Стороны

— Как успех повлиял на вашу жизнь? — спрашивает какая-то рыжая девица с россыпью веснушек на лице. От нее пахнет плохой пародией на Channel, а на руке болтается дешевая реплика Louis Vuitton. Том знает, что это подделка, потому что вообще-то, если честно, на ней написано Vutton, а не Vuitton, а Том знает, как правильно, потому что каждое утро по пути в уборную спотыкается о чемодан с такой надписью, находящийся в собственности его ненаглядного братца. Это даже стало каким-то особым ритуалом, без которого утро кажется неполноценным. Обычно после этого Том просит Билла перестать разбрасывать свое барахло по всему автобусу, пока он не раздарил все его цацки поклонницам, Билл предлагает ему завалить хлеборезку, Георг глумливо ржет в подушку, а Густав просит их заткнуться, а не то он «сейчас встанет и всех их выебет».  — Том, как успех повлиял на вашу жизнь? Том вдыхает горячий, пропитанный дешевыми духами и дорогим алкоголем воздух, задерживает его в себе и на выдохе думает, как же все-таки сильно, мать твою за ногу, он ненавидит рыжих. Также Том ненавидит вопрос, как успех повлиял на его жизнь, и особенно он ненавидит, когда этот вопрос ему задают рыжие. Сначала он хочет ответить, что никак, хотя это ложь и пиздеж и, вероятнее всего, прозвучит грубо. А рыжая сто пудов какая-нибудь журналистка, черт знает как проникшая на это мероприятие, куда — они выяснили это заранее — журналистам вход был строго-настрого заказан. И завтра она непременно настрочит оскорбительную статейку с язвительным заголовком — что-нибудь про зазвездившихся малолеток, например — и Йост вставит ему по самые яйца. Это одна из сторон успеха, о которых не принято говорить даже на согласованных интервью. Только кажется, что вместе со славой приходят влияние и свобода. На самом деле, обязательств становится только больше, все больше и больше с течением времени, обязательства растут и множатся в геометрической прогрессии. Сначала ты не можешь выходить из дома без телохранителя, потом — без двух телохранителей, потом — без трех, потом все твои перемещения сокращаются до двадцати шагов от дверей до тонированной тачки в окружении целой толпы телохранителей, точное число которых ты даже затрудняешься назвать. От дверей до тачки, от тачки до дверей. Потом тебе приходится учиться следить за языком, думать, что ты говоришь, не хамить, не огрызаться, эта шутка была на грани, смотреть в камеру, улыбаться, теперь в другую камеру, свело мышцы лица? Терпи. Отвечай на вопросы, какими бы бестактными они ни были, нет, Том, меня не интересует, что за прошедшие сутки ты спал четыре часа (даже не подряд) и трижды сменил часовой пояс — сначала в одну сторону, потом в другую и снова в обратную. Помимо серьезных и крупных обязательств, к которым тебя приучает опытный менеджер, появляются мелкие правила, к которым приходишь сам — с неожиданной для своего возраста мудростью и почти христианским смирением. Если кто-то думает, что жизнь в турбасе — это вечные попойки и тусовки, то это ни разу не так. На самом деле жизнь в турбасе — это свод правил, прикрепленный к холодильнику с энергетиками. Вот список продуктов, которые нельзя есть во время тура. Даже если срок годности йогурта еще в порядке, но уже заканчивается — лучше не рисковать: один день с болью в желудке и расстройством пищеварения покажется тебе раем по сравнению с тем финансовым и юридическим пиздецом, которым грозит отмена хотя бы одного концерта. Так же жизнь во время тура это: никаких женщин в автобусе, не считая стаффа, родственниц и самых близких подруг. «И Билла» — гласит приписка неровным почерком Георга. Судя по тому, как тянется хвостик «а», уходя за пределы листа, Георг был пойман с поличным и задушен чьими-то холеными наманикюренными ручками. Обо всем этом не расскажешь конопатой дуре, черт знает как пробравшейся на закрытую вечеринку. Поэтому Том только вдыхает еще раз этот затхлый ядовитый воздух, хлопая себя по карманам своих огромных штанов в поисках сигарет — он не так сильно хочет курить, это только предлог: ему нужен кислород — и выискивает глазами в толпе своего близнеца. Это происходит само по себе, рефлекторно, как отдернуть руку от горячего чайника или что-то в этом роде. Том уже давно