Забвение - малая смерть

Они сидели в темноте, обнаженные, взмокшие, нагие друг перед другом и перед подступающим к окнам рассветом. Каменные стены замка стремительно остывали. Прижавшись друг к другу, они ловили последние крупицы тепла, дыша запахом друг друга. Молчали. Рыжие женские волосы разметались прядями по спине, дыхание только-только восстановилось. Только сердце стучало, билось, словно воробей в руках. Мужские руки обнимали девушку чуть крепче, чем стоило. Они встречались только в такие ночи, безмолвные, густые, когда тьма окутывала древние башни ватой, скрывая от других фигуры. Шаги. Вздохи. Взгляды. При свете дня они снова становились незнакомцами, точно такими же студентами, как и десятки других, возможно, даже еще более далекими, чем другие. Она обжигала его презрительным взглядом. Он фыркал ей вслед, морщась, словно от зубной боли. А ночью, ночью темнота позволяла смотреть друг на друга. За окном свистел ветер. Дождь лениво стучал по каменным внешним карнизам. От двери тянуло холодом. — Скоро рассвет, — голос девушки, непривычно низкий, глубокий, с хрипотцой, ножом разрезал темноту. Мужские руки еще крепче сжали ее плечи, словно этим надеялись отдалить наступление предательского утра. — Знаю, — все-таки ответил он. Его голос тоже хрипел. Прохлада ночи не прошла для них обоих бесследно. Оба замолчали. Они почти не говорили, даже в эти короткие ночи, даже в эти часы перед расставанием, когда каждая минута была так мучительно длинна, и вместе с тем так ужасно коротка. И все равно. Думали они почти об одном и том же, разве что, возможно, глядя с точек зрения, имевших так мало между собой. Он думал о родном доме, о матери, которая не перенесла бы, скажи он ей правду. Она — о своих друзьях, для которых ее правда стала бы предательством. Их кровь давным-давно решила все за них, оставив им возможность лишь беспомощно следить за тем, как она капает на пол, разбиваясь о него и становясь снова лишь ключевой водой. Вода стекала по каменным стенам. Вода точила гранит. А в щелях пряталась тьма. Для него сказать все значило умереть. Для нее — потерять все, что у нее осталось. Они так цеплялись друг за друга, потому что на самом деле, в самой глубине души, они знали: у них не было ничего, кроме самих себя. Безнадежные, растрепанные, обнаженные. Он прекрасно знал, что она никогда не сможет принадлежать ему, она отлично осознавала, что с рассветом ей придется уйти, тенью скользя прочь, наверх, в башни, туда, где ее ждало лишь небо, слишком высокое, чтобы слышать чьи-то мольбы. С некоторых пор голубое небо пугало ее. И она ждала, когда солнце сядет, скроется за горизонтом, чтобы наконец-то стемнело, и над головой зажглись звезды. Какая ужасная, какая жуткая ирония. Его имя было ярчайшей звездой созвездия Льва. Арабы, древние мудрые маги востока, звали ее Кальб Аль-Асад, что буквально значит «сердце льва», и девушка, прижимаясь ухом к тонким ключицам юноши чувствовала, как неистово билась в его груди эта звезда, такая горячая, почти раскаленная. Порой ей становилось страшно, не вырвется ли она наружу, убивая парня, в которого была заключена? Кто знает. — Скоро встанет солнце, — на этот раз молчание нарушил он. — Да, — она напрягла шею, словно хотела кивнуть, но так и замерла без движения. — Еще несколько минут, ладно? Он ничего не сказал. Только запрокинул голову, глядя в узкое окно под самым потолком, в котором темно-синее небо светлело, меняя цвет. С некоторых пор он ненавидел рассветно-нежный лиловый. Какая злая, какая бесчеловечная насмешка. Лилии распускаются только в лунные ночи. Только полнолуния были свидетелями их встреч. Когда на западе начинал выть волк они встречались в этой крохотной комнате, забытой, должно быть, еще несколько сотен лет назад, и наконец-то могли сбросить с себя маски, за которыми прятали лица целый месяц до этого. Они бросались друг к другу, словно не виделись долгие годы, и лихорадочно обнимали друг друга, только в это мгновение наконец-то ощущая себя живыми. Ее щеки всегда были мокры от слез. Его — тоже. Как много значила для него это маленькая девушка с рыжими волосами, такая простая, такая непосредственная, такая живая! Как много значил для нее этот худой юноша с черными глазами, за которыми бушевала буря… Они не отпускали друг друга ни