ремень от гуччи

Какой-то задрипанный бар в не менее задрипанном переулке Йокогамы. Звучит, как начало хорошего приключения, но нихуя подобного — блюющие алкаши, конвульсивно дёргающиеся торчки, чьи движения больше похожи на неудачные попытки в тектоник, лобызающиеся парочки — не то бухие, не то под кайфом. Джиро бывал в таких местах, бывал не раз и не два, но избавиться от подкатывающего к горлу омерзения неспособен до сих пор. В первый год жизни вне приюта наоборот было проще — тогда он всё ещё помнил иногда витающий в помещениях запах гнили и сырости, который во время проверки маскировали приторными освежителями воздуха. Всё у нас нормально, да-да, знаете, с финансами сейчас негусто, ну, мы справляемся, детишки довольны, жалоб нет, всё, уходите. И ведь уходили же. Безответственные ублюдки. Только Ичиро и понимал, каково истинное положение дел, все остальные были идиотами. Джиро в том числе. А привыкнув к их чистой безмятежной квартире, на контрасте он стал чувствовать к таким местам ещё большую брезгливость. Он далеко не чистоплотный — Сабуро со злым смехом зовёт его свиньёй — но даже так от отвращения перекашивает. Грязь. Запах секса, блевоты и дешёвого алкоголя. Чьи-то стоны неподалёку, гогот и сальные переглядывания заросших мужиков. А дома — хрустящие под пальцами простыни, мягкий смех Ичиро, запах яичницы с беконом по утрам, ругань с Сабуро, такая привычная, что уже даже не бесячая. В большинстве случаев. Собственно, он здесь из-за Сабуро. Маленький самоуверенный говнюк вызвался на самую опасную из всех возможных ролей — подстилкой одного из завсегдатаев этого дрянного местечка, укравшего у бывшей её ремень от Гуччи. Денег на адвокатов у неё нет, а на эту паль, видимо, жопой жуй. Как всегда. Нии-чан, устало потирая голову, сказал: Сабуро делает, Джиро прикрывает. Джиро возражает. Он, блять, представлял младшего брата кем угодно, но не шлюхой из бара, даже притворяясь. Ичиро отбривает мгновенно: если что-то пойдёт не так, пускай с этим разбирается Джиро. Он хотя бы может драться. Сабуро не может. Возражать становится нечем — нии-чан говорит, гипмик тут не прокатит: его отберут ещё до того, как получится придумать хотя бы куплет. Прикрывать так прикрывать — тем более с нии-чаном спорить совсем-совсем не хочется, потому что Сабуро и так навязался с этим дурацким заданием, захотел выпендриться, показать, какой он крутой, самостоятельный и вообще. Джиро мечтал, чтобы в бар его не пустили — такой милой маленькой девочке, которой он вырядился, в таких местах делать нечего, взрослые дяденьки должны спровадить её к отсутствующим по причине смерти родителям. Но нет, взрослые дяденьки или слепые, или тупые, или попросту решили закрыть глаза на то, что к ним сунулся ребёнок. Джиро их ненавидит. Как и тот факт, что сейчас он с улыбочкой идёт к ебучей барной стойке ебучего подпольного бара. Всё из-за Сабуро, из-за тупости той тётки, из-за того, что этот бывший — тот ещё дебил. Но точно не из-за нии-чана, нет. Нии-чан никогда ни в чём не виноват. — Не видел тут девушку? Высокую, в белой юбке. Бармен — парень, немногим старше самого Джиро — мнётся, и в душу ему закрадывается нехорошее предчувствие. Сбоку доносится гогот. — Ты опоздал, чувак, — мужчина лет тридцати примерно, с белым порошком на подбородке, конченным видом и старой одеждой, обращается к нему — по доброте, видимо, душевной. Джиро в рот ебёт такую доброту. — Твоя подружка ушла с Тацу. Тацу, Тацу... Тацуя-как-его-там — имя их цели. Если Сабуро сейчас с ним, то всё идёт по плану. Но тогда почему его беспокойство такое... сильное? Что-то не так с тем, насколько забавной ситуация кажется нарику справа от него, не так с сочувствующим взглядом бармена. «Не так» началось с обращения той дуры к Йорозуе Ямада. — Они с Тацуей-саном пошли в комнату двадцать восемь, — чуть помявшись, сообщает парень за стойкой, и Джиро коротко ему улыбается. Говорит одними губами: не