пара слов о справедливости

Всё дело в том, что Юра прекрасно понимает, что люди имеют ввиду, когда говорят о справедливости. Иногда ему приходилось общаться с людьми — полными психами, от которых все отвернулись, и понимать, что иногда они действительно не при чём. Иногда он смотрел в глаза безобидным с виду женщинам, зная, что они убили человека. Справедливости была не в том, чтобы убить всех драконов; Справедливость была в том, чтобы на этих драконах заработать. Москва — зубастая, злая, прожжённая насквозь, как старая плёнка — жрала его нервы и силы с упорством бешеной собаки. Юра не сопротивлялся. Юра лежал, временами дёргался и думал: справедливо ли? Наверное, да. Вера сказала бы — да. Ты же хотел больше силы, больше власти, хоть и скрывал, закусывал губу: «нет, Вадим, я не карьерист, я, знаешь ли, простой ремесленник». А ещё — лжец прекрасный, раз уж на то пошло. В СК иногда иначе не получалось, а Юра всё-таки был немного хорошим человеком для того, чтобы не говорить открыто своему другу, пусть и начальнику, что перспектива занять его кожаное кресло иногда возбуждает даже больше, чем жена. Жена, вернее, вообще никогда не возбуждала; Юра считал, что у Веры всегда слишком много слов и слишком мало — мозгов. У Никиты Лисина и того, и того хватает. Стерильно-выглаженный, весь из лака, дорогого велюра и хрустящие купюр, Никита Лисин смотрит на него по ту сторону зала суда, и это точно не взгляд честного человека — внешность говорит за него быстрее слов. Впрочем, через час с лишним Лисин выигрывает дело, оправдывая конченого ублюдка, которому бы по сто девятой присесть лет на пятнадцать, и Юра понимает, что не ошибся ни разу. Причём ни в своих суждениях об адвокате, ни в самом деле — но Лисин смотрит победно, и это бесит. — Так это вы тот питерский алмаз, о котором мне говорили? На выходе из здания суда Юра отчаянно щёлкает зажигалкой, пытаясь подкурить, и чужая рука в обёртке чёрного пиджака вдруг протягивает ему, щёлкнув рыжим огнём, хромированную ZIPPO. С мутного грязного неба бьёт ливень, даря смутное ощущение своей тарелки, смутное ощущение Петербурга. Это можно было бы назвать романтикой, если бы кто-то из них был женщиной. — А что, по сверканию узнали? Лисин скалится. — Вы напрасно упрямитесь, полковник. — Звание бьёт кнутом по спине, выправляя спину до боли в позвоночнике. — У меня здесь много друзей, а ваша справедливость никому не нужна. Юра вскидывает подбородок, выдыхает дым в душный предгрозовой воздух. Он чувствует, как взгляд Никиты скользит по его лицу, губам и горлу, словно придирчивый покупатель ищет в нужной ему вещи какой-нибудь мелкий изъян. Это тоже бесит, но Юра привык. — Кажется, вы всё уже сказали в зале суда, Никита. — Наверное, стальным тоном его голоса можно вырывать позвоночники и разбивать лица. Лисин выглядит разочарованным. — Вы ночами как, нормально спите? Никита смеётся, как будто Брагин забавный щенок, пытающийся тявкать наравне с взрослыми псами. Никита, кажется, пытается подружиться, но в итоге говорит: — Если встанете у меня на пути — пощады не ждите. Юра думает, что попал в ёбаную змеиную яму. *** Лисин похож на свой город. Пока Юра теряет терпение, задыхаясь в москвовских проспектах, чёрном кофе и тёмных водолазках, Никита носит дорогие костюмы и трахает жён бизнесменов по вечерам. Брагин знает, что такое справедливость, но с интриганством не знаком; не таким, по крайней мере, как здесь. Он ужаленно барахтается в ошмётках своих подгнивших принципов, пока Лисин решает дела через мокрые простыни и хороший фингеринг. Юра тоже мог бы пойти по такому пути. Переспать с кем-нибудь. Не с женой депутата — генералы