Темная ночь

Мрачный город ломал людей как соломенные прутики, толкая их на совершение преступлений. Погруженный во тьму, он молчаливо выжидал момента, чтобы шепнуть заблудшему незнакомцу на ухо чуть слышное «убей», и вновь уходил в тень, исподтишка наблюдая за происходящим. Серые улицы его были залиты ливнем, непрекращающимся, а оттого кажущимся бесконечным. Мир темноты и насилия — мир нуара, в котором выбор «убей или будь убитым» был единственным правильным, да и вообще единственным. Продолжающим словно зерна пшеницы рассеивать семена насилия и раздора. Промозглая погода и вновь этот ливень — день ничем не отличается от сотни, тысячи других таких же, но город вдруг раскалывается пополам. Яркое огненное пятно озаряет мрачные улочки и взрыв нарушает застоявшуюся на них тишину. Десятки одинаковых переулков, и какой из них нужный — непонятно. Багряная кровь окрашивает серые стены — шершавые, а оттого цепляющиеся за покалеченные ладони, холодный дождь разъедает свежие раны. И лицо словно огнем горит, словно капли воды — кислота, которая впитывается в кожу, просачиваясь до тканей, до костей, разнося свой деструктивный эффект по всему телу. Он, брошенный на произвол судьбы как и сотни других, давно духовно искалечен безликим и безразличным городом — и вряд ли внутри осталось что-то, что стоило бы стараться уберечь от всепоглощающего кислотного дождя. Миними теряет половину города, но пока не понимает: хорошо это или плохо. Пелена в левом глазе скрывает от него полупустые дома-коробки, заброшенные многоэтажки и разбитые витрины магазинов, но по-прежнему упрямо показывает по утрам в зеркале его обожженное лицо. Быть и преступником, и жертвой одновременно — сложно, поэтому предпочтительным оказывается первое. Он не прячет лицо под капюшоном — оно вообще поразительно быстро заживает, оставляя лишь безобразные рубцы на левой щеке. …И немного под глазом. Там, где обожженная склера белым пятном заслоняла зрачок. Быть жертвой или охотником: и если ошибешься с выбором — потеряешь все. Для себя Миними решил, что ошибся он уже очень давно — с первыми шелестящими в еще детских ладошках купюрами, с первой брызнувшей на симпатичное лицо кровью. А дальше вся жизнь — череда ошибок. Он убивает налево-направо, повинуясь лишь шуршащим в чужих руках пачкам денег и не деля больше людей на сумеречных и обычных — плевать он хотел на чью-то идеологию, когда одним глазом теперь не было видно ничего, кроме зеленых бумажек. —Там же дети были? — скорее утверждает Страйкер, утирая с лица густоватую кровь. — Ты чудовище, ты знаешь? И зловещая улыбка на его лице расползается почти до ушей. —Ага. Там еще остались. Для Миними это просто работа, для Страйкера — смысл жизни. Темные глаза казались живыми лишь в те моменты, когда билось в окровавленных руках чужое сердце, а пальцы застревали меж переломанных ребер или пронзали трахею. И никто не спросит, что сподвигло несчастную жертву стать преступником — никто даже не задумается над тем, что творилось в голове у ребенка, когда в клетке пять на пять он остался единственным выжившим в окружении дюжины детских трупов. Или чуть меньше — уже не важно. —Давай на крыше сегодня? — привычные слова вдруг прозвучат неожиданно. — Как раньше. Только мы вдвоем. А мрачный город продолжает пожирать души людей, сводя с ума Маверик и превращая Беретту в кровожадную маньячку. Не затрагивает лишь их двоих — видимо, достигли предела. —Твое любимое. — шепчет Страйкер, касаясь губами горлышка. — Schloss… Забавно наблюдать, как он пытается читать по слогам; забавно понимать, что думает, будто Миними ослеп на оба глаза. Но где-то в душе — или на месте, где она раньше была — приятно. Приятно, что заботится. И ледяной ветерок вдруг разгоняет заслонившие небо тучи. Как в старые времена, когда крыша становилась постелью и единственным способом побега от реальности. Сейчас по-другому, но Миними пытается. -Ну? Симпатичный я? Хоть немного… И Страйкер набросится на него: -Урод, каких еще поискать!.. И целует каждый шрам, каждую царапинку. Касается губами пораженной кожи и с удивительной осторожностью зарывает руку в пшеничные волосы — жесткие, но родные. Пропахшие копотью и дымом сигарет. А Миними знал, что все так получится — потому что ослеп Страйкер уже давно. В той клетке пять на пять — чтобы не постигла та же участь загнанного в ловушку зверька. —Люблю… — шепчет он в приоткрытые губы, и Миними устало прикрывает глаза. — Тебя, чучело. И только тебя. И его руки снова касаются чужой кожи — обожженной и шероховатой — но такой знакомой, такой родной, что отпускать не хочется. Страйкеру вообще кажется, что отпусти он Миними хоть на секунду, тот растает, растворится в этом влажном ночном воздухе, оставив после себя лишь едва уловимый запах сигарет. Или дыма. Прожженная в нескольких местах перчатка снова возвращает к реальности, указывая каждому на его место: кровожадные убийцы не достойны сочувствия и пощады. И оттого движения грубые; Миними зажимает себе рот обожженной рукой, отбросив перчатку-огнемет в сторону. Пусть так. Пусть хотя бы эти полчаса он побудет человеком. —У тебя кожа копотью пахнет. — Страйкер не отворачивается ни на секунду, упорно продолжая смотреть партнеру в глаза. — Как в том доме, когда мы трупы убирать зашли. Слова ни о чем, потому что руками он осторожно касается поврежденной спины — где шрамы на месте лопаток как крылья у ангелов — и целует их тоже, шепча что-то чуть слышно и поглаживая Миними по голове. —Стремный. — выдохнет потом Страйкер под едва заметную улыбку. — Привык просто. Да и вообще… Так проще, чем признать, что жесткие светлые волосы отзываются где-то в сердце, которое вырвать бы — как сотням его несчастных жертв — но Миними тогда заберется куда-то еще, куда-то дальше, достать откуда его будет почти невозможно. —Осталось еще. — легкая встряска бутылки и пересохшие губы касаются горлышка. — Будешь? А пиво уже выветрилось, и мелкие пузырьки устремились куда-то ввысь, сливаясь воедино с черным небом и становясь россыпью звезд Млечного Пути. …И один взгляд вверх — чтобы понять, что ломает их не город — ломают они сами себя.