***
Наверное, Вова сможет смириться со всем. С ощутимым запахом бензина, которым провоняли не только весь фургон, но и одежда. С бесконечной болтовней Гаечки, не умолкавшей всю дорогу и не дающей поспать. С громким смехом Гвина, когда Даша морозит очередную глупость и долго не понимает, что сказала не так. Но с раздражающим безразличным лицом Хесуса он не смирится никогда. Вова чувствует сквозящую от него неприязнь, которую Леша даже не пытается скрывать. В первый раз они ссорятся, когда только отъезжают от дома. Даша играется с ультрафиолетовым фонариком, словно в первый раз удивляясь ярко-фиолетовому свету, пока Леша, скрипя зубами, проводит инструктаж по оборудованию. Удалось запомнить только обычный фонарь, с которым тоже оказалось все не так просто. — Я не пойму, чем отличаются эти два фонаря. — Один из них простой, другой мощный, — поясняет Хесус, поочередно нажимая на кнопки и демонстрируя свечение. Вова непонятливо хмурит густые брови. — А нахуя простой фонарь, если мощный, очевидно, лучше? — Что б ты спросил, блядь, — Леша повышает голос, грубо кладя оборудование обратно на полки, — Лежит и лежит, чего доебался до него? — Я просто не пойму, зачем он тут лежит и занимает место, если его можно выкинуть нахуй, чтобы не мешался? — Ты тут тоже мешаешься и занимаешь место, но я же не предлагаю тебя выкинуть нахуй, хотя очень хочется. Вова, вздохнув, закатывает глаза, но решает отступить, чтобы его не оставили прямо на обочине с этим дурацким фонарем. Даша мягко хихикает. — Хесус — дурак, не обращай внимания, — она раскладывает перед ним остальные непонятные предметы, в одном из которых он распознает синий термометр — берет его в руки и нажимает на кнопку включения. Дисплей начинает светиться вырвиглазно-зеленым, показывая, что температура в фургоне достигла двадцати градусов. — У нас всегда были ублюдские желтые фонарики. С ними ни черта не видно на расстоянии больше одного сантиметра, но эти долбоебы убедительно делали вид, что так и должно быть, пока я не сходила в промтовары и не купила нормальные яркие фонари. Но они до сих пор не признают, что те хуйня собачья и их нужно выкинуть, как бы я ни пыталась их убедить. Хесус бурчит что-то про «запасные», «всегда пригодятся» и «сами вы хуйня собачья, они полезнее вас будут», но Даша смеется и выкидывает их в стоящую на полу коробку, отодвинув ногой в дальний угол. Затем достает рацию и протягивает Вове, который сует ее в карман, закрывая на замок. Даша вообще — девушка легкая, на грубые слова не обижается, лишь улыбается так широко, что на щеках появляются ямочки, и смеется громко, будто в ее маленьких легких кончается воздух и она задыхается. Вове напоминает она ребенка, и лицо у нее детское, красивое, наверное, будь она сейчас в школе, за ней бегали бы все одноклассники и одноклассницы. Когда она убирает густые волосы в хвост, чтобы было удобнее, он видит ее торчащие уши, которые она всегда пытается скрыть волосами, как и свои щеки. Комплексует. Почем зря, Вове она кажется с хвостом намного милее. Но Даше тут принаряжаться не для кого, все свои, родные, Гвин вон — вообще заменил ей отца, поэтому она чувствует себя комфортно и безопасно в любом виде, знает, что им все равно — как младшая сестра. Да и Вову раскусывает быстро, видит в глазах боль утраты и улыбается сочувственно, не понаслышке знает, что в такую работу никто от хорошей жизни не приходит. Поэтому ее мягкие черты лица становятся жестче, когда Хес открывает рот, чтобы сказать какую-нибудь гадость. Его она тоже может понять, сама помнит, через что он прошел и как привязывается к людям. Уход Антона они переживали тяжело, но сейчас, видя перед собой Вову, она чувствует, что он, конечно, не сможет заменить Антошу, но стать членом их маленькой семьи — вполне. Для этого достаточно вызывать хоть какие-нибудь эмоции у Леши, даже если это раздражение, которое он отчаянно пытается скрыть за маской равнодушия. Но Даша не первый год на свете, а уже семнадцатый, и трещину в его маске тоже прекрасно видит. — Так, ладно, эта