Жирным обозначен крик Курсивом – мысли персонажей и тонемы
В здоровых отношениях никогда не будет такого спектра чувств и эмоций, как в токсичных. Мы знаем, что полезнее брокколи, но всё равно выбираем бигмак. ©️ Из американского твиттера
Ванцзи на самом деле бывает стыдно, но Вэй Ина ему часто приходится о чем-то просить. Он просит быть повежливее с другими адептами, ведь его дурная слава всё ещё бежит впереди него. Просит не нарушать правила, по крайней мере столь часто и за пределами Цзинши, поскольку тень проступков его одного задевает не только их двоих, но ещё и Главу и их названного сына. Просит во время ночных утех быть хотя бы малость сдержаннее и осторожнее, потому что Ванцзи может испугать даже собственный крик или стон. Ванцзи всегда такой был, ненормальный немного. Спокойно мог реагировать на музыку и пение, плеск воды, звон колокольчиков и треск дерева в костре, однако с раннего детства пугался и вскидывался от любого неожиданного звука, а однажды, когда гулко и внезапно в буйную весеннюю оттепель откололся от утёса укрытого льдом громоздкий осколок, накатила так же внезапно такая паника, будто грохот упавшего камня физически режет по его нервам. Постоянными незванными спутниками стали страх, задышка и внезапные судороги, при одной случайной мысли или воспоминании о шуме. Сама судьба даровала ему благословение и проклятие родиться в монашеском горном ордене, где одним из первых соблюдается правило тишины, однако, стоило прокатится по ущельям, достигнув чуткого слуха, гулкому далёкому эху, Ванцзи трясло так, словно и сам он был звонким резонирующим камнем. Для него самого оставалось загадкой, как он смог пережить, не тронувшись умом, почти год сражений, плена и скитаний. Спокойствие его всю жизнь поддерживали одни лишь заклинания лишения слуха, что создавали когда-то их славные предки для погружения в золотые глуби безжизненного камлания да медитативные дыхательные практики. Он научился использовать их в быту и сражении, научился читать слова по губам, научился по одной лишь памяти и чувствительности пальцев всем техникам использования циня. Только одному Лань Ванцзи не научился. Не научился удерживать контроль над духовными силами до такой степени, чтобы даже во время их с Вэй Ином плотских утех оставаться под действием заклятий в полной безопасности. Когда так берут, сильно, рвано, жарко, сметая рамки и запреты, какие уж тут заклинания — своих бы мыслей не лишиться. Так у них и бывает: вначале трепетно и стыдно, потом горячо и больно, а в итоге — всегда одному Ванцзи тяжело, страшно и где-то отдалённо приятно. Непросто получить удовольствие, когда всё время нужно удерживать контроль над телом и силами. Стоит лишь почувствовать первые оргазменные позывы, всё тело уже привычно пробирают судороги напряжения. Вэй Ин, должно быть, думает, что его трясёт от страсти. Пусть так и считает, говорить ему не хочется. А Ванцзи всякий раз в такие моменты обязан, чтобы не сойти с ума, сжимать в кулаке воли тело и разум, и, насколько это возможно, абстрагироваться от реальности. Его заполошное сердце — стучит, дыхание — сбивается и похрипывает, редкие стоны и вскрики — выбиваются наружу. Стоит лишь представить, подумать, что его собственное тело тоже звучит, делается почти тошно, и Ванцзи чувствует панику навечно осуждённого узника. С Вэй Ином нелегко, но до того ярко и настояще, как никогда не было прежде. Родные люди, понимая его кошмары, заботились и берегли. У него всегда были толстые ковры, заглушающие звук шагов, мягкая обувь, плотные окна, всегда исправно смазанные двери и всегда при себе кипа талисманов тишины. Цижэнь и прочие учителя давали ему уроки отдельно от остальных. Как ни парадоксально, именно гуцинь стал когда-то его главным оружием. Ванцзи на