― Здравствуй, милая. ― радостный мужской голос раздался тихо и так мелодично, что нахлынувший на девушку испуг сменился счастьем, таким, от которого в груди сердце застучало в сотни раз быстрее прежнего, а по телу прошёлся раскат горячей лавы.
― Влад! ― девушка вскочила с постели и бросилась в объятия любимого мужа, обнимая его так крепко, словно он уходил вновь вдаль, в очередной поход, с которого он совсем недавно возвратился. Лале готова была расцеловать его всего, одарить каждый миллиметр мужской кожи ласковыми поцелуями, невесомыми, точно пёрышко, была готова растворяться в его объятиях и таять от каждого прикосновения. Совсем юношеская влюблённость, та, которая нахлынула при первой встрече, переросла в что-то необъятное, стала тем, что теперь она никогда в жизни не променяет на что-то иное.
Это была та самая любовь, о которой ей рассказывали в детстве.
― Тише, упадёшь. ― медленно проговаривал он, целуя Лале в макушку и прижимая к себе также крепко и сильно, что чувствовал, как трепещет её тело, как каждая её венка пульсирует от неудержимых ударов сердца. Улыбка сама по себе разрослась на его лице, впервые за долгое время.
― Мы с малышкой так ждали, когда ты вернёшься и вот… ― ей будто не хватало слов, чтобы выразить всё то, что творилось на душе и в самом центре её разума. Мысли будто переплелись тугим клубком, а речь становилась несвязной и дрожащей, будто девушка боялась нарушить всю ту семейную идиллию, что воцарилась с приходом
её мужчины. По рукам пробегала мелкая дрожь, а по спине ― табун мурашек, от которых становилось по-доброму не по себе. Казалось, что за спиной выросли крылья, настолько сильно лёгкость поглотила её тело, разливая сладкую негу в груди.
― Я тоже ждал. ― сдержанно промолвил Влад, но тут же встретился с искрящимися глазами юной девушки, увидев в них всё то, по чему так скучал: в медовых очах он видел отблеск той осевшей тоски, что растворялась, словно утренний туман, подметил каждую искорку в карих омутах, от которых словно исходило родное притягивающее тепло, из-за которого голова шла кругом. Он всегда пытался быть с ней сдержанным, таить в себе скопившиеся эмоции и чувства, но знал точно, что не получится: стоит лишь краем уха услышать этот завораживающий девичий голосок, что пробирался в его душу витиеватыми лозами, как разум отключался, и из измученной годами души высвобождался свет. Свет, который он так тщательно окутывал тьмой.
Раздался детский плач. Невинный и чистый. Такой, от которого Влад вздрогнул и обернулся в сторону овальной колыбели, вглядываясь в полупрозрачные белые простынки долго и мечтательно. Его семья здесь, рядом с ним, а в той самой колыбели, к которой подошла Лале ― его дочь, совсем маленькая, не успевшая ещё ощутить на вкус горечь душевной боли, совершенно беззащитная. Она словно была порождением света, ласки и тепла, той частичкой их душ, что когда-то слились воедино, воссоздав единое целое. Влад задержал дыхание, когда увидел ребёнка, что вмиг прекратил плакать, стоило ощутить родное материнское тепло. Мужчина застыл не месте, не в силах промолвить и слова: трепет пронзил насквозь, внедряясь в каждую клеточку его организма.
― Она так выросла…
― Тебя всего три месяца не было. ― Лале тихонько смеялась, чтобы не нарушить тот чуткий сон, кой мог в любое мгновение рассеяться и смешаться с витающим колеблющимся воздухом, также канув в пучине помутнённого мужского рассудка. Ей всего четыре месяца. Всего.
Лале подходила всё ближе, плавно, аккуратно. В его лазурных глазах она видела, что сейчас не бушует тот шторм, который накрывал их с головой, унося в бездну пылающей страсти. Спокойное море, что даже не колыхалось от пробирающего до мозга костей волнения. Она помнила этот взгляд, будучи ещё совсем юной. Так он выражал спокойствие, умиротворение, коего так не хватало.