штука с лампочками — ЭМП. Показывает, если призрак рядом и насколько он активен. Если горит пять лампочек, нужно сообщить — важная улика. Обычно с ней Хес ходит. Остальные предметы кажутся знакомыми, Вова распознает видеокамеру со штативом, Даша поясняет, что им нужно все записывать, а также отслеживать призрачные огоньки — «это как белая летающая муха на экране, трудно объяснить, сам поймешь, когда увидишь». Потом видит блокнот с карандашом: призраки, оказывается, те еще художники, Гайка показывает ему изрисованные страницы с перевернутыми крестами и надписями «умри». Выглядит пугающе, но потом Даша переворачивает страницу, и Вова видит огромный нарисованный хуй — попадались призраки-шутники, которые не пытались никому навредить, а застряли на земле из-за каких-то глупых нерешенных дел. — Весело тут у вас, конечно, — хмыкает Братишкин, на что сразу же реагирует Хесус — он в каждой бочке затычка, это по нему понятно сразу. — Ага, особенно весело, когда у тебя на глазах умирают люди, — и настойчиво ловит вовин взгляд. Вова отводить взгляд не собирается, смотрит долго. Рассматривает чистые голубые глаза — «разве такие оттенки бывают в природе?», а потом вспоминает. Вспоминает, как три года назад задался таким же вопросом, когда смотрел в глаза тогда еще незнакомой ему девушки. Смотрел и думал, что не встретит ничего красивее, ничего, что отдаленно было бы похоже на ее глаза. А сейчас Вова осознает, что, возможно, был чуточку не прав. Леша тоже смотрит долго, будто силой мысли пытается переубедить. Он таких, как Вова, видел много — приходили уверенные в своих силах, думающие, что весь мир у их ног, что это весело и задорно, ведь «смотрите, все как в фильмах». Спорили с ним, пытаясь доказать, что он ни черта не понимает и что они все сами знают и могут. А потом он смотрел на их свернутые шеи и ни капли их не жалел. Вова такой же, абсолютно, будет орать на весь дом, провоцируя призрака, строить из себя самого умного, но помощи не попросит. И Хесус определенно последний человек, который в случае необходимости побежит ему помогать. Оставшуюся дорогу они едут молча, Гвин включает незамысловатую музыку, иногда шепотом переговариваясь с Дашей, которая быстро засыпает, прислонившись щекой к стеклу. Хесус сидит, раскинув длинные ноги на весь кузов, и безразлично листает ленту в социальных сетях. Вова же смотрит на проплывающие мимо деревья, рассматривает полную луну и думает, что теперь стал намного ближе к исполнению своей цели.Часть 1
6 января 2022 г. в 02:39
Если честно, Хесус и сам не понимает, почему эта ситуация его раздражает. Не просто раздражает — злит. Злит так, что челюсти сжимаются, а руки трясутся. Он держит себя под контролем, но одного взгляда на это юное, ничего не понимающее лицо хватает, чтобы быть на грани срыва. Хесус смотрит прямо в решительно настроенные глаза, тяжело выдыхает и выходит из гаража. Если б он курил, он бы закурил прямо сейчас. Выкурил всю пачку. Он бы мог. К счастью или к сожалению, зависимостями не страдает, поэтому просто садится на пожухлую осеннюю траву и смотрит в ночное небо. Выскочил, дурак, в самый холод, не накинув куртку поверх кофты, в итоге натягивает рукава по самые костяшки и застегивает замок по самое горло. Злость — такое непривычное для него чувство — кусает щеки и уши, заставляя светиться красным. Радует, что рядом никого нет. А нет…
Он нервно оглядывается, замечая в тени силуэт. За ним хвостом, как и всегда, увязалась Гайка. Хоть она и значительно младше, но намного рассудительнее того же Хесуса, которого жизнь ничему не учит: в теплой куртке с повязанным вокруг тонкой шеи шарфом, скрывающим сухие губы, садится рядом, с довольным вздохом растягивая худые ноги по траве, толкает носом ботинка камень. Может, ей и хватило ума не выскакивать в холод без верхней одежды, но ума оказалось недостаточно для того, чтобы не садиться на замерзшую землю. Если бы голова Леши не была забита иным, он бы прочитал ей лекцию про цистит. А так он просто равнодушно отворачивается и молчит, кусая губы.
