p.s. поцелуй тысячу раз

Я всегда считаю, сколько мячей ты забиваешь. Не пропускаю ни одного. Не могу себе позволить этого. Ведь после игры я всегда зажимаю тебя в укромном уголке, где никого нет, называю тебе точную цифру и целуюцелуюцелую. Ты ведь заслужил, мой мальчик, ты заслужил больше всех. Я помню. Я все помню, Хината. После той неудачной игры в средней школе мне было до животного страшно. Выход на площадку вызывал у меня панику, звуки были слишком громкими, ощущения обострились в десять раз, и дышать стало тяжело, воздух будто отказывался поступать в лёгкие. Я не боялся проиграть противникам. Страшно было проиграть самому себе. Страшно осознать, что я остался все тем же эгоистичным королём, который не способен чувствовать команду и игроков в ней. Ужасно было вновь почувствовать это. Когда команда отворачивается от тебя. Хоть я и понимал, что изменилось многое, панический ужас не отпускал меня. Рассеянность на разминке не ускользнула от глаз Такеды-сенсея. Он спросил меня, и я честно ответил. — Это нормально, — он положил руку мне на плечо, похлопывая, — бояться. Но всё-таки, тебе лучше постепенно собрать мысли. Говорят, что счёт помогает отвлечься. — Я не могу считать, пока играю. — Возможно, — Такеда задумался и бросил взгляд мне за спину. Я обернулся, а на глаза не могут не попасться твои рыжие волосы, и тут я вспомнил. Ты говорил, что примешь каждый мой пас. Говорил, что мы команда. Безоговорочно закрывал глаза. «Я верю тебе». И я верю тебе тоже. Полностью от тревоги меня это не избавило, но сердце забилось медленнее, и облегченный вздох непроизвольно вырвался. Я вновь повернулся и столкнулся с проницательными глазами Такеды, уголки его губ чуть изгибались в улыбке. — Просто так постоянно считать барашек в голове не можешь, это так. А если будешь считать мячи, забитые с твоих пасов, например? И после забитого очка будет около десяти секунд, так что ты не будешь сильно отвлекаться. Выбери себе одного игрока и считай его удачные атаки. Мне кажется, он знал, кого я выберу. И я действительно начал считать. Помогло. Я успокоился. Ты забивал. Мы проиграли. Проигрыш — это лишь признак того, что нам есть, куда стремиться. Но это все равно расстроило. Было грустно и досадно, будто все усилия, приложенные ранее были напрасны, даже если мы знали, что это не так. Мы просто должны были пережить это и продолжить тренировки, не прекращать совершенствоваться и не терять страсти. Но сначала нужно было пережить. И этот этап все проходили по-разному, но ты, пожалуй, острее всех. Ты винил себя за проигрыш, за то, что недостаточно хорош, что не прыгал выше, не бил сильнее, не двигался быстрее, не, не, не, не… Бессмысленно, на самом-то деле, заниматься таким самоедством. Тебя было жалко. Ты казался ещё меньше, чем обычно, голова была опущена вниз и сидел ты абсолютно неподвижно. Мы ехали в автобусе обратно в Карасуно, горел закат, цвета твоих волос, такой же яркий и жгучий. За двадцать минут поездки ты не сказал ни слова. Знаешь, я волновался. Сам не заметил, как положил руку на твое плечо, и ты будто вышел из своего транса, потерянно взглянув на меня. — Пятнадцать, — так, чтобы никто кроме тебя не услышал. — В первом тайме ты забил пятнадцать мячей с моих пасов. Во втором восемь. В третьем девять. В твоих глазах читалось недоумение, а потом пришло осознание. — Ты считал? — Я волновался, — кивнул, не убирая руку с твоего плеча. — Такеда предложил считать твои забитые мячи, чтобы успокоиться. — Ты волновался?! — ты говоришь это чуть громче, заставляя Сугавару обернуться. — Я имею в виду… — вновь понизил голос, — ты? Я вновь кивнул. — Но ты же король…– я скривился, ты же прекрасно знаешь, что я не люблю это. — В смысле, ты гений-связующий, о тебе легенды ходят, а ты волновался? — Я успокоился благодаря тебе, — я не планировал этого говорить, но ты замер, залипая на меня, и в твоих глаза читалось «информация с трудом, но обрабатывается». — Благодаря… Мне? — наконец прохрипел ты. — Да, Шоё, благодаря тебе, — я скрестил руки на груди, прикрывая глаза и отворачиваясь. Я был уставшим и тогда меня мало волновало то, что я тебе сказал, но через какое-то время осознал. Стало неловко. Но знаешь что? Я не жалею. *** Это стало традицией. Всегда после матча я говорил, сколько мячей ты забил. Даже когда перестал испытывать панику на площадке, я продолжил считать и говорить тебе. Когда я озвучивал число, ты всегда удивлялся. «Не думал, что я так много забиваю». Ну да, а кто, по-твоему, зарабатывает очки. Ты был расстроен после неудачных игр, и тогда я говорил, сколько мячей ты забил. Число всегда было довольно внушительным. — И даже это не помогло нам выиграть, — твои плечи сгорблены и рыжая голова опущена вниз. Вновь коришь себя за ошибки, хотя смысла в этом нет, но ты же меня не послушаешь, да? Я понимаю. Я все понимаю. Что я могу сделать для тебя? Ничего, на самом деле. Я просто буду рядом, Шоё. И я обнимаю. Без слов и лишних объяснений. Просто обвиваю твоё тело руками, оставляя считанные сантиметры между нами, не