ходи завтра на работу, и судя по тому, как бледнеет его лицо, он всё понял. Отлично. После сегодняшнего нии-чан будет на хорошем счету у копов... так, стоп. Спасти жопу (возможно, в буквальном смысле) Сабуро. Приоритетная, блять, задача. Никакого Ичиро. Нельзя отвлекаться. Каждая секунда на счету. Маленький ублюдок сколько угодно может быть маленьким ублюдком, но Джиро беспокоится. Если этот Тацу хоть что-то с ним сделал, то... Джиро облегчённо выдыхает на подходе к комнате двадцать восемь — Сабуро, длинноногая девочка-красавица в белой юбке, удивительно ровно вышагивает ему навстречу. И тут же он чувствует, как сердце падает в звенящую белую пустоту абсолютной паники и растерянности — брат пошатывается, после чего с нервным хихиканьем сползает по стенке. Его же ноги не держат, понимает вдруг Джиро. Его, блять, ноги не держат. — Я сделал это, Джиро, — Сабуро пьяно улыбается, во тьме диковато блестят белки глаз, и звенит смех, неестественный смех, неправильный смех, рябью на пруду в безветренность. Сабуро победоносным флагом тянет ему ремень от Гуччи — Джиро хочется завязать его на цыплячьей шее гадёныша. — Я... обманул этого идиота. Он ещё тупее тебя, Джиро, представляешь, я думал, так не бывает, — и почему-то есть ощущение, что Сабуро говорит это на автомате, ибо настолько привык оскорблять его, что делает это будучи пьяным. Джиро признаёт с неохотой: втайне (нет) он надеялся на хоть какое-то снисхождение со стороны пиздюка, но нет же. Видать, мелкий взаправду его ненавидит. Ха-ха. — Сабуро, — мягко и вежливо, почти заботливо — не хватало тут разругаться на весь бар, — какого хрена? — Что? — с таким искренним удивлением, что. Что Джиро понимает: господи, он ведь и вправду не вдупляет. Господи. — Я спрашиваю, какого хрена ты решил, что блядский ремень от Гуччи стоит изнасилования? Сабуро моргает, трогательно поджимает губы и хмурит бровки — совсем как в детстве, только слёз на глазах не достаёт. — Ты и вправду тупой, — нравоучительным тоном начинает он, вздёрнув указательный палец вверх, — откажись я от выпивки, он бы что-то заподозрил. Я выпил. Я пошёл с ним в двадцать восьмую комнату. А потом набрал в рот отравы и заставил его её проглотить. От него так воняло, — жалуется между делом — будто на плохую погоду, — хуже, чем от тебя после футбола, Джиро. А Джиро вспоминает, как плюётся и кривится, просто приблизившись к таким людям, как Тацуя. Как его корёжит при одной только мысли о том, чтобы к ним прикоснуться — даже если это нечто настолько обыденное, как рукопожатие. Как Сабуро щепетилен и чистоплотен, убираясь в своей комнате каждый день, даже когда убирать там особо и нечего. Думает, что ему пришлось засунуть язык в грязный рот споившего его подонка, позволить к себе прикоснуться, возможно, даже раздеть. Джиро трясёт от злости. Сабуро продолжает хмельно улыбаться. — В чём дело? — с отвратительно очевидным притворством спрашивает он, по-детски наклоняя голову набок. Уёбок. Из-под белой юбки выглядывают такие же белые тощие ноги, блузка — или как ещё называется надетое на него блядство — сползла, обнажая острое плечо. Сабуро весь — острые углы, несоответствующие пропорции и прослеживающаяся в этой неказистости красота, ещё неокрепшая, не проявившая себя в полной мере. Нужно быть безглазым придурком, чтобы находить в этом привлекательность. Джиро и есть. — Да ты же ревнуешь, — когда его молчание, полное немого хаоса в голове и напряжения в теле, затягивается, догадка гремит как гром среди ясного неба. Стопроцентное попадание: Сабуро маленький уёбок, Джиро абсолютный придурок. Всё как всегда. — Джиро-нии ревнует, вы посмотрите на него! Ах смешно ему, сучёнышу. Джиро хватает его за одежду — тряпка трещит по швам — и подтягивает повисшее мешком тело ближе к себе. В поплывшем взгляде Сабуро нет ни намёка на неадекватность — он просто навеселе, напился парень, с кем не бывает. Пусть только попробует завтра списать