но металлическая труба, приваренная сверху, не позволяет этого сделать. Поручни бьются об эту трубу, вся конструкция заводится гулким звоном. Зеницу смотрит на всё это с ужасом. Каждый раз одно и то же — безбашенный, лишённый каких-либо инстинктов самосохранения, Иноске вытворяет безумные трюки. А Агацума каждый раз умирает от страха, ведь этому ненормальному не составит труда сломать себе что-нибудь или вовсе разбиться. — Тише, Иноске, прекращай! — Зеницу не выдерживает и начинает верещать, когда перекладина чуть прогибается под тяжестью чужой качели. — Ты же свалишься сейчас! Ещё и все качели опрокинешь! — Не ссы в трусы, лучше смотри чего могу! — Хашибира лишь посмеивается на чужое беспокойство и, показательно выпендриваясь, отпускает поручни, поднимая руки, пока качель взмывает вверх, поручни вновь ударяются о перекладину. Зеницу страшно до слёз, он вопит. — Иноске, пожалуйста! — получается как-то совсем отчаянно, Хашибире будто даже совестно становится. Ну или нет. В любом случае, качели он больше не раскачивает, а когда те достаточно замедляются, тормозит, выставив ногу и грубо прорыхлив ею землю. — Чего ты такой ссыкун, ничего бы со мной не случилось. — Да ну тебя, — бурчит, будто обиженно. — Ну хочешь, я тебя покачаю? — Нет! — Зеницу визжит и вскакивает с качель. Ему когда-то давно хватило одного раза, больше он не вынесет. Иноске посмеивается злорадно, подскакивает следом за Зеницу, наровясь схватить его. Агацума бежит изо всех сил, чуть ли не визжит. Хашибира всё равно нагоняет, сгребает в охапку, валит на лавочку под деревом, до которой они успели добежать, и безжалостно щекочет. Зеницу брыкается, пищит и больно толкается в живот. Иноске в последний раз щипает его за бок и всё же отстаёт. — Смешной ты, — смотрит на раскрасневшегося после шуточной битвы Зеницу. Тот никак отдышаться не может. — А ты бешеный, — Агацума надеется, что звучит максимально осуждающе, но получается как-то больше обиженно. — И не смешно совсем. Иноске опять хохочет, а у Зеницу горит всё — лицо, живот, бока, как будто чужие руки ещё там. Агацума подбирает ноги под себя, успокаивает дыхание. Хашибира смотрит на растрёпаные светлые волосы, на красные щёки и поджатые губы. Смотрит и думает, что Зеницу красивый, зараза. Кончики пальцев зудяще покалывают, хочется ещё разок зарыться в чужие волосы, пропустить пряди сквозь пальцы. Иноске сглатывает. Потом облизывает губы, наклоняется. — Ну что, доставай? — Чего доставать? — Зеницу внимательно смотрит за движением чужого языка, и ему отчаянно хочется повторить. Тоже пройтись языком по своим губам. Хотя, можно и не по своим. Но Иноске как-то отбивает всё его желание, больно щёлкает по носу и восклицает слишком громко для такого маленького расстояния между ними: — Балбес, парилку свою доставай. — Тц, отодвинься для начала, — Агацума цыкает и толкает друга в плечо, тот отодвигается, усаживаясь на лавке поудобнее, облокачивается на спинку. – А просить нужно повежливее. У Зеницу в висках гудит, ругаться совсем не хочется, но и молчать на такое наглое поведение не получается. Парень вздыхает. Хашибира вроде набирает воздух в лёгкие, готовясь ответить что-то, но Зеницу не даёт. Шустро достаёт из кармана маленькое устройство и суёт Иноске чуть ли не под нос. — Чёрт с тобой, держи, — скрещивает руки на груди и отворачивается. Иноске забирает под и крутит в руках, разглядывая. Обычный "жигуль" — маленький и аккуратный, с чёрным корпусом и магнитным картриджем, с жижей чуть выше половины. Хашибира подносит устройство к губам. "Непрямой поцелуй" — думает Зеницу и тут же одёргивает себя. Глупости какие. А Иноске затягивается сразу в лёгкие, выдыхает спустя несколько секунд, зачем-то причмокивая, пытается распробовать. – Солевая? — Солевая. — Пятидесятка? — Угу. Иноске повторяет нехитрый ритуал ещё раз, вновь причмокивает после затяжки, затем поджимает губы и чешет подбородок. — На вкус как