Он взял её на руки и ноги, казалось, на мгновение стали ватными, а тело ― мягким и податливым, словно подтаявшая на солнце медовая сладость. Девушка предвкушала этот момент, представляла во всех красках, которые только приходили на ум, но этот момент не удалось бы описать никому: ни самому умелому поэту, ни самому талантливому в мире художнику. Никто не сумел бы передать ту чудную улыбку, в которую растянулись его губы, никто не сумел бы расписать тот огонёк в его сияющих очах, на которых показалась тонкая хрустальная пелена, скопившаяся в уголке глаза и плавно скатившаяся по щетинистой мужской щеке. Ни одни слова в мире не передадут то, что они чувствовали в тот момент ― таких словно не существовало. Этот момент отпечатался в памяти жгучим отпечатком, который пускал по телу ручейки импульсов тока и поражал нутро, подобно наилучшему токсину, такому, за который они готовы были отдать многое, чтобы ощутить это вновь.
―
Здравствуй, моя девочка… ― его голос дрожал, шёпот казался таким неуверенным и слабым, словно вот-вот парень охрипнет и перестанет говорить вовсе, но этого не случилось. Он лишь усмехался, пытаясь осилить зародившееся в душе счастье. Но оно обволокло его густым слоем карамели быстрее, чем он смог заговорить вновь.
― Тебя я тоже никому не позволю обидеть. ― он приобнял возлюбленную и оставил отпечаток губ на её макушке, волосах и на аккуратном вздёрнутом носике, прикрыв глаза и тешась тому, что в этот момент он может побыть собой. Где-то слабым и неуверенным, где-то сильным и непоколебимым. Таким, какой он есть: с изъянами и страхами, с достоинствами и смелостью, но самое главное ― настоящим. Только рядом со своими близкими он мог не надевать на себя маску, притворяясь кем-то иным, кто соответствует больше его привычному мужественному образу. Но только не с ними. Здесь его дом, рядом с Лале и Александрой, маленькой темноволосой девочкой, что мирно сопела на руках отца.
***
Тьма. Убийственно-густая тьма поселилась во всём замке, проникая в каждую комнату, в каждую щель и в каждый уголок, сплетаясь с, казалось, звенящей тишиной. Ночь была омутом, в котором утопал каждый, кто задерживается дольше нужного: наступало время тяжких раздумий и спокойного сна, который потревожили бы только сверчки где-то за окном, но их уже никто не услышит. Только Лале не спала: капризный ребёнок вновь поднял её на ноги без видимой на то причины. Без конца убаюкивая дочь и напевая колыбельные, каждая заученная строчка которых мелькала перед глазами, девушка с неспокойным сердцем расхаживала по комнате, покачивая ребёнка на руках. Влад же спал, даже не шелохнувшись от громкого детского плача, что раздался не один раз за сегодня. В голову Лале уже не в первый раз прокрадывалась мысль разбудить молодого отца и попросить его поняньчить дочь, но останавливал другой факт ― он только вернулся с похода, где не шло речи о каких-либо чрезмерно комфортных условиях для здорового сна. В следующий раз она точно вырвет его из крепких объятий сна и добровольно-принудительно заставит укладывать Александру спать. Уложив задремавшую малышку обратно в колыбель, русоволосая приблизилась к окну и засмотрелась вдаль, туда, где всё покрыто плотной вуалью мрака и куда не доставала луна в тщетной попытке прикоснуться к спящей земле. Ей казалось, что она давно освободилась от душащей тоски по родине, но в глубине души что-то всё же дрожало от одного воспоминания о том месте, где она родилась и выросла такой, коей является сейчас. В тот жаркий летний день она сбежала вместе с мальчишками, точно зная, что желает выпорхнуть из той золотой клетки, в которой была так долго заперта и ей это удалось.
