Тепло

Иногда Мегуми кроет. Иногда Мегуми сидит и просто думает: как же всё заебало, начиная от проблем с учёбой и заканчивая проблемами с Тоджи, с которым он живёт последние полтора года с тех пор, как переехал учиться в Токио, а тот благосклонно предложил пожить у него. Сатору, конечно, предлагал, мол, давай снимем тебе квартиру, но младший Фушигуро так устал нагружать его (хотя тот в свою очередь ни о чём подобном и не думал), ведь Годжо совсем немногим старше него, а печётся так, как никогда Тоджи. В конце концов, Сатору опять предлагал, мол, впишись к Юджи и Сукуне — поделите квартплату на троих. Но тут Мегуми даже слушать не стал. Ни под каким предлогом он не станет уживаться с Сукуной. Это невозможно. Даже с тем, что живут они с Юджи на другом конце города, Рёмена было и так много. В целом Мегуми никогда не был тем, кто злоупотребляет алкоголем или курением. Но часто прибегал к этому способу расслабления на выходных, после учёбы и подработки. Сатору подкидывал ему деньжат на карту, но Фушигуро, понимая, что не отвертится от него, просто спрятал ту, пользуясь в исключительных случаях. И в общем-то, да, Мегуми иногда кроет. Обычно тогда он принимает любые предложения отдохнуть. Чаще всего от Юджи. И чаще всего у него на квартире: расслабление сомнительное. Но если Итадори говорит, что Сукуна не дома, Мегуми соглашается со спокойной душой, потому что частенько бывает так, что тот пропадает в вечер пятницы и не появляется вплоть до утра понедельника. Выпить с Юджи — это ничего особенного. Это действительно просто выпить: иногда слабоалкоголку, иногда что покрепче. Это глянуть фильм, может быть, послушать музыку и ещё бывает порубиться в приставку. Мегуми не особо увлекается играми, но ними увлекается Юджи, так что если делать нечего, соглашается на уговоры друга. Тогда они могут просидеть всю ночь в гостиной на полу и провтыкать, обложившись, например, пустыми пачками из-под чипсов, жестяными банками, стеклянными бутылками или коробками из-под заказанной еды. Иногда выпить с Юджи это и Минами, которая проводит вечер или ночь с ними. Такое Мегуми не особо нравится. Он не из тех, кто при виде целующихся парочек, станет скрипеть зубами и ворчать, совсем нет, он не из тех, кто чувствует ущемление. Просто тогда он больше сам по себе. Юджи развлекает Минами, та шепчет ему что-то на ухо, смущаясь сидящего недалеко Фушигуро, — тому вообще дико поебать, он только может искоса бросить взгляд, но от телефона не оторвётся, раздумывая совсем не над тем, что доносится до его слуха, а над тем, что ему, возможно, следует свалить сегодня пораньше и над тем, что ему стоит заскочить в магазин по дороге, чтобы завтра он мог не вылезать лишний раз на улицу и заняться учёбой. Она только началась, но уже полно заданий, так что провести сутки и больше за столом — дело вполне привычное. В квартире у Юджи и Сукуны всё ещё жарко. Некритично вроде бы, но под градусом одежда одинаково липнет к телу и раздражает запревшую кожу. За спиной, в гостиной, шумит вентилятор и смеётся Минами: Итадори весёлый парень. Мегуми играется с длинным горлышком бутылки, крутит его между пальцев так, что на дне плещутся остатки соджу, ударяясь о стенки. Свободной рукой он тянется ко лбу, убирая еле-еле влажные волосы у корней и зачёсывая их назад — они всё равно хаотично торчат и касаются бледного лба. Мегуми утыкается взглядом в белую полоску света, совсем тонкую, исходящую из ванной комнаты и озаряющую тёмную прихожую. Затем перемещается в противоположную сторону — дверь в комнату Сукуны тоже приоткрыта. Там выключен свет и хорошо видно только край дивана благодаря тонким полураскрытым жалюзи, что пропускают жёлтые блики уличных фонарей. Мегуми сглатывает слюну и игнорирует лёгкое головокружение, прежде чем допить остатки соджу и оставить пустую бутылку на тумбочке, где обычно Юджи кладёт свои ключи, когда приходит домой. Фушигуро