Дай мне жить

      — Джекилл, — прорычало где-то совсем близко.       Этот голос Генри узнал сразу; он запаниковал, забегал глазами по комнате в поисках своего другого “Я”, на висках выступили капли пота, и мужчина начал оглядывать уже самого себя. Он смотрел на свои руки более пяти минут и видел крупные, сильные кисти, с белой красивой кожей, какие и должны быть у врача. Однако Генри почувствовал неладное, и в следующую же секунду побежал в свою комнату, чтобы найти что-то, что подтвердит или опровергнет его опасения.       В зеркале он увидел высокого, широкоплечего мужчину преклонного возраста в светлом костюме, а не молодого сгорбленного парня, которого так ненавидели и боялись жители Лондона. Казалось бы, это должно было обрадовать доктора, но это лишь заставило содрогнуться сильнее прежнего.       — Нет… — одними губами пролепетал Джекилл, оседая на холодный пол, облокотившись спиной о стену. — Быть того не может… Учёный почувствовал, как внутри снова зародилось желание, так ненавистное доктору Джекиллу — желание убивать и причинять боль, совершать злодейства. Ядовитой дымкой оно окутывало разум Генри Джекилла, но он будет бороться. Хайд так просто его не возьмёт! Ни за что на свете!       Решение нашлось само. Как и во сне, Генри Джекилл просто выпьет содержимое пробирки, на которую наклеена этикетка с изображением черепа, и навсегда отдалится от этого проклятого Эдварда Хайда. Злобное альтер эго тоже должно будет издохнуть, но на это Джекилл может только надеяться.       Учёный направляется к шкафу с зельями, широкими шагами сокращая расстояние между собой и предметом мебели. Хватается за ручку, уже тянет дверцу на себя, но вдруг резко замирает.       — Не смей, Генри, — послышалось рядом, прямо возле правого уха. Хрипловатый голос, заставляющий поперхнуться воздухом от страха. — Даже не думай об этом.       Мужчина быстро обернулся, готовый обороняться и уворачиваться от ударов, но никого не оказалось поблизости; он один в своей лаборатории.       — Эдвард, — немного погодя позвал его несмело Джекилл.       Ответа нет.       — Я знаю, что ты слышишь меня. Покажись мне, гадкий трус. Генри не хотел оскорблять Хайда, ну, как минимум из-за того, что это выйдет ему боком, однако грубые слова сами по себе слетели с уст, не спрашивая разрешения.       — Генри Джекилл, — прозвучало с плохо скрываемой яростью. — Ты — умалишённый учёный, который говорит сам с собой.       — Я стал таким по твоей вине, — огрызнулся в ответ Джекилл.       — Не я создал зелье, — со смехом ответили ему.       Слова пришлись, будто хлёсткая пощёчина.       — Ты у нас выдвинул эту смехотворную теорию о двуличности человека. Ты у нас создал это зелье. И ты у нас...       — Доказал свою теорию… — обречённо прошептал мужчина, глядя немигающим взглядом в отражение, изучая своё же собственное лицо.       Снова происходит страшное для Генри Джекилла: мир словно треснул пополам, а потом разбился на тысячи осколков; осознание и раскаяние застают его, прижимают к стене, а к шее приставляют острие ножа. Снова он возвращается к мысли о том, что пытался помочь — вывести вещество, с помощью которого можно будет создать идеальный мир. Просто взять и отделить добрую часть человека от его плохой, уничтожить плохую и так спасти человечество. Но с чего он взял, что проиграют бой злыдни? Кто дал ему право идти против законов природы, против естества? Всё ведь и так идеально: человек и добрый и злой, что даёт ему шанс быть совершенным, а не зацикливаться на одном лишь чёрном или же белом. Он хотел как лучше, а вышло совсем наоборот, и теперь он стал зависим от Хайда. Эта мысль въелась ему под корку сознания, не давая покоя. Он зависим. Он скрывал от окружающих своё желание сотворить что-то злобное, таил и глушил в себе эту тягу, а теперь, когда появился шанс…       — Сэр..? — послышался тоненький голосок за запертой дверью. — Вы давно не ели. Вы перестали прогуливаться по особняку, доктор Джекилл. Что-то не так, сэр?       — Да, Генри, — зашипели с ехидством в на ухо. — Что не так?       Врач отмахнулся от голоса, мотнул головой и рявкнул:       — Прочь! Не беспокоить меня, пока я сам не прикажу!       За дверью послышался короткий и тихий крик, а потом послышались быстрые шаги. Служанка ушла прочь, как ей и велели.       Джекил подавил в себе желание пойти за ней следом, дабы попросить прощения. Он сам не ожидал от себя подобного. Он никогда не кричал на прислугу и не пугал их! Они всегда были довольны, но сейчас… Они стали опасаться встретить в одном из коридоров мрачного хозяина. Некогда дружелюбный Джекилл стал затворником, пленником собственного страха. Он боится потерять контроль и выпустить на волю Эдварда Хайда. Нет, он не может себе это позволить!       — Как грубо. Она испугалась.       Вслед за этой фразой послышался хриплый, противный смех, наполнивший тишину в комнате.       Учёный гневно оскалился, а потом повалился на колени, — ноги не держали его. Ярость застилала глаза, но быстро сменилась отчаянием и ужасом.       Хайд же зарычал голодным зверем внутри, начал скрестись сильнее, пытаясь вырваться, получить контроль над телом. Гнев — это шанс для Эдварда, шанс стать хотя бы на время свободным и вновь сотворить что-то злобное и мерзкое на улицах Лондона. Однако, когда Генри впал в отчаяние, еле сдерживая поток слёз, убийца не сумел, просто не успел.       — Я избавлюсь от тебя, Хайд, — заверил его врач, пытаясь успокоить тряску во всём теле.