трава, — выдаёт наконец. — В голову даёт, но вкус премерзкий. Что за жижа вообще? Зеницу молчит. Только сейчас Хашибира замечает, что парнишка так и не поворачивался к нему. Обижается что-ли? — Зеницу? — и снова молчание. — И чего ты дуешься, маленький чтоль? Агацума продолжает молча сидеть в позе лотоса, спиной к собеседнику и скрестив руки на груди. На лавочке это делать совсем неудобно, но парень всё равно сидит, упрямо сутулясь. — Есть повкуснее чего? — Зеницу дёргают назад, заставляя спиной облокотиться о чужую грудь. — Ашка, — Акацума вскидывает голову, встречаясь с собеседником взглядом. Во рту пересыхает, а сердечко бьётся предательски глухо. — Виноградная. С холодком. — Ну доставай, попробуем. — Ей уже два дня, правда, она может закончиться быстро. Одноразка ведь. — Нет, ну если уж ты так жмотничаешь, то... — Да не жмотничаю я! На, бери! — Зеницу быстро достаёт одноразовый под с пластиковым фиолетовым корпусом, вкладывая в чужую руку. — ... то можем и "цыганочкой". Зеницу застывает. Всё существо его загнанно сжимается от этих слов, воздух застревает в лёгких и он шумно выдыхает. "Шутки шутить вздумал?". Зеницу наконец спускает ноги с лавочки, разворачивается к Иноске полностью и смотрит. Смотрит совсем круглыми глазами и ресницами хлопает часто-часто. — Давай, — выдаёт хрипло, почти шёпотом. Не позволяет себе струсить, хотя сердце бьётся пойманной в клетку дикой птицей, громко, размашисто и отчаянно. Ладони мгновенно потеют от неконтролируемого волнения и дикого, почти болезненного предвкушения. Агацума не думает, с чего друг вообще это предложил. Не сейчас. Сейчас он аккуратно выуживает электронку из чужих рук и облизывает губы. — Я затягиваться буду, — говорит нарочито твёрдо, с напускной уверенностью, пока у самого в животе бабочки сейчас пробьют брюшную полость. Иноске быстро кивает, ему, если честно, не до сигареты уже. Он внимательно следит за тем, как Агацума подносит устройство к губам и глубоко затягивается. Подрагивающие пальцы касаются подбородка Хашибиры, притягивают так осторожно, будто он хрустальный. Иноске приоткрывает рот, наклоняется близко, совсем вплотную. Их губы соприкасаются почти невесомо, Зеницу выдыхает пар размеренными клубами, которые Иноске тут же перехватывает, вдыхает резко и глубоко, тут же отстраняясь. У Зеницу кровь в ушах шумит, а в груди тёплой волной разливается что-то тягучее и приятное. До дрожи хочется повторить. Найдя в себе силы поднять глаза на Хашибиру, Агацума замирает, цепляясь взглядом за невозможную картину — у Иноске краснеют скулы и кончики ушей. Очаровательно. Хашибира словно понимает, куда уставился Зеницу, — слишком резко для такого трепетного, почти интимного момента, он вырывает у Агацумы электронный девайс и глухо произносит: — Теперь я затягиваюсь. Иноске рывком вдыхает пар, наклоняется к чужому лицу и ведёт большим пальцем по щеке. Зеницу зажмуривается крепко-крепко, как вдруг, весь пар просто выдыхают ему в лицо, а рука с щеки перемещается на подбородок, уверенно тянет вверх. Целует Хашибира совсем неумело, но очень настойчиво, сминает чужие губы, прикусывает нижнюю, заставляя Зеницу тихонько зашипеть. Рот у него горячий, такой, что Агацуме кажется, будто он горит. Горит весь, от пылающих щёк до кончиков покалывающих пальцев на совсем ватных ногах. Иноске ведёт, кровь оглушительно стучится в висках, а голова идёт кругом так, что Хашибире приходится опереться на выставленную вперёд руку, чтоб не завалиться прямо на Зеницу. Он списывает всё на ударивший в голову никотин. У Агацумы мелкая дрожь проходит по спине, Хашибира отстраняется на несколько секунд. Смотрит в глаза пристально, показательно облизывается и снова лнёт к губам, свободной рукой теперь поглаживая чужую спину. Зеницу порывито выдыхает прямо в поцелуй, рука сама тянется вверх, зарывается в тёмные пряди. "А теперь прямой. Самый настоящий". Табачным дымом от Иноске больше совсем не пахнет.