уже чуть больше в его стиле, но он всю жизнь был заложником правил, в которых воспитывался. Это было его преимуществом — безусловное подчинение, работа как по часам и та холодная, спрятанная на самом дне бесцветных глаз расчётливость, в нужные моменты превращающаяся в просто и циничное «карьеризм». В столице эти правила не работают. Лисин — ослепляющая тварь, вылетевшая из шумной городской суеты, как пробка из шампанского. Олигархи благоволят ему, потому что он отмазывает их детишек от статей [Брагин знает наизусть, как собака команды — от 133 до 109], ломает жизни невиновных людей в обмен на квартиру в центре города и новую машину каждый год. Лисин, кажется, считает это игрой, чем-то несущественным, а ещё ему абсолютно точно нравится, как Брагин затравленно смотрит на него, проваливая дело в суде. В конце концов, приходится учиться играть по-грязному. Запах его сигарет бесит. Никита словно специально берёт самые дорогие, чтобы позлить, чтобы цитрусовый запах въелся в глазную склеру и выел остатки самообладания. Юра тянется к пачке своих, ему просто необходимо закурить, но Лисин пригвождает его ладонь к столу своей. Брагину кажется, что его поймали в капкан; Брагин скалит кошачьи зубы, ожидая подвоха. Никита обхватывает его подбородок крепкими пальцами, грубо дёргает на себя и целует, выдыхая дым прямо в жаркий мокрый рот. У поцелуя вкус лимона и похмелья. Он не успевает распробовать, но привкус застревает в его глотке вместе с вязкой слюной. — Смотрите, следователь Брагин, — Никита отстраняется на мгновение, тяжело дыша, а Юра думает блять, блять, блять. — Сейчас я раскладываю вас прямо на этом столе, а потом мы оба хорошенько подумаем о нашем сотрудничестве и о возможностях. От чужого языка во рту скорее хуёво, чем хоть сколько-то приятно, так что Брагину не жаль, когда Никита отшатывается от него, зажимая рукавом прокушенные до крови губы с приглушённым «ах ты сука». Брагин, возможно, даже немного доволен. — Раздевайся. — Хрипит Лисин, выпрямляясь и засовывая ладони в карманы брюк. Его подбородок весь в крови. Юра не думает о его самодовольный предвкушающей улыбке, о натянутой ткани в паху и тёмных, сожравших холодную радужку зрачках. Юра тянется к пуговицам на кителе. — Умница. Юра дрожит. *** Ульяна-теперь-уже-Лисина выглядит блистательно, но дёшево, словно стеклянная бижутерия, отчаянно пытающаяся повторить алмаз. Юра целует ей руку — в Москве такую показуху любят — и думает, что Никита явно недооценивает дедуктивные способности своей новоиспеченной жены. По крайней мере, Ульяна смотрит на него так, что в выбеленной рубашке становится душно, а пошитый точно по фигуре жилет вдруг сдавливает рёбра до костяного хруста где-то в ушах. Точно так же их сдавливает Лисин, когда зажимает его в глянцевом свадебном лимузине где-то между сиденьем и мини-баром. — Ты женился пару часов назад. — Напоминает Юра, запрокидывая шею и охая от того, как чужие зубы по-кошачьи прихватывают кадык. Уж в чём, а в перегрызании глоток Никита был мастером. — В тебе слишком много морали для человека, который отсасывал мне в туалете в перерыве между слушаниями. — В оскале Лисина голод сотни гиен, когда он нависает над Юрой, всё больше зверея от того, что никак не может отцепить чужие подтяжки. Он тяжёлый, и Юра чувствует себя придавленным кроликом. — Тогда тебя моя свадьба не останавливала. — Меня мотивировала перспектива потерять работу. Никита рычит, Никита — опасный, зубастый, голодный, как акула, подхватывает его под тощие бёдра («ты вообще питаешься?») и протаскивает по сиденью так, словно прямо сейчас раскроет пасть и сожрёт. Юра — кто бы мог подумать — не