своё конченное поведение на опьянение. А он ведь, сука, попробует. Ичи-нии, не слушай его, я был пьян, а он хочет меня обвинить, ну ты же знаешь, да? Сабуро делает попытку отшатнуться. Блузка с треском рвётся, но прежде, чем гадёныш заслуженно падает на задницу, Джиро успевает его подхватить. Блять. И блядь. На ключице — свежий засос, и при мысли о том, что он принадлежит не ему, Джиро, переклинивает окончательно. В комнате двадцать восемь сейчас только мудак под снотворным и без ремня от Гуччи, поэтому Джиро со спокойной душой стаскивает его с кровати (как он может судить по помятой простыне, дело дальше взаимолобызаний не зашло) и бросает в коридоре, искренне надеясь, что у него спиздят ещё и штаны. Комната двадцать восемь свободна в ближайшие полчаса. Им хватит. Когда Сабуро буквально бросают на кровать, он не сопротивляется. Не разражается ругательствами, даже не пугается ни на секунду — только смотрит насмешливо и с превосходством, будто всё идёт по его плану. А ведь... возможно, так и есть. Сабуро — ебучий садист, которому нравится манипулировать чужими эмоциями, нравится видеть «интересную» реакцию на свои действия, нравится доводить и потом наслаждаться результатами. А ещё — ему не нравится, когда что-то идёт не по плану. Ох, Сабуро, люди — не твои блядские компьютеры, их реакция может оказаться куда менее предсказуемой, чем ты думаешь. И Джиро, мысленно прикинув, что он будет делать дальше, сводит чужие бёдра вместе, после чего с титанической невозмутимостью усаживается на них. Неудобно — как будто на голой доске сидишь, ей-богу, но он привыкнет. На пьяном лице отражается доля замешательства, которую, со злорадством думает Джиро, проконтролировать не получается — маленький ублюдок пьян, и крупно, крупно просчитался, если считал, что сможет заставить плясать его под свою дудку. В чём дело, Сабуро-кун, твой гениальный «математический склад ума» выдаёт ошибку четыреста четыре и не может скорректировать план действий? Он задирает дурацкую жёлтую блузку — господи, у него даже подкладок нет, всё серьёзно решили закрыть глаза на то, что в этот бар припёрся малолетний пацан? — и легонько давит ногтями на выпирающие рёбра. Наверное, кто-то точно думает: бедный маленький Сабуро-чан недоедает, братья-изверги ему не дают. Для справки: ублюдок может сожрать пол-холодильника за раз, Джиро лично проверял. И куда всё это уходит? В его мозги? А лучше бы в мясо — ну хоть чуть-чуть, ну, на него смотреть больно. — Д-Джиро... — дрожащим (жалким) голосом зовёт его Сабуро, — т-ты мне ноги с-сломаешь... — Я аккуратно, — ласково отвечает Джиро, и судя по ужасно испуганному взгляду в ответ Сабуро подумал о чём-то по типу «я аккуратно сломаю тебе ноги». Господи. Он почти силком выпутывает притихшего брата из тряпки, оставляя его в одной юбке и — ненароком, честное слово — сбив девчачьи хвостики, использованными для «успешного выполнения поручения». Ремень от Гуччи так удачно оказывается под руками, и Джиро, немного подумав, затягивает его на запрокинутых запястьях Сабуро, фиксируя недостаточно крепко для того, чтобы что-нибудь пережать, но достаточно надёжно для того, чтобы он не смог вырваться. Никуда ты отсюда не денешься. Гейм овер. Перетянутые руки, трогательный румянец на щеках и абсолютная беспомощность во взгляде. О. Так мило. Джиро нравится, когда Сабуро такой. Такой искренний в своих эмоциях, отличных от надменности, злости и холода, такой чувственный, такой... замечательный. Мой же ты хороший. Мой же ты хороший. Вся предыдущая ярость куда-то испаряется, выветривается, словно её и не было никогда, словно это самая обыкновенная ночь в их большой квартире, в комфорте, хорошей звукоизоляции, неторопливостью и безобидными подначиваниями. Не так, как сейчас. Совсем не так. Джиро спешно и как-то суетливо достаёт из карманов смазку и единственный квадратик презерватива, всегда носимый с собой как раз для таких, ха-ха, случаев; кое-как