вытирает запястьем край губ. Слух режет внезапный звук из ванны. Всё-таки он вернулся раньше обычного. Такое случалось редко. Но всё же имело место быть. Мегуми перебирает ногами, его ещё не ведёт из стороны в сторону, но тело уже достаточно сильно расслаблено, чтобы он прикладывал усилия, дабы не стукнуться о какой-нибудь угол. Фушигуро не очень долго думает и толкает дверь, натыкаясь на крепкую спину, обтянутую белой майкой. Только вот, кроме привычных тёмных отметин на ней, Мегуми замечает и пару ссадин, похожих на те, что остаются, если стесать кожу об асфальт. Да и майка изгваздана. Фушигуро замирает в проходе, облокотившись грудью о дверной косяк, и обводит глазами тело Сукуны, сразу заметившего чужое присутствие. Однако тот не поднимает головы. Только глаза на отражение в зеркале, где перехватывает Мегуми. Немного хмурится, как бы выжидающе, мол, чё надо? Мол, постоять, поглазеть припёрся? Он так и думает, пока в голову вдруг не приходит, что, скорее всего, Фушигуро выпивший: он тоже прекрасно осведомлён о некоторых привычках дружка Юджи. Дружок Юджи. Первый раз, когда Сукуна увидел его, подумал: бля буду, я не пидор, но этот сучёныш правда смазливый. И чем чаще он пересекался с ним, тем больше понимал, что Мегуми — ужасная зануда, таких ещё поискать. Слишком, блять, правильный. Сукуна таких терпеть не мог, думал, показушники. Прям и внешность не главное, и пол не главное, и статус тоже не главное. Тогда что, сука, главное? Моральные принципы. Сукуна как услышал, еле сдержался. Нет, враньё. Ни хера он не сдержался: рассмеялся прямо в лицо, снисходительно кивнул, обронил «ага» и в душе пожалел это наивное дитя с блядски красивыми зелёными глазами, которые тут же налились самой настоящей неприязнью, что уже, кажется, и вывести из него невозможно. Вот примерно в тот момент Сукуна вспомнил: он не пидор. Он вообще женщин любит. Да, очень фигуристых женщин. Так, чтобы и грудь, и задница, да и блестящие губы ухо обдавали жарким шёпотом. — У тебя лицо расквашено. Сукуна усмехается: да он, верно, издевается? Изгибает остро бровь и давит сквозь зубы: — Я, блять, в курсе. И тут же добавляет: — Сюда иди. Мегуми не любит очень много вещей. Одна из них — когда ему не просто указывают, а указывают таким тоном, да ещё и кто? Сукуна, серьёзно? — Мне отлить только надо, — говорит он твёрдо (насколько это возможно с учётом того, что он пьянеет быстро и легко, к тому же, на голодный желудок). Сукуна играет желваками, переводит взгляд с отражения Мегуми на него настоящего, чтобы взглянуть в реальные зелёные глаза и недовольное лицо. — Отольёшь. Помоги мне сначала, — кивает подбородком, чтобы двигался реще. Мегуми заходит, толкает пяткой дверь и, опустив руки, всё также пялится на Сукуну. Тот сосредоточено перебирает аптечку и вынимает какое-то спиртосодержащее средство для обработки ран. И уже спокойнее говорит: — Тащи свою тощую жопу сюда, сказал же. Мегуми мысленно его посылает сто, двести, триста раз, но всё же подходит, когда Сукуна стаскивает с тела грязную майку, жмёт ногой на ведро возле унитаза и швыряет тряпку туда, на секунду стреляет пекучим взором в Мегуми и толкает баночку с ватой к нему, приподнимая брови. — Я к тебе медсестрой не нанимался, — ворчит Фушигуро, немного огорчённый тем, что звучит это не столь грубо, сколько он хотел. Но по-другому не выходит, потому что язык какой-то неподъёмный. Сукуна опять резко усмехается, но уже насмешливо, прикинув, как бы выглядел Мегуми в одежде медсестры. Один раз его так уже встретила подружка. Было неплохо. Но с Фушигуро… Нет, это как-то слишком не то. — Ты если, блять, не заметил: у меня на спине рук нет, — вскидывает брови Сукуна. — Так, блять, попроси сделать это, а не указывай. — Так, блять, прошу, — не выдерживает Рёмен и повышает голос, разводя руки, а затем отворачивается к нему спиной. — Можем ещё постоять, поорать, испытаем твой