довольно высоком уровне владеет техниками меча, но звон и скрежет стали всё же более резкий и шокирующий чем мягкая струнная музыка. Хуань всегда говорил бархатным полушёпотом, смеялся вовсе бесшумно, и это, должно быть, из-за него навсегда сохранил привычку говорить не громче ночного ветерка. Сычжуй с раннего детства легко и без стеснения перенимал те же привычки, хотя слова ему зачастую и не нужны. Ванцзи, чтобы почувствовать себя лучше, достаточно увидеть одну улыбку ребёнка, которого он считает родным. В ранней юности было почти не проблемно проживать шумные грозы и свистящие зимние бури. Хуань почти всегда находил повод и возможность провести вместе опасное ему время. В такие дни им куда больше чем обычно было можно. Пока за наглухо затворёнными окнами бушует ад гудящего ветра и треска поломанных ветвей, можно, сидя в уютной безопасности, тихо почитать вслух какой-нибудь новый любопытный трактат. Можно выполнить очередную рутинную письменную работу, можно под руководством умелых рук попытаться рисовать, а затем вместе тихо посмеяться над получившейся несуразицей. Наконец можно чутко поверхностно задремать, опираясь друг на друга. С Вэй Ином хотелось того же. И Вэй Ин поначалу старался быть к нему столь же внимательным. На первых порах всё усложнял неугомонный весёлый нрав, и Ванцзи это понимал. После мешали отчаяние и боль утраты всего — это тоже Ванцзи понимал. Теперь же в глубинах лишённой золотого света опустевшей души остались ошмётки гнева и немного сил на ненависть. Намеренно или нет, теперь Вэй Ин тоже иногда делает ему больно. Ванцзи теперь не только понимает, но и прощает. Потому что его полюбил. И ещё потому что знает: если есть в жизни его возлюбленного что-то, чего бы он в ней не хотел — всё по его, Лань Чжаня, вине. По его, ведь это он эгоистично вынудил его жить. Просто встал когда-то давно, и заявил всему свету и четырём орденам, что нет нужды в убийстве старейшины отступников, после чего долго и всеми силами уговаривал его самого отправиться с собой. А когда здравые аргументы, уговоры и бессильные мольбы не возымели эффекта — подставил под удар сердце и честь, разоружился — открыл до капли собственные чувства. Вэй Ин согласился, должно быть, лишь потому, что ощутил слабую надежду обрести заново хотя бы что-то — крупицы ушедшего в небытие забытого счастья. Их свадьба была серой и почти безрадостной, однако необходимым условием для того, чтобы не Старейшину — человека по имени Вэй У Сянь этот мир наконец-то оставил в покое. Условием Ванцзи было лишь одно — Вэй Ин должен жить. Взамен — всё, что он попросит. И Вэй Ин попросил. А затем в первую общую ночь забрал. Ванцзи было больно, но сильнее того страшно и судорожно от впервые услышанных чужих стонов и звонких ритмичных ударов кожи о кожу, которые отдавались во всём теле, и так неизбежно раз за разом изнутри долбили в голову. Лань Ванцзи никогда не жалел о своей боли — она неизбежна, и полнится ею каждая жизнь. Жалел, наверное, лишь о том, что его муж, должно быть, так и не нашёл в соитии с ним того утраченного вкуса жизни, который ожидал. Лань Чжань надеется, что в состоянии дать ему хотя бы временное забвение... — Лань Чжань? Голос сейчас тихий и совсем не пугающий, но Ванцзи всё равно мелко вздрагивает от чистой неожиданности. В комнате зимний сумрак и тишина, а бархатистый голос пахнет винной пряностью. — Мгм? Вэй Ин сидит за его столом, и на лакированной столешнице перед ним один лишь полупустой сосуд сладкого вина, что тоже перестало когда-то приносить ему радость, а в глазах — серая тупая тоска. Ванцзи подминает под себя ноги и печально склоняет голову: жаль смерти того звонкого весеннего юноши, что умел находить радость даже среди осыпавшихся осенних листьев, однако даже полупустой взгляд