решаясь переступить черту, но я все равно ощущаю жар твоего тела. Без понятия, что я творю, наверное, позже мне будет стыдно. Но сейчас ты обнимаешь меня в ответ, так, как можешь только ты: немного резко и дёрганно стираешь расстояние между телами и прижимаешься ко мне. Моё сердце бьётся слишком быстро, а может, это твоё, я уже не различаю. Жарко. Жарко, поэтому я чувствую, как горят кончики ушей. Жарко, и бабочки в животе порхают. Жарко, а твои волосы пахнут мятным шампунем и потом. Мне нравится. Тебя бьёт мелкая дрожь, в твоем маленьком теле слишком много эмоций. Как мне успокоить тебя? Я не знаю, что говорить, что хотел бы услышать ты. Коленки подгибаются. Я уверен, это из-за тебя и твоего мятного шампуня. В подсобке под трибунами, где кроме нас двоих никого нет, я слышу, как тяжело ты дышишь. — Проигрывать нормально, — хрипло выдыхаю, не смея пошевелиться. — Да, — шепчешь ты, сжимая в кулаках футболку на моей спине, — нормально. Я знаю, ты любишь волейбол. А я, оказывается, люблю тебя. *** Если меня спросят, где именно я влюбился в тебя, Хината, то отвечу, что в самую первую встречу. А если спросят, где осознал, что влюбился, то ответом будет «в той подсобке с мячами». Любовь к тебе легко принять, я даже не мучался. — Эй, Хината. Мы убираем зал после тренировки. Только вдвоем, потому что снова задержались, тренируясь. Твой прием все ещё отвратителен. Ты кидаешь потерянное «что?», даже не взглянув на меня, и продолжаешь натирать пол. Знаешь, Шоё, ты, как открытая книга, всё у тебя на лице написано и ты, кажется, даже не пытаешься что-либо скрывать, а даже если и пытаешься, то выходит у тебя из рук вон плохо. Но ты мне нравишься. И я вижу, что нравлюсь тебе. Сугавара даже спрашивал, не встречаемся ли мы. Вопрос логичный, потому что каждый раз после игр мы исчезаем минут на десять (и обнимаемся, а я называю тебе цифру), а ты все ещё открытая книга. — Ты мне нравишься. Швабра выпадает из твоих рук и ты подскакиваешь на месте, твои глаза огромны от удивления, как два блюдца. Пусть я вижу, что нравлюсь тебе, пусть я уверен в этом на все сто десять процентов, моё сердце все равно колотится, как бешеное, а в голове за несколько секунд рождаются всевозможные сомнения. А ты просто смотришь на меня, не произнося ни слова. А вдруг я всё-таки ошибся? Придумал у себя все в голове? И становится страшно и стыдно. Пожар вспыхивает во всем теле, особенно остро ощущаю огонь на кончиках ушей. Ты наконец приходишь в себя и– расплываешься в самой яркой улыбке. Наверное, моё сердце не выдержит, и я умру молодым, потому что орган откровенно шалит. — Тобио, — ты начинаешь мять подол футболки, опуская взгляд куда-то в пол, а на твоих щеках появляется очаровательный румянец, — ты тоже мне нравишься. И все происходит не совсем, как в фильмах, потому что мы все ещё неловкие подростки, которые пытаются признаться друг другу в чувствах, но знаешь, я самый счастливый человек на планете. *** Я самый счастливый человек во Вселенной, когда ты целуешь меня в первый раз. Мы выиграли. Мы победили на матче. Чувство победы разливается в груди, и мы снова прячемся в укромном уголке, на этот раз под лестницей. Ты так сильно взбудоражен, буквально подпрыгивая на месте, из тебя так и бьёт энергией, что я невольно заражаюсь ею сам. — Ты был крут, — мне казалось, что шире ты уже улыбнуться не сможешь, но ты превосходишь все мои ожидания и кидаешься мне на шею, прижимаясь всем телом. — Спасибо, — оно тонет где-то в моей футболке. Я кладу подбородок на твое плечо, удовлетворенно вздыхая. Был хороший день. Мы стоим так недолго, я, кажется, чувствую стук твоего сердца. Ты так же чувствуешь и мой? Ты отстраняешься, заглядывая мне в лицо своими яркими карими глазами, и смотришь на мои губы. — Кагеяма… — Что? — ты кладешь ладонь на мою шею, чуть надавливая. — Наклонись, идиот. И это происходит. Нет никаких взрывов эмоций, есть только трепетная нежность, когда ты забываешься пальцами в мои волосы, и наши губы сталкиваются. Они у тебя мягкие до безумия. В животе все те же бабочки. В полутьме под лестницей после выигрыша в матче, мы целуемся в первый раз. Поцелуй выходит невинным, и я лишь кладу ладонь на твою щеку, когда ты отстраняешься. Ты сбито дышишь, раскраснелся и твои руки сжимают мои плечи. Какой же ты красивый, Шоё. Я влюблен в тебя так чертовский сильно. — Нам пора. *** Я всегда считаю, сколько мячей ты забиваешь. Не пропускаю ни одного. Не могу себе позволить этого. Ведь после игры я всегда зажимаю тебя в укромном уголке, где никого нет, называю тебе точную цифру и целуюцелуюцелую. Ты ведь заслужил, мой мальчик, ты заслужил больше всех. И твои карие глаза горят так ярко, твоя улыбка широкая, твои объятия самые крепкие и поцелуи самые горячие. Когда ты расстроен, то даже летний закат не сделает мир ярче, пока твоя рыжая голова будет понуро опущена вниз. Я всегда стараюсь это исправить. Ведь, запомни, сначала я поцелую тебя ровно столько раз, сколько мячей ты забил, а потом столько раз, сколько ты захочешь. Потому что я тебя люблю.