— Почему ушел?
— Подышать воздухом, — выплевывает он, но Даша его не слушает, продолжая говорить. Несмотря на возраст, ей присуща проницательность.
— Да, этот Вова раздражающий, согласна, но мы поработаем с ним пару месяцев, даже меньше, и ты его больше не увидишь. Сможешь потерпеть? — мягко спрашивает она, вглядываясь ему в лицо.
Леша слабо кивает, но они оба знают — не сможет. Это видно в сжатых в тонкую линию губах, в побледневших костяшках и горящих скулах. Даша принимает кивок за ответ и не видит нужным продолжать диалог, понимает — бессмысленно. Морально уже готовится к бесконечным ссорам, битой посуде и молчаливым поездкам в фургоне.
Поднимается с травы, отряхивая ладонями джинсы, и протягивает руку. Хесус поднимается за ней, чувствуя тепло ее ладони. Он даже и не заметил, как замерз до самых костей. Они идут к дому, каждый думает о своем, но в то же время об одном и том же. Полная луна освещает мягким светом как никогда расслабленное лицо Даши и как никогда хмурое — Леши. Он морщит нос, то ли от холода, то ли от вороха мыслей, заполонивших голову.
— Не понимаю, нахуя Антоша нас бросил, — обидчиво бубнит он, шаркая ногами по щебенке, пока Гайка сражается с ручкой двери, пытаясь открыть дверь. Три мужика в доме, а починить никто не может. Все опять делать самой.
— Не веди себя как ребенок, а лучше помоги мне, блядь, — она тянет со всей силы, и механизм наконец-то поддается. На юном лице отражается детский восторг и триумф, пока за дверью не показывается лицо Гвина, открывшего дверь. Даша расстроенно дует губы, непроизвольно копируя кислое лицо Леши.
Гвин тяжело вздыхает — похоже, он теперь единственный разумный человек в команде. Был еще Антоша да сплыл. Из-за него и начались все проблемы.
В первые годы своей работы Леша хаотично менял свой коллектив, не зная, к кому приткнуться. Он уже и не помнит имена и лица тех людей, с кем ему пришлось работать рука об руку и кому пришлось тогда доверить свою жизнь. Он везде был чужим. Новичком, без опыта — посмешищем, которое ничего не знает и не понимает. Он злился от надменности в их лицах, от висящего в воздухе клейма «тупой». Леша стремился показать, что он чего-то стоит — сначала. А потом одна из его коллег умерла — прямо у него на глазах. Это сломало его, но вместе с тем дало важное осознание, что работа — это не гонка, что здесь нет карьерной лестницы. Есть только борьба за выживание. Никто не умер — это и есть победа. Нет тупых и умных. Есть мертвые и живые. Вот и все. Потом стало легче.
И когда Леша наконец обрел свой коллектив, тех людей, за которых он готов бороться до последнего, за которых он готов умереть, и не раз, он понял, что будет держаться за них до последнего. Это не был коллектив — они не были коллегами. Они были друзьями. Они были семьей. Со своими традициями, праздниками и бытовыми ссорами. А потом Антоша ушел, и оказалось, что семьи-то и не было. Была временная инсталляция семьи. И Леша осознал, что слишком привязался и забыл, что это просто работа, и когда всем надоест бесконечно слоняться на еле работающем фургоне по самым страшным закоулкам России, его бросят как ненужного щенка у обочины и уедут. А он останется, громко гавкая на проезжающие мимо машины, в надежде увидеть ту самую.