Одинокая слеза скатилась по смуглой женской щеке, спускаясь ниже, к горлу, которое словно стягивало тугой канат, сжимаясь всё сильнее и сильнее, плавно спускаясь к груди и сдавливая уже её, не давая сделать лишнего вдоха. Разум был словно одурманен подобными мыслями, причиняя боль всему тому, что покоилось внутри. Хотелось глотнуть свежего воздуха и отделаться от любых проблем, избавиться от них, пустив в путь по холодному ночному ветру, который унёс бы все заботы и тягости, что обременяли юную душу.
Раздался влажный хруст и громкий вздох, от которого внутри девушки всё похолодело, а стоило ей обернуться, как крик вырвался из глотки, отбившись от холодных стен: когтистое нечто, что бесшумно нависло над колыбелью её ребёнка, убирало свои цепкие лапы, острые, запятнанные невинной детской кровью. Ринувшись к кроватке и закричав ещё громче, с ума сходя от оглушившей боли, что пронзила насквозь и ранила разрывающееся на мелкие кусочки, сердце, Лале только и успела прокричать имя Дракулы перед тем, как когти безликого существа вонзились прямо в её грудь. Жжение окатило её огненной волной с ног до головы, боль разрасталась с каждой секундой, а подкатившая к горлу тошнота исчезла только тогда, когда мир перед глазами начал плавно меркнуть. Тёмно-серое, не освещаемое даже луной, существо, растворилось в воздухе, будто его и не существовало вовсе, оставив за собой тянущийся кровавый след из детской колыбели и у стены, о которую опиралась хрипящая девушка.
Последний и самый болезненный фрагмент перед тем, как она навеки сомкнёт глаза: подбежавший к кроватке Влад, что взвыл от обжигающе-болезненного чувства в груди, а затем ринувшийся к ней, пока она отсчитывала мгновения до своего конца. Он судорожно сжимал её руку, умолял не смыкать очей, просил не покидать его, но всё тщетно. Последний хрип она издала лежа на его коленях, больше не подавая признаков жизни. Бордовое акварельное пятно растекалось по полу, расплывалось по её лёгкой ночной рубашке, пропитывая всю ткань липкой алой кровью, заставляя Дракулу взвыть от настигнувшего ощущения потери и ненависти к самому себе, что корнями вросло в его истерзанную душу. Боясь заглянуть в кроватку, в памяти всплыла мгновенно запечатлевшаяся картина: Александра в кровати бездыханно и неподвижно лежала на белых простынях, истекая собственной кровью и обнажая собственные переломанные детские косточки.
Он потерял их двоих. Не сумел защитить.
***
Холод от рыхлой земли пронзал его ноги, но он больше не обращал не это внимания. Мужчина стоял на коленях, словно вымаливая прощения у тех, кто похоронен здесь. Так и было. Неотрывно глядя на свежие могилы, Влад, крепко сжимая зубы, не сдерживаясь рыдал, позволяя стальным оковам боли стягивать его тело, душить в своих узлах, медленно убивая его изнутри. Позволял мраку поглотить его, окутать бренное тело и поселиться там навеки, уничтожив былой свет. Теперь никакого света нет. Весь его свет теперь покоился под толщей чёрной земли. Весь мир рухнул в один момент со звоном разбитого стекла, а горечь утраты постоянно вертелась на корне языка и пульсировала где-то в черепной коробке, напоминая о себе. Он пришёл проведать их вновь, что причиняло ему боль с каждым разом всё сильнее, но бурлящая в крови ненависть захлёстывала всё больше, пропитывая всё его естество и не давая шанса на прощение. Дрожащий от слёз голос раздался впервые за долгое время так тихо и неразборчиво, будто он и не говорил вовсе:
― Здравствуй, милая. Здравствуй, моя девочка.