такого Вэй Ина грел душу светлой печалью. — О чём ты думаешь? Где-то далеко в высоте ветер сбивает грузное облако, по глазам бьёт белый бессолнечный свет, и Лань Чжань смеживает веки, глядя, как беззвучно беснуются за окном редкие колючие снежинки. Взгляд хочется вернуть в уютный полумрак. — О тебе. — Правда? — Вэй Ин с тенью улыбки скучающе делает глоток из чаши. – Не поведаешь, о чём конкретно? Лань Чжань неотрывно и пристально глядит в резковатый профиль, взгляд же Вэй Ина тонет где-то на дне опустевшей чаши. Тонкой струйкой тихо журчит вино, и звук этот мелодичен, даже чем-то приятен, но даже при этом отбрасывает на задворках сознания призрачную тень тревоги. Это связи в памяти? Ассоциации с чем-то дурным? Как часто Вэй Ин творит глупости когда напивается? — О том, что тебе плохо. — Вот как? — Вэй У Сянь коротко усмехается и, не глядя на него, вертит в пальцах низкую чарку. — Это ответ на вопрос или упрёк? Вэй Ин, не дожидаясь ответа, залпом опрокидывает остатки вина. Опустевший сосуд опускается куда-то на пол, и его место тут же занимает не раскупоренный полный. Ванцзи что-то щемит в сердце, и он опускает голову. Вэй Ин столько пьёт за один раз когда наружу лезут внутренние демоны. Сдерживать тьму помогают медитации и некоторые регулярные ритуалы, разработанные лучшими целителями специально для его ситуации, но Вэй Ин их с заводной регулярностью игнорирует. Вэй Ин гордый, упёртый и совсем малость неблагодарный. Должно быть, это связанно с тем, что мир отнял у него куда больше, чем успел дать взамен. У тебя же есть всё, о чём многие грезят тёмными ночами, неужели это — не веский повод себя не гробить?! Вэй Ин, неужто я и вправду сломал тебе жизнь? — Как давно ты медитировал? Вино льётся в рот прямо из сосуда. Должно быть уже достаточно пьян. Неудивительно. — Если бы ваши медитации помогали, у меня уже было бы новое ядро. Ванцзи сжимает кулаки и сводит скулы в слёзной обиде. На столь ужасный выбор его не толкал никто, кроме чувства долга. Этот разговор не для этого дня и не для этих стен. — Как давно ты медитировал? Вэй Ин делает ещё пару гулких глотков. Сосуд удаляется о дерево стола с глухим фарфоровым стуком — к счастью, всё ещё недостаточным, чтобы вызвать тревогу или панику. К Ванцзи осмысленно оборачиваются, встречаясь с янтарным взглядом. — И какой от этого толк? А? — Узловатые кисти на коленях сжаты в кулаки и напряжены, но голос у Вэй Ина всё ещё... Сносный. — Ты же меня сюда притащил, вот ты мне и ответь! — Руки раздражённо взметнулись кверху, а затем звонко хлопнули по сложенным ногам. Что ж, тоже вполне терпимо. — Зачем вообще я должен это делать?! Ванцзи бесцельно и безэмоционально пару мгновений смотрит сквозь него. Что он должен сейчас выказывать, если к боли давно привык? — Неужели у тебя ни одной причины, чтобы жить? — Причи-и-ины... — Нарочито цинично протягивает беспокойный полушёпот, — вам же на всё нужна причина? Верно? Голос Вэй Ина всё ещё тих, но угрожающе звенит нотками холодной тревоги. — Вэй Ин! — Скажи, Лань Чжань, есть ли причина тому, что небо голубое? Или тому, что трава зелёная? Или тому, что я обязан здесь всем и каждому лишь потому, что я живой?! Когда Вэй Ин впервые кричит, Ванцзи за одно лишь мгновение охватывает липкий страх. По спине и конечностям пробегает зыбкий холодок. — П-прошу тебя, успокойся! — Просишь? — Мужчина презрительно усмехается, молча встаёт из-за стола, и, перейдя комнату, опускается на колени напротив и немного поодаль. — А обычно не просишь. Обычно ты, чёрт подери, только требуешь!!! Теперь крик звучит совсем близко, практически в лицо. Сердце начинает биться в горле. Так громко, так... Шоково. Дыхание начинает сбиваться, и он хватает руками шею, как будто в силах удержать бьющийся рывками спёртый