приспускает джинсы и задирает юбку, обнаруживая вопиющее отсутствие нижнего белья. — Ты еблан? — с искренним любопытством интересуется Джиро. Сабуро мгновенно огрызается: — Сам такой! — Ну я хотя бы трусы ношу. — Уже нет. Выдержав паузу с привычными переглядками, они — одновременно — начинают смеяться. — Уел, — фыркает Джиро, отхохотавшись — отголоски веселья оседают приятной тяжестью во рту и на кончиках пальцев, и все его отрицательные эмоции — злость, обида, ревность и, самое главное, страх забываются окончательно, и ему вновь больше хочется тискаться и нежничать, чем трахаться. Как щеночек, сказал бы Сабуро. И попросил бы погавкать. Гав-гав. Растягивать себя больше раздражающе, чем неловко — он десятки раз проделывал это и с собой, и с Сабуро, и наблюдал, как он делает всё то же. Хотелось побыстрее приступить к самому главному — резким уверенным движениям, чтоб до звёзд в глазах, чтоб не было ни секунды для того, чтобы прийти в себя и привыкнуть. Джиро хочет не торопиться, правда хочет, но координация от его слишком торопливых движений нарушается, будто он тоже опьянел. Или и вовсе под кайфом — кто знает, что мог этот ублюдок подсыпать в алкоголь Сабуро, это всё было пиздец как опасно. И маленький говнюк всё равно рискнул и не прогадал. Если бы Джиро не так сильно злился недавно, он бы рискнул сказать, что искренне восхищён. Но нет, Сабуро обойдётся. И без того чересчур самоуверенный. Ему хотелось бы, чтобы младший брат больше не подвергал себя такой опасности. И старший тоже. И вообще. Но такая уж у вас работа, сказал бы Уруми, передёрнув плечами. А ты, Джиро-чан, как собачонка послушная, раз бегаешь, всё делаешь и не возражаешь. Погавкай, что ли. Джиро показал бы ему средний палец. Джиро натягивает презерватив на стоящий колом член Сабуро — он, похоже, возбудился, просто глядя на него. На Джиро. Это ужасно льстит. Любое действие, сопровождающееся одобрением от нии-чана или от Сабуро (его пиздецки сложно получить — сложнее, чем лимитного персонажа в излюбленных им гача-геймах), вызывает в мозгах короткое замыкание, и, видит бог, иногда Джиро и рад бы был являться конченным безмозглым тупицей, которым его считают. С другой стороны, отсутствие мозгов лишает также и многих других радостей. Например, знания того, что Сабуро тоже очень-очень любит, когда его хвалят, когда всячески поощряют и повторяют, какой он молодец, что бы мы без тебя делали. Знания того, что он ненавидит ждать, потому что ему слишком тяжело терпеть возбуждение. Трахай меня или я трахну тебя. Языком, членом, задницей — ты меня или я тебя. Хватит, сука, медлить. Он никогда не говорит этого вслух, но позволяет читать себя, как открытую книгу, чьи страницы Джиро может (и будет) перебирать, пока вселенная не схлопнется, и даже тогда его никто и ничто не остановит. Даже тогда у него вечно будут съезжать мозги и испаряться сдержанность. Джиро насаживается разом, как и хотел — лёгкая боль растворяется, стоит лишь немного поелозить бёдрами, выбивая задушенный скулёж из придавленного его весом Сабуро. Джиро крупнее, сильнее, тяжелее, в конце концов, поэтому приходится осторожничать, приходится вдавливать коленки в матрас и не слишком сильно упираться руками в тяжело вздымающуюся грудную клетку. Но это определённо стоит беспомощного выражения лица Сабуро, его попыток выпутать руки из затянутого ремня, коротких движений навстречу. Даже так он пытается в отдачу. «Мой же ты хороший», — лезет изо рта непрошенное, но Сабуро, несмотря на свой жалкий (трогательный) вид, не оценит всех этих «телячьих нежностей». — Джиро, — ну надо же, он смаргивает слёзы, это так... очаровательно, — убери его, Джиро, — вытягивает руки вперёд в жесте практически мольбы. Ремень. Точно, ремень. — Сейчас, сейчас, — ласково (зачарованно) бормочет Джиро, ни секунды не думая о том, чтобы отказаться, — подожди чуть-чуть... Ненадолго приходится полностью усесться на Сабуро, и