Мы всегда вдвоём

– Мы всегда были вдвоем! – громко, на грани отчаяния. Девятый не позволяет себе эмоций, но сейчас они проскальзывают в голосе, словно нерастворившийся сахар в сиропе. Двенадцатый замирает, не опустив ногу на пол, и разворачивается, смотрит своими невозможными огромными глазами. В них – весь мир. – Мы всегда вдвоём, – он улыбается, широко, но не так, как всегда на людях. Сейчас вместе с губами – улыбаются глаза. Искренне. Девятый теряется. Опускает глаза, говорит: «да, прости», и сжимает зубы, прикладывая ладонь ко лбу – снова головные боли. Двенадцатый скользит взглядом по полу, что недавно подмел. Он знает, что Девятый отпустит его, ни слова не скажет, но уходить сейчас совершенно перехотелось. – Давай поиграем? – спрашивает он, подходя на шаг, по-ребячески больше, чем нужно расставляя ноги. – Что? – Девятый поднимает глаза над линзами очков; взгляд исподлобья всегда особенный – пронзительный, яркий. – Помнишь ту игру, что я принёс несколько дней назад? Как насчёт сыграть? Они располагаются за низким столом: Двенадцатый сидит на диване, поджав под себя ноги, Девятый – на полу, согнув одну ногу в колене, уложив на неё локоть. Старое, потёртое игровое поле пестрит разными цветами, пометками-подсказками, вроде «на вас напало чудовище – убегите на пять клеток назад». Или «вы смогли запрыгнуть в проезжающую мимо телегу – прокатитесь на семь клеток вперед». Двенадцатый радостно хлопает в ладоши, поставив на поле старую пуговицу и гайку. Девятимиллиметровую. Первый бросает кубик и двигает свою пуговицу на две клетки вперед. Девятый берет кубик со стола и бросает: шесть. Гайка передвигается на шесть клеток вперед. Двенадцатый улыбается, передвигая пуговицу еще на пять клеток. Легкая игра. Глупая, наверное. Но Девятый послушно двигает на три клетки гайку. – Догоняю, – говорит Двенадцатый, и пуговица встает на одну клетку с гайкой. – Ты же знаешь, что будет в конце? – спрашивает, передвигая гайку дальше. – Одна из наших фигурок доберется вот до этого поля, – Двенадцатый чуть растерянно указывает на яркое поле с цифрой «102», округляет глаза и склоняет голову к плечу. Они оба знают, что вопрос был не об игре, и что они не совсем готовы к концу. Знают, что будет, не отступятся, но они – не готовы. Но говорить об этом сейчас – перехотелось. – Ты прав, – Девятый улыбается уголками губ, его глаза на миг светлеют, и Двенадцатый улыбается в ответ, широко-широко, не в силах сдержать эту эмоцию – старший редко улыбается, почти не смеется, и каждый такой миг он сохраняет в себе, впитывает как губка воду, и никогда не переполнится. Рука с наспех вырезанным из деревяшки кубиком замирает, и Двенадцатый бросает слишком сильно – кубик улетает со стола, ударяется гранью о ногу Девятого. – Прости, – он протягивает руку, наклоняясь корпусом вперед, упираясь другой рукой в поверхность дивана между своих ног. Девятый медленно поднимает кубик (три – их общий знаменатель), и вытягивает руку, опуская кубик в раскрытую ладонь. Тремя точками вверх. – Три. Я обгоняю. – Но он не шевелится, замирает, чувствуя призрачные, едва ощущаемые касания пальцев. Девятый смотрит долго, не моргая, начинает жечь глаза, но Двенадцатый не может смахнуть это наваждение. Такие моменты – слишком редки. Они вдвоём в этом мире. Против всех, друг за друга. Но иногда… так мало. Девятый сдержан, Двенадцатый – беспечен. Один серьёзен, другой – часто смеется. Но лишь Девятый знает, что скрыто за смехом. – Не убегай вперед. – Не буду, – уверенно, и сразу сжимает пальцы. Девятый сжимает его ладонь в ответ, и мягко тянет на себя. В глазах – бездна, на губах – сахар, а Двенадцатый тянется вперед, теряя равновесие, теряя себя – в нём. Неловко валится вперед, в сильные руки старшего; неровные грани кубика больно впиваются в сцепленные ладони. – Ой, – улыбается, обнимая свободной рукой его плечи. Девятый на мгновение прикрывает глаза и прижимает к себе Двенадцатого, обнимает за талию. Садится ровнее, помогая Двенадцатому устроится удобнее. Не расцепляя рук. – Мы всегда вдвоём, – повторяет младший и мягко целует в лоб, прикасаясь губами к темным волосам. Девятый почти болезненно хмурится и притягивает Двенадцатого ближе, опускает подбородок на его плечо, поглаживает по волосам. – До конца. – До конца, – мягко хихикает Двенадцатый, – до самой смерти.