мочевой, м? Давай, вату в зубы и вперёд. Мегуми сцепляет зубы и берёт злосчастный спирт, откручивая (соджу правда ударил в голову, сделать это сложно) бутылочку. Он прожигает взглядом затылок со спутанными волосами и бубнит: — Тебе никто ничего не должен. Но Сукуна пропускает это мимо ушей, потому что сжимает челюсти: Мегуми прикладывает вату ни хрена не ласково. Он на другое и не рассчитывал. Да и похер. Спирт его ещё не убивал, переживёт. Фушигуро делает всё небрежно, немного неприятно, сам не знает: ни то он не в состоянии, ни то просто его бесит Сукуна. Он снова и снова прокручивает сказанные им фразы, раздражаясь всё сильнее, в то время как Рёмен неожиданно балдеет. Он понемногу привыкает к жжению на лопатках и плече и теперь балдеет от невесомого соприкосновения своей кожи и кожи Мегуми. Сукуна кривит губы: она у него нежная. Мегуми Фушигуро — кто бы мог подумать — самая настоящая в прямом смысле неженка. Да и чувствовать холодные конечности на разгорячённой спине приятно. Тем более, когда застыла такая жара. И правда, жара ведь. Сукуна приподнимает бровь в немом вопросе и сверлит взглядом плинтус у потолка, потому что у Мегуми даже в такую жару, при том, что сам он покрыт, хоть и еле заметным, но по́том, холодные конечности. — Всё, — бесцветно кидает Фушигуро и отбрасывает грязную вату. Делает шаг назад, когда Сукуна поворачивается. — Теперь могу я… — он замолкает, потому что Рёмен поворачивается и, уперев ладонь в поверхность раковины, поднимает брови, мол, вот — у меня ещё, сам сказал, лицо расквашено. Мегуми шумно цокает языком, ведь… Ведь, исключая даже то, что он не хочет этим заниматься, у Сукуны разбита губа, а это значит, что ему придётся дотронуться до неё. Да вообще его лицо трогать — уже кажется ему слишком интимным. Ну ни в какие ворота. — Ты серьёзно? Сукуна кивает. — Да, — голос у него хриплый. Вполне приятный. И это очень хреново. — Давай. Мегуми напряжённо кусает губу. Хмурит брови. И опять берёт вату. Отводит взгляд и после не возвращает его к чужим глазам, только к ссадинам. Он мог бы, конечно, разбавить тишину и спросить, откуда Сукуна пришёл такой разукрашенный, но сильно сомневается, что должен это знать. И к тому же, какое ему дело? Это уже реально слишком неловко. Мегуми не девственник. Видел и девочек, и мальчиков. Обращал на них внимание. С кем-то спал, хотя полноценных отношений не имел. Просто потому что он нуждался в сексе, а в отношениях — нет. И его, по сути, подобное смущать не должно. Но смущает. Потому что… Потому что это ж, блин, Сукуна. Срать, что он брат Юджи. Но не срать, что это Сукуна. Мегуми не смотрит, зато Рёмен — наоборот, вглядывается, как никогда. В тонкий нос, аккуратный лоб, сведённые брови, плотно сжатые губы и длиннющие ресницы. И забавляется, и бесится — всё из-за Фушигуро. Первое потому, что Мегуми смущён, кажется ему, а второе — что не глядит в ответ и избегает даже будучи нос к носу рядом. Вот вроде бы он тут, водит ватой у него над бровью, но он безучастен. Оторван от него, от этой ванной комнаты. Хотя больше похоже на то, что он закрыл глаза и поднял руки перед собой, как бы его тут и нет вовсе, как бы он и не при делах, что Сукуна так таращится. Мегуми жуёт нижнюю губу и с опаской смотрит на чужую, когда доходит очередь и до неё. Он слишком медленно промачивает вату — Сукуне хватает ума подвинуть парня спиной к раковине и встать напротив зеркала. А тот только одёргивает руку и смотрит осуждающе. Не хочет даже спрашивать, зачем его повернули, но Сукуна говорит сам: — Хочу контролировать процесс. Мегуми думает: придурок, контролируй на здоровье. Он очень хочет выдохнуть весь воздух из груди, но вместо этого сглатывает жидкость во рту и прижимает злосчастную вату к губе Сукуны. Ребром ладони чувствует бритую на подбородке татуированную кожу. — От тебя несёт по́том, — брезгливо морщит нос Мегуми. А Сукуна усмехается. — А от