— Гвин, я не понимаю, нахуя Антоша нас бросил, — опять вторит Хесус, найдя новую жертву. Саша лишь пожимает плечами и пропускает их внутрь, к заветному теплу.
— Хися, не веди себя как ребенок, — Даша смеясь фыркает, развязывает шарф, бросая на вешалку, следом стягивает куртку, вешает на крючок и запрыгивает на диван, пока Саша читает лекцию под названием «папа ушел из семьи, но он все равно нас любит». Хесус дрожа стоит в проходе, всем видом пытаясь скрыть, что замерз, но Гвин опрометчиво накрывает его одеялом, усаживая на стул, — Антон выбрал повышение и, между прочем, звал тебя с собой, но ты отказался. Так что, думай теперь, кто виноват.
Леша обиженно фыркнул, но поражение признал. Затих и наконец-то успокоился. Начинался новый этап жизни, пока еще непонятно, сулил ли он что-то хорошее или нет, но по нависшему в гараже напряжению можно было понять, что этап начинался отвратительно. В углу притихши сидел виновник торжества, зажавшись и делая вид, что его здесь нет. Гвин продолжил.
— Так, я уже забыл, о чем говорил. Поэтому повторяю заново. У охотников за призраками — да, слишком претенциозное название, но другого нет — две категории. Мы относимся к первой, той, что побезопаснее, — он кидает взгляд на Хесуса, потирающего скрытые длинными рукавами запястья, — Наши задачи: обследовать дом, расставить оборудование, пообщаться с призраком, если он идет на контакт, всякое такое. Безобидное, короче. По уликам вычислить тип призрака, все сфотографировать, оформить отчет и отправить второй категории. Наша цель: только выяснить, что это за призрак. Уничтожением и зачисткой занимается вторая категория. Это понятно?
Сидящий в углу Вова буркнул недовольное «да». Он порядком устал выслушивать нотации: и так изрядно наслушался лекций в вузе, от которых на практике не было никакого толку. Возможно, если бы он пытался слушать… Тем не менее, сейчас он слушал внимательно, но, как бы ни пытался, тяжело было представить то, что ему пытались донести.
— Никакой инициативы и никаких попыток спровоцировать призрака. Не ставь под угрозу всю команду, потому что при охоте пострадают все. Под пострадают я подразумеваю смерть. Это понятно?
— Я прекрасно понимаю, что такое смерть, — зачем-то огрызается Вова, прикусывая язык на последнем слове.
— Как и все мы, — заключает Гвин, сочувственно улыбаясь, — Каждый здесь со своей историей.
Тишина нависает мертвым грузом, пока Даша резко не вскакивает с дивана, пугая всех:
— Раз уж мы скоро выезжаем, то я планирую зависнуть в ванной с горячим шоколадом часа на два. Не теряйте!
Она вихрем покидает гараж, останавливаясь в проходе:
— Только попробуйте уехать без меня! — подозрительно щурит глаза и громко хлопает дверью. Вова зачарованно смотрит ей вслед, все еще не совсем осознавая, что его ждет. Он находится пока на стадии принятия: рассматривает потрескавшуюся штукатурку на потолке, странные щели в полу, пропускающие морозный ветер, чувствует затхлый запах — все совсем не то, как раньше. То, что было в прошлом, — бесконечное тепло и мечты. Сейчас он от холода не чувствует ног, а с утра просыпается на автомате ради исполнения одной единственной цели.
Саша по-дружески кладет ему руку на плечо, сжимает, приводя в чувство, — Вове кажется, что он единственный, кто расположен к нему положительно.
— Мы выезжаем ночью, неизвестно насколько это затянется. На практике поймешь, что к чему. Есть вопросы?
Братишкин отрицательно качает головой, и Гвин отпускает его плечо, мягко улыбаясь.
— Тогда добро пожаловать в 89 сквад.