на секунду, пока не наступало утро, и им не приходило время расходиться. Они оба знали, что новой возможности коснуться друг друга не будет еще очень долго, так долго, что может миновать не одна вечность. Все, что они могли в обычные дни — скользнуть глазами друг по другу. Они были никем. В те ночи, когда олень, пес, волк и крыса бежали вдоль опушки леса в неверном лунном свете, только в эти ночи они могли чувствовать себя свободными. — Ты уверена? — он спросил ее это давно, так давно, что, кажется, это случилось и не с ними. — Да, — медленно ответила она, застегивая на спине замок лифчика. Пальцы дрожали. Не слушались. — Я сама видела их карту. — Понятно, — кивнул он, отворачиваясь и одну за одной застегивая блестящие пуговицы на белой рубашке. Никто, ни одна душа… Они никогда не говорили ни о Джеймсе Поттере, ни о Северусе Снейпе, ни тем более о Сириусе Блэке, но они понимали друг друга слишком хорошо, чтобы не понимать, что думает другой. И все-таки… Все-таки они говорили друг другу куда больше, чем могли бы выразить любые слова, хотя бы потому, что им достаточно было лишь касаний. Лишь взглядов. Когда Сириус Блэк заговорил о своем брате, Лили не секунды не медлила, прежде чем наградить его звонкой пощечиной. Она замерла на секунду, а затем сорвалась с места прочь, кляня себя за вспыльчивость, за оплошность, за очевидность. Она вихрем пронеслась мимо Регулуса, и, если бы он только мог, он бы сгреб ее, затаскивая в ближайший кабинет, и укачивал бы в своих объятиях до тех пор, пока слезы на ее щеках не стали бы лишь утренней росой. Но все, что он мог, сделать шаг в сторону. Когда Люциус Малфой обронил за завтраком презрительное «грязнокровка», в его внезапном приступе рвоты все обвинили тихоню-Северуса, который уже несколько месяцев, как обивался вечерами у гостиной Гриффиндора, пытаясь вымолить прощение у своей подруги детства, и уж, конечно, никому и в голову не пришло бросить взгляд на потомка рода Блэков, который с трудом сдерживал себя, сидя на деревянной скамье под зелеными с серебром флагами. Только она, только она заметила, как сжались кулаки юноши, как вздулась венка на шее. Если бы она только могла, она бы бросилась к нему через весь зал, обхватила бы руками его голову, и не отпускала до тех пор, пока он бы не расслабился, опуская весь свой гнев. Но все, что она могла, отвести взгляд. … не должен знать. Они могли видеться лишь раз в месяц, когда влюбленный гриффиндорский мальчишка покидал стены старого замка, разделяя с другом одиночество и тоску, и эти ночи становились опиумом для обоих. Грезами. Единственным реальным временем во всей бесконечности. — Пора, — она первой нашла в себе силы отстраниться. — Пора, — эхом отозвался и он, поднимаясь. Они одевались молча, не глядя друг до друга, и все равно то и дело сталкиваясь пальцами, спинами, босыми ступнями. Регулус действительно ненавидел Джеймса Поттера, ненавидел так отчаянно, так безнадежно, как умеют любить и ненавидеть только Блэки. Если бы только Лили не была Лили, если бы проклятый мальчишка не следил за ней ежечасно, ежесекундно, если бы хоть час он бы откладывал свою карту, тогда… Впрочем, даже мечты о таком могли погубить их обоих. Око, незримое око наблюдало за ними, и, кто знает, не мог ли случайный взгляд, не приправленный должной щепоткой ненависти, выдать их обоих. Если бы Лили не была Лили, то мир бы рухнул, потому что такой могла быть только она. Впрочем, погасни в один день Регул, кто знает, не обрушился ли бы небесный купол на землю… Они замерли на мгновение, не решаясь толкнуть дверь наружу, возвращаясь туда, на свет. Свет, который оба презирали так сильно, что сделать этот последний шаг становилось невыносимо. Замерли на мгновение, а затем Регулус шагнул вперед и распахнул дверь, распахнул так стремительно, будто боялся, что передумает. Не оборачиваясь, не прощаясь они заспешили прочь. Она — к северной лестнице. Он — к южному крылу, где находился переход в подземелья. Падающая звезда, мгновение цветения. Они были уже в доброй сотне шагов друг от друга, когда остановились, будто по команде, и вдруг развернулись назад, глядя точно в глаза друг другу. В рассветном полумраке казалось, что они действительно говорят что-то. Впрочем, так оно и было. Они знали, что говорят их взгляды. Я тебя…