он вяло дёргает ногами. — Сломаешь, — повторяет надломленным шёпотом, вновь двигая бёдрами — не то пытаясь отстраниться и хоть частично избавиться от тяжести на себе, не то напротив силясь притереться ещё ближе, ещё сильнее. Хотя дальше уже некуда. У него получается избавиться от ремня едва-едва — дрожь удовольствия изнутри отдаётся короткими замыканиями во всём теле, мелкая моторика машет ручкой и говорит пока-пока. Но плевать — самое главное, он освобождает тонкие запястья Сабуро из плена плохого качества кожи. И брат поспешно меняет положение — садится и осторожно обвивает спину Джиро руками, практически облегчённо утыкаясь носом ему в грудь. Он просил убрать ремень только ради этого? Так мило. И грязно, и порочно, и даже забавно местами — Сабуро старается не издавать ни звука, сопит и дрожит, проводит языком по ключице, стараясь во влаге слюны спрятать уже беспрестанно льющиеся слёзы. Джиро про это не говорит ни слова — лишь успокаивающе треплет по волосам, ну-ну, мол, чего ты расклеился, всё в порядке, мой хороший, всё в порядке, продолжай в том же духе. И Сабуро водит судорожно руками по его спине, пока Джиро, осторожно цепляясь за чужие плечи, насаживается самостоятельно, считая вдохи, чтобы не сорваться. Кончает он тоже — на выдохе, до боли вцепившись в лопатки, втираясь-вжимаясь в Джиро так, словно пытается стать с ним одним целым. С такой потрясающей самоотдачей, с такой трепетной искренностью. Ему едва удаётся подавить свои же слёзы — наверное, надышался здесь какой-то ядовитой дрянью, что теперь и самому плакать хочется. Ядовитой дрянью без цвета, вкуса и запаха, и имя ей — любовь. Сабуро дрожащим голосом просит его слезть. Джиро чертыхается — он полностью сидел на чужих бёдрах, забыв о том, что большую часть веса было бы лучше переносить на колени. Он кладёт руку на член — брат кончил первым, но это ничего страшного, Джиро считает, запечатлённые им эмоции Сабуро стоят того. Однако, тот оказывается на удивление настойчив — всё ещё дрожа, мгновенно склоняется над расставленными теперь ляшками, касаясь тяжёлой головки члена кончиком языка. Его от этого практически подбрасывает, Джиро не сдерживает позорного скулежа и ищет опору в растрёпанной макушке Сабуро, жёстко потянув за взмокшие волосы. И Сабуро скулит вместе с ним, работая ртом и своими длинными умелыми пальцами пианиста... *** — Почему трахали сегодня меня, но идти не можешь ты? — Джиро честно пытается сдержаться, но Сабуро висит на нём буквально мёртвым грузом, умудряясь нервно пыхтеть чуть ли не на каждом его шаге. В юбке, без трусов, с накинутой на голое тело толстовкой Джиро, он теперь вполне недурно устроился на его спине, удерживаемый под бёдрами. — Ты слишком тяжёлый, вот почему, идиот, — Сабуро, очевидно, хочет звучать недовольно, но в голос его просачиваются жалостливые нотки, полностью разрушающие привычный образ. Видать, Джиро и вправду перестарался. Знание этого, однако, не облегчает веса Сабуро на спине. — Не делай так больше, — мягко просит он, в очередной раз вспомнив, какой страх испытал, когда услышал от мужика из бара о том, что Сабуро куда-то уволокли. Вышеупомянутый ничего не отвечает, только, кажется, выдохнув громче обычного. — Твоя безопасность не стоит никаких ремней от Гуччи, серьёзно. — Знаю, — угрюмо отзывается брат спустя некоторое время, вроде как чуть-чуть протрезвев. Джиро не берётся судить наверняка — Сабуро не отличается склонностью к алкоголизму, вообще-то. — Но я всё-таки переиграл этого ублюдка. А ты переиграл меня. «А Ичиро по возвращению переиграет нас обоих, видимо.» — Ладно. Отлично сработано, гадёныш. — Спасибо. И эй, сам такой! Они продолжают препираться всё то время, что Джиро тащит брата на себе до дороги, где их ждёт заблаговременно вызванное такси. Спустя практически час Ичиро окидывает их максимально недоверчивым взглядом, забирая злополучный ремень. — Господи, ну и во что вы вляпались на этот раз?