воздух. Слова выходят с трудом, но он всё ещё надеется под личиной демона дозваться родного человека. — В-в-вэй... В-вэй... — Скажи же хоть что-нибудь, кроме моего блядского имени!!! Когда кричат во весь голос, склоняясь к нему ещё ближе, склизкий страх сквозь поры и сбитое дыхание пробирается внутрь, накапливается где-то в груди, распирая рёбра комом холодной паники. В голове изнутри стучит каменный набат. Больно... — Нет уж, скажи, — гадко вкрадчиво лепечет над ухом пьяный голос, — объясни мне, какого дьявола я задолжал всему вашему гаденькому ордену?! Ванцзи давится воздухом когда через силу отрывает руки от шеи, чтобы зажать ими уши. Комок страха, переполнивший пространство в груди, выходит наружу редкими холодными слезами. Между судорожными вздохами начинают душить рыдания, но выдавить из себя речь всё ещё возможно. — Пре...крати... — Прекратить?! Знаешь, сколько жизни отведено заклинателю без ядра? Знаешь?! Не больше, чем грёбаной бабочке! Не больше!!! Почему у меня отнимают мою жизнь?! Всё, чего я желал — подарить её тебе. — Все, кто был мне когда-то дорог — мертвы!!! Мертвы, демон вас всех задери!!! Они заплатили своими жизнями! Ответь, что вам ещё нужно?! Ответь!!! Ответь!!! Ответь!!! Замолчи!!! Замолчи!!! Замолчи!!! — Ты даже не слушаешь меня... — Вэй Ин, почему-то тихо, надрывно рассмеялся. — Конечно, кто же я здесь, чтобы быть услышанным... Ванцзи сидит, согнувшись, и хотел бы, да не может отнять от ушей руки: все суставы в теле и даже, кажется, лёгкие пронзило леденящей судорогой. Будь он в здравом уме, мог бы забеспокоиться, как бы ему не вырвать волосы неподконтрольными пальцами. — Лань Чжань!!! Господин Лань!!! Лань Ванцзи!!! — Очередная порция криков выливается насмешливым тоном прямо над ухом, и Ванцзи, кажется, прямо здесь сейчас задохнётся от ужаса. Вэй Ин опять пьяно безумно смеётся. — Так и знал. Тогда может быть, так ты наконец меня услышишь... Когда над ухом оглушительно звенит и грохочет битое стекло, в голове что-то безумно щёлкает. А следом за этим — звучит, поёт, беспощадно режет изнутри головы высокая и писклявая, мерзко скрипящая нота. Это переходит за грань боли, становится невыносимым, и Ванцзи, завалившись в бессилии на бок, сам срывается на хриплый отчаянный крик. Ему почему-то холодно, и что-то колет по коже: то ли панический озноб, то ли ледяной снег из разбитого окна — не разобрать. Это просто больно. И покинувшее сознание оставляет по себе одно лишь желание: чтобы это закончилось. Когда Сичэнь отдалённо и глухо слышит звон и треск, поправ все тысячи правил, в чём есть стрелой вылетает на улицу. Когда достигает покоев брата, Вэй Ина там уже нет. Один лишь зимний ветер из разбитого окна и полуадекватный Ванцзи в окружении колючих битых осколков. Сичэнь силой заставляет подняться, и уводит к себе в Ханьши, сквозь ад гудящей пурги, босиком по январскому снегу. А уже на месте кутает в одеяло да держит на руках, как маленького ребёнка, пока не стихают последние всхлипы и остаточные редкие судороги. Держит, и резкими, лишь едва гневными жестами прогоняет от окна перепуганного Сычжуя: не нужно ему видеть отца в подобном состоянии. Держит, и соблюдает свободную от малейшего шёпота гробовую тишину — не время и не место упрекать Ванцзи в его выборе. Стоило бы упрекнуть кого другого... Когда Вэй Ин, в трезвости и чёрном смятении сидит, слушая свист зимнего ветра, у порога высокогорного храма и слышит за спиной мягкие шаги, понимает, что согласен на казнь самым страшным способом. Понимает, и признаёт: регулярная медитация необходима. Как бы коротка ни была его окутанная нечеловеческим магическим сумраком бесславная жизнь, отсутствие контроля над собственной тьмой превращает его в чудовище, ранящее всех, кто рядом. Шаги за спиной затихают