сопротивляется, а в глазах напротив пляшут черти и горят огни сгорающей от лихорадки Москвы. — Будь хорошим мальчиком, м? Ты же умеешь. — Просит Никита, и Юра смотрит, как он раскатывает презерватив по члену, как будто это их чёртово первое свидание. Юра смотрит, как Лисин судорожно выдыхает, стоя над ним на коленях, и тощие ноги сами обвивают чужую талию. Никита кусается одними умирающими от голода глазами и Брагин удивлён, что за весь вечер не услышал ни одного сравнения с Бэмби. Он сильный и горячий, когда оказывается внутри. Никита лениво гладит его дрожащие бёдра, слизывая каплю пота с виска, и только потом целует его тонкие скривившиеся от боли губы. — Юра, Юра, — повторяет он с чёрным привкусом иронии, и Брагин снова дёргается в его руках, задыхаясь от медленных толчков чужих бёдер. — Как давно мы не трахались, что ты настолько тугой? Юра мог бы ответить, что они трахались неделю назад, в том самом упомянутом им зале суда; что Брагин стоял перед ним на коленях, касаясь губами сквозь ткань брюк, и Лисин всё лихорадочно шептал, что времени мало и давил ему на челюсть, заставляя пошире раскрыть рот. Вместо этого Юра шипит: — Трахни меня уже. Твоя жена тебя заждалась. Особо глубокий толчок выбивает воздух у него из лёгких, он ударяется затылком о дверь машины. Лисин утыкается лицом в его изгиб плеча, рыча от того, как сжимается внутри влажный горячий жар. — Вера, Надежда и Любови, сам понимаешь. Юра гнётся, ломается, стелится. Сил сопротивляться нет, как и подаваться навстречу, когда неаккуратные влажные пальцы обвивают его горло. Темнота в глазах чередуется с паузами между толчками — чужих бёдер и воздуха, вырывающимся из лёгких с каждым горловым спазмом, и Брагину кажется, что он сейчас умрёт. Никита кончает, шепча его имя так, словно Юра — Бог. *** Всё дело в том, что Юра ничерта не понимает, что имеют ввиду люди здесь, в Москве, когда говорят о справедливости. Затхлость, кабинетная пыль и дым жгущейся о пальцы [цитрусовой] сигареты оседает в лёгких, прижигает горло вместе со словами; Брагин дышит ими, ощущая на плечах тяжесть новой должности. Начальник отдела. Подумать только. Заплывшие жиром олигархи ошибались — у него всё-таки есть острые и злые зубы. — И всё-таки мутное это дело, ЮрИваныч. — Говорит Миша. Брагин ловит абсолютно несвойственное, иррациональное желание прямо сейчас потушить сигарету о его лицо. Мгновенное, как нарушитель скорости на трассе. — Даже не приотворяйся, что веришь, будто парниша с женой в ДТП убился по чистой случайности. Юра прикрывает тонкие веки и вскидывает лицо. Копоть закупоривает глотку, мысли скребутся о черепную коробку назойливыми клопами, а он всё думает о том, как легко, оказывается, променять чужую жизнь после пары телефонных звонков оттуда, куда столько лет так хотелось попасть. Однажды, в одну из многих, многих ночей Лисин, оттягивая за влажные волосы, шепнул ему на ухо, что если бы мог — сожрал бы живьём. Кажется, получилось наоборот. — Это случайность. Миша знает, что он врёт, а Юра знает, что Миша знает и, конечно, в любое другое время до, в Питере, начал бы читать ему морали и метать молнии праведного гнева. Миша разворачивается, уходя. — Поздравляю с раскрытым делом и повышением, товарищ полковник. — Бросает он через плечо напоследок. Юра салютует от фуражки и швыряет окурок в мусорный бак, мысленно возвращаясь к дождливому московскому дню и лисинской ZIPPO, сунутой под нос. Никита тогда серьёзно думал, что умнее всех, что способен переиграть кого угодно. «Если встанете на пути — пощады не ждите». Юра тихо смеётся и отряхивает пыль с золота погон. Что ж. Иногда это действительно просто работа.