чувствует себя сухим осенним листком, подхваченным порывом ветра — он не говорит этого вслух, конечно, такие метафоры больше в духе Билла и его сопливых стишков. Том, в принципе, мог бы подбросить ему идею, если бы не знал, что тот чувствует то же самое. Они — листья, сорвавшиеся с одной ветки, пойманные одним и тем же воздушным вихрем, который будет крутить их, играясь, пока ему не надоест, а когда надоест — он швырнет их на заплеванный тротуар под ноги безразличной толпе. Так это и происходит на самом деле, и когда вся твоя жизнь — это гребаный, мать его, водоворот, начинаешь цепляться за единственную константу, как за спасательный круг. Том не знает, что бы с ним было, если бы у него не было брата. Если бы он не видел каждое утро эту недовольную опухшую с недосыпа моську, показывающую ему факи, из-за чего на душе сразу становится так тепло и уютно и кажется, что они по-прежнему в той маленькой комнатке, которую делили на двоих в родительском доме, и пусть в турбасе места еще меньше, а людей — больше. Том натыкается на обращенный на него из другого конца зала взгляд идентичных его собственным, пусть и изрядно обведенных черным, глаз и все понимает. Так было всегда, сколько он себя помнит, и даже дольше того — Том в этом уверен. Они вдвоем в этом водовороте, и это пусть и немного, но все же спасает. Он прикладывает два пальца к губам, стреляя глазами в сторону балкона. Билл едва уловимо кивает, принимая его приглашение, но чья-то тоненькая ручка с окольцованным пандоровским браслетом запястьем тут же опускается на его предплечье, возвращая упущенное внимание. Том наблюдает несколько мгновений, как в другом конце зала Билл невпопад кивает на какие-то реплики своей невидимой собеседницы, пытается изобразить на лице заинтересованность, опрокидывает в себя стакан апельсинового сока — изрядно разбавленного водкой, конечно.  — Том? — снова вклинивается конопатая, очевидно заметив состоявшийся невербальный диалог. — Как успех повлиял на ваши отношения с братом? Вы конкурируете за внимание поклонниц? Вам не обидно, что большинство девушек предпочитает не вас?  — Мне насрать, — наконец огрызается Том. Йост точно однажды уебет его, но Тому сейчас действительно насрать. Если что, он оправдает себя тем, что изначально он хотел сказать, что ему похуй.  — Что это за город? — спрашивает Билл, неслышно появляясь за его плечом спустя добрых полминуты. У него ошалелый от алкоголя и усталости взгляд, и Том знает, что у него самого точно такой же. И дело тут даже не в том, что они близнецы. Они на двадцатом — или около того — этаже, здесь холодно и ветрено. Билл зябко ежится, обнимая себя за плечи, Том думает, что ему не стоит находиться здесь в одной футболке, и даже порывается стянуть с себя толстовку — если вокалист заболеет, о концертах на ближайший месяц можно забыть — но все же вовремя себя останавливает. Они на балконе — за огромным панорамным стеклом, как на экране телевизора. Том кожей ощущает нацеленные на них взгляды и объективы.  — Чтоб я знал, — отвечает он, протягивая близнецу полупустую пачку. У Билла холодные пальцы и дрожат руки — Том видит это по тому, как пляшет огонек зажигалки за выставленной против ветра ладонью, и, грязно выругавшись сквозь зубы, все же накидывает ему на плечи свою толстовку, в которой, по большому счету, они бы и оба свободно поместились, и даже еще место осталось бы. Йост однажды точно их живьем закопает, как он это постоянно обещает сделать, но, как Том уже сказал, ему насрать.  — Знаешь, в чем преимущество гомосексуальных отношений? — спрашивает вдруг Билл, облокачиваясь на перила.  — В чем?  — Твой гардероб удваивается. Том тихо смеется.  — Хорошо, что у меня есть брат и мне не нужно идти на такие крайние меры.  — Ага, — отвечает Билл, меланхолично глядя куда-то вдаль, где сверкают и переливаются огни ночного мегаполиса. От ветра и косметики у него на глазах выступают слезы, придавая им трогательный блеск, а Том любуется лунным светом, запутавшимся в его надежно залакированных, едва покачивающихся на ветру волосах, и думает, можно ли считать себя нарциссом, если ты считаешь, что твой брат-близнец — самое прекрасное существо на свете? Это тоже одна из сторон успеха — та, о которой не принято говорить.