тебя бухлом. — Это антисептик, — врёт Фушигуро. Знает, что тупо. — Пиздишь, — хрипит Рёмен. Мегуми сильнее напрягается, потому что Сукуна говорит, и его дыхание обжигает пальцы, которые успели согреться от прикосновений. Губы у него сухие, шершавые, но приятные на ощупь. Такие приятные, что у Мегуми зубы сводит от раздражения. Да что же это такое? Фушигуро игнорирует, что Сукуна жмётся как-то слишком близко. Ставит руку на раковину за его спиной и продолжает высекать на его лице нарастающую сонливую томность. Мегуми сцепляет челюсти и упирается сжатой в кулак рукой в область под ключицей Рёмена, резко поднимает взгляд — Сукуна напротив смотрит серьёзно. Фушигуро опускает взор и вдохом наполняет грудную клетку кислородом. — У тебя встал. — Я, блять, в курсе, — знакомо повторяет Сукуна, облизываясь при взгляде на шею с тонкой кожей. Мегуми кивает и вскидывает голову, глядя поверх плеча Рёмена. Кусает щеку с внутренней стороны и снова тянется ко лбу, вытирая проступившую каплю пота. И это действие почему-то побуждает Сукуну сорваться — повернуть голову, уколоть взъерошенными к верху волосами линию челюсти Мегуми и скользнуть острым кончиком языка вдоль шеи вверх от основания, задержавшись под мягкой мочкой уха. Шумно чмокнуть и потянуть за кожу. Сначала Мегуми хочет врезать ему промеж глаз, а в идеале — коленом в пах, прямо по упирающемуся в него члену. Но после Сукуна позволяет себе запустить широкую ладонь под край свободной футболки парня, дотронуться до длинной ямки, стремящейся вверх по выгнутой навстречу ему спине, и тогда Мегуми забывает, что он хочет сделать. Вместо этого находит рукой бугор в чужих штанах. Сукуна царапает сухими губами нежную кожу и ударяется в чужую руку бёдрами, поддаётся вперёд, будто просится. И Мегуми охотно отдаёт: сжимает ладонь, приятно массирует, перебирает пальцами поверх жёсткой ткани. Так, что у Сукуны вот-вот крышу снесёт и от возбуждения, и от злости. Ему безумно сильно хочется ощутить руку Фушигуро на голом теле. Кожа к коже. Сукуна падок на касания. Любые. Абсолютно любые. На жгучие, на невесомые, на скользящие, на липкие, на грубые, на деликатные, на хаотичные. На мегумовские. Как оказалось, особенно на мегумовские. Сукуна может быть отбитым придурком сколько угодно, но касания… Рехнётся без тактильного контакта, без ощущения другого тела впритык к его, весь изведётся. У Мегуми перед глазами всё плывет — и стены, и потолок, — только Сукуна в чётких очертаниях; он шумно дышит ему на ухо, греет скулу и несобранно мажет по щеке губами. Сукуна, как голодный, жадно ползёт ладонью по свободной руке, настигает лопатки, сжимает плечо. Он хочет завыть: запусти руки под одежду. Мегуми сглатывает слюну, поворачивает голову, задевает носом нос Рёмена. И пьяно смотрит в глаза, искренне удивляясь тому, как просто довести Сукуну до мелкой трясучки. Кто бы мог подумать. Рёмен накрывает ладонью то место, где целовал шею Фушигуро, ведёт к лицу, застывает тёмным ногтем на подбородке и сквозь сжатые зубы просит: — Сними блядские… — он слишком громко стонет: Мегуми задевает сквозь одежду чувствительную головку. — Тише, придурок, — раздражённо шепчет Фушигуро, находя второй рукой его рот и слабо, как бы предупреждающе, накрывая. — … джинсы, — заканчивает Сукуна. Он убирает его ладонь от своего лица, прилипает к ней гладко выбритой щекой и щекотно, до приятной дрожи, влажно целует во внутреннюю сторону, подбираясь к пальцам, которые Мегуми вырывает из хватки. Он сбитыми движениями приспускает джинсы Сукуны вместе с нижним бельём, совсем немного, только чтобы вытащить член, блестящий от смазки. Рёмен вообще шумный, громкий и пылкий, а в такие моменты совсем с ума сходит: тыкается носом в щеку Фушигуро, вдыхает запах, трогает всё его тело. В какой-то момент, ведомый порывом, хватает Мегуми за лицо и поднимает, чтобы взглянуть в зелёные глаза и, стукнувшись своими зубами