поодаль. Не удивительно, что к нему не желают даже приближаться. Энергия Лань Хуаня, плотная, чистая, светлая и очень сейчас тяжёлая, почти физически придавливает его к земле. Воспротивиться он не смеет. Приди к нему сейчас кто угодно другой, да хоть самый уважаемый мудрец этого ордена — одним махом был бы отправлен в ущелье. У Вэй Ина достаточно злости и наглости, чтобы дерзить кому угодно, кроме этого человека. Не будь он на посту Главы и не люби больше всего на свете свою семью, не факт, что они с Ванцзи были бы сейчас живы. Под одним взглядом Лань Хуаня он за пару мыслей способен осознать свои ошибки, но не сейчас. Не в этот момент, не на этом месте. Здесь и сейчас он пока ничего не чувствует. Тихий бархатный вопрос в довесок к давящей ауре способен вот-вот раскрошить в пыль его рёбра, чтобы осколки пронзили каменное сердце, и это будет единственно справедливой ему карой. — Господин Вэй, Вы знали, что у него боязнь громких звуков? Вэй У Сянь не движется с места, и бессмысленно шепчет в зимнюю пустоту: — Знал... — Вы знали, что его пугают крики? — Знал... — Вы знали, что ему становится плохо когда кто-то кричит? — Знал... — Вы всё равно продолжили кричать... — Продолжил... В паузе между их голосами Вэй Ину кажется, будто вместе с Главой его ненавидит гудящий за порогом ветер. — Пока не починят окно, Ванцзи будет жить со мной. И пока я не позволю, Вы не подойдёте к Ханьши. — Не подойду... Когда спустя два дня (или три, или вечность) Глава встретил его не каменной маской, а снисходительной печальной улыбкой, Вэй Ин понимает — ему подарили очередной незаслуженный шанс. Как бы у Сичэня ни болела душа, изменить уже ничего нельзя. Вэй Ин, каким бы он ни был — выбор родного ему человека, и никто на свете, в том числе он сам, не в праве навязывать Ванцзи свой. Так быстро, самоотверженно и смело он не готовил уже давно. Всё перечная гадость: что рис, что мясо, что чай с горькими травами — на один вкус. Только Ванцзи всегда говорил, что ему нравится. А если Ванцзи понравится, он хоть все запасы испоганит, да ещё добавки где-нибудь украдёт. Так и шествует по снегу ошалелым дураком мимо редких изумлённых адептов: полураздетый, взлохмаченный, да с пышущим жаром подносом в руках. А когда входит в Ханьши — под боком Ванцзи находит Сычжуя. Рассказывает что-то полушёпотом, улыбается, вызывая ответную улыбку, ластится домашним котиком, а на Вэй Ина глядит обиженным волчонком. Тот сдерживается, чтобы в голос не рассмеяться, а Ванцзи вдруг с готовностью и тёплой улыбкой уверенным жестом его отсылает. Ванцзи А-Юань кланяется, а его, Вэй Ина, обходит как сухое дерево, даже не глядя. Вэй Ин и не заслужил — думает он, и разом теряет все мысли, стоит встретиться с опустевшим золотым взглядом. — Здравствуй. — шепчет одними губами. Лань Чжань в ответ молчит, и Вэй Ин осторожно, стараясь избежать звона посуды, оставляет еду, от которой уже начало нести остротой пряных специй. — Это тебе, возможно поднимет настроение... Если конечно сразу не убьёт. — Шутит Вэй Ин, и тут же прикусывает язык. Всё же неисправимый идиот. Он подходит неслышным шагом ближе и садится рядом с Ванцзи прямо на пол. Слова, как и много раз прежде, даются нелегко. — Лань Чжань, я причинил тебе боль. Умоляю, прости меня. За это, и за то, чего я наговорил. Ты насчёт всего был прав. Когда рядом дорогие люди, у нас нет права умирать. — Прости меня. — Произносит одними губами Вэй Ин, и Ванцзи, прикрыв воспалённые глаза, устало опускается в сухие объятия. Вэй Ин просил прощения уже... сколько раз? Сотню? Тогда это сто первое? Ванцзи никогда не вёл счёту их громким ссорам. Как и случаям собственной боли. Он когда-то выбрал всё это сам, так что готов простить своего мужа ещё не сотню, а тысячу раз. Или ещё, возможно, сотню тысяч.