о зубы Фушигуро, толкнуться языком, но ничего не получается: тот упрямо, сбивая с толку, сжимает губы и уворачивается, подставляя край губы, щеку, нос — что угодно, но не губы, налитые кровью. Бесит. Сукуна почти возмущён. В следующую секунду всё его тело, нижнюю часть того особенно, пробирает сладким ощущением — чувствовать руки Мегуми, кожа к коже, действительно божественно. Фушигуро не поспевает: Сукуна слишком активный, возбуждённый, то трогает его, то целует, во что придётся (кроме рта), то толкается в ладонь. Рёмен очень хаотичный. Выкачивает все силы своей заведённостью. И Мегуми кажется, что чем дольше и больше он трогает Сукуну, тем хлеще его всего ломает у него в руках — и в этом есть что-то опьяняюще притягательное, вынуждающее продолжать смелые движения рукой по стволу, повторять кончиками пальцев изгибы синих вен и оглаживать большим розоватую головку. Мегуми понимает: сейчас он кончит. В голове так туманно и координация так сбита, что он не успевает отклониться, и сперма немного попадает ему на футболку. — Да блять… — раздражённо шепчет он и стискивает зубы. Фушигуро почти сразу одёргивает руку, но другая сильная останавливает: накрывает поверх выступающих костяшек и легонько сжимает. — Подожди, — просит. И Мегуми ждёт. Непонимающе хмурится, но ждёт. Не обдумывает, что сделал, забивает на это болт и лишь переживает, чтобы их не было слышно всё это время. Это единственное чем занят его мысленный поток. А Сукуна не звереет, но хочет своего. Ещё, ещё и ещё — вот такой он, скупой и загребистый. Сукуна прикладывается вспотевшим лбом ко лбу Мегуми, накрывает широкой ладонью его затылок, немного давит, прижимает к себе и смотрит глаза в глаза. — Я хочу тебя поцеловать, — с расстановкой говорит, всё ещё задетый тем, как Фушигуро увернулся от его губ, будто снисходительно (снисходительности не было ни капли) позволяя дотрагиваться до любой другой части тела. И Мегуми волшебным образом не передумал. — Нет, — спокойно, но железно отвечает. — Подрочить — да, конечно. А поцеловать, получается, нет? — губы Сукуны растягиваются в ухмылке. Мегуми вздыхает. — Видимо, так. Рёмен всё ещё усмехается, только не пошло и не насмешливо, скорее, с тенью досады, которую Фушигуро, как бы ни хотел, прочесть сейчас не смог бы: соджу и Сукуна смешались в голове. Рёмен слабо хлопает Мегуми по затылку, мол, ладно, хорошо, как скажешь. И ещё несколько раз по щеке, словно успокаивая, будто всё в порядке. Но Фушигуро и сам знает, что ни черта он не должен и вины за это не испытывает. Мегуми думает: ты ведь получил что хотел, Сукуна, всё честно, так что не играй в романтику, тебе не идёт. — Спрячь уже член. Ты в доме не один. Фушигуро отворачивается к раковине, чтобы ополоснуть руку. Он слышит как сзади возится Сукуна, но не смотрит на него. Тот смачивает губы кончиком языка, слизывая вместе с тем едва запекшуюся кровь и спирт. Не морщится. Только примыкает глазами к шее с опущенной головой. Позвонки красиво торчат, натягивают кожу. Сукуне хочется почувствовать эту неровность, крошечные горбинки, и он не волнуется об этом, запускает ладонь в чёрные волосы и касается, мягко скользя вниз по шейным позвонкам. Тут же отстраняется, запечатлевая еле заметно округлившиеся от неожиданности глаза Мегуми в отражении, взор которых он потупил вниз. — Ты… — Я, — перебивает Сукуна, улыбаясь так, что кожа на лице натягивается и приносит саднящую боль, однако, это ничто в сравнении с тем, как приятно наблюдать за выражением лица Фушигуро, который быстро исправляется, принимает невозмутимый вид и заканчивает мысль: — Ещё раз сделаешь так, и я тебя ударю, — тон у него равномерный. Как обычно. Как хорошо, думает Сукуна, что он отбитый, ведь ему бесцветные угрозы Мегуми до лампочки. Как об стенку горох. Он лишь пускает бесшумный смешок и идёт к двери, говоря: — Ладно, ты вроде отлить хотел. Зайди потом, дам тебе переодеться.